Безумство власти – Тиберий, Калигула, Нерон

Особенный интерес для анализа всегда представляет порубежная эпоха, то есть время каких‑то очень глубоких и решающих перемен. Таким временем для Рима было окончание эпохи Республики и начало эры принципата. Если же вдобавок ко всему меняются не только политика и идеология, но еще и религия, можно себе представить, какие сдвиги происходят в обществе и в сознании человека! Поэтому и начало новой эры, сопровождавшейся разрушением остатков республиканских столпов, явлением христианства, разумеется, стало своего рода шоком для всех. Бывают в судьбах народов некие трагические рубиконы, когда словно сами небеса начинают гневаться на ту или иную землю, тот или иной народ. Конец Республики, начало новой эры, гражданские войны и массовый террор против богатого и влиятельного населения и стали для Рима пограничным роковым знаком.

Смерть Лаокоона

Рассказ о правлении Тиберия нам придется предварить событиями частично уже описанными… Тогда (смерть Цезаря, борьба за власть между триумвирами, Брутом и Кассием, затем между Антонием и Октавианом) в Риме, как отмечают, явились многочисленные грозные чудеса и знамения. Вдруг завыли все собаки, словно волки, а волки, обезумев, носились по Форуму, что, конечно же, явилось зловещим предзнаменованием. Из статуй богов одни покрылись потом, другие – кровавым потом. Напуганный сенат вызвал из Этрурии прорицателей. Один из них заявил, что старинная власть возвратится вновь, и вскоре все станут рабами. Затем он прикрыл рот, задержал дыхание, пока не скончался на месте. Европа и Италия были разорены войнами и налогами. Триумвиры нуждались в деньгах и составили списки будущих жертв. Наступала пора кровавого террора «тройки».

Сенаторы. Рельеф алтаря Мира Августа. I в. до н.э.

В воздухе ощущался запах Смерти…Пусть об этом расскажет александрий‑ским слогом Аппиан. В течение трех дней триумвиры вступили в Рим один за другим во главе своих вооруженных отрядов. Ночью во многих местах ими были выставлены проскрипционные списки с именами примерно 300 человек. В эти списки заносили даже тех, кого убивали по ошибке, чтобы казалось, что все они погибли на законном основании. Сюда попали не только сторонники Брута и Кассия (то есть убийц Цезаря), но многие сенаторы, политики и собственники, владельцы крупных состояний, домов, вилл, земель. Последовал приказ, чтобы головы всех казненных доставлялись триумвирам (за определенную награду). За «добычу» свободнорожденный получал деньги, раб же – деньги и свободу. Все должны были в обязательном порядке открыть дома и помещения для обыска. Тот, кто скрывал осужденного, давал ему приют или убежище в своем доме, тотчас же подвергался суровому наказанию – смерти. Таким образом, любой желавший этого мог сделать в эти страшные дни донос на гражданина и получить вознаграждение.

Пользуясь именем покойного Цезаря как предлогом для мести и обогащения, триумвиры, разумеется, преследовали сугубо личные, корыстные цели. Правда, в документе, который опубликовали узурпаторы, говорилось, что они будут воздерживаться от насилия по отношению к невиновным. Однако службам было приказано «уничтожить немедленно» всех их политических противников. Триумвиры потребовали, чтобы головы убитых приносили к ним за вознаграждение: в 25 тысяч драхм за каждую (если приносящий свободнорожденный) и 10 тысяч аттических драхм и гражданские права своего господина (если это был раб и слуга убитого). Можно лишь представить, какие чувства пробудил сей указ в сердцах завистников и рабов. Тем более триумвиры пообещали хранить в тайне имена доносчиков и убийц. После сего «манифеста вольницы» Рим должен был бы прекратить свое существование как цельное, единое, сплоченное государство. Великий Рим стал отныне державой с идеологией подонков, убийц, грабителей, доносчиков и иуд.

Иероним Босх. Омерзительная толпа

Показательно и то, кто первым попал в списки осужденных на смерть. Первым из приговаривавших к смерти был Лепид, а первым из приговоренных – брат Лепида, Павел. Вторым из приговаривавших к смерти был Антоний, а вторым из приговоренных – дядя Антония, Луций. Надо заметить, впрочем, что к этим лицам вернулись их же собственные греховные деяния (Павел и Луций первыми высказались за объявление Лепида и Антония «врагами отечества»). Третьим и четвертым были родственники вывешенных в другом списке и намеченных консулами на следующий год Плотий, брат Планка, и Квинт, тесть Азиния. В списке осужденных оказался и Тораний, бывший опекуном Цезаря. Так что имя Цезаря, как мы говорили, было лишь прикрытием массового разбоя, как лозунг демократизации и перестройки в СССР стал прикрытием действий внутренних бандитов и их зарубежных пособников по разрушению нашей великой державы.

Так началась охота за людьми. Обыск центурионы производили одновременно по всему городу. И вот тотчас же (как во всей стране, так и в Риме) начались неожиданные многочисленные аресты. Палачи убивали своих жертв, кто как мог. Несчастным отсекали головы, чтоб затем представить оные для получения награды. Кто‑то пытался спастись: одни переодевались, спускались в колодцы, другие – в клоаки для стока нечистот, третьи – в полные копоти дымовые трубы под кровлей. Иные прятались под грудой черепиц на крышах и отсиживались там, затаив дыхание. Не меньше убийц боялись: одни – жен и детей, враждебно к ним настроенных, другие – вольноотпущенников и рабов, третьи – должников и соседей, жаждущих получить их поместья. Вдруг прорвалось наружу всё то, что до сих пор таилось внутри… В обществе произошла удивительная перемена с сенаторами, консулами, преторами, трибунами, кандидатами на магистратуры. Случилась разительная и, казалось, совершенно немыслимая ранее перемена в поведении высших чиновников и начальников. Все эти господа (что в Риме, что в России), ставившие ни во грош простого человека, а уж тем более рабов, теперь «бросались к ногам своих рабов с рыданьями, называли слугу спасителем и господином». Естественно, что рабы и слуги, ранее видя по отношению к себе всего лишь презрение и грубое насилие, не имели ни капли сострадания к своим господам. Видимо, так же вели себя восставшие массы после 1917 года и в России.

Всюду происходили всевозможные злодеяния, гораздо более страшные, чем это бывает во время восстаний или завоеваний городов. Ибо в последнем случае люди боятся политического врага и военного противника, но при этом доверяют своим домашним. Теперь же последних, продолжает Аппиан, боялись больше, чем убийц. Многие были потрясены, увидев, как их домашние становились врагами либо вследствие скрытой до сих пор вражды, либо из‑за обещанных им наград, либо ради того, чтобы поскорее заполучить хранящееся в доме золото и серебро. Не каждый становился предателем по отношению к своим домашним. Но многие личную выгоду ставили выше сострадания, даже если шла речь о близком человеке. Все подлые люди, а таких оказалось все же довольно много, в погоне за выгодой вдруг стали преследовать «врагов народа». Толпа же грабила дома убитых. Жажда наживы отвлекала ее сознание от бедствий переживаемого времени. Честные и порядочные люди (а они были), видя этот ужас, цепенели от страха и замыкались в себе. Прежние раздоры правителей довели государство до гибели, а теперь все наблюдали за тем, как разлагаются сами граждане, став доносчиками, палачами, предателями или грабителями. Одни умирали, защищаясь от убийц, другие умерщвляли себя добровольным голодом, прибегали к петле, бросались в воду, кидались в огонь, бросались с крыш или же сами отдавали себя в руки убийц.

