ТРУД И ПРАЗДНИК

Сибиряк-историк А.П. Щапов дает нам понимание специфики труда и праздника: «Труд… есть условие права … на увеселение пиром, беседой в праздник».

Важнейшим итогом «зарывного» труда становились отдых и увеселения. Поэтому в картине мира противоположность «труд — праздник» совмещалась с оппозицией «лето — зима». Естественно, увидеть в Приангарских селениях «праздного или пьяного во время летней страды невозможно», — отмечал этнограф А.А. Макаренко. Это сразу вызывало высказываемое общественное порицание.

В рапорте старшины Заледеевской волости Красноярского округа «О поселенцах худого поведения за 1843 г.» в качестве негативных черт выделяются не только их «худые поступки, … всякие кражи и мошенничества, поведения предосудительные», но и отсутствие «усердных занятиев в страдные время».

Время «зарывного» труда было так важно, что «в летнюю пору сибиряки робят и по воскресеньям, даже в дни Великих праздников на «помочах». В зимнее время приходило заслуженное право на отдых и праздник в «гулевые дни». Праздновали, чтобы показать результаты летнего труда: «Милости просим к нашему убожеству хлеба-соли кушать!» — в «соревновательном бахвальстве» с гордостью приглашались гости к столу.

Праздники выполняли и функцию единения членов старожильческой общины: «В праздничную пору у сибиряков нет различия между бедными и богатыми» в одежде, поведении, приеме гостей, — отмечал алтайский крестьянин П. Школдин. Историк Н.А. Ми­ненко, проанализировав сотни свидетельств, сделала вывод, что в селение «… свободно могли являться местные служилые, мещане, священники, ссыльные поселенцы, случайные проезжие, коренные нерусские жители — всех их ожидало соответствующее возможностям хозяина дома угощение. Сказывалась в данном случае и специфика взаимоотношений разных социальных групп в Сибири – отсутствие резких границ между ними и сила идущих из прошлого обычаев».

Но мы не можем пройти мимо проблемы сибирских «гулянок» и всеобщего пьянства. Она волновала современников: общественных деятелей, публицистов, этнографов. Рассматривали ее ученые-исследователи культуры и быта старожильческой Сибири. Еще С.П. Крашенинников в XVIII в. осуждал привычку сибиряков-красноярцев, что они «по гостям… ходят и чересчур упиваться любят, потому что иные из них в один день почти весь город обходить не ленятся и инде чарку вина, а инде стакан вина урвет…и хотя уже в такое состояние придет, что на ногах ходить не может… ползком ползет во двор, чтоб еще напиться».

Данные Ф.Ф. Девятова и С.П. Капустина середины ХIХ в. свидетельствуют о значительных расходах на вино. В течение года пили на праздниках, именинах, после «помочи», отмечали «приход с рыбалки и охоты», встречали дальних гостей, устраивали иные «помочи», делали настойки на водке, выпивали «с устатку». Всего в среднем старожильческая семья в селениях Минусинского уезда за год расходовала на алкогольную продукцию 41 рублей 50 копеек.

Неприглядная картина сибирских «гулянок» объясняется не нуждой и безысходностью, как в «российской» деревне. Истоки их связаны с высоким уровнем жизни старожилов: в установках сознания формировалась заповедь «веселого сезона» после изнурительного короткого летнего труда. Одновременно «гульба» воспринималась «даром божьим» за усердие в труде и формой «залога» на будущий год. Если итог жизни воспринимался как итог труда, то примечательны слова старого сибиряка: «Мне можно пить, у меня уже внуки работники».

В картине мира великорусского этноса труд был Божьим наказанием, «страданием» (отсюда слово — страда). Таким образом, праздник и отдых в Европейской России были не столько передышкой от работы, сколько временем обращения к душе, к Богу. Естественно, православная мораль устанавливала полный запрет на труд в праздничный день. В Сибири, наоборот, праздник — это, прежде всего, обращение к увеселению тела, а труд — обращение к Богу, к душе, средство нравственного воспитания.

Если в анализе старожильческой ментальности мы исходим из древнейших представлений, что «создание космоса произошло через укрощение хаоса», то труд действительно становился инструментом формирования окультуренного мира. Труд для сибиряка был наполнен древнейшими ритуалами. Труд служил целям возвышения души. Нравственный человек — в первую очередь трудолюбивый человек. Труд выполнял важнейшую функцию формирования положительной личности, облагораживал душу. Поэтому в сакральном выражении труда присутствовали все праздничные атрибуты, праздничная обрядность. Рациональное мышление сибиряка придавало труду высшую ценность — существование «мира». Труд был главным инструментом преодоления «зла», труд становился благом, а не страданием.

Праздник становился временем обращения к физической сущности человека, к результатам труда. Отсюда праздник предполагал иную обрядность, несозидательного характера. Праздник допускал общение с силами «хаоса», «зла», с рациональными целями гадания, магии. В обрядово-игровой ситуации проигрывались сакральная борьба сил в оппозиции и победа «добра».

Череда труда и праздника на уровне глубинных этнических представлений в сибирском сознании выразилась в циклах воспроизводства смены «хаоса» и «космоса». Поэтому в сознании старожилов вино не только веселило, но и выражало явления сил зла, хаоса, дьявольщины.

