ПРИЛОЖЕНИЯ. После распространения в Японии в XIII веке буддийского учения школы дэен японские монахи превратили чаепитие в специальную церемонию

Приложение № I

МЕДИТАТИВНЫЕ ТЕКСТЫ

№ 1. Чайная церемония

После распространения в Японии в XIII веке буддийского учения школы дэен японские монахи превратили чаепитие в специальную церемонию. Стандартная чайная церемония ре­ализуется по алгоритму САТОРИ и происходит следующим образом. Вначале гость проходит во дворик перед чайным до­миком, где он ожидает появления хозяина-Мастера на специ­альной скамейке. Вся окружающая обстановка способствует созданию у гостя состояния отрешенности от сущности мира и его подготовки к временному переходу в иной мир, где царит тишина, гармония, чистота, непринужденность и искрен­ность. После молчаливого приглашения хозяина начинается Путь чая: гость совершает ритуальное омовение в ключевой воде утреннего сбора и по дорожке, искусно выложенной кам­нями, направляется к чайному домику размером в семь квад­ратных метров. Через обязательный узкий лаз, а не через дверь гость проникает в скромное помещение, единственным украшением которого является безмолвная картина, располо­женная в специальной нише. Картина всегда символична. На­пример, образ Луны, отражающийся в глади воды безбрежного озера. После легкого угощения бульоном и овощами хозяин снова провожает гостя во двор. Гость дожидается нового при­глашения. На втором этапе вместо картины в нише появляется скромная ваза с цветами: самый длинный цветок олицетворяет небо, средний — землю, а самый маленький — человека. Общая атмосфера радует сердце гостя! Хозяин достает чайные принадлежности и начинает готовить на глазах у гостя «густой чай», заливая кипятком смолотые в порошок листья зеленого чая и взбивая ароматный кипяток до пены бамбуковым венчи­ком. Хозяин и гость начинают неторопливо беседовать на воз­вышенные темы и медитировать, погружаясь в состояние «чайной самадхи». В ходе беседы гость оценивает убранство чайной комнаты, достоинства утвари, жаровни древесного уг­ля, изысканную простоту, естественность и безыскусность чайной посуды. Очень ценится посуда со сколами и царапина­ми. «Густой чай» готовится в одной чашке, которую гости из рук Мастера передают друг другу по очереди, отпивая по не­сколько глотков. После «густого чая» производится дегустация «жидкого чая» — каждый гость выпивает чашку до дна, после чего хозяин-Мастер моет эту чашку и наполняет чаем для следующего гостя. После окончания церемонии хозяин пред­лагает гостям более пристально рассмотреть чайные принад­лежности. Когда хозяин, убрав все чайные принадлежности, молча кланяется, церемония считается оконченной. В общей сложности всех этапов она продолжается около 4-х часов.

№ 2. Роза мира

...Распространено заблуждение, будто бы всякое религиоз­ное мировоззрение враждебно жизни, подменяя все ценности нашего мира ценностями миров иных. Такое обобщение не более законно, чем, например, утверждение, будто бы искус­ство живописи уводит от мира, сделанное на том основании, что такова была отчасти живопись средних веков. Враждебно жизни религиозное кредо определенной фазы, да и то лишь в крайних его проявлениях. То же мироотношение, о котором я говорю, не уводит от мира, а учит любить его горячей и беско­рыстной любовью. Оно не противопоставляет «миров иных» миру сему, но все их воспринимает, как ожерелье на груди Божества. Разве хрустальная лампа меньше нам нравится от­того, что она прозрачна? Разве мы будем меньше любить наш мир оттого, что сквозь него просвечивают другие? Для челове­ка, чувствующего так, и эта жизнь хороша, и смерть может быть не врагом, а добрым вожатым, если достойно прожитая жизнь на Земле предопределяет переход в иные — не менее, а еще более насыщенные, богатые и прекрасные формы миров...

...В том, что человек постепенно приучается воспринимать шум лесного океана, качание трав, течение облаков и рек, все голоса и движения видимого мира, как живое, глубоко осмысленное и к нему дружественное. Будет усили­ваться, постепенно охватывая все ночи и дни, чувство, неиз­менно царящее над сменой других мыслей и чувств: как будто, откидываясь навзничь, опускаешь голову все ниже и ниже в мерцающую тихим светом, укачивающую глубь — извечную, любящую, родимую. Ощущение ясной отрады, мудрого покоя будет поглощать малейший всплеск суеты; хорошо в такие дни лежать, не считая времени, на речном берегу и бесцельно следить прохладную воду, сверкающую на солнце. Или, лежа среди старого бора, слушать органный шум вершин да посту­кивание дятла. Надо доверять тому, что стихиали Лиурны уже радуются тебе и заговорят с твоим телом, как только оно опустится в текучую плоть их, что стихиали Фальторы или Арашамфа уже поют тебе песнишелестящей листвой, жужжанием пчел и теплыми воздушными дуновениями. Ког­да по заливным лугам, пахнущим свежескошенмым сеном, будешь возвращаться на закате домой с далекой прогулки, поднимаясь в нагретый воздух пригорков и опускаясь в прохладные низины, а тихий туман начнет заливать все, кроме верхушек стогов, — хорошо снять рубашку, и пусть ласкают горячее тело этим туманом те, кто творит его над засыпающи­ми лугами...

