Лекция 19. Восприятие как деятельность

Товарищи! Позвольте мне, прежде всего, обратиться к женской части нашей аудитории и поздравить с наступающим праздником. Само собой разумеется, что я при этом мысленно высказываю вам всякие хорошие пожелания. Ну, а теперь позвольте перейти к психологии.

Я думаю подытожить то, что я говорил прежде о восприятии, в двух следующих положениях, которые можно назвать положениями определительными. Первое определение касается, прежде всего, чувственного образа. Из всего того, что я говорил, вытекает, что чувственный образ есть та форма, в которой предметный мир открывается субъекту в результате его деятельности. Этот предметный мир открывается в образе как реально, то есть независимо от самого субъекта, существующий. И, наконец, второе определение, касающееся самого процесса восприятия, то есть воспринимания, который я, резюмируя свою мысль, сформулировал бы следующим образом: воспринимание есть процесс перехода объективного бытия мира (вещи в себе, сказал бы философ) в его бытие для субъекта. Вот этот процесс воспринимания, когда-то казавшийся относительно простым, все более обнаруживает себя теперь как процесс чрезвычайно сложный.

Прежде всего, он проявляется как жизненный процесс, протекающий, естественно, на разных уровнях организации и составляющий как бы различные единицы, или, точнее, моменты человеческой деятельности. Мне кажется, что в обоих этих определениях содержатся указания на важные особенности, характеризующие восприятие. Первое определение, подчеркивающее, что в чувственном образе человеку, субъекту предметный мир открывается как существующий независимо от него, от его процессов, имеет очень реальный психологический смысл. Смысл этот выражает собой то простое положение, что мы, говоря об образе восприятия, всегда полагаем то, что содержится в образе, вне нас, отделяем, если можно так выразиться, себя и свою активность, свою жизнедеятельность от предметной действительности, в которой эта деятельность развертывается. Искры из глаз — это совсем не то же самое, что образ искр, вспыхивающих вне нас. Искры из глаз локализуются, относятся — к чему? — к состоянию нашего органа. Мы никогда не смешиваем состояния органа и явления, перед лицом наивного анализа, именно наивного анализа, субъективно сходные. Искры из глаз, искры перед глазами — зрительная модальность, зрительный эффект. Но дело в том, что они расчленяются для нас, они расчленены. Когда после сравнительно длительного рассматривания красного квадрата я перевожу взор на, скажем, какой-то нейтральный фон, серый, допустим, серую бумагу или какую-нибудь стену, и вижу зеленый квадрат, который становится тем больше, чем дальше расположена поверхность, на которой я его вижу (это последовательный образ, как его называют, послеобраз), то никто, конечно, из нас не сомневается в том, что этот образ выражает, характеризует что-то происходящее в нашем организме. И никто не примет такой образ за существующий на этой поверхности. Надо сказать, что поэтому чувствительные системы, относящиеся к той группе чувствительных аппаратов, которые я обозначил прежде как палеорецепторы — древние рецепторы, равно как и вся система проприоцепции, сигнализация о положении тела и органов тела в пространстве, как и системы интероцепции, если и входят в образ, то они входят как-то по-особенному. Они как бы сопровождают, включаются в систему построения образа, в образование образа. (Сейчас очень распространен такой термин: в актуальный генезис образа. Актуальный — это значит сейчас, сиюминутно происходящий. Генезис — значит возникновение. Ну, грубо говоря, в построение, возникновение образа; есть хорошее слово: порождение образа. Иногда вычурно: актуалгенезис, это уж прямо без перевода.)

