Критические ситуации легкого и сложного мира

Существует ли здесь стресс, и если да, то в каком виде? В трудном и простом жизненном мире стресс возникает из-за трудностей внешнего мира, препятствующих здесь-и-теперь удовлетворению. Но эта ситуация не является для существа, адаптированного к трудному миру, критической в силу разви­тости у него механизмов терпения и надежды. В легком и сложном мире реализация стремления к здесь-и-теперь удов­летворению всегда обеспечена (в этом и состоит, собственно, «легкость»). И тем не менее эта жизнь не лишена стресса. Что­бы понять специфику стресса в данном жизненном мире, нуж­но обратить внимание на то, что целостная инфантильная установка кроме первого модуса — стремления к здесь-и-те­перь удовлетворению, о котором до сих пор преимущественно шла речь, содержит и второй — стремление каждого жизнен­ного отношения быть единственным и вечным (хронотоп «это — всегда»). Этот модус инфантильной установки, перехо­дя с одного отношения на целое «Я», порождает множество аффективных феноменов.

Так, свойственные многим невротическим личностям ощу­щения своей исключительности и единственности как объекта любви или, напротив, трагическая мысль «меня никто никогда не любил» явно берут начало из этой установки, а не из реалис­тического взгляда на жизнь. Такие мощные чувства, как зависть и ревность, питаются из того же источника. Удовлетворение потребности — это не все, что нужно инфантильному существу, ему хотелось бы еще обеспечить свои привилегии на единовла­стное обладание вещью, способностью, социальной позицией или другим человеком. Ревнуя или завидуя, человек страдает не столько от неудовлетворенности желания, сколько от неспособ­ности смириться с правом другого на обладание чем-то ценным, ибо это право ранит его чувство исключительности.

В условиях сложного мира такое стремление постоянно ущемляется сознательно-ценностными иерархизациями жизненных отношений, которые учитывают «это» и «то» (и по­этому не удовлетворяют претензии какого-либо отношения на единственность), распределяют их во временном аспекте на «сначала — потом» (тем самым не удовлетворяя претензии дан­ного отношения на все временное целое — «всегда» — жизни). Так порождается стресс в условиях легкого и сложного мира.

Субъект этого мира обладает собственными механизмами совладания со стрессом: это — а) ценностное снижение значи­мости актуализировавшегося жизненного отношения и б) пере­ключение на другое жизненное отношение. Первый из них кор­релирует с соответствующим механизмом реалистического жизненного мира — терпением, поскольку оба они направлены на нереализованное жизненное отношение, стремясь повлиять на него, второй — с надеждой, так как оба ориентированы на реализацию. Неслучайно в обыденной жизни именно эти четы­ре механизма чаще всего используются взрослыми для оказа­ния психологической поддержки ребенку: а) снижение значи­мости («ничего страшного»); б) переключение на другое («ой, смотри, какой мячик!»); в) терпение («потерпи, скоро прой­дет»); г) надежда («в следующий раз ты выиграешь!»).

До тех пор пока механизмов а) и б) оказывается достаточ­но, чтобы смирять аффекты, вызванные нереализованностыо притязаний жизненных отношений на исключительность, субъект испытывает стресс. Но стресс здесь представляет со­бой напряженную сложность жизни, а не невозможность, т. е. не является критической ситуацией.

Существует ли в легком и сложном жизненном мире фрустрация? Ясно, что легкий внешний мир не может быть ис­точником фрустраций. Но не может ли сложность внутренне­го мира порождать кроме стресса еще и фрустрацию? Для от­вета на этот вопрос нужно рассмотреть два варианта внутрен­них соподчинений различных жизненных отношений. В первом случае сознание отдает ценностное предпочтение одному отношению перед другим, что во временной развертке выражается соотношением «сначала—потом» (как в «нелег­ком» мире детства наставляет воспитатель: «Сначала уроки, потом гулять!»). Однако в легком мире такое соподчинение вовсе не фрустрирует отложенную «на потом» деятельность (ведь уроки здесь учатся мгновенно), а лишь определяет ее ранг в ценностной иерархии.

