б) Психические процессы и психические образования 25 страница

Проведенное у нас исследование Л. Я. Беленькой обнаружило на клиниче­ском патологическом материале связь переоценок и недооценок длительности с эмоциональной сферой.* Оказалось, что все испытуемые, в частности маниакаль­ные больные с повышенным тонусом эмоциональной возбудимости и моторной подвижностью, связанной с непоследовательностью, торопливостью, обнаружили резко выраженные недооценки временных интервалов (иногда в два раза). При этом почти во всех протоколах отмечалось в показаниях испытуемых субъектив­ное переживание этими больными ощущения «летящего» времени.

* См.: Беленькая Л. Я. К вопросу о восприятии временной длительности и его нарушениях // Исследования по психологии восприятия / Под ред. С. Л. Рубинштейна. М.; Л., 1948. (Примеч. сост.)

Больные, находившиеся в депрессивном состоянии, — со сниженным тону­сом, замедленной моторной деятельностью, подавленным настроением, отрица­тельной окраской органической чувствительности, распались на две группы. Одна из них давала переоценку, иногда очень значительную, предъявлявшихся им в эксперименте временных интервалов. В их показаниях, как правило, отме­чалась «тягучесть» времени в их переживании. У другой группы депрессивных больных наблюдалась стойкая недооценка временных интервалов. Такую не­дооценку обнаружили больные, у которых общее депрессивное состояние соче­тается с состоянием «угнетенного возбуждения» (по Крепелину). При общем угнетенном состоянии они испытывают постоянное смятение, нетерпеливость, они всегда спешат, боятся опоздать, никак не могут довести до конца начатую работу. Тоскливое состояние сочетается у них с аффективным состоянием тре­воги, порождающим поведение, сходное с маниакальным. У этих больных на­блюдалась обычно, как и у больных маниакальных с повышенной возбудимо­стью, резко выраженная недооценка времени.

Все эти отклонения непосредственного переживания длительности как у ма­ниакальных больных, так и у обеих групп депрессивных, обнаруживают по па­тологическому материалу связь переоценок и недооценок временной длитель­ности с эмоциональным отношением субъекта к переживаемому и подтверждает выше отмеченное положение об эмоциональной детерминированности оценок времени.

Характерной особенностью времени является его необратимость.

Мы можем вернуться к тому месту пространства, от которого мы ушли, но мы не можем вернуть то время, которое прошло.

Установление объективного порядка или однозначной, необратимой после­довательности событий во времени предполагает раскрытие причинной зави­симости между ними.

Именно на основании причинных зависимостей мы обычно опосредованно решаем вопрос об объективной последовательности событий.

Помимо установления порядка или последовательности предшествующего и последующего, временная локализация включает определение величины интер­валов, их отделяющих. Знание того, что такое день как временной интервал, включает в себя знание того, что день — это такая-то часть столетия, года, ме­сяца и т. д., что в дне столько-то часов, минут и т. д. Притом, чтобы подлинно реализовать значение этой количественной характеристики, необходимо устано­вить правильное соотношение между этой количественной характеристикой и ее качественным заполнением, т. е. правильно осознать реальную, содержатель­ную вместимость часа, дня и т. д. Непосредственная локализация во времени ограничивается лишь очень общим недифференцированным не столько знани­ем, сколько «чувством» того, что данное событие близко, поскольку оно актуаль­но, или отдалено, поскольку оно чуждо. Более точная временная локализация переживаемого предполагает умение оперировать соотношениями временных величин.

Поскольку время — направленная величина (вектор), однозначное его опре­деление предполагает не только систему единиц измерений (секунда, минута, час, сутки, месяц, год, столетие), но и постоянную отправную точку, от которой ведется счет. В этом время радикально отличается от пространства. В пространстве все точки равноправны. Во времени должна быть одна привилегированная точка. С этим связан дальнейший момент, особенно осложняющий восприятие времени опосредованными компонентами. Естественной отправной точкой во времени является настоящее, это «теперь», которое разделяет время на предшествующее ему прошлое и последующее будущее. Оно одно как будто непосредственно дано как нечто наличное; от него взор направляется на прошлое и на будущее, которые могут быть определены лишь через свое отношение к настоящему. Но проблематика времени здесь осложняется диалектикой всех временных опреде­лений, связанной с текучестью времени.

