б) Психические процессы и психические образования 4 страница

Физиологическая, экспериментальная психология по своим основным наи­более прогрессивным методологическим принципам и философским традициям была, как мы видели, к моменту своего оформления еще наукой XVIII в. <...> Борьба против методологических принципов, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии, начинается уже на рубеже XX в. Она идет по многим линиям, повсюду в этой борьбе продолжается проти­вопоставление одной противоположности другой. Господствующему первона­чально в физиологической психологии сенсуализму различных толков проти­вопоставляется рационализм (психология «чистого мышления» вюрцбургской школы и А. Бине: снова Декарт против Локка); механистическому атомизму в психологии — ассоцианизму — целостность различных видов (целостная пси­хология берлинской школы, лейпцигской и т. д.) и принцип активности («аппер­цепция», «творческий синтез» у В. Вундта; Лейбниц против Декарта); натура­лизму физиологическому (в психофизиологии) или биологическому (Дарвин, Спенсер) — различные формы спиритуалистической «психологии духа» и идеалистической «социальной психологии» (французская социологическая школа в психологии). Далее поднимаются новые противоречия: интеллектуализму — сенсуалистическому и рационалистическому — начинают противопоставлять­ся различные формы иррационализма; разуму, который обожествляла фран­цузская революция XVIII в., — темные глубинные влечения, инстинкты. Нако­нец, с разных сторон начинается борьба против лучших прогрессивных момен­тов картезианского понятия сознания с его ясным и отчетливым знанием; против него, с одной стороны, выдвигается диффузное чувствоподобное пережи­вание психологии лейпцигской школы (К. Беме и немецкие мистики против Декарта); против него, с другой стороны, выступают различные разновидности психологии бессознательного (психоанализ 3. Фрейда и т. д.). Против него, на­конец, доводя кризис до крайних пределов, выступает поведенческая психология, которая отвергает не только специфическое понятие сознания, но и психику в целом: «Человек-машина» Ж. О. Ламетри пытается преодолеть все противоре­чия человеческого духа, вовсе упразднив его (рефлекс против сознания, Де­карт против Декарта).

Эта борьба в своих основных тенденциях является идеологической борьбой, но опорные точки для тех конкретных форм, которые она принимает в практике психологического исследования, дают противоречия между конкретным факти­ческим материалом, который вскрывает поступательный ход научного психоло­гического исследования, и теми методологическими основами, из которых исхо­дила психология.

Борьба по всем этим направлениям, начинаясь на рубеже XX в., тянется в зарубежной психологии по сегодняшний день. Но в разные периоды господ­ствующими оказываются разные мотивы. Здесь приходится различать прежде всего период до 1918 г. (до окончания первой мировой войны и победы Великой социалистической революции в России) и последующий период. Во второй из этих периодов психология вступает в полосу открытого кризиса; в первый он подготовляется. Уже и в первый из этих периодов начинают складываться многие из направлений, которые станут господствующими в последующий пе­риод, — и иррационалистический интуитивизм А. Бергсона, и психоанализ 3. Фрейда, и психология духа В. Дильтея, и т. д., но характерными для этого периода являются главным образом направления, ведущие борьбу против сен­суализма и отчасти механистического атомизма ассоциативной психологии, ко­торая является на первых порах господствующим направлением психологии (Г. Спенсер, А. Бэн — в Англии, И. Тэн, Т. А. Рибо — во Франции, Э. Эббингауз, Е. Мюллер, Т. Циген — в Германии, М. М. Троицкий — в России). В этот период господствует еще тенденция рационалистического идеализма. В последующий период, в послевоенные годы, которые становятся и для психологии годами ост­рого кризиса, господствующими все в большей мере становятся иррационалистические, мистические тенденции.