Таким образом, воссоздавалась в реальности ситуация мнимого торжества «зла» и временного «освобождения» от жестких норм общинной жизни. Однако сила человека в том, что он может противостоять злу, победить зло и хаос винопития в себе. Поэтому современники писали, что в Сибири индивидуальное пьянство, пьянство в страдную пору, полная потеря контроля на длительный срок сурово порицались. Об этом свидетельствуют десятки слов, негативно выражающих отношение к данному явлению. Хорошему, «дельному человеку» не полагалось сверх меры «бузыгать», «буркалы заливать», «выдулить», ежедневно «зюзить» и «зенки заливать», без причины «хлобыстать», «быть на развезях посмешищем на людях», бесконтрольно «окосеть» и т.д.

Праздник являлся заслуженным правом трудолюбивого человека, итогом адаптации к экстремальным условиям Сибири, отражением победы над силами «хаоса» без боязни «погрузиться временно в хаос». После праздничных радостей и «грехов» шло очищение трудом. Жизнь сибиряка представляется чередой установок на психологическе соревнование со «злом винопития» и победу его последующим трудом.

37.2. «ВЕСЕЛЫЙ СЕЗОН»

Годичный цикл труда и отдыха в прошлом определялся цикла­ми народного и церковного календарей. Экстремальные условия существо­вания, сверхнапряженный «зарывной» труд в течение четырех-пяти меся­цев требовали продолжительного отдыха, нервной и физической разрядки. Многочисленные народные и православные праздники приходились, преж­де всего, на осенне-зимний период, который сибиряки называли «веселым сезоном». Начинался он во второй половине сентября по старому стилю. Постепенно заканчивалось «жнитво», освобождалась от основных работ молодежь, и начинались «вечерки» — совместные увеселения девушек-си­бирячек с работой, шитьем, прядением, иногда с вязанием.

В день «вечерки» девушки собирались в доме одной из участниц или специально нанятом или откупленном у какой-либо старушки за плату либо на условиях помощи хозяйке. Сибирские вечерки, в отличие от обще­российских, проходили и в праздничные дни, и даже в дни постов. Не обходились они без юношей; девушки при этом работали, показывая свое мастерство, а парни поддерживали веселое настроение, заводили игры, песни. Песни в Сибири пели более грустные, нежели веселые; отмечалось, что они не отличались мелодичностью. Многие песни сопровождались поцелуя­ми, подобными были и игры. Но все без исключения современники отмеча­ли целомудренность отношений между юношами и девушками, отношений открытых, шутливых, но без развязности. Отношения дружеского общения на вечерках чаще всего за­канчивались свадьбой.

Всего за весь «веселый сезон» устраивалось от 5 – 7 до 10 и более «вечерок», в зависимости от местных традиций. В первой половине октября, после праздника Покрова, на посиделки (по-сибирски — «посиденки») начинали собираться замужние женщины. Посиделки и «беседы» часто представляли собой женские помочи. Для со­вместного труда по рубке и квашению капусты устраивали «капустки»; для первичной обработки льна или поскони — «копотухи»; «субрядки» ус­траивали как помочь в прядении льна или совместную работу с прядением. Помочи заканчивались угощением собравшихся, но в любом случае «посиденки», «беседы» совмещались с работой. Если собирались в праздничные дни, то на столы выставлялись обильные яства, медовуха, пиво. Крепкие напитки среди сибирячек порицались.

Все увеселения активно продолжа­лись до середины ноября, до начала Филиппова поста. Затем, с 20-х чисел декабря и до окончания Масленицы (до конца февраля — начала марта), про­исходил наивысший всплеск «веселого сезона». Завершались увеселения, посиделки и «вечерки» ко дню Святой Троицы. Летом же увидеть праздно гуляющего или пьяного человека было практически невозможно. Человек, любящий гульнуть (пьяница, по-сибирски — «зюзя»), навлекал на себя всеобщее осуждение и смех.

С осени и до весны сибиряки любили гостевать. Собирались друг у друга «по родству», «по свойству», «по суседству», «по товаричеству». В си­бирском словаре зимний вечер во многих местах так и назывался — «сидня». На подобные сидни-беседы собирались вместе семьями, отдельными «кумпаниями» пожилые люди. На беседах обсуждались радости и беды, новости и горести, делились планами и надеждами на будущий трудовой год. И, конечно, господствовали здесь сплетни и суждения. Как важно было жить, соблюдая общепринятые традиции, иначе жди пересудов... А.П. Щапов писал: «В сибирском обществе господствуют в высшей степени сплетни...», а енисейский губернатор А. Степанов уточняет: «...Сибиряки любят сплет­ни... так, для потехи ума, для увеселения сердца». Да, индивидуализм в Сибири расцвел в условиях постоянного соперничества и соревнования, но в рамках жестких «заветов предков», традиций общепринятых норм общежития.

В каждой компании желанными людьми были сказочники, рассказ­чики различных побасенок и быличек. Даже сейчас, спустя столетие, мож­но еще услышать от старожилов сказание о народе «чудь», жившем в Сиби­ри до прихода русских и заживо захоронившем себя в подкурганных зем­лянках в страхе перед приходом «Белого Царя». А черные березы, изредка встречающиеся как реликтовые, — рассказывают те сказания, — побелели от горя и стали навсегда белыми березами. «Бывалые» люди, по той или иной надобности выезжавшие в «Рассею», бывавшие постоянно на «ямщине», могли по нескольку раз пересказывать одни и те же истории, превращавшиеся с мифологическими «добавами» в былички. В условиях замкнутости сибирской жизни желанными были гости «со стороны» — носители информации не из своего селения. Известно, что для сибирских крестьян была характерна и более высо­кая грамотность, чем в целом для России. Старожилы вспоминали, что их деды во второй половине XIX в. зимними вечерами собирались по 10 – 12 человек для коллективного чтения книг и газет и обсуждения прочитанно­го.