Устройство (технические решения) пассивной безопасности салона и кузова 9 страница

Переменные, относящиеся к кванторам общности или существования, называются связанными переменными (в отличие от свободных) Областью действия квантора называется та часть формулы, к которой он относится; ее можно сравнить с той частью предложения в английском языке, к которой относится артикль (например, a big red block — большой красный кубик)

В языке исчисления предикатов есть также операторы, которые соответствуют отрицанию () и некоторым союзам (&, отчасти сходное с и; V, подобное или; —>, по значению напоминающее если..., то) естественного языка. Все эти соответствия между русским или английским языком и исчислением предикатов, однако, непросты и неоднозначны. Сопоставление естественного языка г языками математической логики (в частности, с целью составления правил автоматического перевода с одного языка на другой) представляет поэтому достаточно сложную задачу, над которой на протяжении последних десятилетий с успехом работают математики, логики и языковеды.

Существенные трудности, выявившиеся на первых же этапах этой работы, обусловлены некоторыми различиями языка исчисления предикатов и таких естественных языков, как русский. В языке исчисления предикатов нет элементов, которые прямо бы соответствовали определению (например, русским прилагательным, большой, красный и т. п.) Основным видом определений в таком языке, как русский, можно считать определительное предложение. Все другие определения выводятся из этих последних, зеленый кубик означает то же самое, что и кубик, который является зеленым. Робот, играющий с человеком в кубики, должен уметь понимать фразы типа цвет кубика — зеленый. На основании понимания таких фраз робот

может понять и фразы типа возьми зеленый кубик, что означает возьми тот кубик, цвет которого — зеленый.

Известным типам определительных предложений естественного языка соответствует логический оператор дескрипции: ( ι x) S (х), что означает тот именно х, который обладает свойством S (дескрипция обозначается перевернутой греческой буквой ι — йотой, поэтому этот оператор называют «йота-оператором»). Область действия йота-оператора — все предложения с «х» в качестве свободной переменной. Например, (ш) (Рх& Qx) означает тот индивидуальный объект, который обладает свойством Р и не обладает свойством Q.

Дескриптом называется объект, для которого дается дескрипция. Если существует только один объект, удовлетворяющий условию, соответствующему области действия йота-оператора, то дескрипция и ее дескрипт удовлетворяют условию единственности. Согласно толкованию дескрипций в системе Гильберта и Бернайса, индивидуальные объекты которой — натуральные числа, дескрипции допускаются только в том случае, если они удовлетворяют условию единственности.

В естественном языке также обязательно предполагается существование и единственность объекта, описываемого в определительных предложениях того типа, который соответствует дескрипциям. Таковы предложения типа Писатель, который написал «Юрия Милославского», жил во времена Гоголя. Предполагается, что именно этот писатель был единственным автором «Юрия Милославского» и что факт его существования бесспорен.

В тех случаях, когда в определительных предложениях естественного языка речь идет не об индивидуализированных объектах, в передаче того же смысла на логическом языке используются переменные, связанные квантором общности (□) или существования (з). Этим объясняется то, что предложение на естественном языке Pick up a big red block (Подними большой красный кубик) (т. е. кубик, цвет которого—красный) робот переводит в команду Найди все большие красные кубики. На квантор общности (□) в этом предложении указывает неопределенный артикль а.

Если в предложении использован определенный артикль the big red block (Этот единственный большой красный кубик), то можно в логической передаче того же смысла использовать йота-оператор [76, с. 176, примеч. 3], но лишь тогда, когда Дескрипция удовлетворяет условию единственности. Именно по этой причине команду pick up the big red block (Подними этот (единственный) большой красный кубик) робот реализует сразу же в качестве операции с конкретным объектом (без

предварительного выбора предметов из некоторого множества), но лишь в том случае, если имеется только один-единственный такой объект. В противном случае робот остановится и попросит объяснить ему, какой именно предмет имеется в виду.