Молодой Тиберий. Эрмитаж

Головы проскрибированных и убитых выставляли на Форуме перед рострами. Там доставлявшие их и получали вознаграждения. Среди этих голов оказалась и голова великого Цицерона. Его предал сапожник, клиент Клодия, который был злейшим врагом оратора. Центурион Ленат догнал носилки, в которых был Цицерон, и «отрубил ему голову, или, скорее, по неопытности отпилил ее, так как он три раза ударил по шее». Отрезал он ему и руку, которой тот писал свои речи против Антония как тирана. Когда голову и руку оратора принесли на Форум, где председательствовал Антоний, тот чрезвычайно обрадовался, одарил центуриона щедрым даром и сверх назначенной награды подарил ему 250 000 драхм за уничтожение величайшего и самого непримиримого из своих противников.

Голова и рука Цицерона долгое время висели на Форуме перед трибуной, с которой он обычно обращался к народу с великолепными речами. Взглянуть на кровавое зрелище стекалось больше народу, чем прежде приходило послушать его. Говорили, что Антоний, не удовлетворившись этим, ставил отрубленную голову Цицерона на свой обеденный стол и долго ею любовался. Убили и брата Цицерона с сыном. И все это происходило не в каком‑то малом городе, не в «варварской» Азии, – в центре «культурной» Европы, столице мировой империи! Палачи заставляли людей праздновать триумф в храмах, и все вынуждены были участвовать в процессии «в праздничной одежде, но с ненавистью в душе». И ведь один из главных преступников впоследствии стал Августом Октавианом. Таков был великий Рим!

Император Тиберий. Бронза. Геркуланум

В этом плане фигура императора Тиберия (14–37 гг. н. э.) как нельзя более верно отражает характерные взгляды и установки времени. Если Август все же духовно и интеллектуально еще был детищем Республики, то Тиберий – уже порождение нового века, совсем иной эпохи. Принадлежавший к знатному роду Клавдиев, он родился в 42 г. до н. э. А все Клавдии в отношении к народу были не только непримиримы и надменны, но еще и враждебны. Будучи патрициями, они постоянно вступали в настоящие схватки с трибунами, отличались в борьбе против Гракхов, защитников народа. Младенчество и детство Тиберия прошло в тревожных переживаниях, ибо его родители, которых он повсюду сопровождал, находились в бегстве. Став взрослым, он имел возможность наблюдать то, что назовут «веком Августа». Век этот лично для него обернулся триумфом – ведь в 4 г. н. э. Август, хотя и неохотно, но все ж усыновил его, признав первым своим преемником. Практика усыновлять наследника была введена Римом как важный элемент укрепления государства (по сути, той же дорогой пошла, кажется, новая Россия).

Фактор наследования стал со временем играть все большую роль в истории. Дж. Бейкер отмечает исключительное значение этого фактора для судеб стран и народов: «Вся политическая история европейских государств в ближайшие две тысячи лет переплеталась с проблемой наследования поста главы государства. Дом остгота Теодориха не мог соответствовать этому условию, и остготское королевство в Италии погибло; вестготы Испании также не могли с этим справиться, и готское королевство пало; франки прорвались к власти в результате родовой доблести Меровингов и Арнулфингов; англичане, когда утратил значение сильный дом англов в Мерсии, едва сохранились из‑за более слабой линии правящего дома Уэссекса. Нет большего заблуждения, чем полагать, что проблема престолонаследия – вопрос искусственный и неважный. От этого зависит постоянство созидательного управления государством, и в этом состоит сущность самого государства. Впервые это показал нам Рим, когда пытался воссоздать себя с помощью активной творческой деятельности интеллигенции, мы видим на примере Гая Гракха, отречения Суллы, убийства Гая Юлия Цезаря, как эти попытки постоянно терпели поражение и постепенно сходили на нет. Мы видели, как безуспешно бился над этой проблемой Август, стремясь продолжить систему принципата, и в полной мере мы могли наблюдать это на примере проблем Тиберия и борьбы, которую он постоянно вел. Жизнь и благополучие сотен миллионов людей, возникновение и исчезновение целых государств зависят от разрешения этой проблемы. Ибо, кроме всего прочего, проблема включает в себя власть, которая в состоянии управлять или, напротив, утрачивает контроль над могуществом различных партий и их интересами». Считаю что эту оценку можно приложить и к нынешнему времени, и к нашей с вами стране… Россия, будучи страной крайностей, очень чувствительна к личности вождя. В руках гения, творца, мудреца страна станет могучей, свободной, богатой и счастливой, в руках негодяя, вора и глупца страна подобна чудовищу, под властью которого все вокруг рушится и кровоточит, а среди людей правят горе, страдания, нищета и смерть.

Г. Семирадский. Римская оргия времен цезаризма

Тиберий рос и мужал в характерной римской обстановке тех лет. Мужественно воевал, получал заслуженные овации и триумфы, участвовал в ряде судебных процессов, выполнял поручения императора и выступал как госчиновник… В личной жизни он не был счастлив, ибо власть наложила тяжелый отпечаток на его личную жизнь. Женившись на Агриппине, дочери Марка Агриппы, он жил с ней в согласии и имел от нее сына. Ждал и еще одного ребенка. К жене он был привязан всем сердцем, но ему пришлось с ней расстаться. Так приказал император Август.

После расставания с женой, которую выдали замуж за другого, он должен был немедленно жениться на дочери Августа, Юлии. Юлия, как упоминалось, была известна как редкостная шлюха… Представьте себе, как «обрадовался» Тиберий, глядя на подобное «благодеяние» Августа. Но в Риме власть всегда стоила не то что одной жены (пусть и развратницы), а дюжины жен и кучи детей в придачу. Вскоре Тиберий узнал, что новая жена осуждена за разврат и прелюбодеяния, и Август от его имени сам же и дал ей развод. Считая себя «посаженным отцом» Юлии, он был свято убежден, что вправе приказывать, кого брать в жены, а кого нет (тем более когда речь шла о близких). Как говорится, Август дал – и Август взял.

Образовательный и культурный уровень Тиберия был не очень высок. Тот не был большим поклонником науки и культуры. Правда, одно время он оказался постоянным посетителем философских школ и чтений. Но однажды вдруг ему пришло в голову вмешаться в жаркий спор философов. В горячке спора кто‑то, не обратив внимания на звание и чин, осыпал его бранью, послав куда подальше. Тиберий незаметно ушел, а затем вернулся с ликторами и приказал бросить обидчика в тюрьму. Мораль проста: если ты император, не ходи к философам, а если уж пошел, то смири гордыню и терпи все их наскоки и дерзкие словечки. Если же ты философ и историк, то старайся попридержать свой язык. Если это тебе не по нраву и ветер свободы вскружил тебе голову, если того требуют интересы родины, что ж, тогда будь готов заплатить свою цену – жди, когда к тебе «придут ликторы».

Голова Тиберия. Бюст из Фаюма

В результате не столько лавирования, сколь тщательного выполнения своих служебных обязанностей, Тиберий получил то, что хотел. Сказать, что он особо рвался к власти, нельзя, зная, что он даже стремился отойти от дел (и до своего утверждения императором и после). Тем не менее для многих были очевидны и его достоинства – скромность, расчетливость, отвага, ум и т. д. Не исключено, что некоторые из этих качеств были как бы его маской, но все это вполне в духе Рима. Конечно, интересно знать, почему в наследники цезаря попадают те, а не другие. На эту тему даже можно было бы написать целое сочинение. В случае с Тиберием произошло следующее… Хотя Август и осуждал его жестокий нрав и будто бы даже однажды заявил: «Бедный римский народ, в какие он попадает медленные челюсти!», тем не менее цезарь прекрасно видел и очевидные его достоинства. Главное же, что его заботило, – найти человека, который бы привел Рим к славе и благоденствию (по‑римским канонам и представлениям). Светоний справедливо сказал об этом решении Августа (о его наследнике): «И все‑таки я не могу поверить, чтобы такой осторожнейший и предусмотрительнейший правитель в таком ответственном деле поступил столь безрассудно. Нет, я полагаю, что он взвесил все достоинства и недостатки Тиберия и нашел, что его достоинства перевешивают, – тем более что и перед народом он давал клятву усыновить Тиберия для блага государства, и в письмах несколько раз отзывается о нем как о самом опытном полководце и единственном оплоте римского народа». Есть и строки Августа к Тиберию, где он высказывается о нем словами стихов Энния и Гомера, в первом случае называя его тем, кто «один неусыпностью выправил дело», а во втором приводя стих из Гомера: «Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба с ним возвратимся: так в нем обилен на вымыслы разум».

