АСИММЕТРИЯ МОЗГА И ЗНАКОВЫХ СИСТЕМ 10 страница

Кодирующее устройство

Передатч

Приемник

тЛ Канэпсвязи „ СооГрщрнис ,_.______ Сообщение

Cacifiu

Декодирующее устройство

Код

Рис. 40. Схема передачи информации

Наш замечательный исследователь истории культуры М. М. Бахтин (1895—1975 гг.) показал, что по мере развития литературы происходит постепенное усложнение способов передачи «чужого слова» — слова другого человека, отличного от говорящего. По словам Бахтина, до недавнего времени целому направлению европейской мысли была свойственна монологичность, установка на мышление одного человека. Прямо противоположный диалогический подход характерен и для науки XX века, и для его искусства, хотя предвосхищение этой тенденции есть у более ранних мыслителей и художников.

Нильс Бор говорил о серии картин японского художника Хокусаи «Сто видов Фудзи-ямы», что эти картины — лучшее воплощение его идеи дополнительности: одна и та же гора предстает в каждой из картин по-новому, общее впечатление возникает из всей их совокупности. Точно так же в романе Достоевского не предлагается одного-единственного взгляда на мир, читатель видит мир попеременно глазами Алеши Карамазова и каждого из его братьев.

Еще до выхода в свет в 1929 г. монографии М. М. Бахтина о Достоевском роль принципа диалогичности для всей человеческой культуры установил М. Бубер в книге «Я и ты», впер-

5*

вые изданной в 1923 г. Первая часть этой книги посвящена личным местоимениям я и ты, которые Бубер называл «основными словами» [122].

Говоря с полным правом о том, что эти слова обозначают не какие-либо предметы, а отношения, Бубер подчеркивал, что «примитивные» языки (такие, как зулусский и фиджи) выражают именно отношения прежде всего. В этой книге (и двух последующих, где развернута его концепция диалога) Бубер делит разные установления человеческих коллективов на такие, которые ориентированы на я, и иные — ориентированные на ты. Можно было бы сравнить этот подход с тем, что согласно современной лингвистике и поэтике различие точки зрения говорящего (я) и слушающего (ты) лежит в основе языковых категорий.

Если, как думал Бор (под чьим влиянием лингвистика и пришла к этой идее), Рассел и многие другие крупнейшие ученые нашего века, язык самой науки стремится идти по пути преодоления ссылок на говорящий субъект, то и литература в какой-то мере решает сходную задачу. Но в ней сложная картина мира создается путем переплетения разных индивидуальных картин.

Язык литературы при этом в передаче внутреннего монолога героя становится предельно субъективным. Эта характерная особенность искусства нового времени была отчетливо выражена Б. Л. Пастернаком уже в его юношеском эстетическом докладе, где утверждалось, что «эта субъективность не является свойством отдельного человека, но есть качество родовое, сверхличное, что это субъективность человеческого мира, человеческого рода... от каждой умирающей личности остается доля неумирающей родовой субъективности, которая содержалась в человеке при жизни и которою он участвовал в истории человеческого существования» [123, с. 219].

В сохранившихся тезисах этого доклада, прочитанного 10 февраля 1913 г., поэзия определялась как «безумие без безумного»: суть искусства состоит в передаче необычности взгляда художника на мир, но не в характеристике необычности самого художника. Поэтому современное искусство обнаруживает неожиданные далеко идущие переклички с современной наукой, которая изучает взаимодействие прибора и объекта, этим прибором исследуемого (автор\ этой книги довелось слышать такую формулировку этой мысли от Б. Л. Пастернака незадолго до его смерти — в апреле 1960 г.).

Понятие общечеловеческой субъективности в искусстве очень близко к тому, что лингвисты описывают как субъективность языка [120]. Это свойство характеризует не одного писателя

не одного говорящего, а каждого писателя и каждого говорящего, потому что оно коренится в основных особенностях самого способа общения, ими используемого. Если раньше лирика передавала речь говорящего, то теперь и в поэзии, и в прозе учащаются опыты передачи внутренней речи.