...Лично у меня все началось в знойный летний день 1929 г. вблизи городка Триполье на Украине. Счастливо усталый от многоверстной прогулки по открытым полям и кручам с вет­ряными мельницами, откуда распахивался широчайший вид на ярко-голубые рукава Днепра и на песчаные острова между ними, я поднялся на гребень очередного холма и внезапно был буквально ослеплен: передо мной, не шевелясь под низверга­ющимся водопадом солнечного света, простиралось необозри­мое море подсолнечников. В ту же секунду я ощутил, что над этим великолепием как бы трепещет невидимое море какого-то ликующего, живого счастия. Я ступил на самую кромку поля и, с колотящимся сердцем, прижал два шершавых под­солнечника к обеим щекам. Я смотрел перед собой, на эти тысячи земных солнц, почти задыхаясь от любви к ним, и к тем, чье ликование чувствовал над этим полем. Я чувствовал странное: я чувствовал, что эти невидимые существа с радо­стью и с гордостью вводят меня, как дорогого гостя, как бы на свой удивительный праздник, похожий и на мистерию, и на пир. Я осторожно ступил шага два в гущу растений и, закрыв глаза, слушал их прикосновения, их еле слышно прозванивающий шорох и пылающий повсюду божественный зной. С этого началось…

...Однажды я предпринял одинокую экскурсию, в течение недели странствуя по Брянским лесам. Стояла засуха. Волок­нами синеватой мглы тянулась гарь лесных пожаров, а иногда над массивами соснового бора поднимались беловатые, мед­ленно менявшиеся дымные клубы. В продолжение многих ча­сов довелось мне брести по горячей песчаной дороге, не встречая ни источников, ни ручья. Зной, душный как в оран­жерее, вызывал томительную жажду. Со мной была подробная карта этого района, и я знал, что вскоре мне должна попасться маленькая речушка, такая маленькая, что даже на этой карте над нею не обозначалось никакого имени. И в самом деле: характер леса начал меняться, сосны уступили место кленам и ольхе. Вдруг раскаленная, обжигавшая ноги дорога засколь­зила вниз, впереди зазеленела поемная луговина и, обогнув купу деревьев, я увидал в десятке метров перед собой излучи­ну долгожданной речки — дорога пересекала ее вброд. Что за жемчужина мироздания, что за прелестное Божье дитя смея­лось мне навстречу! Шириной в несколько шагов, вся пере­крытая низко нависавшими ветвями старых ракит и ольшаника, она струилась точно по зеленым пещерам, играя мириадами солнечных бликов и еле слышно журча.

Швырнув на траву тяжелый рюкзак и сбрасывая на ходу немудрящую одежду, я вошел в воду по грудь. И когда горячее тело погрузилось в эту прохладную влагу, а зыбь теней и солнечного света задрожала на моих плечах и лице, я почув­ствовал, что какое-то невидимое существо, не знаю из чего сотканное, охватывает мою душу с такой безгрешной радо­стью, с такой смеющейся веселостью, как будто она давно меня любила и давно ждала. Она вся была как бы тончайшей душой . этой реки — вся струящаяся, вся трепещущая, вся ласкающая, вся состоящая из прохлады и света, беззаботного смеха и неж­ности, из радости и любви. И когда, после долгого пребывания моего тела в ее теле, а моей души — в ее душе, я лег, закрыв паза, на берегу под тенью развесистых деревьев, я чувствовал, что сердце мое так освежено, так омыто, так чисто, так блаженно, как могло бы оно быть когда-то в первые дни творе­ния, на заре времен. И я понял, что происшедшее со мной было на этот раз не обыкновенным купанием, а настоящим омове­нием в самом высшем смысле этого слова...

...Из-за дубов выплыла низкая июльская луна, совершенно полная. Мало-помалу умолкли разговоры и рассказы, товари­щи один за другим уснули вокруг потрескивавшего костра, а я остался бодрствовать у огня, тихонько помахивая, для защиты от комаров, широкой веткой.

