АСИММЕТРИЯ МОЗГА И ЗНАКОВЫХ СИСТЕМ 12 страница

При колоссальном запасе творческого потенциала человека его возможности пассивного запоминания словесных текстов несопоставимо малы, в особенности у взрослого. Запоминать целые тексты на естественном языке легче всего в раннем возрасте (т. е. до того времени, когда завершилось разделение функций обоих полушарий). Опыт обучения подтверждает, что когда человек действительно усваивает опыт предшествующих поколений, он делает это, сам решая задачи, а не зазубривая наизусть тексты. Культуры, ставящие своей целью усвоение на память обширных текстов, превращают почти целую человеческую жизнь в подготовительный период учения, как в старом Китае,

где нередко подготовка к экзаменам длилась до старости (хотя иероглифический характер письма и должен был облегчать запоминание для правого полушария; в этом смысле частично оправдана идея соотнесения восточной культурной традиции с правым полушарием у Орнстейна) [130] *.

Характерно, что даже предельная величина (109 бит), полученная в экспериментальной психологии для объема долговременной памяти человека, на несколько порядков меньше предполагаемой информационной способности мозга в целом. Уже это делает необходимым существование при мозге и внешней пассивной памяти. Первые попытки создания такой памяти вовне начались с самого раннего периода истории Homo sapiens — такова была уже в верхнем палеолите функция рисунков и других знаков (в том числе счетных), зарубок и т. п. (ориентированных, как позднее письменность, на зрительно-пространственные способности правого полушария).

Появление письменности, и в особенности книгопечатания, означало создание такой долговременной памяти, которая в принципе ничем не ограничена. Вместе с тем книги являются социализированной памятью всего коллектива. Поэтому, например, сообщество ученых, пользующихся единой библиотекой, с кибернетической точки зрения можно сравнить с такой вычислительной системой, внутри которой разные вычислительные машины, разобщенные пространственно, связаны с единым долговременным запоминающим устройством.

Исследователь, работающий в области таких гуманитарных наук, которые, как лингвистика, предполагают обращение к многочисленным изданиям древних текстов, словарям и справочникам, практически неотделим от своей подсобной библиотеки (и связанных с ней картотек и систематизированных выписок). Хорошую кибернетическую аналогию системе, образуемой исследователем и его библиотекой, представляют современные машины с оперативными запоминающими устройствами порядка 10 бит при внешних запоминающих устройствах со свободным доступом общей емкостью 108—109 бит.

Уже вскоре после изобретения книгопечатания в XVI в. Сервантес в «Дон-Кихоте» описывает своего героя, чья библиотека в 100 томов (общий объем информации порядка 108 бит), по

* С правым полушарием Орнстейн соотносит и практикуемое в некоторых восточных традициях включение от внешней среды [130], аналогичное состоянию при гипнозе, связываемому с правым полушарием [24, с 269]. Но в обоих случаях речь идет о негативном прерывании связей с внешней средой, которыми занято правое полушарие, поэтому в этих именно состояниях особое значение приобретает левое полушарие, что видно из роли слов гипнотизера

мнению окрестных жителей, составляла единое целое с Дон-Кихотом; поэтому, желая избавить его от предполагаемой психической болезни, священник и цирюльник сжигают книги и замуровывают самое помещение библиотеки.

Современный интеллигентный человек немыслим вне того продолжения его памяти, которое представляют собой книги (с той существенной оговоркой, что число их должно быть разумно ограничено теми, в которых содержится реальная информация; здесь кое в чем можно согласиться и с цирюльником из романа Сервантеса). По-видимому, в самом близком будущем едва ли не еще более важное подспорье для памяти при поиске нужной научной и технической информации могут представить и вычислительные машины, особенно информационно-логические. Они могут в гораздо большей степени, чем каталоги книгохранилищ и библиографические реферативные журналы, облегчить трудоемкий процесс управления памятью.