Сравнение естественного языка с логическими позволяет увидеть в некоторых естественных языках как бы окаменелые следы того пути, которым человек пришел к открытию математики. Еще Спиноза заметил, что если человек держит в руке сестерций и драхму (или, чтобы сделать пример более современным, доллар и франк), у него не возникнет в уме понятия «два» до тех пор, пока он не обнаружит общего признака у этих разных предметов — не поймет, что это две монеты. Многие естественные языки сохранили в названиях числительных или особых счетных слов след того времени, когда пересчитывали конкретные множества предметов. Для каждого из таких конкретных множеств было особое числительное.

Напротив, некоторые другие естественные языки в выражении идеи числа скорее приближаются к тем современным логическим теориям, в которых множества рассматриваются без какого-либо уточнения того, какие индивидуальные объекты в них входят [76, с. 405]. В таких естественных языках выражения типа два переводятся как количественные предикаты (быть в количестве двух). Понятие числа в этих языках вводится как предикат от предиката: четыре стороны света понимается как предикат быть четырьмя от предиката быть сторонами света, две монеты как предикат быть двумя от предиката быть монетой. В современной китайской фразе чжэчжан чжоуцзы санътяо туй (у этого стола три ножки — буквально этот стол — три ножки) в состав предиката санътяо входит числительное сань (три) и классификатор длинных предметов — тяо (буквально—ветка). Следовательно, санътяо означает быть тремя— о длинных предметах — или является предикатом быть в количестве трех от предиката быть длинным (предметом). Буквально вся фраза означает этот стол — его ножки (как неотъемлемая его часть) имеются в количестве трех, будучи длинными предметами.

По степени близости к тому или иному типу искусственного логического языка разные естественные языки существенно отличаются друг от др\га. Характеристика свойств естественного языка в целом должна даваться на основании сопоставления между собой всех известных естественных языков. Нет оснований выбирать один из них (например, английский) в качестве эталона естественного языка и считать другие языки менее представительными.

В последнее время предположено сходство модели смысла

основных сочетаний глаголов с существительными (дополнениями и подлежащими) в таком европейском языке, как французский, и в формализованном языке механики Ньютона [42, 46]. Возможно, что это сходство (в духе мысли Дж. фон Неймана об историческом характере математики, являющейся таким же языком, как санскрит [80, с. 59]) следует объяснять единством происхождения. Математика Ньютона развилась на основе языков типа европейских (сам Ньютон разговаривал по-английски, но писал на тогдашнем международном языке науки — латинском). В основе глагольных категорий некоторых языков американских индейцев лежат представления, которые, по мысли известного лингвиста Уорфа, можно было бы сравнить скорее с физической моделью Эйнштейна.

Можно думать, что многообразие картин мира, описываемых естественными языками, основано на тех же особенностях устройства человека, что и многообразие научных языков, описывающих мир. Поэтому сравнение различных естественных языков с искусственными может представить интерес для современной науки в целом. Начало такого сравнения намного предшествует возникновению кибернетики и даже современной науки о языке — лингвистики, по возрасту намного превосходящей кибернетику. Еще Декарт, которого по праву считают не только предтечей многих достижений точной мысли последних трех веков, но и предвестником лингвистики второй половины нашего века, видел в математике особый язык, вырастающий из естественного (следует помнить, что при этом имеется в виду математика нового времени, отличная от той древнейшей — образной и правополушарной, которая могла и не иметь истоков в естественном языке левого полушария).

Сходную мысль неоднократно высказывал родоначальник современной квантовой механики Нильс Бор. Он считал, «что необходимая для объективного описания однозначность определений достигается при употреблении математических символов именно благодаря тому, что таким способом избегаются ссылки на сознательный субъект, которым пронизан повседневный язык» [117, с. 96].

Глубина последней мысли Бора становится ясной благодаря лингвистическим исследованиям недавнего времени. Они подтвердили, что для всех естественных языков в отличие от всех логических, общими являются прежде всего такие грамматические категории, которые определяются отношениями между говорящим и слушающим.

