Человек в парадигме экзистенциализма

В конце ХIХ – начале ХХ века возникает новое течение мысли, которое обрело название экзистенциализма. Его основателями считаются Ф.М. Достоевский и С. Кьеркегор. Современные представители – это, прежде всего, М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.П. Сартр, Ф. Кафка и А. Камю, Э. Левинас.

Не случайно течение экзистенциализма переводится как «философия существования». Его представители исследуют сложные условия существования человека. Они отмечают его одиночество, заброшенность, оторванность ото всех. Вспомним «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского. Мы видим постоянное отчуждение главного героя от всего общества. Автор изображает опустошение его души, постоянное ощущение одиночества и безысходности. Одновременно сторонники экзистенциализма пытаются найти факторы устойчивости личности и ее выживания в самом человеке.

Экзистенциализм достаточно категорично заявил о неприме­нимости научных методов к познанию человека. Дефицит гуман­ности европейской цивилизации в период между Первой и Вто­рой мировыми войнами скомпрометировал всю науку. Подлин­ное существование человека, т.е. экзистенция, не равна его пред­метному бытию. Она ускользает от научной объективности по­знания посредством терминов, понятий и абстракций. Человек всегда помещен в ситуацию выбора, он многократно меняется на пути к «самому себе».

Экзистенциализм исходит из того, что в бытии человека всегда есть нечто, ускользающее от понимания посредством слов, понятий. Жизнь человека невозможно выразить через любые описания, которые упускают главное в человеке: его живое начало (экзистенцию). Обычно эти определения дают характеристику неподлинному существованию человека. Например, чем больше выходит описание жизни того или иного человека, тем больше он начинает превращаться в памятник, не похожий на настоящего человека в жизни, потому что, по сути, обычно описывают не самого живого человека, а отчужденные от него результаты его деятельности.

По представлению экзистенциализма (в противоположность эссенциализму), главным в человеке является не его сущность, а его существование. Жизнь человека важнее смысла жизни. Именно существование человека формирует и смысл жизни, и сущность человека. Человек по сути своей является тем, в качестве кого он проживает данный отрезок жизни. Жизнь человека накладывает отпечаток и на его характер, и на его сущность, и на его судьбу, и даже на его внешний облик. Не случайно, в психологии говорят, что каждый человек после сорока лет полностью отвечает за свое лицо. Таким образом, внешность человека становится его документом. Однако существование человека может быть истинным и мнимым. Он может увлекаться внешними, преходящими сторонами жизни, иметь успех в делах, а в конце жизни понять, что он по сути и не жил. Человек может жить согласно собственным внутренним законам, в согласии с собой, по собственной внутренней логике, а не по логике вещей. Огромное большинство людей всю жизнь не живут, а лишь готовятся к жизни, откладывая свою «настоящую» жизнь на «потом». Однако делать это до бесконечности он не может. В конце концов, человек подходит к такому этапу, когда откладывать дальше уже некуда. В экзистенциализме такие ситуации называются пограничными: человек сталкивается со смертью (например, в минуту опасности, в момент окончания жизни). Он оглядывается назад и понимает, что жизнь прошла и больше ничего не будет впереди, что ему уже незачем прятаться от себя, незачем казаться лучше, чем он есть на самом деле. Человек понимает, как он должен был бы жить.

В учении экзистенциализма особое внимание уделяется проблеме жизни и смерти. Вообще, сам образ человека невозможно представить без соотношения его с символами жизни и смерти. Современный мыслитель М. Мамардашвили писал, что человек начинается с плача по умершему, т.е. человек начинается с осознания границы бытия человека. Зачастую мы не замечаем условий, в которых нам хорошо живется, например, по-настоящему ценить своих родственников мы начинаем лишь с того момента, когда мы уже потеряли их. Однако, если не было бы смерти, то не было бы и самой жизни, так как жизнь как раз и развивается в стремлении избежать смерти, а любой вечный объект или субъект не смог бы развиваться, так как он не имеет стимула к развитию.

Таким образом, исходя из позиции экзистенциализма, ведущей стороной человека является его существование, которое делает его человеком, а совокупность людей – человеческим сообществом.

Интересна трактовка человека в концепции Э. Левинаса. Он противопоставляет два основополагающих философских понятия «метафизика» и «онтология» как описывающих различные способы обоснования бытия человека и интерпретации форм, в которых человек осуществляет себя (статус «единичного бытия», индивидуального). В основе онтологии лежит «взгляд», стремление сделать вещи понятными, прозрачными. Онтологический взгляд – это взгляд присваивающий. Взгляд, или «видение», делают наблюдаемые предметы частью сознания наблюдателя, но, при этом наблюдатель сам вовлекается в образуемое онтологической логикой единство, «тотальность»[105]. Для онтологии характерна презумпция единства, которое необходимо поддерживать и восстанавливать в случае разрушения.