Отличие машин от книг может состоять, в частности, в безличном характере содержащихся в них сведений. По контрасту с безличным (надличным) характером научной информации, содержащейся в машинах, книги могут приобрести подчеркнуто субъективный характер. Это можно сравнить с ролью фотографии для развития нефигуративной живописи.

Увеличение возможностей памяти всего коллектива (в том числе и с помощью вычислительных машин) может иметь существенное значение для высвобождения творческих возможностей мозга. Показательно, что приведенные выше предельные числа, характеризующие связные тексты, запоминаемые сказителем, существенно меньше и возможностей человеческого мозга в целом, и информационных параметров культуры. Поэтому увеличение внешней пассивной памяти отдельных лиц и целых коллективов при возможности управлять памятью может привести к реализации тех творческих способностей мозга, которые недостаточно использовались в дописьменных и домашинных культурах. Сопоставление современной культуры с дописьменной фольклорной традицией позволяет лучше выявить их различия.

Для сказителя произносимый им текст в очень большой степени существует заранее, хотя в его памяти чаще всего хранятся не весь текст, а основные формулы (штампы), из которых он монтируется, и общая его схема. Но монтирование текста по этой схеме осуществляется со скоростью, превосходящей скорость обычного говорения. Можно думать, что речь идет об автоматизированном процессе. Этот термин следует понимать буквально: скорость, с которой сказочники или сказители воспроизводят текст (совершенно при этом не уставая несмотря на возраст, часто преклонный), находит аналогию в выводе текста

из вычислительной машины. Процесс сказительства прерывается с гораздо большим трудом, чем обычное говорение. Автору вспоминается, как во время экспедиции на Енисей ему и его изнемогавшим от усталости товарищам по экспедиции пришлось посменно записывать тексты, без устали произносившиеся пожилой сказочницей — кеткой, которая никак не хотела прервать свои многочасовые рассказы.

В фольклоре задана и тема, и способы ее воплощения. Поэтому можно согласиться с тем определением, которое (на основании фольклора) дают литературе американские лингвисты Джуз и Хоккет: «В каждом обществе, известном истории и антропологии, с одним незначительным исключением, имеются некоторые речевые произведения, короткие или длинные, которые все члены общества согласно оценивают положительно и которые, по их желанию, должны повторяться время от времени, преимущественно в неизменном виде» [131]. Такое же отношение к устной литературе есть и у детей, которые требуют, чтобы им повторяли один и тот же рассказ без изменений.

«Незначительное исключение», о котором говорят Хоккет и Джуз, — это европейская и американская литературы нового времени. Но и в них классические произведения, положительно оцениваемые всеми 'Читающими членами общества, находятся в распоряжении каждого, который их может повторить для себя— перечитать. Разница состоит, однако, в стремлении к появлению таких новых произведений, которые несут наибольшую информацию в точном смысле слова, т. е. не похожие ни на одно из ранее существовавших (Лев Толстой в этом видел характерную черту всех лучших произведений русских писателей XIX века — от «Мертвых душ» Гоголя до «Записок из мертвого дома» Достоевского).

Однако парадоксальным образом авторы наиболее оригинальных из таких сочинений нисколько не настаивают на сугубо личном характере своего авторства. Достаточно привести только одно свидетельство — надпись Пастернака Асееву на книге стихов «Сестра моя жизнь», которую Пастернак посвятил Лермонтову: «Передаю я тебе эту сестру твою, твою столько же, сколько и мою. Это не «третья моя» книга: она посвящена тени, духу, покойнику, несуществующему; я одно время серьезно думал ее выпустить анонимно; она лучше и выше меня» [132, с. 762]. Автор, осознающий значимость своего произведения и себя самого через него оценивающий (как Блок, кончивший «Двенадцать» и сделавший в записной книже 29 января 1918 г. запись Сегодня я — гений), вместе с тем может ощущать дистанцию между произведением и собой как его автором («Сегодня, когда я пишу, — я гений») и самим собой вне этого

произведения («Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон») Характерен псевдоним, под которым Иннокентий Анненский при жизни печатал свои стихи: Ник. Т-о ( = никто). Когда Пушкин обращался на ты к своему «новорожденному творенью», в этом было осознание его значимости — оно начинало жить своей жизнью, отдельной от жизни автора.

