Личность в социалистическом праве

В свое время Н. А. Бердяев отмечал "внутреннюю экзи­стенциальную диалектику", в силу которой гуманизм пере­ходит в антигуманизм, а самоутверждение человека приво­дит к отрицанию человека. В России критическим моментом этой "диалектики гуманизма" была попытка построить ком­мунизм как принципиально иную модель человеческого со­циума, а в конечном счете создать и "нового человека" — вызов, брошенный Истории, своего рода "штурм неба", вы­ражаясь романтической лексикой парижских коммунаров¹. Обоснованием этого вызова были идеология марксизма и выстроенное на его основе "новое право".

В советское время крайне редко цитировалось программ­ное заявление Маркса и Энгельса из "Немецкой идеологии": "Что касается права, то мы, наряду со многими другими, подчеркнули оппозицию коммунизма против права как поли­тического и частного, так и в его наиболее общей форме — в смысле права человека"². При желании "с ходу" разоблачить марксизм (и его более позднюю версию - - марксизм-лени­низм) можно надергать немало цитат и из Ленина типа "Плох тот революционер, который в момент острой борьбы оста­навливался перед незыблемостью закона"³. Но наша задача иная, об этом мы договорились с самого начала: отбросив разоблачительный пафос, попытаться разобраться, почему коммунистический проект, имевший конечной целью благо человека, привел уже в начальной стадии своей реализации к известным результатам?

¹ Причины спада "гуманистической волны" в России на рубеже XIX—
XX вв., как и истоки искушения марксизмом, проанализированы с не­
превзойденной глубиной Н. А. Бердяевым в его труде "Истоки и смысл
русского коммунизма" (1937, первое издание на русском языке — 1955).

² Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 197.
' Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 504.

338 Часть IV. Антропология позитивного (европейского) права

У того же Н. А. Бердяева есть блестящее по форме объяснение самой сути марксистского решения проблемы от­ношения между человеком и обществом: "Маркс был замеча­тельным социологом, но очень слабым антропологом. Марк­сизм ставит проблему общества, но не ставит проблему чело­века, для него человек есть функция общества, техническая функция экономики"¹. Действительно, для марксизма перво­основой жизни являются производительные силы и производ­ственные отношения; но превращение человека в функцию экономического процесса является, no-марксизму же, перво­основой его личностного отчуждения (Entciusserung). Для разре­шения этого очевидного противоречия "достаточно" устранить частную собственность как источник эксплуатации человека че­ловеком в экономическом процессе — и с "овеществлением" (Verdinglichung) человеческой жизни, с социальным отчуждени­ем (Entfremdung) человека от производительных сил, общества, государства будет покончено, воцарится царство равенства и братства. Нет нужды подробно объяснять, почему такой про­ект оказался особенно соблазнителен для русского ментали­тета с его возводимой в абсолют антиматериальностью, с его тягой к общинности и духовности.

Первые шаги советской власти показали, что больше­визм взял курс на создание нового, "высшего" типа права — права революционной целесообразности, отвергающего и даже презирающего "формальное право" как насквозь буржуаз­ное. Присвоив себе право считаться прямыми наследниками революционеров всех времен и народов (отражения, кстати говоря, квазирелигиозного и мифологизированного мессиан­ского сознания марксистов), большевики закладывали новое право в духе известных революционных декретов и декла­раций. Но удивительное дело: если отбросить полагающуюся по жанру революционную риторику, мы обнаружим в этих документах черты новых поколений прав человека, до сих пор отсутствовавших в мировом конституционализме².

¹ Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Гл. VII, 3. М.,
1997. С. 405—406.

² О поколениях прав человека в теоретическом плане см.: Права чело­
века: Учебник для вузов / Отв. ред. Е. А. Лукашева. Гл. V. § 3 "Поколе­
ния прав человека". С. 136—140.

Глава 9. Человек в системе российского права

Речь идет о поколениях социальных и коллективных прав, впервые так объемно сформулированных в "новом" праве. Так, Декрет о земле(26 октября 1917 г.) провозгла­шал: "Земли рядовых крестьян и рядовых казаков не кон­фискуются" (ст. 5). Тем самым провозглашался принцип со­циальной справедливости: земля тем, кто ее обрабатывает. Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа(31 января 1918 г.) пошла еще дальше: частная собственность на землю отменялась, весь земельный фонд объявлялся об­щенародным достоянием и передавался трудящимся без вся­кого выкупа на началах уравнительного землепользования (ст. II, ч. 1). Эта же Декларация закрепляла "освобождение трудящихся от гнета капитала" - и тут же вводила "всеоб­щую трудовую повинность" (ст. III, ч. 3). А как же иначе: кто не работает, тот не ест!?