Понятно, что нравы и поведение цезаря меняются по мере того, как укрепляется его власть. Редко кто настолько мудр и демократичен из сильных мира, чтобы пребывать в одном и том же состоянии вне зависимости от того, что на нем – тога ли цезаря или рубище нищего и плебея. Тиберий терпеть не мог лесть, он сразу же ее обрывал, а льстецов бранил и поправлял, да и вообще старался не подпускать их к себе. Когда его однажды назвали «государь», он попросил, чтобы его не оскорбляли. Он стойко, спокойно и терпеливо сносил злословие и оскорбительные стишки, говоря, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык.

Вилла Тиберия на Капри

Долгое время его действия шли в русле государственности и законности. Он интересовался всеми делами, заботился о государственном благе, следил за тем, чтобы чиновники не запускали руку в казну, наместникам в провинциях старался внушить, что хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуры. Тиберий был скромен в получении почестей (запрещал посвящать ему храмы, отверг звание императора и прозвище отца отечества, за‑претил называть месяц «Тиберием», вел себя крайне скромно с сенаторами). Но истории был знаком и другой Тиберий… Видимо, на него повлияли сами условия политической жизни и борьбы. Вспыхнули два мятежа (в Иллирике и Германии). Войска предъявили немало чрезвычайных требований, германцы не желали признавать его, хотели, чтобы императором стал Германик. В основе недовольства войск были скорее социальные причины (они требовали почетной отставки после 16 лет службы, оплаты по одному денарию в день, немедленного выхода на пенсию ветеранов и т. д.). Но когда стало известно, что солдаты убивают офицеров (центурионов), Тиберий заволновался. Он стал угрюм и недоверчив, говоря: «я держу волка за уши». Мятеж армейских масс – самое серьезное, что может случиться в военном государстве, каковым являлся Рим (и каковым долгое время была и, видимо, все еще остается Россия). Полагаю, что эти события, а также разного рода интриги, равно как и потеря двух сыновей (Германик скончался в Сирии, Друз – в Риме), резко изменили характер, поведение императора. Он стал более подозрителен, окружил себе преторианцами и стал сурово расправляться с недовольными.

Когда толпа потребовала от наследников умершего центуриона немалых денег на гладиаторские игры (в Полленции), он подвез туда два легиона и бросил большую часть черни и зачинщиков «в вечное заточение». Он всегда был скуп и бережлив, но тем не менее давал деньги на шпионов. Возникла целая система доносительства. Храмов он не строил, ни разу не устроил игр для римлян! Любимейшим его занятием с течением времени стало отбирание денег у самых богатых людей. В Галлии, Испании, Сирии, Греции, Риме он отбирал их имущества по самым пустым и бесстыдным поводам и наговорам. У парфянского царя Вонона, что был изгнан соплеменниками и надумал отсидеться в Антиохии под защитой римской власти, он вероломно отобрал его казну, а его самого умертвил. Думаю, в нем и раньше жила эта жестокость. Ведь обучавший его красноречию Феодор Гадар‑ский как‑то сказал о нем, что Тиберий – это «грязь, замешанная кровью».

Арка Тиберия в Оранже

Рядом с ним все время ходила смерть… Все привыкли жить в этой атмосфере страха. Автор биографии Тиберия подмечает эту странную и зловещую особенность его правления… Разногласия между Друзом и Сеяном закончились на девятом году правления Тиберия смертью Друза, последовавшей после краткой болезни. Рим тому не удивился, ибо знал нравы властителя. За два года до своей смерти тот был консулом вместе со своим отцом. Не надо было быть и пророком, чтобы предсказать: грядет неминуемое несчастье. Все помнили: ранее Публий Квинтилий Вар исполнял консульские обязанности вместе с Тиберием в 13 г. до н. э., и все знали, что случилось с Варом. И Гней Пизон был консулом в 7 г. до н. э. вместе с Тиберием, все знали, что случилось с Пизоном. И Германик был консулом вместе с Тиберием в 18 г., все помнили, что случилось с Германиком. Когда четвертый человек, бывший консулом вместе с Тиберием, умер два года спустя, предсказатели только качали головами. Быть консулом в паре с Тиберием – зловещий знак. Кто будет пятым? В Риме вокруг Тиберия постоянно витали интриги. Тогда он оставил ненавистную столицу и поселился на Капри. Мужи Рима любили путешествовать, делая это за счет порабощенных народов. Сенаторы не утруждали себя общественной работой, проводя время в веселых забавах, занимаясь интригами и добыванием денег.

Позже произошло то, о чем говорилось. Со времен императора Тиберия власть в Риме претерпела большие изменения. Пожизненный император низвел все магистраты на уровень обычных пешек. Он поручил выборы магистратур сенату. Народ стали созывать только для сообщения результатов выборов. Все сосредоточилось в руках лиц, назначенных императором (легаты, прокураторы, префекты). Сенат при выборах стал смотреть в рот главе государства. Если тот рекомендовал кого‑то в консулы и преторы (губернаторы), их беспрекословно выбирали. Со времен Нерона эти должности стали «даром императора». Короче говоря, от демократии и республиканской формы правления осталась одна лишь фикция. Большая политика все более походила на откровенный разбой или грабеж (впрочем, и раньше она была ничуть не лучше). Политические мужи готовы были удавить, зарезать, ограбить конкурента. Сенаторы, люто ненавидя друг друга, только и мечтали при первом удобном случае разделаться с соперником. Охота за состояниями стала главной работой. Римские цезари показывали всем пример, приговорив богатых римлян к смерти (в том числе сенаторов), дабы завладеть их деньгами. Цицерон знал, когда говорил: «Сенаторы, здесь, среди нас, …есть люди, помышляющие о нашем поголовном избиении…», и далее: «Шире, чем это думают, рассеяны семена зла; оно не только охватило Италию, но уже и проникает за Альпы, уже, незаметно распространяясь, образовало гнезда во многих провинциях».

Калигула перед императором Тиберием и Ливией

Умирал Тиберий всеми ненавидимый и покинутый, зная, что его смерти ждут не дождутся. Вряд ли его утешала мысль, которую он же часто высказывал сам: «Принцепсы смертны, государство вечно!» Это было крайне слабое утешение для человека, который увидел крах всех своих надежд (и смерть преемников). Умирал он на вилле Лукулла в Мизене, все никак не решаясь отдать консулу Гаю Понтию Нигрину перстень с печатью (знак власти), и даже вновь надел его себе на палец. Гай, полагая, что тот мертв, во время обморока старика сорвал кольцо. Возможно, умирающего Тиберия переполняли те же чувства, что и у другого властителя. Тот валялся несколько часов кряду на полу дачи в ледяном безмолвии. Консулы в страхе трепетали, когда им показалось, что «хозяин» все еще жив. Знакомая нам по недавней истории картина! Полагаю, наибольшим наказанием Тиберию стало то, что после него власть попала в руки Калигулы, который станет «Немезидой Рима».