И когда луна вступила в круг моего зрения, бесшумно передвигаясь за узорно-узкой листвой развесистых ветвей ра­киты, начались те часы, которые остаются едва ли не прекрас­нейшими в моей жизни. Тихо дыша, откинувшись навзничь на охапку сена, я слышал, как Нерусса струится не позади, в нескольких шагах за мною, но как бы сквозь мою собственную душу. Это было первым необычайным. Торжественно и бес­шумно в поток, струившийся сквозь меня, влилось все, что было на земле, и все, что могло быть на небе. В блаженстве, едва переносимом для человеческого сердца, я чувствовал так, будто стройные сферы, медленно вращаясь, плыли во всемир­ном хороводе, но сквозь меня; ч все, что я мог помыслить или вообразить, охватывалось ликующим единством. Эти древние леса и прозрачные реки, люди, спящие у костров, и другие люди — народы близких и. дальних стран, утренние города и шумные улицы, храмы со священными изображениями, моря, неустанно покачивающиеся, и степи с колышущейся травой — действительно все было во мне тою ночью, и я был во всем. Я лежал с закрытыми глазами. И прекрасные, совсем не такие, какие мы видим всегда, белые звезды, большие и цветущие, тоже плыли со всей мировой рекой, как белые водяные лилии.

Хотя солнца не виделось, было так, словно и оно тоже текло где-то вблизи от моего кругозора. Но не его сиянием, а светом иным, никогда мною невиданным, пронизано было все это — все, плывшее сквозь меня и в то же время баюкавшее меня, как дитя в колыбели...

...Позднее я старался всеми силами вызвать это пережива­ние опять. Я создавал все те внешние условия, при которых оно совершилось в 1931 году. Много раз в последующие годы я ночевал на том же точно месте, в такие же ночи. Все было напрасно. Оно пришло ко мне опять столь же внезапно лишь 20 лет спустя, и не в лунную ночь на лесной реке, а в тюремной камере...

(ДАндреев. Роза мира)

№4 Сон и бодрствование – пограничные медитативные состояния организма

Все люди видят сны, и у всех эти сны различны. Сон одной ночи отличается от сна другой ночи. В своих сновидениях мы видим Небо и Землю, видим различных людей и разные мысли — и все это создано мыслью... Откуда же знать, что и это Небо и Земля не созданы мыслью?!

Во сне, в зеркале, в воде есть представленный нами отра­женный образ Неба и Земли. Тот, кто хочет произвольными усилиями воли уйти от образа Неба и Земли, явившихся в сновидении, —бодрствует и не спит.Тот, кто, бодрствуя, хочет произвольными усилиями уйти от Неба и Земли, отраженны­ми в воде, не наполняет водой блюдо. Наличие или отсутствие объекта внутри нашего сознания зависит, в первую очередь, от нас, а не от реально существующего Неба и Земли. Таким образом, человек не уходит от Неба и Земли, а уходит от зрительных образов своего сознания, то есть мир опыта упо­добляется сну. Диалектика учит, что истинная реальность не знает противопоставления «субъект — объект». Обратная сто­рона Луны существует с давних пор, а увидели мы ее совсем недавно. Не последнюю роль в разложении Мира нашего со­знания на мир видимый и мир невидимый играет язык. Так, в языке каждая вещь имеет свое название, и именно отсюда рождается ложная мысль о том, что разным именам в действи­тельности соответствуют разные сущности. Например, «Пуш­кин — поэт» и «Человек, убитый на Черной речке». Но истинная реальность абсолютно конечна, проста и целостна. Словарь, которым мы пользуемся в обиходе, немногословен и конечен. И эту целостность и единство как раз и передает метафора сновидения с его ассоциативными, подвижными, перетекающими друг в друга зрительными образами.

Древние китайские философы говорили, что основой меди­тации является особое состояние сознания, — «не сон и не явь, а бодрствование во сне», то есть сон наяву, или даже точнее, — пробуждение ко сну во сне. Медитация — это Сон священный, это Сон великий именно потому, что он имеет против себя и в себя включает великое Пробуждение. Концепция образа сна медитативного является одной из констант Дзен-буддизма, и именноиз него выводится психотехника древних народов Ин­дии, Китая и Японии. Метафора сна в древности связывалась с размышлением о том, что человеческая жизнь похожа на сон. И затем метафора сна восходит к весьма архаическим пред­ставлениям человека о сводимости сна и бодрствования, и относительности этих состояний: для спящего сон — это реаль­ность, а для бодрствующего реальность — это лишь восприни­маемый сейчас окружающий мир (и наоборот). Доктрина относительности «равновесия» сна и бодрствования дошла до нас в афоризме — «жизнь есть сон». Непрерывно изменяющи­еся психические состояния и управляемые сознанием как тра­ектория Пути к Цели — вот знание, которое мы берем для себя сегодня у древних народов Мира.