Загадкой внутренней речи и ее происхождения все больше занимаются и ученые. В речевом общении детей друг с другом замечается особое явление, названное психологами «эгоцентрической речью». Дети говорят в присутствии друг друга, но каждый из них говорит о своем. Но для того, чтобы думать вслух, детям еще нужно присутствие других ребят.

Как установил Ж. Пиаже, в определенном возрасте эгоцентрическая речь у детей исчезает. По гипотезе Л. С. Выготского, в этом возрасте из эгоцентрической речи возникает внутренняя речь. В терминах кибернетики развитие внутренней речи из «внешней» можно сравнить с движением от программ, которые ранее вводились в машину, к программам, которые строятся самой машиной.

В том возрасте, когда ребенок только еще научился говорить и склонен к эгоцентрической речи, для него особую трудность представляют те слова, которые в языке «переключают» речь от одного говорящего к другому. Характерно, что дети, вполне уже усвоившие язык, тем не менее с большим трудом обучаются правильному употреблению личных местоимений. Ребенку проще называть себя постоянно по имени, избегая коварного и загадочного я: Петя хочет кушать вместо я хочу есть и т. п. Научившись же называть себя я, ребенок отказывает в этом праве своему собеседнику.

Трудность обучения личным местоимениям для детей состоит в том, что каждый из собеседников попеременно присваивает себе это наименование (я) и возможность называть другого на ты (или вы) (рис. 41).

Научившись менять личное местоимение в разговоре, ребенок не понимает, в каких случаях это делать не нужно. В своей книге «От двух до пяти» К. И. Чуковский рассказывает, что когда девочка услышала от няни песню: И никто не узнает, Где могилка моя,

эту песню девочка стала петь так: И никто не узнает, Где могилка твоя.

Чуковский по этому поводу вспоминает о замечательном рассказе Пантелеева «Буква «ты». В этом рассказе девочка, обучаясь грамоте, никак не может взять в толк, что это за буква я и

заменяет ее на «ты»: фразу в книге «Якову дали яблоко» она прочитала «Тыкову дали тыблоко».

Верность описания особенностей детской речи в этом рассказе можно подтвердить словами трехлетней Наташи, пришедшей впервые из детского сада. На вопрос «Как зовут воспитательницу?» Наташа сказала: «Ее зовут На вы», «А как же ты ее зовешь? «На мы», отвечает Наташа.

То, что труднее всего выучить в детстве, раньше всего теряется при болезни, вызывающей поражение или распад речи. Эта закономерность, сформулированная Л. С. Выготским, относится и к личным местоимениям. Различные типы душевных болезней и неврозов характеризуются изменением отношения человека к самому себе. При шизофрении может произойти полное исчезновение местоимения я и других переключателей из речи больного [47]. Один из больных, описанных психиатрами с такой точки зрения, постоянно

твердил: «Я уже больше не я». Связь особых представлений о собственном я с психологией детского возраста хорошо видна у такого удивительного человека, как С. В. Шерешев-ский, наделенный поразительной памятью. Он вспоминал о своем детстве: «Вот утро... Мне надо идти в школу... Уже скоро восемь часов... Надо встать, одеться, надеть пальто и шапку, галоши... Я не могу остаться в кровати..., и вот я начинаю злиться... Я ведь вижу, как я должен идти в школу..., но почему он не идет в школу?... Вот «он» поднимается, одевается... надевает галоши..., вот «он» уже пошел в школу...

Ну, теперь все в порядке... Я остаюсь дома, а «он» пойдет. Вдруг входит отец: «Так поздно, а ты еще не ушел в школу?»

Шерешевский, многие поразительные психологические способности которого были связаны с его крайней инфантильностью, сохранил это я и в зрелом возрасте, когда он признался психологу. «Вот я сижу у вас, я задумываюсь... Вы гостеприимный хозяин, вы спрашиваете: «Как вы расцениваете эти папиросы?...» «Ничего себе, средние...» Я бы так никогда не

Рис. 41. Кто Робинзон?