В противовес онтологии, метафизика в трактовке Левинаса основывается на изначальной множественности индивидуальных «сущих» (индивидов и проживаемых ими жизней, «взглядов», действий). Эта множественность не является искажением или утратой некоего единства, которое необходимо восстановить любыми средствами. В изначальности плюрализма заключается специфика человека как особого рода сущего[106].

Согласно Левинасу, в основе человеческого существования лежит «Метафизическое желание», неустранимое желание Другого. Желание данного типа не является следствием нехватки, пустоты, которое мы обычно ощущаем в случае отсутствия желаемого объекта. Природа метафизического желания заключается в двойственности человеческого существования: субъективность и стремление к Иному, «замкнутость» и возможность порождать экстериорность. Метафизическое желание, направленное на бесконечно Иное[107]. Метафизическому мышлению присуща идея бесконечного. В силу этого, этика должна предшествовать онтологии. Этика позволяет увидеть неустранимость отношения, возникающего между Я и Другим. Метафизическое желание оказывается возможным благодаря «разрыву Тотальности», который постоянно осуществляется в каждом «отдельном сущем».

Таким образом, понятие множественности связано с фактом, определяемым Левинасом как «отделение Тождественного от Иного»[108], а также с понятием «тотальность». Понятие «отделение» описывает состояние, в котором человек пребывает в мире. Отдельное бытие (человек) становится бытием только в результате таких манипуляций, так как только способность нарушать хронологический порядок позволяет человеку отделить себя от них, отстраниться. Будучи отдельным бытием, человек не оказывается перед фактом одиночества, которое необходимо преодолеть, он получает шанс освободиться от «фундаментальности», «укорененности», «почвы», оставляющее человека в Тотальности: истории, социальном знании, обществе, классической онтологии, методом которой является «тематизация»[109].

Будучи отделенным человек, получает возможность сам контролировать свою судьбу, делать жизнь, наполнять событиями, сохраняя свой уникальный онтологический статус и не превращаясь в объект исторической статистки. Отделение реализуется в психике, понимаемой Э. Левинасом как эгоизм (это понятие освобождается у Левинаса от каких-либо негативных коннотаций), т.е. наслаждение жизнью и интериорность, время внутренней жизни, обладающее собственной логикой.

Итак, множественность отдельных личностей оказывается возможной благодаря сфере психики. Выделение из безличного пространства коллективного опыта, истории, государства, атеистического, т.е. самостоятельного существа, является необходимой предпосылкой метафизического отношения. Отделившись, человек становится существующим, обретает субъективность[110] самотождественность. Субъективность предшествует любому знанию о ней, она не является результатом жизненного опыта, напротив, делает его возможным. Субъективность предполагает право на закрытость, самоизоляцию, право не отвечать на вызов, «просьбу» Другого[111].

Но пребывание в «стихии» порождает чувство беспокойства из-за неопределенности будущего, от которого человек избавляется посредством труда и обладания. Труд и обладание, в свою очередь, являются продолжением «дома», «жилища». Человеку нет необходимости укореняться в мире, так как, пребывая в мире, он находится «у себя». Но состояние «у себя» обладает двойственностью: будучи погруженным в «стихию», человек, тем не менее, не растворяется в ней полностью. Понятие «дом» используется Э. Левинасом не только как метафора интериорности. Дом как место обитания и укрытия также обладает метафизическим значением. Дом отделяет человека от окружающего мира, давая возможность сохранить присущую каждому «я» целостность перед лицом Тотальности.

Множество индивидуальных миров, образованных множеством отдельных психик, интериорностей, представляют собой абсолютные самодостаточные образования. Наличие пространства внутренней жизни делает каждого из них независимыми от других себе подобных. Но эта независимость не является безусловной и не спасает от вовлечения в обезличивающую область Тотальности. Детерминизм Тотальности разрушает язык, который возможен только в непосредственном общении, в контакте между Я и Другим, который и есть этика. Язык разрушает условности, не нарушая неприкосновенность участвующих в общении «самостей», создавая общий для всех мир[112]. Посредством языка индивиды выходят «в мир, в котором надлежит помогать и давать»[113]. «Словесное общение» вводит в мир «я» Другого, который не являются частью моей интериорности, а представляет собой идею Бесконечного. Другой не может быть полностью понят, открыт (понятие «лицо»), но его присутствие ставит под сомнение мир, которым я обладаю, мое «собственное победное шествие в качестве живущего на земле» и требует «сообщить о мире Другому»[114].

Согласно Э. Левинасу, «мое существование конституируется в мышлении других». Положение в мире, выражаемое государством, историей, в тотальности (объективное существование) «не выражает, а скрывает». В речи я оказываюсь перед «лицом Другого», перед необходимостью ответа, что переводит меня в состояние «высшей реальности»: я становлюсь ответственным, ответственность выводит меня за границы моего мира, интериорности, я не могу больше спрятаться от необходимости «самовыражения», замкнутости, опосредованности, которые мне предоставляют продукты моего труда[115].