Декларация прав народов России(15 ноября 1917 г.), как и другие акты советской власти (например, резолю­ция VII Всероссийского съезда Советов 5 декабря 1919 г. "Об угнетенных нациях"), впервые апеллировала к новому поко­лению прав — правам народов. Пройдет полвека и революци­онный пафос этих новых прав будет переведен на язык дей­ствующего международного права и известной Декларации ООН о предоставлении независимости колониальным стра­нам и народам (14 декабря 1960 г.).

Вообще следует внимательнее отнестись к "революции права" тех лет, дабы понять, что перешедшие на сторону новой власти юристы не просто выполняли социальный за­каз, но и реализовали в новых актах идеи, бродившие в умах современных им юристов. Конечно, эти акты не были результатом спонтанного революционного порыва, а зара­нее продуманной частью осуществления широкомасштабно­го проекта революционного переустройства мира и самого человека. Ради реализации своего проекта революционные "романтики" устанавливали свое мерило права как справед­ливости:

"Руководствуясь интересами рабочего класса в целом, Рос­сийская Социалистическая Федеративная Советская Респуб­лика лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, ко-

340 Часть IV. Антропология позитивного (европейского) права

торые пользуются ими в ущерб интересам социалистичес­кой революции"¹ (Конституция РСФСР 1918 г., статья 23).

Одновременно Конституция 1918 г. в ст. 21 предоставля­ла "убежище всем иностранцам, подвергающимся преследо­ваниям за политические и религиозные преступления" (пос­леднее слово выделено нами. — А. К.).

Уже этот пример показывает, что с самого начала "но­вое право" было зажато в тиски идеологии и выдавало новой власти мандат на революционные преобразования. Эта тен­денция отражала, как ни парадоксально это звучит, "визан­тийскую" сущность российской правовой традиции, отмечен­ную нами выше², в которой человек, увы, был лишь объек­том правового воздействия государства. Воздействия чаще всего насильственного ради торжества в светлом будущем великих идеалов коммунизма, эдакого современного вари­анта теократического проекта Савонаролы, попытавшегося в XV в. учредить во Флоренции Град Божий на земле. (Как не вспомнить Ф. М. Достоевского с его резкой критикой насиль­ственной организации Добра!) Вот что писал по этому пово­ду Н. А. Бердяев:

¹ Оправданием такого "классового" подхода к праву служили горы соци­
ал-демократической литературы. Вот что писалось в одной из брошюр:
"Революция неизбежна: только она даст возможность производитель­
ному классу овладеть политической властью и воспользоваться ею для
экономической экспроприации капиталистов и национализации или
социализации производительных сил. О добровольном отречении эксп­
луататоров от их политического и экономического господства нечего и
думать. В истории не было примера, чтобы целый класс сам отказал­
ся от своих преимуществ" (Гед Ж., Лафарг П. Чего хотят социал-
демократы / Пер., предисл., примеч. и прилож. Г. Плеханова. Одесса,
1906. С. 26).

² Книга эта уже готовилась к изданию, когда в руки попала новая рабо­
та С. С. Алексеева "Восхождение к праву", в которой советское право
объясняется через феномен "византийского права", являющегося, по
мнению автора, "правом (в широком значении этого термина), которое
при обосновании и оправдании акций на сугубо публично-приказной
основе отдает приоритет в социальной жизни идеологическим догмам и
идолам, оправдывает во имя самодержавной власти насилие над людь­
ми, расправу над непослушными и одновременно с внешней стороны
характеризуется весьма развитыми и престижными юридическими фор­
мами" (Алексеев С. С. Восхождение к праву. М., 2001. С. 189—190).

Глава 9. Человек в системе российского права

"В русский коммунизм вошли не традиции русского гума­низма, имевшего христианские истоки, а русского антигу­манизма, связанного с русским государственным абсолютиз­мом, всегда рассматривавшим человека как средство. Марк­сизм считает это путем к добру. Новое общество, новый человек рождается от нарастания зла и тьмы, душа нового человека образуется из отрицательных аффектов, из ненави­сти, мести, насильничества. Это — демониакальный элемент в марксизме, который считают диалектикой. Зло диалекти­чески переходит в добро, тьма --в свет. Ленин объявляет нравственным все, что способствует пролетарской револю­ции, другого определения добра он не знает. Отсюда вытека­ет, что цель оправдывает средства, всякие средства. Нрав­ственный момент в человеческой жизни теряет всякое само­стоятельное значение. И это есть несомненная дегуманизация. Цель, для которой оправдываются всякие средства, есть не человек, не новый человек, не полнота человечности, а лишь новая организация общества. Человек есть средство для этой новой организации общества, а не новая организация обще­ства — средство для человека"¹.