Такая литературная традиция уходит своими корнями в самый начальный период существования письменной литературы. Еще на Древнем Востоке, в Вавилоне и прилегающих странах, существовали письма к богам молитвы, которые считались письменными посланиями от человека (например, царя) к богу. Посылая такое письмо, человек наставлял свое сочинение как настоящего посланца: «Пойди и скажи вот что моему божеству...» Среди таких древних текстов обнаруживаются и литературные сочинения высокого художественного и философского достоинства. Пока произведение недостаточно значительно, повторяется схема фольклорного воспроизведения штампа, как в стихах Мандельштама:

И снова скальд чужую песню сложит И как свою ее произнесет.

Когда же произведение оказывается значительнее окружающей его литературы (и литературы предшествующей), оно внушает и своему автору чувства, заставляющие его относиться к нему как к особому самостоятельному явлению. В первом случае авторство сомнительно из-за того, что произведение во многом следует сложившейся традиции, во втором случае автор сам сомневается в том, вправе ли он считаться автором.

ОЦЕНКА СЛОЖНОСТИ СООБЩЕНИЯ

Еще на раннем этапе занятий кибернетикой в нашей стране в 1957 г. акад. А. Н. Колмогоров обратил внимание на то, что к числу высоко организованных систем можно отнести не только человека и вычислительную машину, моделирующую некоторые его функции, но, например, и симфонию Баха.

Уникальность всякого произведения подлинного искусства ведет к практической невозможности постановки задачи статистического определения количества информации в нем (хотя саму тенденцию к созданию таких произведений и можно было бы описать как стремление к отбору текстов, несущих максимальное количество информации). Если имеет смысл задача статистического определения информации во всем множестве телеграмм на русском языке или даже во всем множестве технических статей по определенной теме, то аналогичная задача не может быть поставлена, например, по отношению к «Войне и

миру». Не существует такой статистической совокупности, в которую это сочинение входило бы в качестве одного из многочисленных его членов [133].

Отчетливое понимание этой особенности художественной литературы (как и других видов искусства) привело А. Н. Колмогорова к такому изложению основ теории информации, которое избегает обращения к теории вероятностей. Вместе с тем понятия «энтропии» и «количества информации» оказываются при этом применимыми к индивидуальным объектам (в частности, к тем сообщениям, которые являются произведениями художественной литературы или других видов искусства) [133]. Энтропия Н(х/у) понимается как минимальная длина (l) такой программы Р, которая позволяет построить индивидуальный объект х по заранее заданному объекту у: H(x/y)=minl(P).

Условная энтропия Н (х/у) (энтропия объекта х относительно объекта у) может пониматься как количество информации, необходимое для построения х при данном у. Если обозначить посредством ф «заведомо заданный объект», то может быть определена безусловная энтропия: Н (х/ф)- Н (х).

Информация в объекте у относительно х определяется как разность безусловной энтропии Н (х) и условной энтропии Щх/у):

1(х/у)=Н(х)-Н(х/у).

Тогда

1(х/х)=Н(х).

Благодаря такому толкованию теории информации центральным становится понятие сложности (длины) программы Р, по которой строится индивидуальное сообщение 0 [134, 135]. Современная математическая теория стиха, позволяющая приближенно оценить сложность программы построения стихотворного текста, может быть одной из иллюстраций подобного подхода к индивидуальным сообщениям

По словам А. Н. Колмогорова, наиболее простым способом моделирования процесса написания поэмы Пушкина было бы повторение самого этого процесса. Сходным образом, по мысли Дж. фон Неймана, сложность зрительного аппарата головного Мозга не позволяет дать такое его описание, которое было бы проще его самого. Развитие этих идей привело Дж. фон Неймана к исследованию автоматов такой сложности, при которой создание объекта проще, чем его описание. Пользуясь введенными выше понятиями, можно сказать, что безусловная энтропия Н (х) оказывается не меньше длины самого объекта х:

Отсутствие закономерности, которая позволила бы задавать такие объекты программой, более короткой, чем они сами, позволяет говорить в таких случаях об их случайном характере.

