IV. Мысли Павла о Божественном функционализме.

Итак, Павел акцентировал весьма неожиданную, но евангельски обоснованную функцию Моисеева закона. Цель всего Откровения одна – выявить, утвердить, доказать, что спасение принадлежит Божественному хотению, Божественной милости.

Доказывая это, Павел находит нечто подобное в Ветхозаветной истории. По Павлу, ради высокой цели Бог не только выявляет слабость человека, но и ожесточает человека. Павел прямо цитирует Пятикнижие:

«…Писание говорит фараону: “для того Я поставил тебя, чтобы показать над тобою силу Мою, и чтобы проповедано было имя Моё по всей земле”. Итак, кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает» (Рим. 9:17-18).

Павел вполне обоснованно мог бы сослаться и на иные ветхозаветные сюжеты, в которых Бог преднамеренно ожесточает язычников (ср.: Втор. 2:30; Ис.Нав. 11:20 и т.д.).

Наконец, и само ожесточение Израиля видится Павлу полезным и, даже, может быть, предопределённым:

«От их падения спасение язычникам, чтобы возбудить в них верность» (Рим. 11:11-12).

«…ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдёт полное число язычников» (Рим. 11:25).

«… они теперь непослушны для помилования вас…» (Рим. 11:31).

Павел озвучивает, казалось бы, закономерное возмущение человека по поводу таковой предопределённости некоторых персонажей к ожесточению: «За что же ещё [Бог] обвиняет? Ибо кто противостанет воле Его?» (Рим. 9:19). И сам же Павел отвечает на этот вопрос: «А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал? Не властен ли горшечник над глиною…» (Рим. 9:20-21).

мм: Итак, Божественный функционализм, усматриваемый Павлом в действии Божественного Промысла, оборачивается для маленького человека фатализмом. Маленький человек и целые народы предопределёны и обусловлены некими высшими планами Бога. Именно в этом М. Бубер видел расхождение Павлова учения с учением Христа: «Для Иисуса… всё дело было в отдельной человеческой душе и в каждой отдельной человеческой душе… На взгляд Иисуса, каждому заблуждающемуся предоставлялась возможность возвращения…».[93] В данных рассуждениях Павла М. Бубер не без основания усматривает параллели с крайним объективизмом философии Гегеля.[94]

Это было бы весьма страшно, если бы история заканчивалась только посюсторонней, земной перспективой. Таковой Божественный функционализм и Божественная «близорукость к человеку» может быть оправдана только в контексте эсхатологической перспективы, заслоняющей всякие земные временные планы. Фатализм оправдывается, если смотреть на него с точки конца истории.

V. Учение Рим. о чистоте материального мира (материал из лекций по аскетике).

Одной из дискуссионных проблем апостольского века была проблема различения чистой и нечистой пищи. Эту проблему обсуждали участники первого апостольского собора. Как видно, с апостольского собора запрещалось употреблять в пищу лишь удавленину. Сама постановка вопроса на соборе свидетельствовала о том, что некие христиане настаивали на сохранении ветхозаветного разделения всякой живности на чистую и нечистую. Ветхозаветное понимание было отменено.

По-видимому, принятое апостолами решение было не только лишь нисхождением к христианам из язычников, но предполагало совершенно иное, нежели в Ветхом Завете, отношение к творению.

Ясно, что одним из наиболее последовательных проводников этой позиции был апостол Павел. Эта тема поднимается им в нескольких посланиях (1Кор., Гал.), в частности, в Послании к римлянам:

«Я знаю и уверен в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто» (Рим. 14:14).

«Всё чисто…» (Рим. 14:20).

Эти слова апостола Павла утверждают совершенно иное, нежели в Ветхозаветной Церкви, отношение к нечистоте:

- во первых, нечистого в мире вовсе нет;

- во-вторых, нечистое остаётся не более чем мыслительной категорией человеческого ума. В связи с этим и блаженный Феодорит Киррский писал:

«Если кто, думая, что такая то снедь нечиста, вкушает оную, то сие нечисто не по естеству [снеди], но по помыслу вкушающего».