ГОВОРЯЩИЙ И СЛУШАЮЩИЙ

Основной точкой отсчета в описании речевого общения на любом естественном языке является субъект речи — говорящий человек (рис. 37).

В естественном языке говорящий обозначается формами первого лица (я), слушающий — формами второго лица (ты). Слушателей может быть много, поэтому второе лицо может быть либо в единственном числе (ты), либо во множественном (вы). Говорит же чаще всего один человек, если отвлечься от случаев хорового исполнения, в современных обществах не столь частых (мы кричим, мы поем, где мы относится ко множеству говорящих). Множественное число столы означает «стол... (и сгол...)»... и стол, но мы обычно означает не «я... (и я)... и я», а «я и еще кто-то» (как русское мы с ним вдвоем).

Во многих языках мира есть особые формы первого лица множественного числа, обозначающие говорящего вместе со слушателем: мы (называемое «инклюзивным» или «включающим» ) в смысле я и ты вместе, мы включая и тебя тоже (рис. 37). Такое первое лицо множественного числа, включающее (или инклюзивное), отличается от первого лица множественного числа, которое обозначает говорящего вместе с другими людьми, но не включает второго участника акта речевого общения— слушающего (множественное число «эксклюзивное» или «исключающее»).

Известен рассказ о миссионере, который неудачно пытался обратить членов одного африканского племени, начав со слов: Мы все грешники, и мы все нуждаемся в обращении в веру, но, говоря на языке этого племени, употребил вместо «включающей» формы множественного числа форму «исключающую» и поэтому слушатели его должны были понять так: Я и мои близкие (но не вы — мои слушатели), мы грешники, и я и все мои близкие, мы (но не вы — мои слушатели) нуждаемся в обращении в веру.

Разница между инклюзивными и эксклюзивными формами в русском языке обнаруживается в некоторых случаях в глаголе. Пожелание Отдохнем^ является инклюзивным, оно относится одновременно и к говорящему, и к слушающему, тогда как Отдохни^ обращено только к слушающему. Точно так же Пойдемте^ является инклюзивным обращением (к себе самому и к группе слушающих или к одному слушающему, если к нему обращаются вежливо а Вы), а Пойдите^ — форма, обращенная к слушающему (или слушающим).

Если первые два лица в естественных языках обозначают уча-

Рис. 37. Акт речевого общения и категория лица в естественном языке

стников речевого общения, то формы третьего лица (а отчасти и формы эксклюзивного множественного числа) относятся, как правило, к тому человеку или тем людям, которые не участвуют в речевом общении.

Третье лицо по своему значению определяется отрицательно: тем, что человек (или люди) не участвует в речевом общении, не является ни говорящим (первым лицом), ни слушающим (вторым лицом). С этим значением третьего лица согласуются и особенности его выражения во многих языках, где оно в глаголе часто обозначается отсутствием какого бы то ни было оконча-

ния в отличие от первого и второго лиц, имеющих особые окончания.

Естественные языки различаются лишь тем, как в них выражается лицо: в глаголе (как это обычно в большинстве языков мира), в личном местоимении или же в каких-либо других фирмах.

В русском предложении я думаю лицо (первое, указывающее на то, что мыслит говорящий — субъект речи, являющийся одновременно и сознающим себя субъектом мысли) выражено личным местоимением (я) и окончанием глагола (думаю). В аналогичном латинском предложении cogito (я мыслю) нет необходимости в выражении лица посредством особого личного местоимения: латинское личное местоимение ego (я) может быть добавлено только для усиления (например, чтобы передать смысл именно я, а не кто-нибудь другой).