Надо сказать, что этот процесс очень сложный, он как бы вытекает из второго определительного положения, которое я только что ввел. Он обнаруживает свою действительную погруженность в жизненные процессы, в жизнь, в деятельность человека и, естественно, поэтому не может характеризоваться как односторонне возникающий. Односторонне вот в каком смысле. Есть некоторая причина (имеется в виду стимул, стимульная ситуация, то есть ситуация внешнего воздействия на рецепторы, на чувствительные органы), затем происходит ряд трансформаций, и возникает образ, в направлении от периферии к центру. Это однонаправленный — от объекта к субъекту, однонаправленный процесс? Нет, это невозможно. Именно потому, что процессы восприятия, формирования образа включены в жизнь, включены в деятельность человека, они, естественно, и строятся по общей схеме этой деятельности, которая непременно предполагает свои эффекторные звенья, а не только рецепторные (эффекторные — значит исполнительные), физиологически это эфферентные явления, то есть звенья процесса, который предполагает импульсацию, так сказать, центрального происхождения от центра к периферии, а не только от периферии к центру, центрифугальные, а не только центрипетальные процессы. Они предполагают естественную систему обратных связей, то есть всю ту сложную динамику, которая характеризует любой жизненный процесс. Поэтому-то настоящий взгляд на восприятие, теперь уже, бесспорно, господствующий, и состоит в том, что работой рецептора процесс образования, возникновения, порождения образа не объясняется. В этом-то смысле часто и пишут в нашей литературе, в частности, что на смену рецепторным воззрениям на восприятие, то есть тем воззрениям, в основу которых ложится понятие рецептора, чувствительной, рецепирующей, воспринимающей, иначе говоря, чувствительной системы, пришла теория рефлекторная, отражательная. Когда мы говорим «рефлекс», то мы тем самым вводим понятие не только процесса «рецептор—центр», то есть не только процесса афферентного, или центрипетального, от рецептора к мозгу, но также и обязательно и процесса от центра к периферии, то есть процесса эфферентного, центрифугального. Вы можете сказать, что и на этом процесс, наверное, не заканчивается, потому что существуют еще его продолжения. Он приобретает таким образом, как бы не рефлекторный, а круговой, циклический характер, и это правильно. Но дело все в том, что все-таки введение представления о рефлекторном строении разрушило самое главное, а именно: разрушило иллюзию, что есть одно плечо — рецептор в центре восприятия как результат этого осколка рефлекса, ибо рефлекс есть дуга, двуплечное образование, плечо, так сказать, сенсорное и плечо эффекторное, афферентное и эфферентное. В этом и заключается принцип рефлекторного рассмотрения. Только так: не одно плечо, а два плеча. Вот почему введение термина, смена рецепторной теории рефлекторной имеет принципиальное значение.

Что касается продолжения, то есть дальнейших исследований процесса, который необходимо происходит, — это введение рефлекторного кольца. Кстати, представление об обратных связях, о цикличности, которая при этом образуется, о круговой системе, а не о разомкнутой, относительно старо. Оно не очень ново, и поэтому, когда нам говорят о том, что обратная связь — это есть понятие, порожденное развитием учения об управлении, то есть теорией управления, кибернетикой, это не вполне точно. Если вы откроете какую-нибудь старую книгу по психологии, скажем, Ланге, которая появилась до возникновения кибернетического движения, то вы увидите, как в ней совершенно отчетливо выражена, в частности, идея обратной связи. Эта идея обратной связи очень хорошо была известна, сформулирована достаточно отчетливо, только не в этих терминах, хотя почти в этих.

Итак, мы имеем дело с процессом и с продуктом этого процесса, который включен, я бы сказал, погружен в жизнь, составляет часть этой жизни, иначе говоря, включен в деятельность человеческую в предметном, окружающем человека мире, в который входит, впрочем, он сам тоже, в качестве «вещи» (в кавычках) тоже находящейся среди других «вещей» (в кавычках) этого мира. И вот здесь, когда вы подходите именно так к восприятию, а это и есть правильный подход, отвечающий реальности, то тогда вы без труда обнаруживаете, что процесс этот как бы смещается, способен смещаться по единицам, по моментам, можно также сказать, по образующим целое человеческой жизни. Отсюда процессы восприятия приобретают своеобразную многоликость и, главное, многоуровневость. То есть они встречаются то на одном, то на другом уровне организации жизни, уровне осуществления этой жизни, а если говорить в терминах деятельности, в понятиях, в категориях деятельности, то они встречаются в очень разных единицах, образующих эту деятельность, в тех единицах, о которых я в общем виде говорил. Какие же это единицы? И что значит «встречаются в единицах»? А это значит, что процессы восприятия, процессы, о которых сегодня идет речь, как бы движутся, смещаются в системе деятельности.

Я не буду говорить о смещении этих процессов, об ансамбле, целокупности деятельностей, образующих человеческую жизнь. В этом отнюдь не состоит моя задача, когда я рассматриваю собственно восприятие и не иду дальше. Для этого мне достаточно рассмотреть, если речь идет именно о процессах восприятия и только о них, не переходя их границы, смещение, которое происходит внутри деятельности, особенной деятельности, я могу сказать, относительно отдельной деятельности. И эти смещения я сначала покажу не в анализе генетическом, то есть в анализе того, как развивалось филогенетически и исторически восприятие, а сначала систематически, то есть так, как мы находим вот это восприятие, процессы удивительные, в наше время, у нас с вами, у человека, как они сейчас существуют. Я сделал это предварительное замечание о том, что я сейчас буду рассматривать систематически движение, смещение деятельности, потому что этот анализ не даст совпадающие результаты с теми, которые дает генетический анализ — филогенетический, онтогенетический, ну, исторический, наконец.