ответил, а он может так ответить. Это нетактично, но объяснить такую оплошность ему я не могу. Я отвлекся, и он говорит не так, как надо» [39, с. 84].

Необычное отношение к своему я проявляется и у многих больших поэтов, «наделенных каким-то вечным детством», говоря словами стихов Ахматовой. Немецкий романист и поэт Гессе описывал, как он самого себя наблюдал со стороны на курорте, словно раздваиваясь на наблюдателя и наблюдаемого (что опять-таки приводит на ум аналогию с современной физикой).

Как замечает Э. Бенвенист, слова гениального французского поэта Артюра Рембо je est un a litre (я - это кто-то другой) представляют собой характерное выражение такого душевного состояния, когда я как бы отделяется («отчуждается») от человека [120, с. 264] («я для меня мало, кто-то из меня вырывается упрямо», по словам другого большого поэта — Маяковского).

Согласно гипотезе, по которой развитие детского языка повторяет эволюцию языка вообще (как в биологии онтогенез — развитие индивидуального организма повторяет филогенез — эволюцию вида), следовало бы ждать, что и в истории языков сохранились следы позднего возникновения личных местоимений. По мысли известного философа Кассирера, одним из первых исследовавшего субъективность в языке, древнейшими словами, обозначавшими говорящего, могли быть указания на его тело (еще до возникновения личных местоимений). Косвенное подтверждение этому можно видеть в том, что в аранта некоторые слова со значением местоимений образованы и от слов, обозначающих части тела. В развитии ребенка личному местоимению я предшествует осознание своего тела (как бы отражение его в зеркале) [48].

Чтобы обозначить себя самого в отличие от другого человека, во многих первобытных обществах говорящий пользуется средством, которое выходит за пределы естественного языка; у каждого человека есть «своя песня». Такие песни известны У саами (лопарей) на крайнем севере Европы, у индейцев племени сирионо в джунглях Боливии, у коряков на Камчатке. Воспроизводя мир древних германцев, Вагнер в «Кольце Нибелунгов» оживил «собственные песни», присвоив каждому персонажу его лейтмотив. В кино сходный прием использован в «8S» Феллини, где у главного героя есть свой лейтмотив.

Автор этой книги слышал последние «собственные песни», еще сохранившиеся в памяти кетов (енисейских остяков), которых он видел во время экспедиции по изучению языка кетов на Енисее летом 1962 г. У кетской «собственной песни» семь

Рис. 42. «Своя песнь» и позьшные радиостанции

частей, потому что кеты верили, что у каждого человека семь душ, из них шесть могут быть общие с другими животными, а седьмой душой человек (как и медведь, у кетов считающийся человеком) от них отличается. Шаманы у кетов могли обмениваться собственными песнями, и тогда душа от одного шамана переходила к другому.

У песни есть неоспоримое достоинство по сравнению с личным местоимением я: это местоимение каждый говорящий себе присваивает заново (что и сбивает с толку детей), а собственная песнь, как имя, принадлежит только ее владельцу (до тех

пор, пока он по своей воле не отдаст ее другому). В наш век таким способом обозначают себя не люди, а радиостанции, чьи позывные можно рассматривать как своего рода «собственные песни» в той системе связи, которую с кибернетической точки зрения можно уподобить общению между людьми (рис. 42).

Узнавание человека по голосу, относящееся к функциям правого полушария [25], бесспорно, древнее, чем называние человека по имени, не говоря уже об использовании местоимений (способ обозначения индивида особой мелодией известен на гораздо более ранних стадиях биологической эволюции у птиц). Любопытно, что и жест указания на свое тело, по Кассиреру предшествовавший местоимениям, можно соотнести с функциями правого полушария.

При электросудорожном шоке правого полушария в речи больных обнаруживается большое число переключателей, в частности личных местоимений первого лица. Можно думать, что эти слова существенным образом связаны с характерными особенностями доминантного речевого полушария.

По модели известного польского психиатра Кемпинского, применившего к описанию психики человека некоторые кибернетические понятия, следует разграничивать энергетический метаболизм (обмен энергией между средой и организмом) и метаболизм информационный (обмен информацией между средой и индивидом) [124]. В большой мере вторая задача — словесный обмен информацией с другими людьми - выполняется в человеческом обществе левым полушарием. Слова — переключатели служат для этого необходимым инструментом.