Создаваемая в последние годы теория вычислений на машинах с определенными ограничениями на способ вычисления, в частности на время, дает возможность точно поставить вопрос о соотношении между искусственным языком и тем автоматом, который этим языком пользуется.

Проблему можно пояснить изложением двух возможных подходов к таким предельно сложным индивидуальным сообщениям вх, для которых

Можно пробовать оценить величину /(9Х) и соответственно сложность программы Р, нужной для построения 0Х, или же автомата Мех, необходимого для построения такой задачи. Идя по этому пути, А. Н. Колмогоров сделал вывод о неосуществимости задачи моделирования на машинах процесса писания «Евгения Онегина»: «заменить» Пушкина могло бы только астрономическое число вычислительных машин, которые бы заняли пространство от Москвы до Ленинграда и работали бы непрерывно несколько лет. Бережное воспитание поэта для общества оказывается единственным оправданным способом решения такой задачи.

Другой подход к проблеме предельно сложных сообщений развивается в исследованиях, посвященных возможным контактам с внеземными цивилизациями. Чл.-корр. АН СССР Н. С. Кардашев разработал принятую многими специалистами в этой области классификацию типов цивилизации по уровню их технологического развития.

Первый тип близок к тому, который достигнут на Земле. Потребление энергии в цивилизациях этого типа составляет величину порядка 4-Ю19 эрг/с (из этого видно, что еще существуют огромные возможности увеличения информационного запаса человеческой культуры в пределах ее энергетических возможностей). Цивилизации второго типа — это такие цивилизации, которые овладели энергией своей звезды (в случае Солнечной системы — энергией Солнца). Они потребляют энергию порядка 4-Ю33 эрг/с. Цивилизации третьего типа овладевают энергией своей Галактики и потребляют около 4-1044 эрг/с [129, с. 39]. Теоретически возможные цивилизации четвертого типа, овладевшие энергией в масштабе комплекса Галактик, в этой схеме не рассматриваются.

Исследования возможностей контакта с цивилизациями второго и третьего типа показывают, что массивы всей письменной

информации, накопленные человеческой культурой (порядка 1014 бит) могут быть переданы при полосе частот 1000 МГц за 10 с (немногим более суток), а существенные результаты, содержащиеся в этих массивах (порядка 1011 бит) — за 100 с [129, с. 47]. Для сопоставления можно напомнить, что информация порядка 10 бит (предельный объем пассивной долговременной памяти человека) может быть введена в вычислительную машину из другой вычислительной машины за 20 мин.

По отношению к цивилизациям третьего типа (и тем более четвертого) предполагаются достигнутыми способы генерации импульсов сверхгигантской амплитуды при неизбежной сверхкраткой длительности. Остается открытым (и доступным для обсуждения только в плане научной фантастики) вопрос о том, имеет ли смысл говорить о возможности рассмотрения человеческого мозга как потенциального приемника таких сверхкоротких импульсов.

Но принципиальная возможность принятия подобных импульсов человеческим мозгом может быть сопоставлена с многократно описанным в истории культуры фактом «одномоментной» переработки мозгом одного человека огромного массива информации. Это могло бы представить значительно больший интерес, чем распространенная в популярной (а отчасти и научной) литературе (и даже в кино) фантастическая тема былых посещений Земли пришельцами из Космоса.