Антисенсуалистические тенденции выявляются сначала в связи с постанов­кой в психологии проблемы мышления — в наиболее тонкой форме у А. Бине во Франции, у Д. Э. Мура и Э. Эвелинга в Англии, в наиболее заостренно идеали­стической форме в Германии, у представителей вюрцбургской школы, находя­щейся под непосредственным влиянием идеалистической философии Э. Гуссер­ля, воскрешающего платоновский идеализм и «реализм» схоластической философии. Вюрцбургская школа строит психологию мышления на основе «экспе­риментального самонаблюдения». Основная цель ее — показать, что мышление в своей основе — чисто духовный акт, несводимый к ощущениям и независимый от чувственно-наглядных образов; стержнем его является «интенция» (направ­ленность) на идеальный объект, основным содержанием — непосредственное «схватывание» отношений. Таким образом, вюрцбуржцы возрождают в рамках «экспериментальной психологии» идеи рационалистической философии, так же как их противники осуществляют принципы философии эмпиризма. При этом оба направления при всем их антагонизме объединены общим метафизическим подходом к вопросу о соотношении мышления и ощущения. Сенсуалистическая психология стоит на позициях вульгарного метафизического эмпиризма, для которого нет перехода от ощущения к мышлению. Тем самым приходится либо вовсе отрицать качественную специфичность мышления, сводя мышление к ощущениям, либо рассматривать мышление в отрыве от ощущения. Постановка проблемы мышления в плане психологического исследования неизбежно долж­на на этой основе привести к рационалистическому противопоставлению мыш­ления ощущению, вообще чувственной наглядности.

Вслед за борьбой против сенсуалистического принципа начинается борьба и против механистически-атомистического принципа ассоциативной психологии, против «психологии элементов» и ее тенденции, навеянной идеалами механисти­ческого естествознания, разлагать все сложные образования сознания на элемен­ты и рассматривать их как результат сцепления, ассоциации этих элементов. Еще В. Вундт пытается учесть качественное своеобразие целого по отношению к элементам, вводя понятие апперцепции и творческого синтеза, противопоставля­емого им простой внешней ассоциации. К этому нововведению вынуждают Вун-дта экспериментальные факты. Так, уже первые психологические работы по слу­ховым ощущениям, а именно исследования К. Штумпфа (1883), показали, что тоны, сливаясь, а не внешне лишь ассоциируясь, образуют многообразные це­лостные структуры, выступающие как новые специфические качества, несводи­мые на качества входящих в них элементов. Затем X. Эренфельс (1890) пока­зал это на зрительных восприятиях и впервые ввел для обозначения этого спе­цифического нового качества целого термин «Gestaltqualitat». Последующие исследования о восприятии музыкальных тонов и ряд других исследований вскрыли обширный фактический материал, который не вмещался в рамки психо­логии элементов и принуждал к тому, чтобы выйти за ее пределы.

Сначала этот выход за пределы механистической психологии элементов со­вершается по преимуществу путем противопоставления механизму ассоциаций различных форм «творческого синтеза» как проявлений духовной активности (Вундт), «переходных состояний сознания» (Джемс) и т. п. В последующий послевоенный период кризиса этот же вопрос о целостных образованиях, несво­димых на сумму элементов, разрешается исходя уже из существенно иных пози­ций структурного формализма (гештальтпсихология) и иррационалистической комплектности (лейпцигская школа).

Борьба против ассоциаций как основного объяснительного принципа экспе­риментальной психологии находит себе выражение и в другой очень симптомати­ческой тенденции — тенденции вовсе отказаться от объяснения более сложных осмысленных («духовных») психических явлений и ограничиться описанием тех форм, в которых эти духовные явления даны («описательная психология» В. Дильтея). Но и эти тенденции (наметившиеся еще у Вундта, противопоставля­ющего физиологической психологии историческую психологию народов, изучаю­щую высшие духовные образования — речь, мышление и т. д.) выступают на передний план уже в последующие послевоенные годы — в период кризиса.