Полное разрешение трудностей, связанных с текучей диалектикой времен­ных определений, требует принятия одной общей системы координат с постоян­ной точкой, от которой и ведется отсчет посредством постоянных, общих единиц счисления (год, месяц, день). Эта исходная общая точка отсчета может быть фиксирована лишь за пределами субъективного, личного переживания, в историческом процессе определенным историческим событием, от которого и ведется времяисчисление (такой-то год нашей эры — на двадцатом году Ок­тябрьской социалистической революции). Время жизни объективно определя­ется лишь как время истории. Лишь на основе исторически определенной сис­темы исчисления времени можно соотносить временные показания различных наблюдателей, свободно переходя с одной точки зрения на другую, устанавли­вать однозначное соответствие всех датировок. Все математические форму­лы, связанные с преобразованием систем координат, представляют собой лишь техническое оформление той фундаментальной интеллектуальной операции, ко­торая заключена в каждом во временном отношении упорядоченном рассказе, требующем перехода от одной отправной точки к другой. Эта операция состав­ляет самую основную трудность, как это показывает изучение «символической афазии».

Не может быть, таким образом, и речи о том, чтобы признать непосредствен­но данную длительность переживания как нечто самодовлеющее и противо­поставлять ее абстрактному времени, определенному в понятиях. Восприятие времени, отражающее объективное время, само опосредовано включающимися в него интеллектуальными компонентами. Опосредованные элементы включают­ся в установление и последовательность явлений и их длительности. Всякая временная локализация — даже пережитого — требует умения оперировать временной схемой или «системой координат», выходящей за пределы пережива­ния. Подлинно временную характеристику даже наше настоящее получает, лишь когда мы в состоянии посмотреть на него и из прошлого, и из будущего, свободно перенося свою исходную точку за пределы непосредственно данного.

Настоящее — отправная точка, из которой определяются и прошлое, и буду­щее, — не является в психологическом времени абстрактной точкой, а всегда некоторым временным интервалом.

Экспериментальными исследованиями пытались установить минимальные размеры, или величину, «момента». Под величиной «момента» разумеют астрономическую длительность того интервала, который воспринимается как нерасчлененное настоящее. Например, искра, прошедшая в течение «момента» путь в 1 м, воспринимается как присутствующая одновремен­но во всех точках этого пути, т. е. как сплошная светящаяся линия. Величина «момента» обычно определяется установлением порога слияния раздельных периодических колебаний в одно восприятие. Для определения порога зрительных ощущений обычно служит мелькатель. За характеристику величины «момента» в таком случае принимается та частота враще­ния, при которой произойдет слияние черной и белой половины вращающегося диска, так что черное и белое поля перестанут мелькать и диск будет казаться одноцветным. Эта величина измерена и проверена на практике: она лежит в основе расчета смены кадров при проекции кинофильма. Она очень близка к частоте самого низкого из воспринимаемых тонов и равна примерно 1/18 с.

А. Лаланд установил, что для тактильных ощущений частота слияния равняется в сред­нем 18 раздражений в секунду. Характерно, что частота слияния этих ощущений оказалась примерно одинаковой для всех точек тела.

Опыты с животными показали, что величина «момента» неодинакова для разных видов их.

Тот факт, что частота слияния одинакова для зрительных, слуховых и тактильных ощу­щений, привел к заключению, что эта частота определяется не устройством периферических органов восприятия, а центральными факторами, действующими на осязание так же, как на зрение и слух.