Установка на сознание самого индивида и соответственно на личные местоимения и другие переключатели соотносится с левым полушарием, тогда как взаимодействие с внешним миром принадлежит к основным функциям правого.

ЭГОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СЛОВА И ЯЗЫК НАУКИ

Наблюдения над детским языком, расстройствами речи при нервных болезнях и языком первобытных племен позволяют предположить, что такие «переключатели», как личные местоимения, характеризуют относительно поздний период развития естественного языка. Тем не менее во всех современных языках (не исключая и австралийских) мы встречаем хотя бы некоторые из «переключателей». Более того, именно они и составляют специфику естественного языка, отличающую его от всех искусственных языков науки (в частности, математической логики) и машинных языков. Даже в тех случаях, когда язык

137 6 Зак. 3836

науки не стал еще полностью формализованным, в нем, например, в обычных научных сочинениях на русском языке, наблюдается тенденция к стиранию форм личного выражения.

Ученые избегают называть себя личным местоимением первого лица, а если это и делают, то даже в статьях и книгах, подписанных одним автором, используют местоимения множественного числа (мы обнаружили в своей лаборатории), где менее явно выражено соотнесение высказывания с одним лишь говорящим. С этим согласуется и тяготение научного стиля к безличным или неопределенно-личным глагольным конструкциям (было обнаружено, что...; для этого добавляют следующие вещества и т. д.). Если в структуру естественного языка благодаря «переключателям» встроены ссылки на людей — участников акта речевого общения, то в современном научном языке субъектом — автором высказывания чаще всего оказывается целая группа людей. Одним из выражений этого служит увеличение числа работ, под которыми подписываются группы ученых (в идеале, не всегда осуществляющемся, все] подписывающиеся под работой в ней реально участвуют) *.

Стремление к обобщенно-собирательному авторству проявляется не только в числе подписей под работами или в употреблении местоимений мы, наш (и соответствующих глагольных форм), но и в том, насколько каждый труд должен учитывать опыт всех предшествовавших исследований по этой же теме. Не только в обзорных сочинениях, которые становятся (особенно в быстро развивающихся науках) одним из основных видов научных публикаций, но и в оригинальных статьях полнота библиографии и знание современного состояния проблемы считаются обязательными.

Для иллюстрации того, в какой степени на задний план отходит проблема личного авторства, можно напомнить, один из крупнейших представителей гуманитарной мысли XX] века М М Бахтин из пяти книг, изданных им при жизни, три первые опубликовал под чужими именами (из более ранних аналогичных примеров можно было бы вспомнить Спинозу и датского мыслителя XIX в. Серена Кьеркегора). Большая группа французских математиков, чьи работы составили эпоху в развитии этой науки, всему миру известна под условной общей фамилией Бурбаки. Для ученого высказывание мысли становится более существенным, чем преходящий факт упоминания его личного имени.

* Недавняя экспериментальная работа по физике высоких энергий, занимающая в журнале всего 3 страницы, была подписана 55 авторами [113, с 687—688 и рис 5].

Наука вся в целом может рассматриваться в кибернетическом смысле как единая сложно организованная система, внутри которой выделение отдельных личностей с собственно научной точки зрения едва ли оправдано. Этим не умаляется их роль, но она тем значительнее, чем быстрее они помогают общему продвижению вперед науки как единого целого. Эта принципиально «сверхличная» (или «надличная») установка современных ученых прокладывает себе путь через преграды личных тщеславий и стремления к отдельным «спортивным» рекордам в науке. Стирание субъективного и личного начала в науке согласуется с последовательным устранением в языке науки всех ссылок на данный акт речи и его участников.