В годы, следующие за окончанием первой мировой войны, кризис принимает острые формы. Так же как кризис в физике, о котором писал В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», в математике и т. д., это кризис, связан­ный с идеологической борьбой за методологические основы науки. Рушатся ме­тодологические основы, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии; все большее распространение получает в пси­хологии отказ не только от эксперимента, но и вообще от задач научного объяс­нения («понимающая психология» Э. Шпрангера); психологию захлестывает волна витализма, мистицизма, иррационализма. Идущий из глубин организма инстинкт (А. Бергсон), «горме» (у У. Мак-Дугалла) вытесняет интеллект. Центр тяжести переносится от высших исторически сложившихся форм созна­ния к доисторическим, примитивным, «глубинным» ее основам, от сознания — к бессознательному, инстинктивному. Сознание низводится на роль маскировоч­ного механизма, лишенного реального влияния на поведение, управляемое бес­сознательными влечениями (3. Фрейд). Наряду с этим механицизм принимает крайние формы, приходя к полному отрицанию психики и сознания человека; человеческая деятельность сводится к совокупности неосознанных рефлектор­ных реакций (поведенческая психология). В психологии народов и в учении о личности, в характерологии господствующими в зарубежной буржуазной психо­логии становятся реакционные расовые фаталистические теории (Э. Кречмер, Э. Иенш); в психологии ребенка широко распространяется педология, в педаго­гической и вообще прикладной психологии — тестология. <...>

Кризис психологии выявился в наибольшей своей остроте, когда сформиро­валась поведенческая психология — рефлексология в России и бихевиоризм в Америке, потому что поведенческая психология, выдвинув поведение как пред­мет психологии, с особенной остротой выявила кризис центрального понятия всей современной психологии — понятия сознания.

Русская рефлексология (В. М. Бехтерев) сложилась на основе изучения фи­зиологии нервной деятельности. Американский бихевиоризм (от английского слова behavior, что значит «поведение») сформировался в Америке на рубеже XX в. в исследованиях над поведением животных. В первую очередь исследова­ние Э. Л. Торндайка поведения животных (1898) заложило основы бихевиориз­ма, определив методику и проблематику новой психологии, в которой централь­ное место заняла проблема навыка.

Выросшую из этих исследований с животными концепцию Дж. Уотсон мето­дологически оформил, заострил и перенес на психологию человека. В 1912 г. он сформулировал принципы новой психологии в программной статье.* В 1918 г. он их развернул в своей книге «Психология как наука о поведении». Ряд психо­логов, главным образом в Америке, — К. Лешли, У. Хантер, Вайсс примкнули к новому направлению. Вскоре бихевиоризм смог опереться на работы И. П. Пав­лова об условных рефлексах, начавшиеся после исследований Э. Л. Торндайка, но независимо от них.

* Watson J. В. Psychology as the behaviorist views // Psychological Review. 1931. V. 20.

В настоящее время к бихевиористам причисляется значительное число американских психологов, объединенных лишь признанием поведения предметом психологии. Само же поведе­ние понимается ими по-разному. Так, ряд психологов-поведенцев (прежде всего Э. Ч. Толмен) особенно подчеркивают направленный, целевой характер поведения, роль намерения в нем.

В литературе сделана была попытка расклассифицировать современных бихевиористов на три группы: строгих (типа Дж. Б. Уотсона), бихевиористов не строгих (Г. У. Олпорт и др.) и бихевиористов, признающих направленный характер поведения (типа Э. Ч. Толмена).* Но в действительности их можно насчитать много больше. Образуется ряд различных оттенков и промежуточных позиций, почти смыкающихся с механистическими направления­ми внутри эмпирической психологии. Наряду с этим на механической основе бихевиоризма нарастают идеологические телеологические тенденции. Крупнейшим представителем такого телеологического необихевиоризма является в настоящее время Э. Ч. Толмен,** сочетающий бихевиоризм с гештальтизмом.

* См.: Рубинштейн С. Л. Необихевиоризм Тольмана // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1939.

**См.: Tolman Ed. Ch. Purposive Behavior in Animals and Men. N. Y; L., 1932.

Предметом психологии бихевиоризм считает не сознание, а поведение. Под поведением понимаются ответные движения организма на раздражение среды. Внешние раздражители, простые или сложные ситуации — это стимулы; ответ­ные движения — реакции. Задача психологии — установить однозначные от­ношения между стимулами и реакциями. В отличие от того направления биоло­гической психологии, которое стремилось объяснить все поведение животных и человека, исходя исключительно из внутренних, «глубинных» органических тен­денций — инстинктов, влечений, поведенческая психология как учение о реак­циях пытается вывести все поведение из действия внешних раздражителей.