В английском / think (я мыслю) лицо выражено только местоимением, что видно из противоположного ему you think (ты думаешь). Этим объясняется разница между латинским изречением Декарта cogito ergo sum (я мыслю, следовательно, я существую), где союз ergo связывает две глагольные формы первого лица, и английским переводом этой фразы / thihk, therefore I am, в котором при каждом сказуемом — глаголе в форме первого лица (мыслю, существую) ставится подлежащее—личное местоимение первого лица, как и в обычном русском переводе изречения. Отличие русского способа выражения категории лица посредством личного местоимения от латинского обозначения с помощью личного окончания отчетливо видно в русских формах прошедшего времени, где в глаголе (я думал, ты думал, он думал) лицо не выражается, оно передается личным местоимением.

Есть некоторые языки, где категория лица почти не выражена в глаголе, но и личные местоимения тоже употребляются в них ограниченно. Примером могут служить такие языки Восточной Азии, как китайский и литературный корейский язык. Однако именно в подобных языках наглядно видна связь этой категории с характером речевого общения. В разговоре с незнакомым человеком на литературном корейском языке (как и в литературном китайском) употребление личных местоимений считалось невежливым, они заменялись другими словами: господин, учитель, хозяин дома и т. п. Такое почтительное наименование слушающего составляет одну из характерных черт феодально-вежливых языков многих стран Азии определенного периода. Здесь отчетливо видна зависимость языковых форм выражения от самой социальной ситуации, преобладавшей в большинстве случаев речевого общения (рис. 38).

Перефразируя слова Бора, можно сказать, что естественный язык весь пронизан ссылками на самый акт речевого общения. Этот вывод подтверждается исследованием целого ряда других основных грамматических категорий, которые свойственны значительному числу языков мира.

Ссылками на акт речи определяются такие основные категории глагола, как время: настоящее время — это время, совпадающее с актом речи, прошедшее время ему предшествует,

"Раб, слуга" "Ученик" "Младший брат" "Ничтожный человек" "Мелкая личность" "Маленький человек"

"Ваша милость"

"Господин"

"Учитель"

"Старый старший брат"

Рис. 38. Замены личных местоимений в феодально-вежливых языках

а будущее за ним следует [118, с. 129]. Место «мига говорения» между ему предшествующим прошлым и будущим, которое за ним следует, раскрыла Марина Цветаева с присущей ей поэтической силой проникновения в душу языка:

Да вот и сейчас, словарю

Предавши бессмертную силу —

Да разве я то говорю,

Что знала, — пока не раскрыла

Рта, знала еще на черте

Губ, той — за которой осколки...

И снова, во всей полноте,

Знать буду — как только умолкну.

Сами глагольные времена в этих заключительных строфах стихотворения «Куст» обозначают миг речи (сейчас...говорю—

настоящее время), предшествовавшее ему состояние (Что знала — пока не раскрыла рта — прошедшее время) и будущее время, наступающее сразу по окончании речи (знать буду — как только умолкну).

Лирическая поэзия сосредоточена на выражении личности поэта в минуту самого акта поэтической речи. Оттого поэту может быть удивительно несовпадение его я, каким оно предстает в момент речи, и того — другого человека, который называл себя прежде тем же словом, как в первых строфах стихотворения В. Ходасевича «Перед зеркалом», где тот — отражение поэта в зеркале:

Я, я, я Что за дикое слово'

Неужели вон тот — это яР

Разве мама любила такого,

Желтосерого, полу седого

И всезнающего, как змея?

В этих стихах поэт до боли остро ощущает, что я принадлежит только сейчас, только моменту речи. С прошедшим временем связаны другие я — мы меняем души, не тела, по словам Гумилева.

Характерно, что, издавая давно написанное сочинение, автор нередко делает примечание, в котором оговаривается, что сейчас он уже не согласен с тем, что думал раньше.