Одним из первых глубоко проанализировал эту особенность научного языка Бертран Рассел. В своем логическом анализе естественного языка Рассел обратил особое внимание на «переключатели», которые он именовал «эгоцентрическими словами» (или «эгоцентрическими особенностями» — английское egocentric particulars): «Целью как науки, так и обыденного здравого смысла является замещение изменчивой субъективности эгоцентрических слов нейтральными общественными терминами» [125, с. 119—120]. По мнению Рассела, «в этом процессе нашего избавления от субъективности истолкование эгоцентрических слов представляет собой один из существенных шагов» [125, с. 124]. Значение достижений таких лингвистов, как Э. Бенвенист, Ю. Курилович, Р. О. Якобсон, исследовавших роль переключателей в естественном языке, выходит далеко за пределы лингвистики.

Мысль Рассела о характере эгоцентрических слов получила дальнейшее развитие у X. Рейхенбаха, который в своей книге по математической логике [126] первым из логиков посвятил Целую главу опыту логико-математического анализа естественного языка. Рейхенбах исходил из различения индивидуального знака (английское token) и знака-символа (symbol), представляющего собой класс сходных друг с другом индивидуальных знаков. Слова и предложения естественного языка представляют собой индивидуальные знаки. Значение эгоцентрического слова всякий раз определяется соответствующим индивидуальным знаком, произнесенным или написанным во время индивидуального акта речи [126].

Вслед за Расселом Рейхенбах полагает, что слово это мо-служить для определения значения всех остальных эгоцентрических слов. Все их значения выводимы из сочетания этот знак. Слово я означает человека, который произносит этот знак. Слово сейчас означает время, когда этот знак произно-

сится. Следовательно, задача определения значений эгоцентрических слов сводится к определению значения сочетания этот знак.

Его значение можно объяснить сопоставив его с употреблением кавычек в логическом языке. В этом последнем кавычки ' ' служат для обозначения такого употребления слова, когда слово относится к самому себе, например, в предложении 'душа' состоит из четырех букв, где 'душа' использовано не как обычное слово русского языка, а как название этого слова Такое употребление слова называется автонимным согласно терминологии, принятой в математической логике и математике; Якобсон [121] определяет такое употребление как «сообщение, относящееся к коду».

Если кавычки позволяют превратить слово естественного языка (душа) в автонимное наименование этого слова ('душа'), то особые знаковые кавычки (обозначаются стрелками над строкой—"* /) позволяют превратить индивидуальный знак в другой индивидуальный знак, обозначающий сам этот индивидуальный знак.

В таком случае, например, предложение На листе бумаги напечатали этот знак можно заменить равнозначным ему предложением На листе бумаги напечатали ч. На листе бумаги напечатали этот знак * . При такой записи, по мнению Рей-хенбаха, эгоцентрический характер утрачивается.

Необходимость различения логических ' ' и знаковых 4 ^ кавычек вызвана гем, что индивидуальный знак, но определению, не может повторяться — его можно употребить только однажды. Поэтому с помощью знаковых кавычек можно создать не имя индивидуального знака, а другой индивидуальный знак, его обозначающий (условно каждый такой новый знак обозначается как 9; следовательно, приведенную фразу можно записать и так: на листе бумаги напечатали 9).

Предложенный Рейхенбахом способ описания значения эгоцентрических слов предполагает возможность всякий раз пользоваться такими индивидуальными знаками, обозначающими индивидуальные знаки. Например, в своей логической записи знаменитой фразы Мартина Лютера «Здесь я стою» (Hier stehe ich), сказанной на соборе в Вормсе в 1521 г., Рей-хенбах заменяет все высказывание, произнесенное Лютером, посредством условного сокращения 9 (иначе 9 можно в данном случае записать с помощью знаковых кавычек как ^ Здесь я стою ^ ). Тогда здесь определяется как такое место где произносится 9, я определяется как тот человек, который говорит 9. Но само высказывание Лютера, скрываемое под знаковыми кавычками или под символом 9, все состоит из эго-

центрических слов и форм, которые внутри этого высказывания могут быть определены опять-таки только через соотнесение самим этим высказыванием.