Авторы подавляющего большинства тех (относительно немногочисленных) произведений, которые определяют вершины человеческой культуры, склонны были, не преувеличивая своих личных заслуг, связывать возникновение этих текстов с такой «одномоментной» переработкой (или приемом) больших массивов информации. Поэтому остается неизвестным, действительно' ли правы те специалисты по космической связи, которые предполагают, что приемники на Земле никак не реагируют на сверхкороткие импульсы, которые, возможно, посылают обогнавшие нас в своем развитии разумные существа [136, с. 254]. По альтернативной гипотезе, такие импульсы оставили существенный след в истории человеческой культуры. На этом пути можно искать и естественно-научный подход к понятию гениальности.

Исследования в области контактов с неземными цивилизациями предполагают, что некоторые последовательности сигналов из Космоса относятся к числу осмысленных сообщений. Трудность их дешифровки видна из того, что каждое такое сообщение, посланное одной из цивилизаций второго или третьего типа, вероятно, характеризуется энтропией H(Q)>l(Q). Поэтому с точки зрения наблюдателя на Земле они будут описаны как

случайная последовательность сигналов. Усмотреть в такой как бы случайной (с нашей точки зрения) последовательности осмысленное сообщение представляет собой задачу значительно более сложную, чем дешифровка любого сообщения на естественном языке.

С отличиями энергетического свойства между цивилизациями первого и третьего типов могут быть связаны и различия в характере устройств, кодирующих сообщения, и самих кодов— систем знаков, которые всегда зависят и от характера устройства, ими пользующегося.

Голландский ученый Фрейденталь разработал язык для общения с космосом «Линкос», в большой мере основанный на особенностях математики, сложившейся в человеческом обществе. В частности, серия передач в космос по математике и логике должна начинаться с «урока», посвященного натуральному ряду. Но многократно повторяющееся различными математиками утверждение о первичности натурального ряда (по словам Кронекера, «целые числа создал Господь Бог, все остальное — творение рук человеческих») может быть связано с некоторыми специфическими особенностями человеческого мозга и человеческих языков (как естественных, так и искусственных, включая языки математики, ср. [137]). Теоретически мыслимы такие системы, для которых последовательные операции, столь существенные для естественных и искусственных языков и вычислительных машин, как и для левого полушария мозга, могут вообще не играть роли.

Системы (такие, как цивилизации третьего и четвертого типов), способные к одномоментной передаче огромных массивов информации, могут в принципе не знать построения последовательностей (слов или других знаков, в частности, натуральных чисел) во времени (поэтому и логический вывод в том виде, в каком он существует в искусственных языках, для такой системы едва ли понятен). Можно предположить, что такая система может легко построить правила перевода любых последовательностей знаков в сообщение, устроенное принципиально «вневременным» образом, но обратное (возможность перевода любого такого сообщения в последовательность знаков) заранее не очевидно.

Мозг человека отличается от современных вычислительных машин, совершающих в основном последовательные операции, тем, что он может одновременно решать большое число параллельных задач. Можно представить себе систем) очень большого объема, существенно более ориентированную на решение параллельных задач, чем человеческий мозг Дешифровка сообщений такой системы потребует подхода, отличного от всех методов

анализа обычных естественных и искусственных языков. Любопытно, что наиболее ценные проявления человеческой культуры характеризуются таким использованием языка, которое можно описать как применение последовательности знаков для передачи одновременно нескольких сообщений (это и называется метафоричностью искусства; характерно определение всей математики как одной грандиозной метафоры у Винера). В этих явлениях естественных языков можно видеть приближение к тем принципиально отличным от них видам передачи информации, которые могли бы быть характерны для цивилизаций третьего типа. Представляется возможным, что именно анализ особенностей правого полушария мозга может оказаться особенно важным для исследования проблем связи с внеземными цивилизациями. В этой связи можно опять напомнить роман Хойла «Черное облако», где мыслящее облако пользуется исключительно языком иероглифического типа.