Наряду с этим нельзя не сказать и о том, что, пожалуй, ни одному принцепсу в Риме не сопутствовал такой поток клеветы, как Тиберию. Тацит и особенно Светоний не пожалели самых темных красок, описывая различные пороки, что будто бы сопровождали жизнь императора на о‑ве Капри. Светоний уверяет, что на Капри тот «завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата», где толпы девок и мальчишек совокуплялись по трое, изобретая тут самые сладострастные способы, «возбуждая этим зрелищем его угасающую плоть». Тиберий якобы украсил свои спальни картинами и статуями «самого непристойного свойства» и разложил в них книги Элефантиды в качестве наглядного пособия, чтобы «всякий в своих трудах имел под рукою предписанный образец». В лесах и рощах он повсюду устроил «Венерины местечки», где в гротах и между скал молодежь спокойно могла предаваться любви, за что его и стали называть «козлищем» или «старым козлом» (что было созвучно и названию острова Капри – «caprineus»). Светоний обвиняет его в том, что Тиберий склонен был забавляться с мальчиками «самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми забавлялся в постели». Эти и другие случаи он, и сам бывший любителем пикантных сцен и историй, описывает с видимым удовольствием. Тут возникают растленные мальчики и погубленные несовершеннолетние девственницы, которых по приказу Тиберия перед казнью (прежде чем удавить) растлевал палач, и многочисленные казненные люди, приговоренные к смерти без каких бы на то оснований. Говорилось о месте, откуда по его приказу после долгих и изощренных пыток якобы сбрасывали в море людей прямо у него на глазах. Однако уже Вольтер подверг сомнению все эти слухи и исторические сплетни. Известные историки XIX в. Л. Ранке и Т. Моммзен также не разделяли «праведного гнева» Светония. Причин для этого более чем достаточно. Во‑первых, никто из современников Светония ничего не сообщал о такого рода оргиях. Во‑вторых, разыскания показали, что за время правления Тиберия, правившего 23 года, римский сенат выносил в среднем по два смертных приговора в год. Откуда же тогда эти нелепые слухи о чрезмерной жестокости Тиберия?! В‑третьих, записанные Светонием россказни возникли только через восемь десятилетий после смерти Тиберия. А можно ли верить на слово всем слухам, рассказываемым, скажем, об ужасах советской тоталитарной системы?! Возможно, правы те, кто, подобно А. Мунте, сочли возможным вступиться за «оклеветанного императора»: «Даже падкий на сплетни Ювенал говорит о «спокойной старости» императора, проведенной на острове в окружении друзей и звездочетов. Строгий моралист Плутарх с уважением отзывается об уединенной жизни, которую старый император вел в последнее десятилетие своего земного пути… Даже его злейшие враги никогда не сомневались, что он был человеком очень строгих правил». Реальный Тиберий совсем не похож на персонажа Светония или Тацита. В его лице видим скорее умного, справедливого, честного римлянина довольно строгих правил. Это – «разочарованный идеалист». Кстати, и Светоний писал, что принцепс осудил на изгнание развратных матрон и юношей, да бесстыдных проституток, среди которых были дети из высших сословий, пожелавшие уйти от наказания. Зачинщиков раздоров и междоусобиц он сразу отправлял в ссылку. Запретил он чужеземные священнодействия, а молодых иудеев, чтобы те попусту не болтались в Риме, отправил служить в армию (в провинции). Не исключено, что именно недовольная политикой «элита» и обливала грязью мудрого Тиберия. А вот если бы наш принцепс принял самые строгие законы против измены, коррупции, воровства и неправедного богатства, полученного ими в итоге великой кражи в России, и вдобавок еще и добился их выполнения, думаете, на него не обрушилась бы волна клеветы и ненависти со стороны ущемленных нуворишей?! Хотя народ бы благословил его!

Бюст Калигулы. Копенгаген

Не имея возможности говорить много и детально о личностях, коснусь вкратце этой фигуры, ибо она очень колоритна. Калигула, сын Германика и Агриппины Старшей, родился в 12 г. н. э. в Германии. Свое прозвище он получил от солдат за то, что любил носить маленькие солдат‑ские сапожки – «калигула» (сапожок). Он довольно рано потерял отца, мать и двух старших братьев. Это, безусловно, наложило отпечаток на всю его жизнь. Он стал черствым, холодным и жестоким. Заболевание едва не привело его к смерти. С тех пор вокруг него разгуливала Смерть. Чтобы получить наследство из рук мрачного и жестокого Тиберия, ему пришлось отправиться на Капри, где жил стареющий тиран, и добиваться власти путем невероятного притворства. Такая жизнь кого угодно превратит в негодяя или чудовище. Уже тогда сформировались и основные черты его характера. Многие так говорили: «Не было на свете лучшего раба и худшего государя». С удовольствием присутствовал он при пытках и казнях истязаемых, а по ночам отводил душу в кабаках и притонах, одетый в длинное платье и парик. Любопытно, что проницательный Тиберий прекрасно видел, что представляет собой его наследник (он признался, что «в нем вскармливает ехидну для римского народа»). Это его не остановило. Ехидна действительно оправдала свое прозвище. Обольствив жену главы преторианских когорт Макрона и даже пообещав на ней жениться, он сделал того своим союзником. Старика Тиберия он, как говорили, извел отравой, затем снял с живого деда перстень и задушил его подушкой.

В первый год правления Калигула, правда, старался выглядеть пристойно. Толпа, которая всегда готова льстить власти, называла его «светиком», «голубчиком», «дитятком», «куколкой». Этот лицемер проливал крокодиловы слезы на могиле убиенного им Тиберия, привез прах матери и братьев, назначил бабке Антонии все почести, усыновил брата Тиберия, сделал дядю Клавдия сотоварищем по консульству, поддержал сестер. Он миловал осужденных и сосланных, объявил прощение по давним обвинениям прошлых времен, сжег на форуме доносы, заявив, что для них его слух закрыт. Он стал публиковать отчеты о состоянии державы и попытался восстановить народные собрания. Италию он освободил от полупроцентного налога на распродажи, многим пострадавшим от пожаров возместил убытки. Иным царям возвращал не только их царство, но и подати и доходы за прошедшее время. Иным аристократам он вернул отобранное у них. Так, Антиох Коммагенский получил отобранные сто миллионов сестерциев.

Недолго длился медовый месяц его царствования! Надежды римлян на то, что прямой потомок Августа, коим был Калигула, вернется к мудрой политике выдающегося предка, увы, не оправдались. Его наделили всей полнотой власти. Ничего глупее нельзя было себе вообразить, учитывая, что «сапожок» еще с детства страдал падучей, а позже регулярно ощущал помраченность ума. Очень скоро из этой «куколки» вылупился дракон… Трудно наверняка сказать, что подтолкнуло его к безумию и преступлениям: то ли то, что его якобы опоила жена любовным зельем, то ли то, что его любовные похождения наградили его болезнью, то ли постоянная бессонница и преследовавшие ужасные кошмары, во всяком случае, его характеру никто бы не позавидовал. Если он даже не был эпилептиком, шизофреником и алкоголиком, то явно больным человеком Калигула был вне всяких сомнений.

Вот как охарактеризовал его римский историк Гай Саллюстий Крисп: «Луций Катилина происходил из знатного рода и отличался большою силою духа и тела, нравом же скверным и развращенным. Еще мальчишкою он полюбил междоусобицы, резню, грабежи, гражданские смуты, в них и закалял себя смолоду. Телом был невероятно терпелив к голоду, стуже, к бессоннице. Духом – дерзок, коварен, переменчив, лицемер и притворщик, готовый на любой обман, жадный до чужого, расточитель своего; в страстях необуздан, красноречия отменного, мудрости невеликой. Неуемный, он всегда рвался к чему‑то чрезмерному, невероятному, слишком высокому. После единовластия Луция Суллы его охватило неистовое желание стать хозяином государства; каким образом достигнет он своей цели, ему было все равно – лишь бы добраться до власти». К власти его подталкивали алчность, нужда в деньгах, тяга к роскоши.