Для логической записи эгоцентрических высказываний Рей-хенбах применил йота-оператор (оператор дескрипции), что согласуется с пониманием им 0 как индивидуального знака. При таком понимании дескрипт удовлетворяет условию единственности. По этой же причине йота-оператор используется и для передачи в логическом языке того смысла, который в естественном языке (например, английском) выражается определенным артиклем. Определенный артикль в естественном языке в большинстве случаев может рассматриваться как особого рода эгоцентрическое слово, потому что определенность отсчитывается с точки зрения говорящего (или слушающего).

В предлагаемой Рейхенбахом логической записи высказывания Лютера используются, кроме обычной символики исчисления предикатов (□ z— существует такой z, что или для некоторого z) символ (йота-оператор) для дескрипций, и условные обозначения конкретных предикатов st («стоять», немецкое stehen, английское stand), sp («говорить», немецкое sprechen, английское speak) и переменных х (человек), z (место).

Логическая запись

st (x) (Dz) sp (х, 9, z), (z) (Пх) sp (x, 9, z)

означает тот человек х, которому принадлежит произнесенное в месте г высказывание 9 ( "• Здесь я стою ^ '), стоит в том месте С,, где человеком х сказано 9 ( "• Здесь я стою ^') (буквально: предикат стоять относится к индивидуальному объекту х, для которого выполняется условие, что х говорит 9 в некотором месте 2, и к индивидуальному объекту z, для которого выполняется условие, что в z некоторый х говорит 9).

Предложенная Рейхенбахом запись для эгоцентрических слов при всей ее кажущейся парадоксальности полезна в том отношении, что в ней явно раскрываются скрытые в значении каждого из этих слов ссылки на данный конкретный акт речи (передачу сообщения 9), вне которого понять их нельзя. Проблема их определения сводится в простейших случаях к проблеме выработки логических средств записи прямой речи.

Рейхенбах приходит к выводу, что в определенном смысле эгоцентрические слова — это псевдослова, так как разные случаи их употребления не равнозначны. Значение этих слов может быть объяснено не на самом естественном языке, а лишь на другом языке (метаязыке), на котором мы описываем этот естественный язык. Но и на этом метаязыке мы можем только описать тот отрывок прямой речи, ссылка на который определяет данное

употребление эгоцентрического слова. Такое логическое прояснение смысла эгоцентрических слов весьма важно и для исследования некоторых парадоксов, занимавших уже умы мыслите, лей Греции, а в XX веке оказавшихся одной из главных проблем математической логики.

Парадокс лжеца состоит в одновременной истинности и ложности следующего утверждения: «Это утверждение, которое я сейчас делаю, ложно». Г. Вейль заметил, что в естественном языке парадокс зависит от эгоцентрических слов это, я, сейчас, которые взрывают смысл высказывания [127]. В этом смысле можно согласиться с известной формулировкой логика Пеано — создателя весьма совершенных способов построения искусственного логического языка, оригинальность которых однако, долгое время затрудняла понимание работ Пеано и журнала, издававшегося им на этом языке Пеано о другом отчасти сходном парадоксе еще в начале нашего века сказал, что «он относится не к математике, а к лингвистике» Но именно математика в XX веке много сделала для понимания сути парадоксов тем самым помогая уяснить и лингвистическою их сторону.

Современная формулировка парадокса лжеца совпадает с афоризмом Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь» [55] В высказывании «Я лжец» в явном виде парадокс еще не выступает (потому что лжец однажды и мог бы сказать правду) Но поскольку к каждому утверждению 9 в естественном языке р силу его субъективности можно добавить «Я утверждаю, что ©», это высказывание по языковым правилам оказывается равнозначным «Я утверждаю, что я лжец».

Из этого видно, что в естественном языке парадокс вызывается субъективностью языка, благодаря которой в самом высказывании содержатся отсылки к нему самому — в эгоцентрических словах. Поэтому и способ явной логической записи этой особенности эгоцентрических слов, предложенный Рейхенбахом, существен для уяснения причин возникновения парадоксов в высказываниях на естественном языке.