Прежде всего, передо мной возникает такой наивный вопрос: а может ли восприятие выступать в качестве собственно деятельности, то есть в качестве процесса, который побуждается и направляется тем или иным предметом, мы будем говорить мотивом, который конкретизует какую-то потребность. Есть такая специальная потребность, которая конкретизует, дает начало восприятию. И восприятие, таким образом, приобретает как бы ранг деятельности, то есть крупнейшей единицы, которую можно выделить в процессе жизни, собственно деятельности. Но есть ли, бывает ли собственно деятельность восприятия — вот такая, бескорыстная, то есть отвечающая своему мотиву, не обслуживающая ничего? Восприятие ради восприятия, так я бы это сформулировал в окончательной форме. Существует ли восприятие ради восприятия? Это и значит: существует ли восприятие как особая человеческая деятельность, как процесс, имеющий собственный мотив? Да, существует. И это можно увидеть, если задуматься на минуту над тем, что собой представляет деятельность эстетическая. Конечно, я понимаю, товарищи, что можно пойти слушать концерт не для того, чтобы его слушать, а ради того, чтобы показать, что вы не хуже других, с вами такое тоже случается, что вы вдруг слушаете музыку. Во втором случае это не эстетическое отношение, не эстетическая деятельность, а социальная, не знаю, еще другая, может, там свидание назначено на этом самом концерте, может, еще что-нибудь, а может, так: начальству лишний раз попасть на глаза. Бывает же так? Иногда. Словом, я сейчас говорю про слушание музыки, которое делается ради слушания музыки, то есть о деятельности, которая имеет свой мотив. Какая же это потребность, которой отвечает этот мотив? Это эстетическая потребность. Но реализуется-то она в такой форме, которая есть что? Воспринимание, правда? И это все равно: слушание ли это концерта, созерцание ли это произведения живописи, или, может, это воспринимание еще какого-то творения искусства — это безразлично. Ведь есть вот эта деятельность восприятия.

И вот эта деятельность теперь, наоборот, включает в себя массу несенсорных процессов. Или сплавляет очень разные модальности, вплоть до очень интимных, то есть очень глубоко запрятанных в организме. Слушание полифонической музыки — очень сложная деятельность. Во-первых, так: включает ли она в свой состав обязательно эфферентные, двигательные звенья? Обязательно включает. Вы можете, конечно, не иметь их в виде макродвижений, то есть крупных движений мускулатуры, но у нас всегда эта активность, даже внешнедвигательная, мышечная, присутствует. Это то, что было когда-то развернутым, потом стало свернутым пропеванием, это очень сложные интимные процессы, связанные с совершенно другими модальностями, совокупность которых дает то, что мы обычно описываем в виде чувства ритма. Это много других еще образований, это чрезвычайно сложная деятельность, которая включает в себя и внешнедвигательные, эфферентные, во всяком случае, звенья, иногда скрытые от прямого наблюдения, иногда открытые, например, ритмическое сопровождение малыми движениями ритмов музыкальных. Вы знаете, что у некоторых это делается почти неудержимо, это иногда просто привычка. Это знаменитые малые движения ноги, например, или покачивание головой. Или какие-то другие жесты, ритмизирующиеся по узору музыкального ритма. Но они включают в себя еще очень много перцептивных процессов. И воспринимание концерта — это процесс. Он включает в себя и отдельные единицы этой все-таки всегда воспринимательной деятельности в виде множества отдельных актов, которые осуществляются тоже перцептивно, то есть тоже воспринимательных, если можно так выразиться, и массу способов, которыми вы должны владеть, и чем сложнее предмет восприятия, тем больше развертываются эти отдельные образующие целой сложной деятельности музыкального восприятия.

То же относится и к другим формам, другим видам этого эстетического восприятия. Потому-то и говорят, что недостаточно иметь музыку, нужно еще, иначе говоря (это очень грубо, но очень правильно), уметь ее слышать. То есть нужно иметь свою систему каких-то выработанных перцептивных действий, перцептивных операций, иначе ничего не произойдет: вы будете воспринимать гул, а не полифоническую музыку. Например, нужны, обязательно нужны операции анализа, и очень сложного, в условиях полифонической музыки. Вычленение, поиск. Иногда для того, чтобы восприятие произошло со всей его полнотой, пользуются и внешними средствами. Вы можете мне сказать, что ими пользуются, главным образом, музыканты или очень музыкальные, то есть с очень высокоразвитым музыкальным восприятием, люди. Это верно. Но эти вспомогательные инструменты дают полноту восприятия. Это как бы предвосприятие, предвосхищение, операции сопоставления.