Представьте себе, что происходит с человеком, вынужденным пресмыкаться и находиться в страхе за свою жизнь долгое время, когда вдруг на него сваливается безграничная власть. Таким человеком овладевает мания величия. Сей болезнью был поражен и Калигула. Будучи весьма образован, имея очевидный ораторский и писательский дар, он был непредсказуем и тяжел в общении. Завистливый, как все неудачники, он испытывал удовольствие от оскорблений и преследований талантливых людей. Начинавшему тогда карьеру писателя и оратора Сенеке он сказал, что его труды есть «школярство чистой воды» и «песок без извести».

Безглазый Калигула

Тупость власти в этом поступке просто очевидна… Власть должна по крайней мере хотя бы чувствовать тех, с кем обручилось бессмертие. Ведь это из их уст, в их образах они предстанут перед миром. Сенека не преминул воздать должное Калигуле после смерти императора. Однако Нерон не повторил сей ошибки и убил Сенеку при жизни. Калигула обвинил евреев в том, что они не едят свинину. В упрек сенаторам сказал, что конь его мог бы быть лучшим консулом, чем иные сенаторы, хотя вначале проявлял к ним уважение и готовность сотрудничать. Он иногда сражался на цирковой арене вместе с гладиаторами, но потом его охватил страх за бесценную жизнь. Поэтому его всегда и всюду окружали преторианцы.

Надгробный алтарь с изображением свадебного обряда

Страх его со временем усилился, ибо садистические наклонности императора не могли не породить множества заклятых врагов. Калигула вынудил совершить самоубийство Тиберия Гемелла, внука императора Тиберия. Тот должен был стать соправителем. Убил Макрона и жену Эннию, казнил своего двоюродного брата и наследника Марка Лепида, уничтожил любящую его бабку, Антонию, не раз спасавшую ему жизнь. В тайных бумагах хранил две тетради – «Кинжал» и «Меч», куда вносил имена своих жертв. Он предал смерти многие известные фамилии. Особенно любил пытать и казнить сыновей на глазах отцов. Когда же один из них попросил избавить его от мук, он отрубил бедняге голову. Во время пышных пиршеств, за заваленными различными яствами столами, император порой устраивал развлечения, подобные тем, что описаны в романе Е. Санина «Гость из Кесарии»… Однажды на пиру сенатору Фалькону подали блюдо из мурен, которое было приготовлено специально для него. А перед тем накануне Калигула казнил единственного сына сенатора (не за какие‑то прегрешения, но за изысканные манеры и умение с достоинством держаться в обществе). Отцу было приказано присутствовать при этой казни. И вот на пиру, поглядывая с усмешкой на убитого горем отца, все еще сохранявшего выдержку, Калигула обратился к нему с вопросом: мол, известно ли тому, чем были накормлены поданные ему на стол мурены. Тот, недоумевая, ответил, что, видимо, рыбой. И тогда Калигула, выдержав эффектную паузу, воскликнул: «Эта рыба вчера утром называлась Публием Фальконом‑младшим! Ты сожрал своего сына! Вчера, после казни, я приказал разрезать его на куски и накормить ими мурен, которых мои повара запекли специально для тебя!» Довольный этой страшной «шуткой», Калигула долго хохотал… Женам, любовницам и консулам во время совместных пирушек он частенько повторял: «Стоит мне только кивнуть, и вам перережут глотки!» Он не оставлял в покое ни одной знаменитой и красивой женщины. Особенно он любил овладеть чьей‑то женой на глазах мужа, после возвращения из спальни обсуждая с ним интимные достоинства и недостатки, рассказывая всем о том, какова она была в постели, чем хороша. Он не пощадил своих сестер, находясь со всеми тремя в преступной кровосмесительной связи. Это было порочное чудовище!

Акведук Клавдия

Марк Аврелий заметил: «Несправедливый, делая себя злым, себе же делает зло». Понятно, его многие ненавидели. Чашу терепения сенаторов переполнило его решение возобновить дела о государственной измене. Калигула становился тираном редким даже для Рима. Но сенаторы, возможно, стерпели бы и эти выходки. Заявили же из страха, что поставят ему на Капитолии золотую статую. Но казна не беспредельна. Забавы и причуды Калигулы требовали все новых и новых расходов. Однажды он приказал ради минутной причуды перегородить часть Неаполитанского залива мостом длиною в две‑три мили, используя для этого корабли. Облачился в нагрудник Александра Македонского, специально привезенный для него из мавзолея царя‑завоевателя в Александрии. Устроил там гулянье при свете факелов. Затея эта стоила Риму немалых денег. Пришлось облагать налогом торговцев, носильщиков, сводников и проституток. Но власти обычной ему казалось мало – и он принял решение объявить себя при жизни богом. Евреям приказал поместить в храме Иерусалима статую в обличье Зевса и ей поклоняться. С трудом удалось его отговорить от безумной затеи, которая могла вызвать восстание.

Император Клавдий

Вместе с тем нельзя представлять Калигулу, опираясь только на сенсационные факты шокирующего характера. Хотя, как справедливо заметил Э. Баррет, «если отбросить все неправдоподобные истории, рассказываемые про Калигулу, то и биографии никакой не останется». Сказки и легенды порой забавны, но все же не дают всей полноты картины. К заслугам императора можно отнести строительную деятельность. Римляне вообще любили и умели строить. Октавиан гордился тем, что принял Рим кирпичным, а оставил мраморным. Калигула насытил вечный город предметами искусства. Он «прочесал весь мир» в поисках тех предметов, которые могли бы украсить Рим, свозя сюда многие произведения искусства.

По свидетельству современников, он проявлял себя как большой эстет и знаток искусств. Хотя, разумеется, грабеж не может считаться признаком любви к искусству… Он присвоил знаменитого Купидона Феспийского и предполагал привезти статую Зевса работы Фидия. Калигула продолжил линию Октавиана, который лично взялся следить за состоянием дорог в Италии и реорганизовал «совет дорожных комиссаров». Так вот, Калигула не только приказал тем, кто строит дороги, чинить их за свой счет, но и стал отстранять от власти нерадивых дорожников, даже отдавал под суд тех, кто мошенничал, воруя государственные средства. Он возобновил работу и над проектом Коринфского канала. По его приказу сооружен маяк в Булони для облегчения мореходства, простоявший до XVI века. Он вел крупное строительство в Альпах, планируя построить там город. К числу его заслуг отнесем начало возведения новых акведуков, в дополнение к тем семи, что уже к тому времени снабжали водой Рим. Большое внимание уделял император и ремонту порта в Регии. Тот должен был облегчить перевозку зерна из Египта.

Гавань, созданная Клавдием в Остии

Позже, уже в двадцатом веке, со дна озера Неми итальянцы подняли «барки Калигулы», уникальные сооружения, видимо, использовавшиеся как плавучие дворцы. На них были созданы мраморные постройки, галереи, зеленые террасы с живыми деревьями и виноградом. Борта судов были защищены от действия морской воды просмоленной шерстью и тройной свинцовой оболочкой. Многие металлические части судов оказались позолоченными. Там же были изделия из бронзы, железа (статуя сестры Калигулы, голова льва, голова волчицы Ромула). Восстановительные и строительные работы велись им по всей Италии. Города получали на стройки щедрые ассигнования из казны. Он восстановил театр Помпея, выстроил грандиозный цирк для любимых гонок на колесницах. Тут же высился вывезенный Калигулой из Египта обелиск, украшающий плошадь Св. Петра. Сказанное нами никак не позволяет представлять его лишь сумасбродом и безумцем. И даже строительство моста в Неаполитанском проливе, где он намеревался, по словам Светония, «переплюнуть» Ксеркса, имело свои рациональные объяснения. И все же наш вердикт однозначен: развращенный Рим получил в его лице то, что за‑служивал. Его лозунг с успехом унаследовало наше время: «Надо украсть очень много, чтобы преступление стало добродетелью». Погиб Калигула от меча в 41 г. н. э.

