Критические ситуации трудного и сложного мира

Здесь происходит дифференциация стресса, фрустрации, конфликта и кризиса.

Для того чтобы проанализировать эту дифференциацию, нужно ввести одно общее представление о соотношении жиз­ненных миров. Типы жизненных миров теоретически сконст­руированы так, что между ними имеются не отношения ис­ключения, а отношения одностороннего включения, а именно: 2-й («реалистический») и 3-й («ценностной») миры включа­ют в себя 1-й («инфантильный»), а 4-й («творческий») — 1,2 и 3-й. Закономерности этих миров продолжают действовать в составе трудного и сложного мира, но в подчинении и под кон­тролем его собственных законов, примерно таким образом и в такой степени, как более древние отделы головного мозга под­чиняются новым и контролируются ими. Этот контроль не абсолютен, и какая-нибудь из «низших» закономерностей на время может стать доминирующей и определять все состояние жизненного мира. Такой временный сдвиг доминирующей за­кономерности жизненного мира мы будем называть «соскаль­зыванием».

Ситуация стресса не является для субъекта, конгруэнтно­го трудному и сложному миру, т. е. принимающего трудность и сложность как норму жизни, критической, ибо он и не рас­считывает на удовлетворение в каждой точке жизни. Однако при некоторых условиях стресс может порождать кризис.

Первое из них состоит в соскальзывании на какой-то срок из «творчески-волевого» мироощущения в инфантильное. Тогда любая сложность или трудность вызывает состояние, которое можно назвать «микрокризисом». Такого рода состо­яния знакомы многим. На фоне относительного житейского благополучия возникают ощущения глобальной смыслоутра-ты, горького одиночества, безнадежности существования, обо­стряются старые, казалось бы, давно пережитые обиды, «ком­плексы», разочарования, страхи. Микрокризис не имеет обыч­но явного, локализованного бытийного источника. Сознание, нередко с оттенком нездорового удовлетворения, ищет повсю­ду подтверждений полного краха жизни и несостоятельности личности. По болезненности микрокризис может не уступать кризису, но длится обычно недолго, иногда всего несколько минут, в отличие от кризиса, продолжительность которого обычно исчисляется месяцами.

Второе условие перехода стресса в кризис может создавать­ся длительным, хроническим интенсивным стрессом. Субъект трудного и сложного мира не считает нормой жизни наличие удовлетворенности в каждой точке «здесь-и-теперь», однако полное отсутствие удовлетворенности во всех обозримых точ­ках «там-и-тогда» делает жизнь в целом психологически не­возможной, бессмысленной. Ибо смысл, хотя и не совпадает с удовольствием и может даже вырастать на почве страдания, но вовсе без удовольствия и удовлетворенности он существовать не может. Переход хронического интенсивного стресса в кри­зис совершается опосредованно, через порождаемые стрессом фрустрации и конфликты.

Такой душевный путь проходит герой Л. Н. Толстого в по­вести «Смерть Ивана Ильича». Иван Ильич заболел, сначала его мучила только физическая боль, лишившая его жизнь «приятности». Постепенно этот стресс, вызванный заболева­нием, приводит к невозможности заниматься привычными приятными делами — ходить на службу, играть в винт (т. е. на языке критических ситуаций приводит к фрустрациям). Затем душевные страдания героя усиливаются сомнениями в истин­ной ценности мотивов и принципов, которыми он руковод­ствовался: «да точно ли, что винт и служба составляют смысл и счастье жизни?» (т. е. возникают внутренние конфликты). И наконец, для Ивана Ильича главным становится вопрос о смысле жизни и смерти, об оправдании или осуждении всей своей жизни (кризис).

Возможны и комбинированные причины перехода стресса в кризис, когда выполняются оба названных выше условия: жизненный мир «ослабевает», а стресс «усиливается». Напри­мер, стресс приводит к фрустрации (скажем, провал на экза­мене из-за волнения), при этом сам стресс не исчезает, не сме­няется фрустрацией, а только модулируется ею и возрастает. В то же время происходит общее ослабление творчески-воле­вой активности, приводящее к соскальзыванию сознания субъекта к мироощущению более «слабого» трудного и про­стого мира (экзамен и все с ним связанное воспринимается как важнейшее и чуть ли не единственное содержание жизни). Результатом этих двух встречных процессов будет фрустраци-онный микрокризис (т. е. фрустрация, воспринимаемая как кризис).