Вы, наверное, догадались, о чем я говорю. Это слушание (я беру самую трудную музыку) полифонической музыки с партитурой перед глазами. Вот, я помню, покойный ныне Николай Александрович Бернштейн, имя которого вы, может быть, уже слышали или обязательно услышите, Бернштейн, который создал очень важную концепцию, очень важную теорию построения движений, уровней этого построения, он был очень музыкальный человек, отнюдь не профессиональный музыкант, как вы понимаете, он был физиологом, немножко психологом-физиологом, так я бы сказал, даже не немножко, а так: «множко» физиологом и психологом «множко» тоже, так вот он обычно приходил на концерт, всегда имея партитуру симфонического произведения. Это известная опора, которая позволяла ему лучше, если можно так выразиться, полнее осуществить огромную работу, которую осуществляет всякий слушающий концерт. А ведь люди слушают концерт по-разному — иногда с большой работой, иногда с малой работой, но всегда с работой, поэтому всякий концерт утомителен. Тут действительно большая работа проделывается. Он утомляет не тем, что вам что-то шумит, он утомляет еще и тем, что вы что-то все время делаете, обычно скрытое от вас. Можно, конечно, слушать, поменьше работая и побольше работая, поменьше действуя и побольше действуя. Можно так слушать концерт: музыка и ваши какие-то воспоминания или грезы, может быть, смутные, которые при этом появляются, — и это все. Можно слушать и так, что вы вслушиваетесь в музыку, то есть действительно осуществляется переход некоторого содержания в его богатстве, вложенного создателем этой музыки в само музыкальное произведение.

Но мы сейчас не будем заниматься этими вопросами, они выходят за пределы восприятия. А нам с вами важно фиксировать только одно: что здесь проделывается большая работа и что это проделывается не ради чего-нибудь, правда? А для чего? Ну, ради самого воспринимания и образа, потому что это неотделимо — можно сказать: ради воспринимания, можно сказать: ради возникающих в сознании образов — разницы нет. Здесь нет другого мотива. Это бескорыстность восприятия. Вы можете мне сказать: но ведь есть еще и бескорыстное созерцание, когда человек созерцает окружающий мир, природу, скажем, правда? И это тоже не имеет никакого постороннего мотива. Да, это аналогичный случай, кстати, очень близкий к тому, о котором я говорил, только тут все в развернутой форме, там — в свернутой. Меня иногда теоретики художественного восприятия стараются убедить в том, что предмет этого восприятия, эстетический объект, и само это эстетическое восприятие существует универсально, как не связанная с человечеством и человеком форма. Я этому никогда не верю. Я думаю, что эстетическое восприятие природы, например, есть вторичное, а не первичное явление и что человек должен был учиться «делать» музыку, создавать другие творения искусств для того, чтобы люди смогли увидеть эстетический предмет в предметах натуры. Но это другая проблема.

Итак, я фиксирую только то обстоятельство, что иногда мы встречаемся с процессом воспринимания, который ничего не обслуживает, имеет собственный мотив и делается ради восприятия — это своеобразное восприятие ради восприятия.

Совсем обычный случай состоит в том, что восприятие обнаруживает себя как своеобразное действие, то есть представляет собою целенаправленный и так или иначе мотивированный процесс. Самое главное — это целеподчиненный процесс, отвечающий единственной цели. Я говорю: наблюдайте — и вы совершаете действие наблюдения или, точнее, цепь действий, подчиненных известной цели, выступающей перед вами как задача, поскольку эта цель дана. Это система действий. К ней относятся такие процессы, сейчас очень подробно изучаемые, как опознание, поиск, обнаружение, то есть все те действия, которые совершаются человеком в процессе производства, которое осуществляется с помощью сложных технических устройств, с помощью средств автоматизации. Это деятельность операторов. Она, главным образом, состоит из перцептивных действий. Причем строго управляемых, строго целенаправленных и так или иначе мотивированных, то есть, входящих в деятельность производственную, трудовую. Здесь не надо приводить примеров — их сколько угодно.

Восприятие здесь как бы понизилось рангом. Смотрите: не деятельность, ради самой себя происходящая, а действие — правда? — чему-то подчиненное, какому-то мотиву, ради чего-то совершающееся. Кстати, так как это действие, то оно протекает в том случае, когда цель задается в конкретных условиях, то есть выступает в качестве задачи (это так и есть). Существует известное правило: когда вы ставите перцептивную цель, вы обязательно ставите ее в известных условиях, иначе вы не сможете действовать, то есть вам придется обнаруживать условия, а это трудно, долго и может кончиться неудачей, поэтому если вы можете сразу поставить цель в форме задачи, то есть дать цель в определенных условиях, то это обыкновенно так и делается.