В целях реализации объективности научного познания в психологии бихеви­оризм выключает сознание и пытается строить уже не «психологию без души», а психологию без психики.

В отношении сознания у представителей поведенчества наметились в основ­ном две различные точки зрения. Одни, как первоначально Уотсон, не отрицая существования сознания, отвергают его лишь как объект научного знания. Таким образом, субъективно-идеалистическому пониманию психики противопостав­ляется механистическое понимание научного знания. Другая, более радикальная, позиция заключается в отрицании сознания, вернее, в сведении его к физиологи­ческим процессам (К. Лешли).

Легко убедиться в том, что эта позиция бихевиоризма внутренне противоре­чива. Нельзя положить в основу психологического познания отрицание созна­ния. Отрицая явления сознания у испытуемых на том основании, что он об этих явлениях узнает лишь из показаний, основанных на самонаблюдении, бихевио-рист вынужден самим фактом изучения предполагать у себя те явления созна­ния (восприятия, наблюдения, мышления), которые он отрицает у других. Дж. Б. Уотсон сам отмечает, что бихевиорист «в своей научной деятельности употребляет орудия, существование которых он отрицает в своем объекте и в самом себе». Таким образом, бихевиорист разлагает и распределяет между дву­мя субъектами то, что реально соединено в одном. В конечном счете он вынуж­ден все же вернуться на половинчатую, внутренне несостоятельную позицию признания существования сознания и отрицания возможности его изучения.

Эта позиция бихевиоризма обусловлена тем, что бихевиоризм в своей борьбе против психологии сознания исходил из той концепции сознания, которая была создана субъективно-идеалистической психологией. Вся аргументация пред­ставителей поведенческой психологии, обосновывающая необходимость выклю­чения психики из психологии, сводилась в основном к тому, что психические явления, или явления сознания, принципиально доступны только одному наблю­дателю: они «не поддаются объективной проверке и потому никогда не смогут стать предметом научного исследования» (Дж. Б. Уотсон). Эта аргументация против психологии сознания опиралась в конечном счете на интроспективное понимание сознания.

Вместо того, чтобы в целях реализации объективизма научного познания в психологии преодолеть интроспективное понимание психики, поведенческая пси­хология отбросила психику.

Исходя именно из такого понимания сознания, поведенческая психология пришла к своему пониманию деятельности как поведения. Изучение деятельно­сти человека в отрыве от сознания означает не только выпадение сознания из области психологического исследования, но и ложное, механистическое понима­ние самой деятельности, которая сводится к совокупности реакций.

Понимание деятельности, или поведения, как совокупности реакций превра­щает реактивность в универсальный принцип: каждый акт деятельности пред­ставляется как ответ на внешний раздражитель. В основе этой концепции реак­тивности лежат теория равновесия и принцип внешней механической причинно­сти. Внешний толчок нарушает равновесие; реакция восстанавливает его. Для дальнейшей деятельности необходим новый, извне идущий толчок.

Новейшие исследования заставляют усомниться в том, чтобы поведение даже и низших животных носило чисто реактивный характер. В применении же к человеческой деятельности этот принцип реактивности приводит к явному про­тиворечию с самой основной ее особенностью. Человек здесь представляется только объектом средовых воздействий. Человек, конечно, является и объектом воздействия на него со стороны среды; но он также и субъект, который сам воздействует на среду, изменяет ее, регулируя те условия, которые обусловлива­ют его деятельность. Изменяя среду, человек изменяется сам; в этом отличитель­ная особенность труда в его специфически человеческих формах. Определение поведения как совокупности реакций не учитывает специфики человеческой де­ятельности. Начав с отрицания сознательности человеческой деятельности, би­хевиоризм приходит и к отрицанию ее активности.