Установленная в последнее время по клиническим данным зависимость эйфории от дефицита функций правого полушария мозга [25; НО] заставляет с особым вниманием отнестись к тем описаниям специфического состояния, предшествующего эпилептическому припадку, которые не раз давал Достоевский, основываясь и на собственном опыте, и на свидетельствах таких занимавших его исторических личностей, как Магомет. При этих состояниях эйфория, свидетельствующая о специфическом возбуждении правого полушария, самим больным может истолковываться и как особый вид коммуникации. Отличие в таких случаях фиктивной коммуникации (представляющей собой по существу, как и при упомянутых видах химической стимуляции мозга, вынесение вовне межполушарных связей) от реальной кажется исключительно важным.

Предложенная выше двухмашинная модель мозга в известной мере может быть связана с ограниченными возможностями современной кибернетики. Эта модель так же не может претендовать на полноту описания, как не могли логические схемы нервных сетей времени создания первых вычислительных машин. Даже если оставаться в пределах кибернетических систем, реализуемых в настоящее время, можно сослаться и на такую интересную модель, как дистанционное управление роботом-марсо-ходом, осуществляемое вычислительным комплексом на Земле. Модели такого типа могли бы оказаться полезными при обсуждении проблем связи с внеземными цивилизациями. В частности, интересную модель могло бы представить такое теоретическое построение, в котором допускается дистанционное управление передачей непрерывной информации в ту часть двухмашинного комплекса, которая моделирует работу правого полушария.

«Я» И ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК

Постановка вопроса об осмысленности части сигналов, получаемых из Космоса, возвращает человечество на новом витке развития к задачам, волновавшим его в ранние периоды истории культуры. Различение сообщений, поступающих от людей и являющихся индивидуальными знаками, от других сигналов, получаемых из внешнего мира, было относительно поздним достижением человека. Первобытные люди склонны были истолковывать все явления природы как осмысленные сообщения: закаты и грозы понимались ими как индивидуальные знаки. Разграничение наук о знаках (объединяемых общей наукой о знаках— семиотикой) и наук, исследующих незнаковые явления, было намечено еще в средние века. Но тем не менее в широкий обиход ученых это деление вошло сравнительно недавно. Во время работы семинара по общим проблемам теории языка, который вели совместно в Массачусетсском технологическом институте Нильс Бор и Роман Якобсон, оба этих крупнейших ученых противопоставляли по этому признаку предмет физики, изучающей сигналы, полученные приборами из среды, и лингвистики, занимающейся сигналами как частями осмысленных знаков*.

Различение существ, которые способны к передаче и приему знаковых последовательностей и поэтому могут считаться «одушевленными» (точнее «знаконосными»), и всех остальных существ и явлений, занимало уже ученых древней Индии. Одному из крупных древнеиндийских логиков принадлежит весьма глубокий трактат на эту тему под характерным заглавием «Обоснование чужой одушевленности» (русский перевод этого трактата был издан акад. Ф. И. Щербатским). Автор трактата со стремлением к точности, предвосхищающим науку нашего века, описывает те внешние признаки поведения, по которым можно прийти к заключению о наличии у другого человека психической деятельности.

О неослабевающем внимании к этой проблеме мыслителей новейшего времени свидетельствует, например, раннее сочинение известного французского писателя Ж.-П. Сартра «Бытие и небытие» (1943 г.), одну из основных частей которого составляет раздел «Существование другого человека» («L'existence d'autrui»), рассмотренное Сартром с экзистенциальной точки зрения. В частности, Сартр подробно разбирает, как язык и остальные способы общения с другим человеком позволяют удо

* В человеческом мозге задача такого разграничения знаков и не-знаков отчасти решается чисто физиологически — левое полушарие ориентировано на звуки как части знаков-слов, правое — на все неречевые звуки (включая музыку).

стовериться в его существовании. Та тенденция развития совре-ленной математики и физики, которую Г. Вейль определил как движение «прочь от идеалистической точки зрения к «экзистенциальной» (119, с. 338], отчетливо сказалась в том, как сам Вейль формулирует проблему «чужой одушевленности»: «внутреннее осознание самого себя является основой моего понимания окружающих меня людей» [119, с. 358, 359, ср. 48].