Чуть дольше длилось правление императора Клавдия (41–54 гг. н. э.), который был назван «Божественным». Его родили на третьем месяце после того, как его мать Ливия вышла замуж за Августа. Народ пустил стишок: «Везучие родят на третьем месяце». Он действительно был везучим. Хотя бы уже потому, что его учеба и воспитание шли в библиотеке под руководством знаменитого историка Тита Ливия… Напомню, что Ливий, начиная свою «Историю Рима от основания города», говорил: «В том и состоит главная польза и лучший плод знакомства с событиями минувшего, что видишь всякого рода поучительные примеры в обрамленье величественного целого; здесь и для себя, и для государства ты найдешь, чему подражать, здесь же – чего избегать: бесславные начала, бесславные концы». Трудно лучше и четче сформулировать миссию историка, которая была возложена на него. Клавдий хотел опубликовать историю гражданских войн. Мать и бабка возражали, видимо, понимая, сколь горяча и небезопасна эта тема. Клавдий был ученый император, что во все времена большая редкость. Во всяком случае, Плиний Старший в «Естественной истории» не только на него ссылается, но ставит его в один ряд со ста наиболее видными учеными мужами. Он – автор работы по истории Рима, истории этрусков и истории Карфагена, а также автобиографии. Увы, ни одна из упомянутых книг до нас так и не дошла.

Ему очень не повезло с матерью и родней… Если абсолютное большинство матерей в полном восторге от своих детей, то его мать бросилась в другую крайность, говоря, что нет никого «глупее моего Клавдия». Таково же было отношение к нему и его бабки, да и другие относились к нему с едва скрытым презрением. То его называли «поврежденным телом и душой», то «неполноценным», то чуть ли не явным идиотом. В сенате он подавал голос последним, его спрашивали позже всех о том или ином мнении. Его третировали и преследовали, кто только мог. Однако когда убили Калигулу, армия выбрала именно его. Видимо, ей сей человек был ближе, чем чванливая сенатская публика. Клавдий пообещал каждому воину по 15 тысяч сестерциев, первым среди цезарей купив за деньги преданность своих войск.

Гавань, созданная Клавдием в Остии

Личность Клавдия представляет один из многих парадоксов римской истории. Его отличала скромность во всем. Даже став высшим лицом государства, он держался как простой гражданин. Титул императора он отклонил, непомерные почести отверг, помолвку дочери и рождение внука отпраздновал в семейном кругу, тихо и без шума. Выражая почтение к сенату, он испрашивал одобрения своих решений. В судах он говорил: «Я поддерживаю тех, кто говорит правду». Благоустройство и снабжение города было для него предметом особой заботы и внимания. Он создал водопровод, провел воду из свежих источников. Построил и гавань в Остии, украсив ее маяком типа александрийского Фароса. Торговцам он обеспечивал прибыль. Немало добрых дел совершил он и для римского народа. Тем не менее заговоров ему избежать не удалось. Причина этого проста: по своему характеру он был слабым, безвольным человеком. Все его правление, по словам Светония, «по большей части направлялось не им, а волею жен и вольноотпущенников, и он почти всегда и во всем вел себя так, как было им угодно или выгодно». Мы слишком часто видим, как свита становится властью.

Как и многие, он любил сам наблюдать за казнями, что свидетельствует о его жестокости. Был чревоугодником. Страдал от какого‑то паралича. Наибольшим параличом стали его жены‑распутницы: любя женщин, он стал игрушкой в их руках. Будучи стариком, он в 48 лет женился на девочке, которая вполне могла быть его внучкой. Мессалине было тогда всего 19–20 лет. Она была внучатой племянницей Августа. Как отмечалось, в Риме ее считали символом распутства. Ее постоянно окружали любовники. Ей доставляли наслаждение всевозможные извращения. По свидетельству Диона Кассия, она заставляла жен отдаваться своим любовникам в императорском дворце на глазах мужей. Для такого рода оргий Нарцисс даже оборудовал целое крыло во дворце. Сам Клавдий туда редко допускался. Эта дама соблазнила множество мужчин. Вскоре обычные встречи перестали ее удовлетворять. Она вызывала профессиональных проституток, с которыми любила состязаться в выносливости. Однажды между ней и одной из опытнейших шлюх состоялся поединок, память о котором сохранил Плиний Старший. В этом соревновании победу одержала Мессалина, в течение одного дня и ночи выдержавшая 25 совокуплений. По словам Ювенала, она особенно любила ночью тайком сбежать из виллы в публичный дом, где и отдавалась первому встречному – в жалкой каморке и за деньги, «голая, с грудью в золоте».

Но и этого ей показалось мало, и она вышла замуж за Гая Силия, красивого и богатого аристократа (при живом муже). Они стали думать о том, как половчее свергнуть императора. Несчастный Клавдий в сердцах воскликнул, что все его жены были безнравственны, но не все безнаказанны. В конце концов Мессалину казнили. Но Клавдия отравила грибами или ядом другая жена, Агриппина. 14 лет стоял он у власти. От него пострадали 35 сенаторов и 200–300 всадников. После его смерти к власти пришел сын Агриппины Нерон, обрученный с дочерью Клавдия.

Император Нерон

Смена власти произошла тихо и без особого шума… Народ проглотил и это, хотя у Клавдия был законный наследник. Нерон (37–68 гг. н. э.) взошел на трон с помощью преторианцев. Личность эта явно неоднозначная. Пришел к власти в 17 лет, т. е. ранее, чем кто‑либо из его предшественников. Мать была дочерью знаменитого полководца, сестрой одного императора, женой другого и матерью третьего. А кроме того, она была «чудовищем»… По словам Кассия, она стала «управлять за Нерона всеми делами империи». Вначале, следуя мудрым советам Сенеки и Бурра, Нерон проявлял такт, осторожность и благоразумие. Но когда Агриппина вздумала угрожать отобрать у него власть, он уничтожил мать. При этом изобразил на лице всемирную скорбь. Впрочем, он убивал многих – жен, друзей, нещадно грабил богачей, собирал вокруг себя темную и бессовестную тварь. Он и привел к гибели весь дом Юлиев‑Клавдиев, что властвовали в Риме почти сто лет. Историки его крепко невзлюбили. Плиний Старший назвал его «истребителем рода человеческого» и «ядом мира». Дион обозвал «учителем тирании». Комментируя это почти единодушное мнение об императоре Нероне античных авторов, Ч. Меривейл писал: «С некоторой поправкой на преувеличенность оттенков, мы должны в главном признать достоверность изображения этого архитирана, которое они оставили нам, этого последнего и наиболее отвратительного из рода Цезарей». Многие имели основание его ненавидеть: христиане, несправедливо обвиненные им в поджоге Рима, восставшие против алчности и жестокости прокураторов иудеи, видевшие в нем антихриста отцы церкви и т. д. Обелить его не желал почти никто, кроме Наполеона, который как‑то сказал, что Нерона любил народ. Впрочем, тот пытался отменить пошлины, открыл в Остии порт (построенный еще Клавдием), отстроил уничтоженные пожаром храмы и заново создал в Риме прекрасный продуктовый рынок (Macellum).