Сведение высших форм человеческой деятельности к механической сумме или агрегату элементарных реакций — рефлексов — ведет к утрате их каче­ственного своеобразия. Эта радикально-механистическая аналитическая кон­цепция носит и ярко выраженный антиисторический характер. Правильно от­мечает Дж. Б. Уотсон, что бихевиористская психология «прямо выросла из работ над поведением животных». И недаром он начинает предисловие к первому изданию своей «Психологии» с заявления: «Когда я писал этот труд, я рассмат­ривал человека как животный организм». Наряду со сведением психического к физическому поведенческая психология последовательно проводит сведение со­циального к биологическому.

Теоретически решающим для понимания кризиса психологии, раскрывшего­ся в борьбе поведенческой психологии против психологии сознания, является то, что в конечном счете поведенческая психология и интроспективная психология исходят из одного и того же понимания психики, сознания. Идеалистическая психология признала реальные психические процессы лишь субъективными содержаниями самонаблюдения, а бихевиористы и рефлексологи некритически полностью приняли идеалистическую концепцию своих противников. Только в силу этого они не могли найти никакого иного пути для реализации объективной научности психологического познания, как отказ от познания психики. Интроспекционисты, замыкая психику во внутреннем мире сознания, оторвали психи­ку от деятельности; бихевиористы приняли как непреложную истину этот отрыв друг от друга сознания и деятельности, внутреннего и внешнего. Только на этой основе можно было определить свою задачу так, как это сделали представители поведенческой психологии: вместо изучения сознания, оторванного от поведе­ния, поставить себе задачей изучение поведения, оторванного от сознания.

Таким образом, можно сказать, что и этот стержневой аспект кризиса был заложен в исходных позициях психологии сознания, сохранивших свое гос­подство в экспериментальной психологии. Это был кризис декарто-локковской интроспективной концепции сознания, которая в течение столетий довлела над психологией. Сводя психику к сознанию, а сознание к самосознанию, к отраже­нию (рефлексии) психики в себе самой, эта ставшая традиционной для всей психологии декарто-локковская концепция сознания отъединила сознание чело­века от внешнего мира и от собственной его внешней, предметной практической деятельности. В результате деятельность человека оказалась отъединенной от сознания, противопоставленной ему, сведенной к рефлексам и реакциям. Сведен­ная к реакциям деятельность человека становится поведением, т. е. каким-то способом реагирования; она вообще перестает быть деятельностью, поскольку деятельность немыслима вне ее отношения к предмету, к продукту этой деятель­ности. Поведение — это реактивность отъединенного от мира существа, которое, реагируя под влиянием стимулов среды, самой своей деятельностью активно не включается в нее, не воздействует на действительность и не изменяет ее. Это жизнедеятельность животного, приспособляющегося к среде, а не трудовая дея­тельность человека, своими продуктами преобразующая природу.

Отъединение сознания от предметной практической деятельности разорвало действенную связь человека с миром. В результате предметно-смысловое содер­жание сознания предстало в мистифицированной форме «духа», отчужденного от человека.

Поэтому можно сказать, что, так же как поведенческая психология является не чем иным, как оборотной стороной интроспективной концепции сознания, так «психология духа» (Э. Шпрангер), в которой предметно-смысловое содержание сознания — «дух» — выступает в мистифицированной форме данности, неза­висимой от человеческой деятельности, является оборотной стороной поведен­ческой концепции деятельности. Именно потому, что поведенческая психология свела деятельность, преобразующую природу и порождающую культуру, к сово­купности реакций, лишила ее Бездейственного предметного характера, предмет­но-смысловое содержание «духа» предстало в виде идеальной данности.