Как реализуются эти действия? Очень по-разному. Опять они могут включать в себя несенсорные, нечувствительные вовсе элементы и уж во всяком случае элементы не одной какой-нибудь модальности, а целой связки этих модальностей, которые вы можете открывать, анализируя такое действие. И вот здесь открываются особые перспективы анализирования состава этих действий, потому что и для практических, и для теоретических надобностей нужно уметь анализировать эти действия, открывать их состав, идти еще дальше и видеть восприятие рангом еще, так сказать, ниже (это, конечно, метафора; «ниже» и «выше» здесь термины относительные, описывающие, еще, так сказать, более дробную образующую, составляющую). Это именно то, что в перцептивном действии специально определяется условиями этого действия — перцептивные операции. Их существует множество, потому что, если бесчисленны виды перцептивного действия, то еще шире представлены перцептивные операции, во много раз шире, потому что они обслуживают, осуществляют не только перцептивные действия, но и множество разнообразных действий, которые мы к категории перцептивных не относим, например внешнее действие. Для того чтобы осуществить перемещение предмета, взять его и передвинуть, нужно, чтоб в состав этого действия вошли также и перцептивные операции. Понятно? То есть способ выбран сенсорный, включенный во что, осуществляющий какое действие? В данном случае — внешне-двигательное. Если вы хотите посмотреть, где развернуты перцептивные операции в системе практического действия, то я попрошу вас мысленно проанализировать сферу восприятия, если можно так выразиться, водителя автомобиля — самое простое. Действие совершенно ясное. Что делает водитель автомобиля? Он ведет автомобиль. Это практическое действие, а не перцептивное, но все эти действия обслуживаются и осуществляются уймой перцептивных операций, именно операций, это бывшие действия, вошедшие в состав другого действия, а теперь в состав даже и другой деятельности вовсе, в моем примере. Они (это их судьба) высоко технизированы, автоматизированы, отправлены на какие-то нижележащие уровни (это особенность операций — они протекают на уровнях нижележащих, по сравнению с уровнями действия, но они очень сложны, и именно поэтому очень интересен анализ деятельности водителя автомобиля), они и открыты, и сложны, и удобно анализируемы. Мне даже не хочется рассказывать о том, как водят автомобиль; наверное, большинство из вас это себе достаточно отчетливо представляет. Существуют ли необходимые операции по определению «расстояния до»? Существуют? Да. А вы выделяете их в качестве специального акта, специального действия, вы ставите такую цель перед собой? Определить «расстояние до». Нет, когда вы ведете автомобиль, вы не можете поставить такой цели. Она выступает как способ, отвечающий условиям вождения, но только потому, что есть движение и есть приближение и удаление, есть перемещение в пространстве — это условие властно диктует необходимость оценки расстояния, и операции по оценке расстояния развертываются, они и здесь постоянно присутствуют, и автомобиль нельзя вести, если говорить: «Вот теперь я должен, я ставлю перед собой цель определить расстояние до». Нет, так нельзя водить автомобиль. Будет катастрофа. Так же, как нельзя ставить перед собой задачу: «А вот теперь я должен снять ногу с педали газа, то есть акселератора». Нельзя и многое другое. У меня картина пути, правда? И цель, выражаемая в терминах пространственного перемещения, а вот как и что нужно делать, это все хозяйство должно быть вне моего восприятия, вне основной линии моего поведения. Поэтому все это специально отрабатывается. И потом что? Уходит, умирает, трансформируется. Надо учить видеть. Но только надо, чтобы оно виделось, то есть чтобы срабатывали эти операции, как механизмы, как то, что осуществляет действие, но не как самостоятельное действие ни под каким видом. Это общее правило. Таких действий уйма, самых разнообразных. Я бы сказал даже так, не боясь преувеличить: любое человеческое действие предполагает выполнение тех или других перцептивных операций, которые впервые рождались в качестве перцептивного действия, целенаправленного акта, только перестали им быть и превратились в операции.

Я говорил сейчас об определении расстояния. А что, вот эта самая задача — определение «расстояния до» — иногда выступает в качестве самостоятельного действия? Конечно, сколько угодно. И я для этого пользуюсь своими подсобными приемами, своими операциями. Те из вас, которые проходили какое-нибудь военное обучение, знают: в этом отношении существует ряд правил определения «расстояния до», правда? Если это вы вынуждены делать без оптического прибора, без панорамы. Это и спичечная коробка, это и знание величины предмета, это примеривание одного предмета к другому, словом, разные здесь могут быть рекомендации операций, но они существуют, а цель одна: как можно более точно определить расстояние до... . Я могу увидеть разрыв и, увидев его, по секундомеру рассчитать время до слышимости звука разрыва и определить расстояние до разорвавшегося снаряда или взорвавшейся мины.