Агриппина

Однако замечу, что Нерон не сразу вступил на путь произвола. Возможно, сдерживающее влияние на него оказал Сенека. Мать пригласила его в наставники принцепса. Нерон, став императором, избрал философа‑стоика Сенеку в советники (consilium principis). В этот период Сенека постепенно становится одним из главных действующих лиц в Риме. Он проводил активную внешнюю и внутреннюю политику. Похоже, он был противником военных авантюр, считая Александра Македонского головорезом, вся власть которого зижделась лишь на страхе. Подобно Цицерону он считал: «Война не может быть предпринята с иной целью, кроме обеспечения мира». Мира и границ Империи. Сенека‑политик следовал политическому завещанию Августа – не менять границ Империи и сохранять их. (В России не нашлось ни одного волевого политика, который бы выступил примерно с тех же позиций в 1991 г.)

Сенека

В первые годы своего правления Нерон следовал мирной политике, ибо, пишет Грималь, «делами Империи, по общему мнению, заправлял тогда Сенека». Он яростно критиковал (на словах) тех, кто ради удовлетворения собственных прихотей высасывают соки из целых провинций и не знают чувства меры. Он осуждал римских богачей, высшую знать, что окружает себя армиями рабов, на пропитание которых уходит «плодородие заморских стран». По его словам, Рим превратился в пожирателя провинций. Но слова эти падали в пустоту и должны были, полагаю, скорее служить своего рода посмертной индульгенцией Сенеке и Римской империи. Грималь говорит, что Сенека не был «империалистом». Однако Рим им был – наипервейшим и наинаглейшим империалистом! Как можно охарактеризовать политика, который в теории провозглашает одни принципы, а в жизни укрепляет совсем иные, способствуя победе противоположных начал?! Как явного демагога!

Вскоре убийства людей стали массовыми, в городе не было конца похоронным процессиям. Нерон умертвил мать, запретив ее похоронить по‑человечески (не было даже могильного холма, место погребения ее осталось неогражденным до его смерти). Возможно, по его приказу подожгли Рим. Распространился слух, что во время пожара Нерон поднялся на дворцовую стену и стал с нее петь о гибели Трои, как бы сравнив постигшее Рим несчастье с бедствиями давних времен. Пытаясь обелить себя, ибо народная молва его не щадила и повсюду говорили, что он «истребил столько славных и ни в чем не повинных мужей исключительно из зависти и страха», Нерон издал специальный указ, приложив к нему собранные в отдельную книгу показания и признания осужденных. Тем самым он положил начало прецеденту фабрикации поддельных приговоров, признаний и самооговоров. Еще при Тиберии был принят закон об оскорблении величия. Ранее закон был направлен против лиц, виновных в государственной измене, и применялся редко. Теперь же он был направлен против всех, кто по той или иной причине дерзнул выступить против особы принцепса. Сей закон преследовал цель вытравить последние ее ростки. Вскоре доносительство и преследования свободы слова и мысли заразили решительно всех и вся. Хотя в Риме еще и сохранялись, по словам Тацита, «следы умирающей свободы»…

В экономическом отношении Рим представлял собой общество неравенства. Среднего класса практически не было. Как и у нас в России, оставались только сверхбогачи или бедняки. Элита же Рима жила на широкую ногу. Сенека был не только премьером, но и спичрайтером Нерона. Он писал для императора речи в духе скромности и стоицизма, говоря: «Блажен не тот… к кому стекается много денег, но тот, чье благо все внутри». На деле он поступал вопреки тому, о чем разглагольствовал. От императора он получал в дар огромные деньги и богатства. Был консулом, жил на широкую ногу, уча стоицизму. Одних столов из драгоценного дерева в его поместьях было 500 штук. Сенека владел большим количеством рабов. Дома у него было полно драгоценных камней, золотых и серебряных вещей. Любопытно, что занятие столь важного политического поста ничуть не помешало ему тайно заниматься спекуляцией и пускать деньги в рост под бешеные проценты в Британии… Точно как иные наши премьеры (которые, правда, не писали столь глубоких умных писем). Закон против ростовщичества он ловко обошел. «Нет никого без пороков» (Гораций). Сенека для отвода глаз одаривал народ эпиграммами, где ярко и красочно расписывал им все прелести простой жизни («О простой жизни»):

«Дружбы царей избегай», –

поучал ты в речении кратком:

Эта большая беда все же была

не одной.

Дружбы еще избегай, что блистает

чрезмерным величьем,

И сторонись от всего,

что восхваляют за блеск!

Так, и могучих владык, прославляемых

громкой молвою,

Знатных домов, что тяжки

происхожденьем своим,

Ты избегай; безопасный, их чти

издалека, и парус

Свой убери: к берегам пусть тебя

лодка несет.

Пусть на равнине фортуна твоя

пребывает и с равным

Знайся всегда: с высоты грозный

несется обвал!

Портрет Сенеки

Один из противников Сенеки иронично заметил: «Благодаря какой мудрости, каким наставлениям философов Сенека за какие‑нибудь четыре года близости к Нерону нажил триста миллионов сестерциев? В Риме он, словно ищейка, выслеживает завещания бездетных граждан, Италию и провинции обирает непомерной ставкой роста». Но собственных граждан ограбить ему показалось мало, и он принялся за британцев. Он одолжил им 40 миллионов сестерциев в надежде получить за это высокий процент, а затем «стал настаивать на срочной выплате долга, прибегнув к насилию» (Дион Кассий). Правда, в своей книге о Сенеке П. Грималь уверял, что Сенека тут вовсе не виноват. Будучи стоиком, он якобы осуждал всевластие денег, не испытывал радости от сообщений о сумме прибыли от его египетских владений, сам предложил вернуть Нерону все свое состояние. Он приводит и его фразу: «Эта вещь, которая держит в плену такое множество начальников и судей, которая и делает их начальниками и судьями, эта вещь – деньги. С той поры как деньги стали предметом культа, истинная ценность вещей пришла в забвение; поочередно становясь то торговцами, то товаром, мы интересуемся не тем, что есть та или иная вещь, а тем, сколько она стоит». Слова верные, но они ничего не доказывают, кроме констатации факта влияния денег на всю общественную и политическую жизнь Рима. Поэтому нет оснований считать, что то, что ему инкриминировали, «обычная клевета» со стороны недоброжелателей. В бескорыстие Сенеки не верится. Чтобы знатный римлянин, фактически занявший пост премьер‑министра, вдруг взял и выложил столь крупную сумму «в интересах политики мирной романизации» Британии?!

Рубенс. Смерть Сенеки. Прадо

А он знал, что император Нерон одно время вообще подумывал о том, а не отказаться ли ему от сей провинции. На это умный, умеющий считать сестерции Сенека никогда бы не решился. Ведь не безумец же он… Это все равно как если бы предположить, что наши олигархи вывозят деньги за рубеж только с одной целью – подарить их тем банкам, странам или правительствам, где они осели; или считать, что известный дефолт в России был устроен так, что премьер не нагрел (вместе с президентом, избравшим его с этой целью) на этом руки; или наивно предполагать, что ворюги в центре, в столице, выделяя деньги на «восстановление Чечни» (при этом сотни миллионов бесследно исчезают), не прикарманивают их. Вот и наши олигархи, оказавшись в тюрьме, вдруг начинают думать о Боге и философии, поэзии и литературе. Может, всем им помочь обрести высокий дух?

Судьба Сенеки трагична, но вполне закономерна. Возможно, вместе с актером Пизоном он готовил‑таки заговор против Нерона… Такова и одна из версий политического заговора: «На тайном совещании Субрия Флава с центурионами было принято решение после умерщвления Нерона тотчас устранить Пизона и, если понадобится, убить его. Императором же провозгласить Сенеку, который хорошо показал себя во главе государства в первое пятилетие правления Нерона». Не исключено, что слухи эти имели под собой почву и вынудили императора заставить Сенеку вскрыть вены. К сожалению, мы в последние годы (после смерти И.В. Сталина) отказались от порядков, при котором преступная знать получает по заслугам.