№ 5. Черный монах

«... Тысячу лет тому назад какой-то монах, одетый в чер­ное, шел по пустыне, где-то в Сирии или в Аравии... За не­сколько миль от того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж. Теперь забудьте все законы оптики, которых легенда, кажется, не признает, и слушайте дальше. От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой. Его видели то в Африке, то в Испании, то в Индии, то на Дальнем Севере... Наконец, он вышел из пределов земной атмосферы и теперь блуждает по всей вселенной, все никак не попадая в те усло­вия, при которых он мог бы померкнуть. Быть может, его видят теперь где-нибудь на Марсе или на какой-нибудь звезде Юж­ного Креста. Но, милая моя, сама суть, самый гвоздь легенды заключается в том, что ровно через тысячу лет после того, как монах шел по пустыне, мираж опять попадет в земную атмос­феру и покажется людям. И будто бы эта тысяча лет уже на исходе... По смыслу легенды, черного монаха мы должны ждать не сегодня-завтра...»

...Когда вечерние тени стали ложиться в саду, неясно по­слышались звуки скрипки, поющие голоса, и это напоминало ему про черного монаха. Где-то, в какой стране или на какой планете носится теперь эта оптическая несообразность?

Едва он вспомнил легенду и нарисовал в своем воображе­нии то темное привидение, которое видел на ржаном поле, как из-за сосны, как раз напротив, вышел неслышно, без малей­шего шороха, человек среднего роста с непокрытою седою го­ловой, весь в темном и босой, похожий на нищего, и на его бледном, точно мертвом лице резко выделялись черные брови. Приветливо кивая головой, этот нищий или странник бесшум­но подошел к скамье и сея, и Коврин узнал в нем черного монаха. Минуту оба смотрели друг на друга — Коврин с изум­лением, а монах ласковои, как и тогда, немножко лукаво, с выражением себе на уме.

— Но ведь ты мираж, — проговорил Коврин. — Зачем же ты здесь и сидишь на одном месте? Это не вяжется с легендой.

— Это все равно, — ответил монах не сразу,тихим голосом обращаясь к нему лицом. — Легенда, мираж и я — все это продукт твоего возбужденного воображения. Я — призрак.

— Значит, ты не существуешь? — спросил Коврин.

— Думай, как хочешь, — сказал монах и слабо улыбнулся. — Я существую в твоем воображении, а воображение твое есть часть природы, значит я существую и в природе.

— У тебя очень старое, умное и в высшей степени вырази­тельное лицо, точно ты в самом деле прожил больше тысячи лет, — сказал Коврин.

— Я незнал,чтомое воображение способно создавать такие феномены. Но что ты смотришь на меня с таким восторгом? Я тебе нравлюсь?

— Да. Ты один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками...»

(А. Чехов. Черой монах)

Литература

Андреев О.А., Хромов Л.Н. Техника тренировки памяти. — Агро­промышленный комплекс России. —1989. —№ 1-12.

Вельховер Е.С., Никифоров В.Г. Основы клинической рефлексотерапии. — М., 1984.

Гримах Л.П. Моделирование состояния человека в гипнозе.— М. 1978.

Гримах Л.П. Резервы человеческой психики.- 2-е изд.М.,1990

Гримах ЛЛ. Экспериментальная психология в космических исследованиях. - М.,197б.

Демидов В.Как мы видим то, что видим.Наука и прогресс.—2-е изд., перераб.и доп.—М., 1987.

Евтимов В. Йога.—М., 1986.

Иванов Ю.М. Как стать экстрасенсом. — М., 1990.

Иванов Ю.М.Йога и психотренинг. Путь к физическому совершенству

и космическому сознанию.—М., 1990.

Каганов Л. Медитация— путь к себе.— М., 1990.

Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность. — М.. 1969.

Леонтьев А А. Мир человека и мир языка.—М., 1984.

Леонтьев А.А. Путешествие по карте языков мира. — М., 1990

Мартынов А. Исповедимый путь. философские этюды.—М., 1989.

Налимов В.В. Вероятностная модель языка. — М., 1974.

Налимов В.В. Спонтанность сознания.—М., 1990.

Петров Н. Самовнушение в древности и сегодня. Пер. с болг. — М 1986.

Рамачарака И. Наука о дыхании индийских йогов. — Книгоиздательство «Новый человек», 1914.

Шалаграма Д. (Неаполитанский С.М.) Мантра-йога и медитация — Л.,1990.