Значит, при рассмотрении восприятия мы входим еще в это царство, в этот мир множества перцептивных операций. Возникает вопрос: а можно объективно расчленить операции и действия? В этом отношении очень интересные работы недавно выполнены группой исследователей нашего факультета, кафедры общей психологии, где была показана возможность получить объективный индикатор превращения действия в операцию, отличить перцептивную операцию от перцептивного действия. Объективным индикатором этого, в данном случае, является поведение одного из таких фоновых уровней при зрительном восприятии. Это система непроизвольных движений известного класса, которые совершаются постоянно, которые тормозятся или извращаются в зависимости от того, что при восприятии данного объекта осуществляется: действие или лишь операция. Различения опираются не только на результаты, не только на отношения, они просто могут быть прочитаны по знакам, по метке, по индикации, индикатору, указателю. Если речь идет об объективных индикаторах, об объективных указателях, то обыкновенно указатели, индикаторы — это идущие из основного, работающего здесь механизма, психофизиологические, даже физиологические, можно сказать, индикаторы. Мы говорили о физиологических. Или какие-то другие. Ну вот, мы делаем один шаг в анализе. Мы начинаем рассматривать механизмы, реализующие операции. Как же реализуются мозгом, органом человека, эти операции? И мы приходим к необходимости какого-то очень малого анализа, иногда его называют микроанализом, этих перцептивных операций. Как же они реализуются? Речь идет теперь не об операциях, а о реализаторах этих операций.

Итак, вот перед вами картина: есть восприятие как деятельность, восприятие как действие, целенаправленный, сознательный, стало быть, процесс, восприятие как способы, реализующие какую-то деятельность, и, наконец, механизмы (теперь уже в буквальном, а не фигуральном смысле этого слова), которые суть механизмы этих операций, а тем самым, и этих действий, и, тем самым, этой деятельности. Это, если хотите, своеобразная технология. Какова же технология этих процессов? Здесь несколько другая плоскость анализа. И мы отходим, действительно, здесь от предметного восприятия, которое остается предметным в перцептивной деятельности, проявляется в перцептивных действиях. Оно сохраняется в перцептивных операциях и как бы испаряется в механизмах, которые эти операции и эти действия осуществляют, в технологии. Здесь переходные какие-то элементы выделяются, какие-то свои единицы. Переходные в каком смысле? Не вверх. Вопрос здесь не в том, например, как объективное существование музыки создает музыкальное восприятие. Эта музыка — какое явление: психологическое или непсихологическое, объективное? Объективное, правда? А вот есть пограничное в другом смысле, пограничное в смысле перехода к исследованию органа и его функций, его физиологических функций, морфологического органа, морфологической организации или функциональной организации, тоже пограничное, психофизиологическое исследование. Оно тоже сейчас достаточно продвинуто. Мы много знаем и об этих интимных, внутренних специальных механизмах.

Что же собой представляют эти механизмы? Прежде всего это (теперь это вам не покажется удивительным, после всего, что я так много говорил о восприятии в порядке введения в проблему, но все-таки оно поразительно) вовсе не суть сенсорные механизмы. Все, что я вам могу сказать, что это так же и сенсорные механизмы. Но отнюдь не сенсорные. Собственно, то, что реализует перцептивный процесс, что составляет его действительную, реальную технологию, — это функционирование систем. Покойный П.К.Анохин сказал бы «функциональных систем», и это точно. Я вижу какое-то замешательство. Вы не знаете о том, что Анохин погиб? Петр Кузьмич Анохин погиб. Вчера. Нет, он погиб три недели тому назад, конечно, реально. Он эти три недели не приходил в сознание, стало быть, он фактически умер значительно раньше. Его поддерживали средствами современной медицины, в состоянии, не будем говорить «жизни», но хоть в состоянии существования, не распада, все, что могли сделать. Ну, мы отвлечемся от этой мрачной, очень печальной материи, так уж случилось, к слову, что я сказал «покойный Анохин». Ну, так вот, это функциональные системы, действительно, функциональные системы. В свое время А.А.Ухтомский предложил, на мой взгляд, даже еще более выразительный термин: подвижные органы мозга. Эта идея высказывалась неоднократно И.П.Павловым, в других формах. И очень резкой и очень важной была та мысль Павлова, что нет противоположности морфологии и функции, между морфологическим и функциональным образованием. И всякий знаток функций мозга понимает, что этого противопоставления не существует реально и что ансамбль нервно-мозговых процессов как бы функционирует совершенно так же, как если б это был не ансамбль, а отправление некоего специального органа, морфологически фиксированной структуры.