Моделирование этих человеческих способностей на вычислительных машинах не только представляет один из наиболее важных кибернетических психологических экспериментов, но и необходимо для целого ряда важнейших применений машин четвертого поколения.

В качестве одного из наглядных примеров научно-фантастического характера можно сослаться на программу поведения марсохода-робота, разработанного в Калифорнийском технологическом институте совместно с Лабораторией реактивного движения. Робот снабжен телевизионными камерами и лазерным локатором, которые позволяют ему двигаться по местности и манипулировать с камнями. Но если представить себе, что на Марсе, кроме возможных примитивных форм жизни, сохранились и неизвестные нам высшие ее формы, такой робот начнет манипулировать и с ними как с камнями! Предполагаемое на разных этапах вмешательство человека может не успеть приостановить разрушительные последствия такой «манипуляции», тем более, что определение нечеловекоподобных высших форм жизни и для человека представляет крайне сложную задачу (ср. {81]).

Спускаясь с неба на землю, можно вернуться к роботу «Язон», предназначенному для уборки цехов предприятий. Робот снабжен механическими и ультразвуковыми датчиками препятствий, телекамерой и ультразвуковым локатором. Но это устройство само по себе не обеспечивает безопасность людей, которые работают с роботом (двигающимся со скоростью 3 м/с и весящим 100 кг). На это указывают и создатели проекта.

Серьезная работа над программами, которые позволили бы машинам отличать людей (а вероятно, и животных и другие вычислительные машины) от всех остальных объектов и соответственно вносить коррективы в управление роботами, нужна не только для решения относительно несложных проблем техники безопасности.

На 1-й Международной конференции по проблеме связи с внеземными цивилизациями, состоявшейся в Бюраканской астрофизической лаборатории (Армения) в 1971 г., один из выступавших задал вопрос: «Разве не могут вычислительные машины четвертого поколения, разрабатываемые в настоящее время, приблизиться к столь сложной цели логических связей, кото-

рая бы породила недостатки, присущие современному человеку, — скажем, такие отрицательные черты, как честолюбие, алчность, зависть?» [136, с. 142]. В качестве примера приводилась ситуация взаимоотношений космонавта и машины во время полета на Юпитер, описанная в научно-фантастическом романе Кларка «Космическая Одиссея 2001 года». В этом романе (и в одноименном фильме С. Кубрика) машина, которая должна была поддерживать температурный режим, нужный для жизни усыпленных на время полета космонавтов, сознательно их убивает, после чего единственный оставшийся в живых космонавт вынужден ее демонтировать.

Интересной чертой романа и фильма является то, что в программу поведения машины было встроено понятие ее собственной личности, в том числе осознающей себя как «я» в ходе постоянных бесед с космонавтом, которого она должна была развлекать во время полета. Это влияет и на ее поведение, в частности, и на то, как она употребляет эгоцентрические слова До настоящего времени понятие «личности» использовалось в реальных экспериментах на вычислительных машинах только с целью проверки психологических и психоаналитических гипотез [138, 139, 140]. Так, в программу, целью которой было моделирование отношений между отцом, матерью и сыном («комплекс Эдипа»), Колби ввел понятие «я» для того, чтобы выяснить процесс образования психологических конфликтов; не исключено, что в будущем на двухмашинных комплексах возможны и более сложные эксперименты, которые могли бы привести к проверке гипотез о связи шизофрении и маниакально-депрессивного психоза с нарушениями межполушарных связей [22, 110].

Обсуждая подобные уже реализованные на машинах программы, один из их создателей, Дж. Лойелин, высказывает допущение, по которому в будущем можно думать о создании машин с чертами человеческого характера. В этой связи он обращает внимание на то, что уже сейчас каждая из наиболее сложных программ обладает уникальными чертами [140].