Верхняя граница психологически настоящего времени, заполненного лишь простыми, между собой не связанными чувственными раздражителями, очень ограничена; максимальные размеры интервалов, отмечаемых, например, ударами молотка, которые мы воспринимаем и непосредственно сравниваем между собой, равны примерно 5 с. Сравнение интервалов большей длительности требует уже счета и опосредованных приемов. При соответствующем обычным условиям ре­альной жизни заполнении нашего времени содержанием, компактно связанным в обширные целые, грани настоящего заметно расширяются.

В некоторых патологических случаях выступает резкое расщепление непо­средственного переживания длительности и опосредованной оценки времени. Поучительной в этом отношении оказалась группа (обследованная Л. Я. Бе­ленькой) шизофреников (от которых часто вообще можно слышать заявление, что они «не чувствуют времени»). Испытуемая Ф. (студентка, 25 лет) пишет:

«Времени я не чувствую; долго ли это было или мало времени прошло — для меня это безразлично, безвкусно. Другие говорят: как быстро прошло время или как медленно, а мне безразлично». Шизофреники этой группы в состоянии опо­средованно оценить время, но не способны его «ощутить». Обнаруживая полное понимание самых сложных временных соотношений, они оказываются не в со­стоянии определить длительность небольшого интервала, когда приходится сде­лать это на основании непосредственного переживания длительности. Так, та же испытуемая Ф. дала такие результаты: время, объективно заданное эксперимен­татором, — 5, 15, 30; время, указанное испытуемой, — 9, 5, 1.

Расщепление непосредственного переживания времени и опосредованной его оценки, слитых в нормальном восприятии времени, возникает в некоторых слу­чаях нарушения нормального заполнения реального времени в результате па­тологического отрыва личности от реальности и образования у нее второго бредового плана переживания. Иногда это расщепление отчетливо осознается самим больным. Так, испытуемый Г., актер, 35 лет (из той же группы шизофре­ников), говорит: «Я прекрасно понимаю, что время движется, что дни сменяют­ся днями, недели неделями, годы годами. Однако субъективно мне кажется, что время остановилось, замерло, у меня в мозгу засела, застряла одна дата — 10 июля 1925 г. Я отлично понимаю, что настоящему, текущему моменту соот­ветствует другая, но для того чтобы ее запомнить и закрепить, я должен ее записать и в дальнейшем для самоориентировки во времени должен вести календарный отсчет от этой даты (курсив мой. — С. Р.), ибо иначе снова восторжествует та другая, неподвижная дата, которая не дает разворачиваться времени, которая сковывает его».

Непосредственные компоненты переживания и опосредованные компоненты восприятия и ориентировки во времени в данном случае как бы разведены, и по­тому каждый из них выступает с предельной отчетливостью: с одной стороны — искаженное непосредственное переживание течения времени; с другой — сохра­нившаяся нормальная, правильная, опосредованная ориентировка во времени, кор­ригирующая дефектное непосредственное переживание. В других случаях — у больных с кортикальными поражениями и нарушением интеллектуальной дея­тельности — наблюдалась, наоборот, неспособность оперировать временными соотношениями при сохранности непосредственного переживания длительности, выручающего в элементарных случаях повседневной жизни.*

*В дальнейшем С. Л. Рубинштейн продолжил — во многом по-новому — свой методологический и теоретический анализ философско-психологических проблем восприятия.См. его ст.: Проблемы психологии восприятия. Вместо предисловия// Исследования по психологии восприятия. М.; Л., 1948; и его кн.: Бытие и сознание. М., 1957, §4 «Восприятие как чувственное познание мира». С. 70—105. Новейшие результаты в изучении ощущений и восприятии обобщены в коллективном труде: Познавательные процессы: ощущения, восприятие / Под ред. А. В. Запорожца, Б. Ф. Ломо­ва, В. П. Зинченко. М., 1982. См. также: Митькин А. А. Дискуссионные аспекты психологии и физиологии зрения // Психологический журнал. 1982. Т. III. № 1. (Примеч. сост.)

Глава VIII. ПАМЯТЬ

Память и восприятие

Восприятия, в которых человек познает окружающую действительность, обычно не исчезают бесследно. Они закрепляются, сохраняются и воспроизводятся в дальнейшем в форме узнавания виденных нами предметов, воспоминания о пе­режитом, припоминания былого и т. д.