Вот эти структуры, они-то и оказываются удивительными, когда вы рассматриваете их как структуры сенсорных процессов. Это вовсе не рецептор специфической энергии, то есть отвечающий определенной модальности, которой он характеризуется. Это, конечно, не только проводниковые участки. Это не сенсорные мозговые системы (А.Р.Лурия сказал бы «проекционные зоны») зрительной коры, семнадцатое поле или какие-то более высокие образования синтетического ряда, восемнадцатое, девятнадцатое поля по Бродману для зрения, извилины Гешля для слуха и вышележащие их образования, ну и так дальше. Тут открывается великолепная по своему значению, очень важная картина. Дело все в том, что это всегда ансамбли очень различных процессов и функций, функциональные пучки, функциональные системы, которые когда-то, в силу человеческой абстракции, были угаданы, их угадал человек-исследователь, и силой, омертвляющей абстракт, которая свойственна всякому анализу, они были изображены как своеобразный мир особых функций. Психологи перевели термин «функции» сначала в понятие «способности» — так родилась способность сенсорная, способность мнемическая, способность моторная, способность тоническая, — ну, а потом психология в XIX веке вернулась к понятию функции, наполненной этими представлениями о психических способностях. Говорили: функция сенсорная, функция мнемическая, функция моторная, функция, опять же, тоническая, — и эмпирическая психология принялась за изучение этих функций, стараясь получить их в самом чистом виде. Казалось, что в голове человека так и существуют эти чистые функции и лишь на поверхности они сливаются в какие-то ансамбли, для раскрытия которых мне нужно что? — расчленить их по функциям. Вот тут немножко памяти, которая присоединяется к ощущениям, мнемическая функция присоединяется к сенсорной, и тогда-то вот и получается восприятие, учитывающее прошлое. Вот функция памяти, она включена, «присоединилась к», да и интеллектуальная-то функция тоже накладывается, так что и надо тут сообразить: какое оно — подставка это или предмет, имеющий самостоятельную, особенную какую-то функцию, которой я не знаю, но которую я могу узнать, размышляя, умозаключая по признакам этой вещи, по тому, что она есть. Мы можем потом присоединить двигательную функцию и осуществить действие в соответствии с тем, что дала функция сенсорная, мнемическая, какая-нибудь другая. И это действие, к которому тоже присоединяется какая-то тоническая функция, может быть энергичным, активированным (тоническая функция — то же, что активационная функция) или может быть каким-то слабым, недостаточно активированным и, может быть, даже умирающим в этой своей недостаточной активированности.

Поэтому тем более удивительно открытие, которое было сделано постепенно, собственно, даже нельзя сказать, когда оно было сделано, оно постепенно открывалось, все более и более утверждая себя. Открыли, что при анализировании функциональных систем нет возможности их расчленять по функциям. Вот эти функциональные системы восприятия — они вовсе не суть блоки сенсорных процессов. В такой же мере мнестических, в такой же мере активационных, в такой же мере еще каких-то. Например, «поствпечатление», то есть сохранение в течение некоторого времени воздействия на рецепторные аппараты. Я спрашиваю: «Ну, хорошо: возбуждение под влиянием воздействия — это сенсорная функция, а сохранение — это какая?» Мнемическая, да, это мнемическая функция. Но ведь, позвольте, сенсорная функция дальше не может идти, передавать-то, оказывается, нечего. Если нет этих знаменитых ста миллисекунд инерционного процесса на сетчатке, то все на этом заканчивается, умирает. Значит, свойство еще какое обнаруживается, какая функция этих самых нейронных устройств? Обязательно — функция мнемическая. Там есть очень неприятные характеристики этих ансамблей, функциональных блоков, которые приходят в действие. Еще есть два-три процесса. Мы просто их не видели, потому что долгое время не были вооружены техникой, необходимой для того, чтобы рассмотреть эти функциональные блоки, их организацию во времени, у нас не было возможности осуществить необходимые измерения стимульного поля, то есть воздействий, и необходимого разбиения процессов по маленьким-маленьким временным интервалам. Мы могли действовать только очень грубо. Что-то появляется на экране и исчезает, а затем мы видим какой-то продукт. Ну, скажем, в опытах с тахистоскопом (это прибор для краткого предъявления чего-то: цифр, знаков, картинок, предметов, если хотите). Механический тахистоскоп не может ничего прибавить к грубому анализу.