С точки зрения естественного языка представление о я вне времени («существующем довременно и единолично», говоря словами Ивана Карамазова) парадоксально, я определяется самим моментом речи. Сейчас — это временная точка, которую можно определить, только сославшись на акт речи: сейчас — это когда я говорю. Точно так же сегодня, в отличие от вчера и завтра, определяется как день, в который происходит акт речи. Естественный язык описывает время, отсчитывая от момента речи, выступающего всегда как точка отсчета: этим языковое время отличается от времени физического и от времени психологического (описанием различий между которыми начинаются книги Винера по кибернетике).

Напротив, именно та теория времени, которая коренится в особенностях естественного языка, оказала влияние на исследования в области оснований математики. Одно из направлений этих исследований, восходящее к идеям Пуанкаре [76, с. 293], рассматривает натуральный ряд как такую последовательность, еще не наступившие члены которой могут быть построены в будущем. Здесь проявляется то, что современная математика не только выросла из естественного языка, но и до сих пор иногда сохраняет с ним неразрывную связь в осмыслении самих своих основ.

К пониманию я в его отношении к моменту речи достаточно близок и общенаучный принцип, сформулированный крупнейшим математиком XX в. Г. Вейлем: «Предположим, что существует в момент / только один индивид в некотором состоянии С, существенно отличном от состояний всех других индивидов, если через некоторый промежуток времени, особенно если это очень малый промежуток, в момент t' один и только один индивид находится в состоянии С', мало отличающемся от состояния С, или «подобного типа» для состояния С, то это свидетельствует о справедливости предположения, что мы имеем дело с тем же самым индивидом и в момент t, и в момент t'. Вместо t и t' можно рассматривать целую последовательность моментов t, t\ t"... Это волна, двигающаяся на поверхности воды. Если отбросить внутреннюю уверенность в тождестве чьего-то «Я» и все связи, основанные на этой уверенности (Я тот же человек, который встречал вас тогда и сейчас), то нужно воспользоваться теми же средствами (вспомним знаменитые сцены узнавания в мировой литературе, начиная с «Одиссеи»)...» [119, с. 315—316J.

В финале «Одиссеи» Пенелопа сперва сомневается в том, в самом ли деле перед ней ее супруг, вернувшийся из ;алеких странствий. Сама она так говорит своему сыну Телемаху:

когда он

Подлинно царь Одиссей, возвратившийся в дом свой,

мы способ

Оба имеем надежный друг другу открыться Свои мы Тайные, людям другим неизвестные, знаки имеем (Перевод В А Жуковского)

Подобным образом и в волшебных сказках героиня узнает героя по примете, одной ей известной. Следовательно, самый сюжет подобных древних произведений словесности основан в известной мере на особенностях представления времени в естественном языке.

Не только формы времени, но и формы наклонения в естественном языке ориентированы на точку зрения говорящего. Фраза ему следовало бы давно прийти означает, что, как полагает говорящий, кто-то третий, о ком идет речь, должен уже давно быть в том месте, где происходит разговор.

Каждое высказывание на естественном языке предполагает наличие в нем такого субъективного глагола, который можег быть опущен говорящим, но должен домысливаться слушающим. Даже нейтральное предложение, казалось бы просто утверждающее объективный факт, Сегодня холодно при правильном его понимании слушающим (человеком или вычислительной машиной) предполагает возможность таких реплик,

Рис. 39. Время и пространство с точки зрения говорящего

как Ты что, мерзнешь? или Ты смотрел на градусник? или даже А у тебя болит голова? (если собеседник знает, что гово рящий реагирует на похолодание головной болью) и т. п. Согласно математической теории формальных грамматик, если 9 — грамматически правильное выражение, то и Я утверждаю, что 9 — грамматически правильное выражение [46, с, 202]. Более того, эти два высказывания, как правило, равнозначны.