Стоять не на почве законности, а на почве революции — этот завет Маркса методично применялся в "революционном преобразовании общества" при, подчеркнем, довольно широ­кой социальной поддержке этих преобразований, по мень­шей мере, на первом, романтическом, этапе социалистичес­кого строительства. Что же обеспечивало в принципе непра­вовому строю такую поддержку? Коммунистический проект обещал каждому человеку удовлетворение его потребностей путем "справедливого" распределения общественного богат­ства: на первом этапе "каждому по труду", затем — "каждо­му по потребностям". Большевизм подменил равенство в праве внешне заманчивой идеей имущественного равенства во имя социальной справедливости. Для реализации этой идеи тре­бовалось уничтожить частную собственность, а вместе с ней "подавить" сопротивление эксплуататоров преимуществен­но неправовыми средствами, затем установить государствен­ный контроль над распределением, а заодно и над всей об-

Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 407.

342 Часть IV. Антропология позитивного (европейского) права

щественной жизнью. Туда, куда не проникало всевидящее око государства, а именно, в частную жизнь, образ мыслей человека, туда обращали свой взор партия, комсомол, пио­нерская организация, профкомы и домкомы. Под эти задачи впоследствии была подведена теоретическая подпорка - "со­четание государственных и общественных начал в управле­нии". Человеку оставалось лишь добровольно согласиться на роль винтика в этой машине. Уже с первых лет существова­ния новой власти были запущены разнообразные механизмы подавления личности: использование новых символов веры в полуграмотной стране, монополизация идейной трибуны од­ной лишь идеологией (идейный монополизм сродни единому символу веры), укрощение стихии индивидуализма посред­ством механизмов доведенного до абсурда бюрократизма, поощрение доносительства под знаком борьбы с "врагами на­рода", эксплуатация недоверия ко всему иностранному и т. д.¹ Помимо разветвленной системы карательных органов, вы­полнявших функции прямого подавления, отклоняющееся поведение и инакомыслие подавлялись с помощью "альтер­нативных процедур": товарищеские суды на производстве и по месту жительства, партийные и комсомольские собра­ния, суды офицерской чести специализировались на так на­зываемых "персональных делах".

Какая роль в этой системе отводилась праву?

Главный идеолог и верховный инквизитор советской юриспруденции А. Я. Вышинский, выступая с установочным докладом на первом Всесоюзном совещании по вопросам на­уки советского права и государства (16 июля 1938 г.) с лож­ной скромностью говорил о "попытке" дать определение права. На самом деле речь шла об установке: "Право - - совокуп­ность правил поведения, выражающих волю господствующе­го класса, установленных в законодательном порядке, а так­же обычаев и правил общежития, санкционированных госу­дарственной властью, применение которых обеспечивается

¹ См.: Оболенский А. В. Драма российской политической истории: Сис­тема против личности. М., 199-1. См. также: Алексеев С. С. Самое святое, что есть у Бога на земле. Гл. шестая. "Право: химеры и реалии совре­менной эпохи". § 1. "Проклятие коммунизма". С. 309—331.

Глава 9. Человек в системе российского права

принудительной силой государства в целях охраны, закреп­ления и развития общественных отношений и порядков, вы­годных и угодных господствующему праву"¹. Он разъяснял: "Право не есть система общественных отношений, право не есть форма производственных отношений, право есть сово­купность правил поведения, или норм, но не только норм, но и обычаев и правил общежития, санкционированных госу­дарственной властью и защищаемых ею в принудительном порядке"². И наконец: "Наше определение исходит из отно­шений господства и подчинения, выражающихся в праве"³. Обратим внимание: "государственная власть" санкционирует и защищает в принудительном порядке не только нормы права как таковые, но и "обычаи и правила общежития", т. е. конт­ролирует бытие человека во всех его проявлениях. Само же право, оказывается, пассивно выражает отношения господ­ства и подчинения, о его активной роли регулятора обще­ственных отношений, приводящего эти отношения к гармонии частного и общественного интересов, не может быть и речи.