За внешней противоположностью этих концепций в их конечных выводах скрывается общность исходных позиций, и если К. Бюлер ищет выход из кри­зиса психологии в том, чтобы примирить, дополнив одну другой, психологию поведения с психологией духа (и психологией переживания), то нужно сказать, что их «синтез» лишь соединил бы пороки одной с пороками другой. В дей­ствительности нужно не сохранять как одну, так и другую, а обе их преодолеть в их общей основе. Эта общая основа заключается в отрыве сознания от прак­тической деятельности, в которой формируются и предметный мир, и само со­знание в его предметно-смысловом содержании. Именно отсюда проистекает, с одной стороны, отчуждение этого содержания как «духа» от материального бы­тия человека, с другой — превращение деятельности в поведение, в способ ре­агирования. Здесь в одном общем узле сходятся нити, связующие психологию сознания и психологию поведения, психологию поведения и психологию духа; у направлений, представляющихся самыми крайними антиподами, обнаружива­ется общая основа. Здесь средоточие кризиса, и именно отсюда должно начать­ся его преодоление.

Оформившаяся в качестве особой научной дисциплины, психология во всех основных своих разветвлениях исходила первоначально из натуралистических установок. Это был физиологический либо биологический натурализм, рассмат­ривающий психику и сознание человека исключительно как функцию нервной системы и продукт органического биологического развития.

Но как только новая «экспериментальная психология» попыталась перейти от изучения элементарных психофизических процессов к изучению более слож­ных осмысленных форм сознательной деятельности, она еще у Вундта столкну­лась с очевидной невозможностью исчерпать их изучение средствами психофи­зиологии. В дальнейшем это привело к тому, что идеалистическая «психология духа» была противопоставлена физиологической психологии. При этом объяс­нение явлений было признано задачей лишь физиологической психологии, изу­чающей психофизические, т.е. скорее физиологические, чем собственно психи­ческие, осмысленные, «духовные» явления. Задачей же психологии духа при­знавалось лишь описание тех форм, в которых эти духовные явления даны («описательная психология»), или их понимание («понимающая психология»). Как в одном, так и в другом случае духовные, т. е. осмысленные, психические явления, характерные для психологии человека, превращались в данности, не допускающие причинного объяснения их генезиса.

Эти духовные явления связывались с формами культуры, т. е. с содержанием истории, но не столько с тем, чтобы объяснить исторический генезис и развитие человеческого сознания, сколько с тем, чтобы признать духовный характер рас­крывающегося в историческом процессе содержания культуры, которая превра­щается в систему вечных духовных форм, структур или ценностей. В результа­те создалось внешнее противопоставление природы и истории, природного и ду­ховного. Оно является общим для обеих враждующих концепций. В этом смысле можно опять-таки сказать, что неизбежность всего в дальнейшем развер­нувшегося конфликта натуралистической и «духовной» психологии — «geisteswissenschaftliche Psychologie» — была заложена в исходных позициях нату­ралистической психологии. Ее механистический натурализм, так же как и идеа­лизм психологии духа, не мог возвыситься до мысли о единстве человеческой природы и истории, до той истины, что человек прежде всего природное, есте­ственное существо, но самая природа человека - продукт истории. Поэтому духовное содержание исторического человека было внешне противопоставлено психологии природного человека.

Своеобразную попытку понять развитие форм человеческого сознания как продукт социально-исторического развития сделала французская социологиче­ская школа Э. Дюркгейма.

Тенденция связать психологию с социальными дисциплинами во француз­ской науке не нова. Она идет еще от Огюста Конта. В своей классификации наук Конт, как известно, не отвел особого места психологии. Его отрицательное отношение к психологии как самостоятельной дисциплине было направлено, в основном, против интроспективной метафизической психологии, которую в его время насаждал во Франции В. Кузен. О. Конт противопоставил этой психоло­гии то положение, что психические процессы становятся объектом науки лишь постольку, поскольку мы устанавливаем и определяем их извне, в объективном наблюдении, и вскрываем вне их лежащие причины возникновения и протека­ния. Для реализации своего требования О. Конт не видел другого пути, как расчленить психологию на две дисциплины. Изучение психических функций он относил: 1) к анатомо-физиологии мозга, которая изучает их физиологиче­ские условия, 2) к социологии, которая изучает их характер, взаимосвязи и раз­витие в социальной среде.