С моментом речи и самим говорящим соотносится то обоз начение пространства, которое выражается наречием здесь [120, с. 146]. Со слушающим и с другими лицами, не участвх ющими в акте речи, соотносятся другие пространственные наречия там, в топ стороне, туда и т. д. Во многих языках есть специальные пространственные обозначения, связанные с каж дым из трех лиц: в латинском языке hie — указательное местоимение первого лица, iste — второго лица, ille — третьего лица Латинское haec urbs (этот город) относится к городу, где живет говорящий (мой, наш город), ista urbs (этот город) означает твой, ваш город, ilia urbs (тот город) относится к го-

роду, удаленному от говорящего (или упомянутому раньше) (рис. 39).

С точкой зрения говорящего связаны и другие пространственные обозначения местонахождения предметов и лиц или их передвижения. В русском предложении Слева раскинулись пустыри (начальная строка стихотворения Анны Ахматовой) в явной форме не выражено, слева от кого они раскинулись. Во многих языках это уточнение необходимо.

В значительном числе языков понятие я по существу мыслится как гораздо более широкое, чем то, к которому привычны люди, говорящие на современных европейских языках. Я включает не только тело человека и его части, но в определенном смысле и другие предметы и даже других людей, от этого я неотъемлемых. Например, обозначения рыболовных снастей в языках Меланезии употребляются всегда с притяжательным местоимением типа «мой, от меня не отделимый». В ряде языков так же обозначаются и пространственные отношения: «мой, не отделимый от меня верх» в смысле «надо мной» и т. д.

В подобных явлениях отчетливо проявляется то, что крупнейший польский лингвист Курилович (1895—1978) назвал «антропоцентрической установкой человека, объясняемой из основной ситуации речевого общения» [118, с. 26]. Говорящий субъект оказывается в центре как временной, так и пространственной картины, изображаемой в естественном языке.

5 Зак. 3836

«ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ», КОД И СООБЩЕНИЕ

Акт речи, определяющий по существу все основные категории естественного языка, делает их значение чрезвычайно подвижным. Каждый человек, произносящий высказывание, должен быть в состоянии приспособить слова и формы, обозначающие лицо, время, наклонение, пространство и другие категории, зависящие от акта речи, к условиям речевого общения. Эти условия всегда различны, следовательно, значение таких слов и форм в определенном смысле «пустое». Слова я и ты не соотносятся ни с какой реальностью, кроме самого акта речи и его участников, каковы бы они ни были [120, с. 288]. Целый ряд языковых форм, таких, как вопрос, ответы да и нет, приказания, поняты только на фоне конкретного диалога, вне акта речи сами по себе они лишаются смысла.

В работе, основанной на применении к исследованию естественного языка некоторых общих идей теории информации, один из создателей современной лингвистики Р. О. Якобсон называет слова и формы, зависящие от акта речи, «переключателями» — «шифтерами» [121] (английское shifter от to shift -переключать, переводить, сдвигать).

Мысль Р. Якобсона о роли «переключателей» развивает Р. Том в своей топологической модели естественного языка. По его модели всякое языковое высказывание описывает пространственно-временной процесс. «Переключатели» же локализуют область, в которой этот процесс развертывается. Локализация дается по отношению к той пространственно-временной области, в которой находятся говорящий и слушающий [42, 46, с. 215]. В устном естественном языке такая локализация необходима в подавляющем большинстве высказываний. Поэтому не только в них всегда обнаруживаются «переключатели», но и более того — каждое высказывание в целом обязательно локализовано с их помощью.

Для описания особенностей «переключателей» Якобсон воспользовался понятиями «код» и «сообщение», получившими точное значение в теории информации.

Под кодом понимается способ представления информации в форме, пригодной для передачи по некоторому каналу (рис. 40). Предполагается, что при пользовании одним и тем же кодом (естественным языком в случае языкового общения) декодирующее устройство (мозг слушающего человека или вычислительная машина) восстанавливает сообщение (смысл текста) в той же самой форме, в какой оно было закодировано кодирующим устройством (мозгом говорящего или машиной, использующей естественный язык) Пользуясь терминами

«код» и «сообщение», заимствованными из словаря теории информации, Якобсон характеризует «переключатели» как такие кодовые элементы, которые в самом коде (в языке) определяются отсылками к речевому сообщению (высказыванию). Сообщения о сообщении могут преобладать в нашей речи [121, с. 96]. Многие виды гуманитарных областей знания характеризуются преимущественной установкой на передачу речи других авторов в виде цитат или переложений. Но и в повседневной речи постоянно используются разные формы передачи чужих высказываний.