Осмысленное восприятие предметов всегда предполагает и включает их опо­знание, т. е. узнавание. Узнавание имеет место не только там, где мы опознаем и отожествляем определенный единичный предмет как тот же самый, который был уже прежде нами воспринят, но и в случаях обобщенного узнавания, когда мы опознаем воспринимаемый нами сейчас предмет как стол, стул, лампу, книгу и т. д. А без такого обобщенного узнавания предметов как относящихся к та­кому-то роду вообще не приходится говорить об осмысленном восприятии.

Но восприятие в своей конкретной реальности не может ограничиваться обоб­щенным, обезличенным опознанием предметов вне пространства и времени. Для познавательной ориентировки человека в окружающей действительности требу­ется известная преемственность между различными восприятиями, посредством которых в истории развития личности совершается ее познание действительно­сти. Сохранение этой преемственности — не менее существенная сторона памя­ти, чем способность запомнить определенное положение или какую-нибудь част­ную операцию.

Когда утром, просыпаясь у себя в комнате, я открываю глаза, я обычно знаю, помню, где я нахожусь; точно так же, когда затем я прихожу в институт, к себе в кабинет или в аудиторию, где я обычно читаю лекции, я знаю, как я сюда попал, и помню, где я нахожусь. Нарушение этой примитивной и фундамен­тальной стороны памяти там, где оно случается, представляет серьезное наруше­ние сознательной жизни личности, выражающее глубокий ее распад.

Восприятие действительности у каждого человека исторично, связано со всей историей его жизненного пути, включено в преемственную связь его опыта. Из этого контекста черпает восприятие свое конкретное значение для воспринима­ющего субъекта — то, что характеризует его в психологической реальности, а не лишь гносеологической его значимости. Этот личностный контекст, преемствен­ная связь опыта сплетается из воспоминаний, воспроизводящих пережитое.

Но практическая деятельность порождает необходимость не только в том, чтобы включать получаемые в процессе восприятия знания о действительности в контекст определенной ситуации личного опыта, но и в том, чтобы извлекать их из этого контекста, абстрагировать от него. Если, восприняв тот или иной пред­мет, человек узнал его свойства, ему для нужд действия важно сохранить эти знания и иметь возможность перенести их в любую другую ситуацию, используя их когда и где бы это ни понадобилось, ему важно, в частности, иметь возмож­ность восстановить эти знания в отсутствие предмета. Эту возможность дает воспроизведение в образе отсутствующего предмета. В форме свободно вос­производимых образов представления выделяются из восприятия. Уже по­скольку запоминание проявляется в генерическом узнавании обобщенного зна­чения предметов, имеет место воспроизведение не только чувственного, но и обобщенного, смыслового содержания; уже поэтому может быть воспроизведе­ние не только восприятии, но и мыслей. По существу, как в одном, так и в другом случае, как при воспроизведении восприятий, так и при воспроизведении мыслей, запоминается и чувственное и смысловое в каком-то единстве; но в первом слу­чае сам чувственный образ является собственно объектом запоминания, который как бы освещается смысловым содержанием; в другом случае чувственный — речевой — образ является лишь опорной точкой, а собственным предметом за­поминания является смысловое содержание, мысль. Поэтому уже в силу един­ства восприятия и мышления воспроизведение включает не только восприятия, но и мысли. Поскольку же в заучивании те или иные данные, запоминаясь, от­влекаются, абстрагируются от тех частных условий, от той ситуации, в которой они были закреплены, представления, воспроизведенные образы памяти непо­средственно переходят в абстракцию, обобщение, мышление.

Память включает ряд процессов: прежде всего это запечатление (запомина­ние) и последующее узнавание или воспроизведение.