Только перейдя на электронный тахистоскоп, да еще включив в общий контур эксперимента электронно-вычислительные машины или хотя бы некоторые блоки этих машин, мы смогли проникнуть в микро интервалы времени. Это микроинтервалы в собственном смысле, то есть интервалы, которые лежат далеко за возможностями человеческого замечания или безаппаратурного измерения. Там счет идет на миллисекунды, в этом развертывающемся процессе. Миллисекунда — это одна тысячная часть секунды. Что такое даже десятки миллисекунд? Как мы можем невооруженным глазом их увидеть? Это невозможная задача, правда? Это так же невозможно, как невозможно проникнуть в мир, скажем, микробов без приборов. Здесь тоже — процесс идет так внутри этой системы, в этих блоках, что его нельзя увидеть иначе, как с помощью хитрого обходного пути и с помощью специального технического вооружения. Мы его и не видели. Теперь мы его видим.

Делаются попытки идти еще дальше и посмотреть еще дальше. И начинаются исследования, которые, собственно, и являются физиологическими, нейрофизиологическими: посмотреть сами нервные элементы, которые заинтересованы в этих процессах. Термин «заинтересованы» здесь в условном значении — попросту говоря, принимают участие, вовлечены. Когда говорят «вовлечены», часто заменяют словом «заинтересованы», в специальном значении этого слова. Это исследование процессов, которые происходят в самих нервных клетках. Здесь новые страницы, которые уводят нас непосредственно в нейрофизиологические отношения, не обязательно также в нейроморфологию, потому что мы не можем сказать многого о нейроне. Действительно, мы не понимаем всех физико-химических процессов, которые совершаются в нем, следовательно, не понимаем и самого строения нервной клетки, ее интимного строения. Речь идет не о том, что есть клетка, имеются дендриты и аксоны. Речь идет о том, чтобы понять, как работает мембрана, мембранный механизм этой клетки, как работает то, что долгое время оставалось скрытым и что можно было открыть только средством применения биофизических, по существу, методов, даже не только биохимических, а именно биофизических. Поэтому надо было учиться погружать электроды в клетку. Это очень хитро, нужно уметь записать микроэффекты, а значит, нужно иметь мощные усилительные устройства — тонко работающие осциллографы, то есть то, что называют электроэнцефаллографами. И надо суметь обработать данные, которые вы получаете, записать и прямо ввести на обрабатывающую машину, в какой-нибудь анализатор, автоматически действующий, или даже на большую машину, непосредственно или через пленку. То есть опять нам открывается какая-то действительность, прежде нам не известная. Что мы видели в микроскоп на нейроне? Во-первых, мы его видели убитым, нефункционирующим, а во-вторых, мало что можно рассмотреть без функциональной пробы, без воздействия энергии на этот самый нейрон, значит, без имплантации микроэлектродов, без отведения, без возможности воздействовать на него и смотреть его со стороны реакции, то есть его ответа, его состояния.

Теперь мы увидели то, как работают эти ансамбли, эти функциональные блоки или эти функциональные системы, называйте их как угодно, здесь дело не в термине — в смысле, вот эти пучки, эти организованные пучки, последние реализаторы нашей перцептивной активности. Вот, видите ли, я изобразил вам движение сверху вниз. В действительности, это движение осложняется. Оно имеет и свои восхождения, то есть как бы повышение ранга, места перцептивных процессов. Филогенетически оно, наверное, развивается не так, как я вам описал. Оно имеет другой порядок. Но это дело филогенеза. Соотношение практического действия и перцептивной операции и выделение затем, может быть, перцептивного действия; вы видите, здесь смешивается порядок логический, порядок систематики, который я сегодня начертал. На самом деле, движение и в филогенезе, и в онтогенезе гораздо более запутанно, оно не желает следовать принципу: деятельность, действие, операция, функциональный блок, то есть функция. Здесь самые удивительные приключения происходят. Во всяком случае, мы можем всегда их подозревать, потому что в отдельных случаях мы эти приключения и перевороты, повороты видим в актуальном порождении образа, в актуальном развитии ребенка, например, то есть в онтогенезе. Поэтому эти процессы очень трудны для анализа. Чем ниже мы опускаемся по лестнице эволюции даже онтогенеза, тем они труднее. Посмотрите, как это трудно у ребенка. Самые ранние стадии развития до сих пор спутанны для нас. Сколько бы мы усилий ни тратили на изучение детских восприятий в первые дни и даже недели жизни, чем раньше онтогенез, тем сложнее оказывается анализ. Развитие исследований продолжается, мы узнаем все больше и больше. А в следующий раз я перейду к рассмотрению отдельных видов действий восприятия.