Кодирующее устройство

Передатч

Приемник

тЛ Канэпсвязи „ СооГрщрнис ,_.______ Сообщение

Cacifiu

Декодирующее устройство

Код

Рис. 40. Схема передачи информации

Наш замечательный исследователь истории культуры М. М. Бахтин (1895—1975 гг.) показал, что по мере развития литературы происходит постепенное усложнение способов передачи «чужого слова» — слова другого человека, отличного от говорящего. По словам Бахтина, до недавнего времени целому направлению европейской мысли была свойственна монологичность, установка на мышление одного человека. Прямо противоположный диалогический подход характерен и для науки XX века, и для его искусства, хотя предвосхищение этой тенденции есть у более ранних мыслителей и художников.

Нильс Бор говорил о серии картин японского художника Хокусаи «Сто видов Фудзи-ямы», что эти картины — лучшее воплощение его идеи дополнительности: одна и та же гора предстает в каждой из картин по-новому, общее впечатление возникает из всей их совокупности. Точно так же в романе Достоевского не предлагается одного-единственного взгляда на мир, читатель видит мир попеременно глазами Алеши Карамазова и каждого из его братьев.

Еще до выхода в свет в 1929 г. монографии М. М. Бахтина о Достоевском роль принципа диалогичности для всей человеческой культуры установил М. Бубер в книге «Я и ты», впер-

5*

вые изданной в 1923 г. Первая часть этой книги посвящена личным местоимениям я и ты, которые Бубер называл «основными словами» [122].

Говоря с полным правом о том, что эти слова обозначают не какие-либо предметы, а отношения, Бубер подчеркивал, что «примитивные» языки (такие, как зулусский и фиджи) выражают именно отношения прежде всего. В этой книге (и двух последующих, где развернута его концепция диалога) Бубер делит разные установления человеческих коллективов на такие, которые ориентированы на я, и иные — ориентированные на ты. Можно было бы сравнить этот подход с тем, что согласно современной лингвистике и поэтике различие точки зрения говорящего (я) и слушающего (ты) лежит в основе языковых категорий.

Если, как думал Бор (под чьим влиянием лингвистика и пришла к этой идее), Рассел и многие другие крупнейшие ученые нашего века, язык самой науки стремится идти по пути преодоления ссылок на говорящий субъект, то и литература в какой-то мере решает сходную задачу. Но в ней сложная картина мира создается путем переплетения разных индивидуальных картин.

Язык литературы при этом в передаче внутреннего монолога героя становится предельно субъективным. Эта характерная особенность искусства нового времени была отчетливо выражена Б. Л. Пастернаком уже в его юношеском эстетическом докладе, где утверждалось, что «эта субъективность не является свойством отдельного человека, но есть качество родовое, сверхличное, что это субъективность человеческого мира, человеческого рода... от каждой умирающей личности остается доля неумирающей родовой субъективности, которая содержалась в человеке при жизни и которою он участвовал в истории человеческого существования» [123, с. 219].

В сохранившихся тезисах этого доклада, прочитанного 10 февраля 1913 г., поэзия определялась как «безумие без безумного»: суть искусства состоит в передаче необычности взгляда художника на мир, но не в характеристике необычности самого художника. Поэтому современное искусство обнаруживает неожиданные далеко идущие переклички с современной наукой, которая изучает взаимодействие прибора и объекта, этим прибором исследуемого (автор\ этой книги довелось слышать такую формулировку этой мысли от Б. Л. Пастернака незадолго до его смерти — в апреле 1960 г.).