В ходе своей жизни и деятельности, разрешая встающие перед ним практи­ческие задачи и более или менее глубоко переживая происходящее, человек, не ставя перед собой специально такой цели или задачи, многое запоминает, многое непроизвольно у него запечатлевается. Однако потребности действия не позво­ляют ограничиться таким непроизвольным запоминанием. По мере усложне­ния человеческой деятельности и условий, в которых она совершается, прихо­дится, не полагаясь на случайную удачу непроизвольного запоминания, ставить перед собой специальную цель или задачу запоминания. Из непроизвольного процесса, совершающегося первоначально в составе какой-либо практической деятельности как ее предпосылка или компонент, запоминание становится со­знательным, преднамеренным актом. Запоминание превращается затем — по мере того как с ростом культуры и накоплением знаний объем материала, кото­рым в своей деятельности должен располагать человек, все возрастает — в осо­бую специально организованную деятельность заучивания.

Многообразные процессы памяти могут приобретать различные формы: уже исходный процесс первичного закрепления материала может совершаться в фор­ме непроизвольного запечатления, сознательного, преднамеренного запоминания, систематически организованного заучивания. Результаты этого запечатления, за­поминания, заучивания могут проявиться в узнавании того, с чем человек пред­варительно ознакомился при его предъявлении, и в свободном его воспроизведе­нии. Воспроизведение может, далее, выразиться в форме представлений и знаний, отвлеченных от частной ситуации, в которой они запомнились, или в виде воспо­минаний, относящихся к собственному прошлому, к пережитому; здесь в воспро­изведении отчетливо выступает двойной аспект знания и переживания, в специ­фическом воспоминании сказывается своеобразие переживаний. То, что воспро­изводится, может всплывать, непроизвольно вспоминаясь; оно может активно припоминаться.

Отражение или воспроизведение прошлого в памяти не пассивно; оно вклю­чает отношение личности к воспроизводимому. Это отношение может быть более или менее сознательным. Оно становится вполне сознательным, когда воспроизведенный образ осознается в своем отношении к прошлой действи­тельности, т. е. когда субъект относится к воспроизведенному образу как отра­жению прошлого.

Общим для всех этих многообразных психических процессов, которые обыч­но объединяются термином память, является то, что они отражают или воспро­изводят прошлое, прежде пережитое индивидом. Благодаря этому значительно расширяются возможности отражения действительности — с настоящего оно распространяется и на прошлое. Без памяти мы были бы существами мгновения. Наше прошлое было бы мертво для будущего. Настоящее по мере его протека­ния безвозвратно исчезало бы в прошлом. Не было бы ни основанных на про­шлом знаний, ни навыков. Не было бы психической жизни, смыкающейся в един­стве личного сознания, и невозможен был бы факт по существу непрерывного учения, проходящий через всю нашу жизнь и делающий нас тем, что мы есть.

Если говорить о памяти не только как собирательном термине для опреде­ленной совокупности процессов, а как о единой функции, то речь может идти лишь о некоторой очень общей и элементарной способности к запечатлению и — при соответствующих условиях — восстановлению данных чувствитель­ности, т. е. о том, что можно назвать мнемической функцией. Запоминание, при­поминание, воспроизведение, узнавание, которые включаются в память, строятся на этой основе, но никак не сводятся к ней. Это специфические процессы, в которые очень существенно включаются мышление в более или менее сложном и иногда противоречивом единстве с речью и все стороны человеческой психики (внимание, интересы, эмоции и т. д.).

Само сохранение — это не пассивное хранение материала, не простое его консервирование. Сохранение — это динамический процесс, совершающийся на основе и в условиях определенным образом организованного усвоения, включающий какую-то более или менее выраженную переработку материала, предполагающую участие различных мыслительных операций (обобщения, си­стематизации и т. д.). Этот процесс имеет свою динамику, при разных условиях различную; она может выразиться не только в убыли, в более или менее быст­ром забывании; в некоторых случаях последующие воспроизведения могут оказаться более полными и совершенными, чем предыдущие (реминисценция, см. дальше). Уже в силу этого не приходится понимать сохранение как про­стое консервирование; оно включает освоение и овладение материалом, его пе­реработку и отбор, обобщение и конкретизацию, систематизацию и детализацию и т. д., что отчасти совершается во всем многообразии процессов, в которых оно проявляется.