Возможность построения такой машины, которая могла бы употреблять «эгоцентрические слова» («переключатели») так же, как их употребляют люди, обсуждалась Расселом [128, с. 105—106]. По мысли Рассела, машина, которая добавляла бы к словесному описанию испытываемых ею воздействий слово это (это— красный цвет, это — синий цвет и т. п.), не воспроизводила бы существенных черт человеческого речевого поведения В самом деле, в данном случае это — всего лишь добавление к последующим словам. По словам Рассела, с таким же успехом можно было бы построить машину, которая бы добавляла к тем же обозначениям цветов бессмысленное слово — абракадабра

красный цвет, абракадабра синий цвет и т. п. [128, с. 105]. Можно заметить, что то же самое справедливо и в отношении той модели естественного языка, согласно которой к каждому высказыванию можно добавить предшествующее ему Я утверждаю, что...

По Расселу, машина приблизилась бы к моделированию человеческой речевой деятельности, если бы через некоторое время после первого опыта машина могла бы описать его словами То был красный цвет [128, с. 105] Соответствующий физиологический механизм, лежащий в основе употребления слова то человеком, Рассел описывает как отсрочку словесной реакции на стимул, оговариваясь (с полным на то основанием), что эта схема еще слишком груба

В качестве простейшего примера, противоречащего схеме Рассела, можно сослаться на распространенные у многих народов анекдоты о тугодумах, которые не сразу реагируют на смешной рассказ.

Неважно, каков реальный промежуток физического времени между стимулом (в этом случае — смешным рассказом) и реакцией (смехом или словами тугодума). Важно, воспринимает ли говорящий этот стимул как актуальный для себя в момент, когда он на него реагирует Поэтому описание эгоцентрических слов, в которых отчетливо проявляется субъективность естественного языка, в терминах строго объективных (например, с помощью интервала физического времени между стимулом и словесной реакцией на этот стимул) не соответствует сути описываемого явления. Для понимания языкового времени (как и вообще переключателей — эгоцентрических слов) оказывается необходимым учитывать и различия между правым полушарием, ориентире ванным на настоящее, и левым, занятым планированием будущего.

Вообще оказалось недостаточным рассмотрение естественного языка как словесных реакций человека на стимулы внешней среды, особенно популярное в американской науке середины нашего века Это убедительно показал Н. Хомский. Еще раньше Н. А. Бернштейн заметил, что язык не может быть описан с помощью подобной упрощенной схемы.

Н. А Бернштейн обратил внимание на значение таких элементов языка (названных им «словами-операторами», что согласуется с пониманием термина «оператор» в искусственных языках), которые сами по себе ничего не обозначают, но указывают на различные отношения в речи. Наличие таких слов в языке, по мысли Н. А. Бернштейна, противоречит замыслу описать его просто как множество элементов Е (сигналов), отображающих некоторые другие множества / (сигналов стимулов, происходя-

щих из внешней среды). В качестве примеров фраз, не поддающихся такому объяснению, Н. А. Бернштейн приводил высказывания, содержащие эгоцентрические слова: ты мыслишь, мы помыслим и т. п. [18].

По мысли Н. А. Бернштейна, развитой потом во многих работах наших ученых, сам естественный язык представляет собой модель мира. Эгоцентрические слова предполагают такую модель, где в центре при разговоре находится сам говорящий.

ПОЧЕМУ СЛОВО «ЭТОТ» НЕПОНЯТНО РОБОТУ

В ходе разговора человека с роботом, поднимающим кубики, в Лаборатории искусственного интеллекта, произошел такой обмен репликами. На приказание Grasp the pyramid (Схвати эту пирамиду) робот, оставшийся бездеятельным, возразил: / don't understand, which pyramid you mean (Я не знаю, какую из пирамид ты имеешь в виду). Робот ничего не будет делать до тех пор, пока человек не объяснит ему, какую из трех пирамид (красную, синюю или зеленую) он должен взять. Определенный артикль the в английской фразе (как и указательное местоимение эту в русском переводе) — эгоцентрическое слово: говорящему ясно, какую из пирамид он имеет в виду, в устном разговоре он может пояснить это жестом, показать на предмет, но роботу эгоцентрическое слово непонятно.