В ситуации фрустрации субъект сталкивается с невозмож­ностью реализации какого-либо мотива. Для существа, адап­тированного к сложному и трудному миру, эта ситуация явля­ется критической, поскольку ему приходится иметь дело не просто с трудностью, а с невозможностью. Однако она может остаться для него лишь фрустрацией одного из жизненных отношений, а может при определенных условиях перейти в кризис, т. е. состояние, переживаемое как глобальное пораже­ние всей жизненной целостности.

Первое из этих условий состоит в соскальзывании в миро­ощущение реалистического жизненного мира. Феноменологи­ческой основой возникновения кризиса при этом становится доминирование в сознании структуры «это — всегда», субъек­тивное упрощение жизненного мира, сильная фиксация субъекта на определенной деятельности. Неудача последней порождает микрокризис. Он отличается от инфантильного микрокризиса наличием четко определенной причины, а от подлинного кризиса — тем, что ощущение глобальности краха исчезает, как только субъекту удается включиться в другие жизненные отношения.

Каковы условия перехода фрустрации в кризис внутри соб­ственно трудного и сложного жизненного мира без его со­скальзывания в реалистический? Такой переход тем более ве­роятен, чем: 1) больше значимость фрустрированного отноше­ния (т. е. его доля в общем смысловом ресурсе личности), 2) глубже оно поражено и 3) сильнее сплетено внутренними и внешними связями с другими жизненными отношениями, так что в результате фрустрации и они оказываются внутренне обессмысленными и/или объективно нереализуемыми.

Так, потеря близкого человека, которая, казалось бы, затра­гивает в основном одно жизненное отношение, как правило, вызывает кризис в силу всех трех названных причин, но в осо­бенности потому, что в остром горе зримо проступают внут­ренние связи между утратой и всеми жизненными отношени­ями. При этом еще возникает тенденция к «поглощенности образом умершего», т. е. к сведению жизни в целом — утрате. И тогда утешение горюющего может быть направлено против этого «соскальзывания» к внутренне простому миру — на удер­живание сознания человека в реальной полноте его жизни.

Так, Плутарх, помогая жене достойно перенести утрату их ребенка, советует ей:« .. Попытайся мысленно перенестись в то время, когда у нас не родилась еще эта дочка — и у нас не было никаких причин жаловаться на судьбу, — а затем связать ны­нешнее наше положение с тогдашним, как вполне ему подобное. Ведь окажется, дорогая жена, что мы считаем несчастьем рож­дение дочери, если признаем, что время до ее рождения было для нас более благополучным. И промежуточное двухлетие надо не исключать из памяти, но принять как минувшую ра­дость и не считать малое благо большим злом: если судьба не дала нам того, на что мы надеялись, то это не должно отменять нашу благодарность за то, что было дано.... Мысль о радостном и в горестных обстоятельствах будет необходимой помощью для тех, кто не убегает воспоминаний о радостном и не предает­ся всецело сетованиям на судьбу. Не подобает нам такая клеве­та на собственную жизнь, если на одну ее страницу пало пятно, тогда как все прочие остаются чистыми и безупречными»[57].

Отвлекаясь от риторичности этого утешения, сейчас режу­щего слух, но вполне адекватного духу своего времени, обра­тим внимание на то, что в терминах нашего анализа такое уте­шение — это попытка удержать сознание в хронотопе «твор­ческого» жизненного мира: в его времени «жизнь-как-целое» (позволяющем охватывать весь объем жизни — идея судьбы — и свободно перемещаться в памяти к любому «тогда» без поте­ри «теперь») и пространстве «мир как сложное» (сохраняю­щем и общий «переплет» жизненных отношений, и отдель­ность каждой «страницы»).

Логика анализа, реализованная для фрустрации, приложи-ма и к ситуации конфликта. Конфликт выступает в трудном и сложном мире как самостоятельная критическая ситуация, поскольку это не просто напряженная жизненная сложность (она-то «норма» данного мира), а невозможность разрешения противоречий жизненных отношений.