Все эти процессы памяти в свою очередь являются сторонами, моментами более конкретной деятельности, связанной с познанием мира и изменением его.

Запоминание является собственно более или менее сознательной фиксацией достигнутого в настоящий момент познания действительности в целях использо­вания его в будущей практической или теоретической деятельности, так же как припоминание является извлечением знаний, добытых или усвоенных в про­шлом, для практической или теоретической деятельности, протекающей в насто­ящем.

Генезис часто очень сложной деятельности запоминания, превращающегося затем в организованный процесс заучивания, припоминания, воспроизведения и т. д. на основе первичной элементарной мнемической функции, является про­дуктом исторического развития, обусловленным потребностями конкретной че­ловеческой деятельности.

Потребность в оформлении и овладении мнемическими процессами и в раз­витии все более совершенных и сложных форм запоминания и заучивания должна была ощущаться тем острее, чем сложнее становились формы челове­ческой деятельности, чем больше они поэтому требовали накопления знаний. Они существенно связаны с потребностями общественным образом организо­ванной деятельности; общественно организованная человеческая деятельность требует не только сохранения собственного опыта и воспроизведения его инди­видом для себя, но и возможности сохранить и воспроизвести его для другого. Для этого потребовались специфические процессы, сохраняющие и воспроизво­дящие опыт опосредованно в словесной речевой форме. Необходимые для со­вместной общественно-трудовой деятельности, эти специфически человеческие формы сохранения и воспроизведения в процессе общественно-трудовой дея­тельности и формировались; они — сложный исторический продукт, связанный с историческим бытием и исторической деятельностью человека (как и мнемические процессы у животных, с преобладанием обонятельной памяти у одних, зрительно-осязательной у других, связанные с биологическими условиями их существования и жизнедеятельности).

Органические основы памяти

Явления, аналогичные сохранению и воспроизведению, которые в силу этого некоторыми исследователями с ними отожествлялись, наблюдаются во всем органическом мире. У всех живых существ, в том числе и у низших организмов (у беспозвоночных), можно констатировать факты изменения привычных ре­акций в результате личного «опыта» — под воздействием новых условий. На­пример, известно, что, удлиняя периоды заполнения бассейна водой, можно «приучить» устриц к тому, чтобы они в течение все большего числа часов не открывали раковин (Мильн, Эдвардс). Можно «приучить» дафнии и другие элементарные организмы, обладающие положительными или отрицательными тропизмами, чтобы они при определенных условиях уклонялись от определен­ного этим тропизмом пути (Ф. Ж. Байтендайк). Новые «привычки» можно выработать и у растений. Привычный 12-часовой ритм «сонных движений», свойственных некоторым растениям, которые, как клевер и фасоль, мимоза или некоторые виды акаций, закрываются на ночь и открываются утром, сохраняет­ся в течение некоторого времени как «привычка» и в новых условиях, при искусственном затемнении; но соответствующей периодичностью затемнения и освещения можно выработать, например у акации (Фефер), ритм иной продолжительности — в 18,6 и т. д. часов. Вновь установившийся ритм опять-таки становится «привычным», сохраняется при возвращении к старым или при пе­реходе к другим новым условиям в течение некоторого времени, по прошествии которого вновь утрачивается.

Такого рода факты дали повод известному физиологу Э. Герингу говорить о «памяти как общей функции органической материи». Впоследствии Р. Семон развил учение об органической памяти, обозначаемой им греческим словом «мнема». Эта мнема служит ему для объяснения органических явлений вплоть до происхождения видов, организация которых трактуется как наследственная мнема. Биологизация памяти как психической функции, естественно, привела к психологизации биологии в духе витализма.