И все же, задаваясь вопросом, каково было антрополо­гическое измерение советского права, либо, проще говоря, каков был правовой статус личности в системе социалисти­ческого права, мы должны обратиться к советским конститу­циям 1924, 1936, 1977 гг.

Первая советская конституция 1924 г. практически игно­рирует индивидуальные права. Носителями прав, "свобод" и обязанностей объявлялись "трудящиеся", "трудовой народ". Ни о каком "персоноцентризме" не могло быть и речи, все поглощалось классовым подходом: человек обладал опреде­ленным набором прав и обязанностей только в силу принад­лежности к классу "трудящихся"⁴. Это имело свои практи-

¹ Вышинский А. Я. Вопросы теории государства и права. М., 1949. С. 84.

² Там же. С. 84.
¹ Там же. С. 85.

¹ См.: Куприн Н. Я. Из истории науки советского государственного права. М., 1971. Современная оценка (которую мы разделяли) права советского периода дана академиком В. С. Нерсесянцем: Нерсесянц В. С. Общая теория права и государства. Раздел "Основные концепции права и государства со­ветского периода". М., 2000. С. 150—184. См. также: Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в СССР. Гл. П. "Политико-правовая основа". М., 2000.

344 Часть IV. Антропология позитивного (европейского) права

ческие последствия. Так, для поступления в вуз требовалось доказать свою принадлежность либо хотя бы причастность к трудящимся (дети "недобитых буржуев" заручались, напри­мер, "рекомендациями" профсоюзов извозчиков или прачек, нередко при содействии своей бывшей прислуги). Графа "со­циальное положение" стала непременным атрибутом всех ан­кет наряду с "национальностью" и "партийностью". Была вве­дена негласная (в смысле отсутствия какого-либо законода­тельного акта) "номенклатура" должностей пяти уровней, когда кандидат на каждую должность отбирался и утверж­дался партийным органом соответствующего уровня.

Конституция 1936 г. хотя и вводила понятие "гражда­нин", исходила, тем не менее, из того, что источником прав гражданина был не сам гражданин, а государство. Права граж­данина чаще всего сводились к сакраментальной формули­ровке: граждане СССР имеют право на труд, на отдых, на образование. Мол, чего вам еще надо. Зато обязанностей было куда больше: от защиты социалистического отечества до ох­раны социалистической собственности.

Конституция 1977 г. готовилась долго и на заключитель­ном этапе ее подготовки даже было инициировано "всена­родное обсуждение". К этому времени СССР ратифицировал международные пакты, в частности Пакт о гражданских и политических правах 1966 г. (правда, без Факультативного протокола, дававшего гражданам ратифицировавшего госу­дарства право обращаться в международные органы защиты прав человека — тогда у нас это считалось "вмешательством во внутренние дела государства"; вдумаемся: права челове­ка— "внутреннее дело" государства...). В 1975 г. СССР взял на себя по Заключительному акту Совещания в Хельсинки обязательства в гуманитарной сфере. Были, наконец, написа­ны научные труды по проблемам правового статуса личнос­ти¹, в которых из неизбежной апологетической руды можно

¹ Хотелось бы отметить несколько работ этих лет: Воеводин Л. Д. Кон­ституционные права и обязанности советских граждан. М., 1972; Маль­цев Г. В. Социалистическое право и свобода личности. М., 1968; Маслен­ников В. А. Конституционные обязанности советских граждан. М., 1970; Патюлин В. А. Государство и личность в СССР (проблемы взаимоотно­шений). М., 1974; Фароер И. Е. Свобода и права человека в Советском государстве. Саратов, 1974.

Глава 9. Человек в системе российского права

было намыть золотники интересных идей и конкретных ре­комендаций, часть которых затем была использована при со­ставлении новой конституции (например, идея всенародного обсуждения (референдума) наиболее важных вопросов жизни государства и общества, право граждан на судебное обжало­вание действий государственных органов и должностных лиц, процессуальные гарантии граждан и ряд других). Но сама правовая конструкция оставалась прежней: государство само определяло круг прав и обязанностей личности. Раздел II Кон­ституции 1977 г. так и называется "Государство и личность". Ввиду того, что текст Конституции 1977 г. для молодого по­коления юристов сейчас труднодоступен, приведем хотя бы извлечения из этого раздела: как-никак памятник эпохи.