Портрет Нерона

Однако и Нерон уже стал другим. Император все более тяготел к авантюрам. Безобразные оргии Нерона вошли в поговорку. При его правлении разразился грандиозный пожар, спаливший 10 из 14 районов города (64 г. н. э.). Постигли Рим и иные бедствия (буря и мор): «Дома наполнялись бездыханными телами, улицы – погребальными шествиями; ни пола, ни возраста не щадила эта пагуба; смерть с одинаковою стремительностью уносила и рабов, и свободнорожденных из простого народа среди причитаний их жен и детей… Об умерших всадниках и сенаторах, хотя и их было великое множество, горевали меньше, считая, что, разделив общую участь, они упредили жестокость принцепса». Его обвинили в поджоге Рима, зная отвращение императора к мерзости и хаосу старого города. Нерон, наблюдая за пожаром, якобы декламировал стихи «Крушение Трои». По словам Тацита, воспользовавшись постигшим Рим несчастьем, Нерон выстроил себе дворец, на отделку которого ушло немало золота и драгоценных камней. Иные считали, что императором овладела безумная мания величия, что он хочет основать новый город, который назовет своим именем. О том свидетельствуют Тацит и Светоний, утверждая, что предполагаемое название этого прогнозируемого города – Нерополис.

Христиане в катакомбах

И тут, правда, не обошлось без сплетен и клеветы в адрес императора… С легкой руки все того же Светония, бывшего советником по переписке у императора Адриана, Нерона обвинили в «преступлении»: «Словно ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, он поджег Рим настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать». Тацит более сдержан. Он говорил о том, что это страшное бедствие (пожар Рима) имело причиной или злой умысел, или же произошло случайно. Большинство нынешних историков придерживается версии случайности пожара. Так, А. Волков справедливо отмечает, что древний Рим не раз уже основательно выгорал (в 6 г., 27 г., 36 г., 54 г., 64 г. н. э.). В ночь, когда начался пожар, Нерона в городе не было (он находился на своей вилле в Анции). Когда он приехал, пожар приближался к его дворцу – Нерон сразу же принялся спасать людей, постарался предупредить грабежи, эпидемии, голодные бунты, снабжал всех нуждающихся водой и продовольствием. Никакой вызывающе оскорбительной декламации им строк из «Крушения Трои», вероятно, не было и в помине. Никто из современников (ни Иосиф Флавий, ни Марциал) в своих сочинениях в пожаре его не обвинял. И даже Климент Римский, один из первых церковных писателей, живший в конце I в. н. э., не счел вправе бросить ему такой упрек, хотя и видел в нем гонителя христиан. Очевидно, такого рода обвинения были построены на песке. Во‑первых, в результате страшного пожара Нерон потерял собственный, только что выстроенный им дворец – «Проходной дворец», где находилась ценнейшая коллекция замечательных произведений греческого искусства. А ведь известно, с каким пиететом он относился ко всему греческому, говоря: «Греки – единственные, кто разбирается в музыке, и единственные, кто достойны моего искусства». Греция станет его лебединой песней… Во‑вторых, нет никаких других сведений о преследовании Нероном христиан, кроме часто цитируемого отрывка из «Анналов» Тацита (и то найденного в средневековой рукописи, которую с легкостью можно было подделать или дописать), где утверждалось, что по его приказу христиане, «одетые в звериные шкуры, погибли, растерзанные собаками, другие – были распяты на кресте, третьи – сожжены с наступлением темноты, используясь в качестве ночных светильников». Об этих «преследованиях» нет ни у Плутарха, Плиния, Марциала и Диона Кассия (писателей‑язычников), ни у Тертуллиана, Оригена, Лактанция, Евсевия Кесарийского, Иеронима, Августина (писателей‑христиан). Все это более похоже на злостный навет римских сенаторов и патрициев, готовивших против него заговор (Гай Кальпурний Пизон и К), тех, кто не простил ему отобранных привилегий. Любопытно, что Иосиф Флавий, лично знакомый с императором, отмечал его терпимость в вопросах веры. О людях же, ненавидевших Нерона и по этой причине всячески хуливших и поносивших его, он высказался кратко, но весьма лаконично: «Они заслуживают нашего пренебрежения». Клевета разит тех, кто на виду.

Нерон наблюдает за мучениями христиан

Есть еще одно предположение, объясняющее нападки на христиан во времена Нерона, если таковые имели место. Возможно, его науськивали на несчастных христиан никто иные как евреи. В частности, такой точки зрения придерживаются Тацит, Плиний Младший, Светоний, Ланичани, Э. Гиббон, Э. Ренан… Ланчиани в книге «Языческий и христианский Рим» писал, что хотя римляне‑язычники не любили ни евреев, ни христиан, они были терпимы в религиозных вопросах. Но роль провокаторов умело сыграли евреи: «Ответственность за преследования, происходившие в первом столетии, должна быть возложена на них, а не на римлян, чья терпимость в религиозных вопросах стала почти правилом на государственном уровне. Первая попытка предпринятая при Клавдии, не имела успеха: фактически она закончилась запретом пребывания евреев в столице, независимо от того, исповедовали они Ветхий или Новый Завет (в то время Нового Завета не было. – В. М. ). Однако это было проходящей тучей. Как только им позволили вернуться, евреи принялись за дело снова, возбуждая чувства масс и клевеща на христиан как на заговорщиков против государства и богов. Это происходило под защитой законов, гарантировавших евреям право исполнять их религиозные обряды. Массы населения, находясь под впечатлением успехов нового учения, завоевывающего все более широкие слои, были готовы поверить этим обвинениям. Что касается государства, то оно оказалось перед необходимостью или признать государство как религию, или же объявить его вину перед законом и вынести приговор. Большой пожар, уничтоживший половину Рима при Нероне, виновниками которого преднамеренно объявили христиан, привел ситуацию к кризису. Начались первые преследования». Никаких улик в их виновности найдено не было и их объявили в ненависти к человечеству. Подобная общая формулировка включает в себя атеизм, анархизм и высшую степень предательства. Похоже, что римляне, не видя очень большой разницы между евреями и христианами, возложили на последних все грехи и особенности первых. Нельзя исключить и того, что евреи, опасаясь за свои семьи и капиталы (а их в Риме в то время было немало), как говорят в таких случаях, намеренно подставили христиан в роли жертвы. Этой позиции придерживается историк Э. Гиббон: «Поэтому мы можем предположить некоторую возможную причину, которая могла направить жестокость Нерона против христиан Рима, чья душевная чистота и невинность должны были защитить их от его негодования или даже от его внимания. Евреи, которые были многочисленны в столице и угнетаемы в собственной стране, были более подходящим объектом для подозрений императора и народа; не представляется невероятным и то, что покоренный народ, который уже испытал на себе ненавистный гнет Рима, мог обратиться к самому зверскому средству, ублажающему их непримиримую жажду реванша. Но у евреев были очень могущественные защитники во дворце и даже в сердце самого тирана: его жена и любовница, красавица Помпея, и любимый актер из племени Авраамова, который уже ранее ходатайствовал за этот оказавшийся в опасном положении народ. Однако необходимо было предложить какую‑то другую жертву, и можно легко предположить, что, хотя настоящие последователи Моисея не были виновны в римском пожаре, среди них могла возникнуть новая и пагубная секта галилеян, которая была способна на самые ужасные преступления». Ренан также считает, что жена‑иудейка могла натравить Нерона на христиан, желая тем самым спасти своих единоверцев. Дж. Коннер, который ссылается на эти источники, заключает: «И эти три историка, если бы они дожили до наших дней, могли дополнить вопрос: какой еще народ