Признание социальной обусловленности психологии человека получило зна­чительный отзвук во французской психологической литературе. (Особенно яв­ственно обнаруживаются эти социальные мотивы у одного из крупнейших французских психологов предыдущего поколения — у Т. Рибо.) Представи­тели французской социологической школы и близкие к ней ученые (Э. Дюркгейм, Л. Леви-Брюль, Ш. Блондель, Ж. Пиаже, М. Хальбвакс), а также П. Жане попытались объяснить формы человеческого сознания как продукт обществен­ного развития. В ряде исследований они попытались вскрыть общественно-исторический генезис человеческих форм памяти, мышления, эмоций, развития личности и ее самосознания. Однако проблема социальной обусловленности со­знания не получила и в исследованиях французских психологов удовлетвори­тельного разрешения. В работах, исходящих из социологической концепции Э. Дюркгейма, социальность была понята идеалистически в отрыве от реальных общественных, производственных отношений людей и их отношения к природе; социальное, так же как и все объективное содержание мира, было сведено к общественному сознанию — к идеологии; социальные отношения — к обще­нию в плане сознания.

Эта идеалистически понятая социальность была внешне противопоставлена биологической природе человека. Психическое развитие было поэтому некото­рыми представителями этого направления (Ж. Пиаже) понято как процесс вы­теснения примитивных форм биологически обусловленной психики психикой социализированной. У представителей французской социологической школы социальность сводится к идеологии, идеология же (и коллективные представ­ления) отожествляется с психологией. Общественное бытие превращается в со­циально организованный опыт. Из сферы социального, в котором эти психо­логи ищут объяснения генезиса и развития человеческого сознания, выпадает общественная деятельность человека, практика, в процессе которой в действи­тельности формируется сознание человека. Поэтому действительно адекватного объяснения генезиса и развития сознания у человека и эта психология, рас­сматривающая сознание как продукт общественно-исторического развития, дать не смогла.

Психология, оформившаяся как наука в экспериментальных исследованиях ощущений и затем памяти, была по своим исходным господствующим установ­кам насквозь интеллектуалистична; познавательные процессы занимали в ней центральное место. Это была психология ощущений, восприятий, представлений, идей. Потребности, побуждения, тенденции не играли в ней сколько-нибудь за­метной роли. Она изучала сознание само по себе, вне реальной деятельности и поведения; уже поэтому проблема побуждений не была для нее актуальна. По­скольку эта традиционная классическая психология сознания пыталась объяс­нить поведение, она исходила из перцептивных, интеллектуальных моментов, она упоминала и о тенденциях, но все эти тенденции мыслились как нечто производ­ное от представлений, от идей. Это были тенденции идей, из которых пытались объяснить поведение человека, а не тенденции человека, которыми объяснялось бы течение его идей.

«Люди, — пишет Ф. Энгельс, — привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (кото­рые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с тече­нием времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира».* Это положение Эн­гельса полностью применимо к основному направлению западноевропейской психологической науки XIX в. Интеллектуализм, связанный с пренебрежением к неинтеллектуальной стороне психики, к динамическим движущим силам по­ведения, столкнулся с фактами, которые он оказался не в состоянии охватить и объяснить. Они вскрылись, во-первых, в генетическом плане сравнительной психологии, в которой изучение поведения животных, начиная с Ч. Дарвина, вы­явило значение проблемы инстинктов; с психологии животных эта проблема движущих сил, побуждений или мотивов поведения была распространена на человека. Роль влечений, аффективных тенденций вскрылась, во-вторых, в пато­логическом плане (в исследованиях П. Жане, 3. Фрейда и др.). И опять-таки из области патологии сделаны были выводы и в отношении нормальной психо­логии. В частности, психоанализ показал на обширном клиническом материале, что общая картина психической жизни человека, созданная традиционной школь­ной, насквозь интеллектуализированной психологией, никак не соответствовала действительности. В действительности в психике человека, в мотивах его пове­дения проявляется далеко не только интеллект; в них существенную роль иг­рают влечения, аффективные тенденции, которые часто приходят в острый кон­фликт с сознанием человека и, определяя его поведение, порождают жестокие потрясения.