Со времени Геринга высказанная им идея получила широкое признание у ряда психологов. Так, Т. Рибо считает, что по существу своему память — факт биологический, а психологическим фактом она бывает только случайно: органи­ческая память по способу усвоения, сохранения и воспроизведения совершенно тожественна с памятью психологической, и все различие между ними заключает­ся только в отсутствии у первой сознания.

Но психология, изучая память, должна выяснить, что специфично для памяти как психического явления. Она не может сводить психологическое понятие и в особенности память человека к общим свойствам органической материи. Но вместе с тем она не должна и отрывать память от общих свойств органической материи и особенно от специфических свойств той органической материи, кото­рая составляет физиологический субстрат психических явлений памяти. Поло­жительное значение теории Геринга в том и заключалось, что она поставила — хотя и в слишком общей, неспецифицированной форме — проблему физиологи­ческих основ памяти.

Согласно теории Геринга, всякий раздражитель оставляет физиологический след, или отпе­чаток, который и лежит в основе последующего воспроизведения. Семон, возражая против материальных отпечатков, рассматривает раздражитель как энергетическое воздействие, кото­рое изменяет возбудимость материи. Эти изменения материи Семон называет энграммами. Каждая нервная энграмма может при известных условиях дать экфорию, т. е. репродукцию.

В основе памяти лежат физиологические процессы, которые у человека про­текают в полушариях головного мозга. Всякое поражение коры в той или иной мере нарушает возможность выработки новых навыков. Амнезии (расстройства памяти) вызываются обычно нарушениями нормального функционирования коры.

Как и все сложные психические процессы, память не допускает, однако, упро­щенной локализации в духе старых локализационных теорий. Патология с пол­ной определенностью доказала, что отдельные гистологические элементы не яв­ляются хранителями отдельных представлений. Память основывается на слож­ных динамических сочетаниях последействий процессов возбуждения (или ди­намических стереотипах, пользуясь терминологией И. П. Павлова). Наличие этих последействий создает благоприятные условия для дальнейшего восстановле­ния процессов возбуждения, благоприятствуя воспроизведению при соответ­ствующих условиях уже имевших место процессов.

Относительно природы этих физиологических последействий существуют различные теории. По большей части физиологический процесс, лежащий в ос­нове памяти, сводят к проторению нервных путей. Всякое возбуждение распространяется сначала диффузно по коре; оно встречает меньшее сопротивление со стороны тех нервных элементов, которые функционируют в данное время или недавно функционировали; эти элементы дренируют возбуждение. В результате проторяются и при повторении все более стабилизируются пути, по которым впредь пойдет возбуждение. Мозговые следы представляются при этом как из­менения сопротивляемости; их распределением объясняется то, что возобновля­ющееся раздражение вызывает целый пучок связанных с ним в прошлом раз­дражении.

Для понимания физиологических основ памяти существенное значение име­ет учение И. П. Павлова об условных рефлексах. В нервных механизмах услов­ного рефлекса, в принципе нервного замыкания как основы образования времен­ных связей Павлов вскрыл физиологический механизм ассоциаций по смежнос­ти, которые являются существенной основой элементарных форм памяти. При этом исследования Павлова, преодолевая упрощенческие представления вуль­гарного ассоцианизма о проторении путей, вскрыли процессы, составляющие фи­зиологическую основу образования условно временных — ассоциативных — связей во всей их реальной сложности, обусловленной открытыми Павловым закономерностями возбуждения и торможения, концентрации, иррадиации и ин­дукции в деятельности коры.

Представления

Воспроизведение чувственных образов восприятия приводит к возникновению новых своеобразных психических образований — представлений. Представле­ние — это воспроизведенный образ предмета, основывающийся на нашем про­шлом опыте. В то время как восприятие дает нам образ предмета лишь в его непосредственном присутствии, в результате тех раздражений, которые падают от него на наши периферические рецепторные аппараты, представление — это образ предмета, который — на основе предшествовавшего сенсорного воздей­ствия, — воспроизводится в отсутствие предмета. Именно в этом, т. е. в разном у представлений и восприятий отношении к предметам, к явлениям действитель­ности, заключается основное отличие представления от восприятия.