В церковной традиции слова апостола Павла инерпретировались в весьма широкой перспективе. Действительно, речь следует вести не только о пищевых запретах, но и о самой телесности, о физиологических процессах материального мира. В целом ряде древнецерковных постановлений констатируется факт отсутствия нечистоты в материальном мире:[95]

+ В Апостольских постановлениях предписывается не рассматривать физиологическую нечистоту, осквернение в качестве препятствия к Причащению. Более того, подобные наблюдения квалифицируются как иудейские обряды.

+ Святитель Дионисий Александрийский пишет о том, что судией для тех у которых случилось ночное непроизвольное истечение семени является совесть.[96] Матфей Властарь поясняет мысль Дионисия, констатируя, что само по себе извержение семени не может осквернить человека, ибо «семя не есть нечисто, как и плоть, которой оно есть излишек».[97]

+ Св. Афанасий Великий поясняет нитрийскому монаху Амуну:

«Все творения Божии добры и чисты, потому что Слово Божие не сотворило ничего неблагопотребного и нечистого. Например, скажи мне, возлюбленный и благоговейнейший, что грешного и нечистого в каком-нибудь естественном извержении? Захочет ли кто ставить в вину из ноздрей мокроты или изо рта слюны? А можешь указать и на важнейшее сего, на извержения чрева, которое живому существу необходимы для поддержания жизни. Притом, если веруем, что человек, согласно с Божественными Писаниями, есть дело рук Божиих, то от Силы чистой могло ли произойти какое скверное дело?... Да и врачи (пристыдим свидетельством внешних) скажут в защиту сего, что живому телу даны необходимые некоторые исходы, которым каждый у нас питаемый член отделяет от себя излишнее: таковы, например, отделяемые влаги, а также извержения чрева и избытки в семенных волокнах. Поэтому, боголюбивейший старец, какой в этом грех перед Богом, когда Сам Владыка создал живую тварь, восхотел и сотворил члены сии, чтобы имели такие исходы?»[98]

+ В соответствии с таким пониманием недопустимым представляется всякое представление о какой-то женской нечистоте, непозволяющей женщине, в отличие от мужчине заходить в алтарь. Действительно, в древней Церкви женщины имели свободный, наравне с мужчинами, вход в алтарь.

+ В Западной Церкви утвердилось предписание св. Григория I (Двоеслова). Этот римский предстоятель не возбранял женщинам входить в храм и причащаться в дни месячных и после родов.

Но параллельно присутствовало в Церкви и иное понимание, совершенно не учитывавшее широкую перспективу Павлова учения:

+ Так, Лаодикийский собор (ок. 364 г.) правилом 44 запретил женщинам входить в алтарь в виду особенностей их природы.[99]

+ Правилами св. Тимофея Александрийского (правило 6, 7) запрещалось участие в Таинствах при известных физиологических явлениях (после родов, месячных, супружеской близости).[100]

+ В последующие времена в Восточной Церкви этот запрет распространился вообще на посещение храма (Это видно из толкований Вальсамона и Зонары). Он утвердился в РПЦ, но его нет в Элладской, Сербской и иных Поместных Церквях.

Всё это позволяет говорить о двух тенденциях как в истории Церкви, так и в современной практике Вселенской Церкви. По-видимому, местами и доныне сохраняющееся ригористичное отношение к телесной нечистоте следует рассматривать в качестве иудейского рудимента в Новозаветной Церкви, от которого приписывает освободиться апостол Павел.

Впрочем, апостол же Павел констатировал тот факт, что некоторые христиане в принципе не способны воспринять эту истину. Им не следует ломать себя. Наперекор совести не должно делать ничего, даже если совесть заблуждается.[101]

«Всё чисто, но худо человеку, который ест на соблазн» (14:20).

Наконец, сомневающихся не следует ломать и, даже, искушать собственным совершенным пониманием:

«Если за пищу огорчается брат твой, то уже не по любви поступаешь. Не губи твоею пищею того, за кого Христос умер. Да не хулится ваше доброе» (14:15-16).