Во втором случае некоторое жизненное отношение прин­ципиально отвергается, и личность вовсе отказывает ему в ре­ализации («никогда больше!»). Пока отвергнутое отношение не беспокоит «Я» из своего изгнания (независимо от причин этого смирения — преобразилось ли оно внутренне, признало ли свое поражение или втайне готовит восстание), о фрустра­ции речи не идет. Когда отвергнутое отношение вновь пред­стает пред лицом «Я» с требованиями на реализацию, может возобновиться уже было завершившаяся борьба мотивов — тогда наступает ситуация конфликта. И наконец, если отверг­нутому отношению удается в этой борьбе победить, «Я» ока­зывается одержимым этим отношением, начинает смотреть на мир с позиций его интересов, то весь прежний строй личности, осуждавшей и отторгавшей нынешнего победителя, будет вос­приниматься последним как внешние, не до конца разру­шенные барьеры, препятствующие полноте власти и воплоще­ния. В таком состоянии «Я» в самом деле может переживать фрустрацию с неизбежной агрессивностью против побежден­ных мотивов и ценностей, в которых справедливо усматрива­ется молчаливое неприятие новой власти в самой ее сущности. Но само это состояние отождествленности «Я» с отдельным отношением, строго говоря, выводит его за пределы сложного жизненного мира. Значит, в данном случае мы имеем дело с временным (или окончательным) регрессом сложного мира к простому. Следовательно, самому сложному и легкому миру в его чистоте ситуация фрустрации не знакома.

Подобно тому как во втором типе жизненного мира фруст­рация совпадает с кризисом, так в обсуждаемом третьем типе ситуация конфликта совпадает с кризисом. Превращение кон­фликта в кризис обусловлено двумя причинами. Во-первых, в условиях ценностного существования даже частный конфликт двух потребностей выступает как нарушение всего внутреннего единства сознания, а оно-то и является главной жизненной необходимостью субъекта, живущего в этом мире. В сложном жизненном мире конфликт двух потребностей не может быть решен в рамках двусторонних отношений между ними. Здесь требуется обращение ко всей целостности созна­ния или к ценности, которая эту потенциальную целостность представляет. Во-вторых, возникновению кризиса способ­ствует сама легкость мира. Трудный мир, жизнь в котором дробится на ряд сменяющих друг друга ситуаций, дает порой субъекту возможность выйти из ситуации, где он страдал от раздвоенности, в другую, где он может вновь ощутить цель­ность и самотождественность. В случае нравственных колли­зий трудный мир дает личности возможность в жертвенном труде, в искупительном подвиге реально ощутить новую цель­ность, которую еще только предстоит обрести в будущем. Лег­кий же мир лишен «других ситуаций» и «будущего», никаких «там» и «тогда» у существа этого мира нет. Его жизнь сжата в точке «здесь-и-теперь», которая окружена хронотопом «ни-где-и-никогда»: если не здесь — то нигде, если не теперь — то никогда. Поскольку в этой точке цельность не достигнута, фе­номенологически это «навсегда». Понятно, что такое состоя­ние и есть кризис. Таким образом, неразрешимое противоре­чие жизненных отношений (конфликт) в условиях легкого и сложного мира оборачивается кризисом.

В реальной жизни человек нередко принимает временные, черновые решения: «Пока так, а там посмотрим». В условиях же легкого мира подобное решение внутреннего противоречия почти неизбежно приведет к кризису. Причина в том, что уста­новленное в данный момент единство сознания мгновенно («здесь-и-теперь») реализуется, становясь единством жизни. И если разрешение конфликта было хоть на гран ложным, не учитывало всей полноты последствий, то эта маленькая ложь сознания в условиях легкости реализации превращается в не­правду всей жизни, ее неподлинность. Возникает необходи­мость ценностного суда над всей жизнью, критики и пересмот­ра ее глубинных оснований, т. е. ситуация кризиса. «Недаром слово "кризис" означает "суд" и родственно слову "критика"» (Аверинцев, 1977).

Итак, отсутствие в легком и сложном мире внешнего опыта реализации решений сознания, последова­тельных проб, ошибок и исправлений, медленной личностной ковки в жертвенном труде и страдании, разовость всех жиз­ненных преобразований, когда субъект не проходит по ступе­ням лестницы ценностного возрастания, а должен здесь-и-теперь наперед угадать жизнь, приводят к тому, что не только сам конфликт, но и почти всякое его решение очень легко мо­жет порождать кризис. Поэтому все существование в легком и сложном мире носит преимущественно кризисный характер.