Особенностью существования конфликта в сложном и трудном мире является то, что противоборствующие жизнен­ные отношения встречаются здесь не как чистые идеи, прин­ципы, смыслы, а в виде деятельностей, вплетенных в общую материальную, чувственную ткань жизни, каждая из которых есть целый комплекс чувств, воспоминаний, действии, привы­чек и т. д., осевших, привязавшихся, воплотившихся во вне­шних объектах (старое кресло, запах осенних листьев, утрен­няя чашка кофе). Поэтому конфликт протекает не только в поле отношений мотивов и ценностей (как в легком и сложном мире), а как бы в диалоге с внешним миром, реальным опытом. В сложном и трудном мире есть время и место для проб и оши­бок, испытаний и возвратов, отсрочек и компромиссов, сове­тов и отдыха. «Трудность» мира, с одной стороны, заметно осложняет разрешение конфликта, ибо приходится считаться не только со смыслами, но и с их врастанием в материальную ткань мира и жизни. С другой стороны, «трудность» смягчает конфликт, противодействуя его перерастанию в кризис.

Такое противодействие иногда оказывается недостаточ­ным, и тогда конфликт переходит в кризис. Одна из возмож­ностей этого перехода связана с соскальзыванием мироощу­щения субъекта в режим функционирования легкого и сложного мира. В сознании начинает доминировать структура «здесь-и-теперь», возникает установка на разовое, оконча­тельное, бескомпромиссное разрешение конфликта («времени больше не будет», «сейчас или никогда»). В этом состоянии глубокое чувство вины и осуждение всей своей жизни сменя­ется готовностью жертвой и подвигом сразу исправить и пере­делать всю жизнь. Решения, принимаемые в такие минуты, столь же насыщены пафосом, сколь и нереалистичны, но имен­но этим они и ценны: даже сравнительно легкий ценностный микрокризис может принести личности важные прозрения о внутренней правде и назначении ее жизни.

Этот микрокризис может носить и противоположный, «экстрапунитивный» характер. Тогда симптомами его могут стать компенсаторные фантазии о «лучшем мире» в другом месте и/или времени, порой приобретающие псевдорелигиоз­ный характер. Невротики, например, нередко жалуются на то, что они-де родились не в свое время. В переживание такого микрокризиса часто вовлекаются моральные содержания, и тогда весь мир кажется погрязшим во зле, безнадежно испор­ченным: «люди злые», «никому невозможно довериться» и т. п. Внутренние конфликты при этом проецируются на отноше­ния с внешним миром, в котором и отыскивается конечная причина страдания. Это по сути освобождает сознание от не­обходимости решать конфликт, поскольку внутри его нет, а внешний мир «неисправим». Так, уйдя от конфликта, созна­ние парадоксальным образом утешается кризисом, находя в глобальном осуждении мира оправдание себе.

Второй случай перехода конфликта в кризис наблюдается тогда, когда сознание удерживается в рамках «трудного и сложного мира», но в конфликт оказываются втянутыми такие ключевые ценности, на которых основывается весь замысел жизни как целого. До разрешения этого конфликта человек, лишенный единой ценностной идеи жизни, того, что А. П. Че­хов в «Скучной истории» назвал «общей идеей, или богом жи­вого человека», оказывается в состоянии кризиса.

Таким образом, в трудном и сложном жизненном мире при­сутствуют различные типы критических ситуаций. Стресс, фрустрация и конфликт могут при определенных условиях порождать кризис или состояния, которые мы назвали микро­кризисами, возникающие из-за временного ослабления твор­чески-волевого принципа и соскальзывания сознания в миро­ощущение, соответствующее легкому и/или простому жиз­ненному миру. Совладание с микрокризисами чаще всего состоит в том, чтобы вернуться в более развитое мироощуще­ние трудного и сложного мира, где сложившаяся ситуация может остаться критической, но перестает быть кризисной.

Подведем итоги обсуждения поставленного в этой статье вопроса о соотношении типов критических ситуаций и типов жизненных миров.

1. Инфантильный жизненный мир знает только одну кри­тическую ситуацию — стресс. Однако феноменологически для субъекта этого мира стресс совпадает с кризисом. В реалисти­ческом жизненном мире есть стресс и фрустрация, которая здесь равносильна кризису. Равным образом в ценностном мире существует стресс и конфликт, феноменологически эк­вивалентный кризису. И наконец, в сложном и трудном мире присутствуют и стресс, и фрустрация, и конфликт, и кризис (табл. 3.7).

2. Одна и та же ситуация в различных жизненных мирах приобретает разный статус-То, что для существа «творческо­го» мира есть всего лишь фрустрация, для существа -«реалис­тического» мира — кризис.

Таблица 3.7