В широком смысле, пассиона́рность, — это наследуемая количественная характеристика, определяющая способность индивида (и группы индивидов) к сверхусилиям, сверхнапряжению.
Можно сказать, что все люди, которые были героями, например подвиги Геракла – это сплошное сверхусилие, сверхнапряжение.
Возникает пассионарность очень хитрым способом, мы далее будем это рассматривать, т.к. это важно для изучения феноменологии души.
Уровни пассионарности
• Пассионарность выше нормы («пассионарность» в узком смысле) проявляется в поведении как предприимчивость, готовность нести жертвы ради идеала, желание и способность изменять мир, в частности, свой ландшафт.
• Пассионарность на уровне нормы (гармоничность) означает, что её носитель будет пребывать в равновесии с окружающей средой.
• Пассионарность ниже нормы (субпассионарность) означает склонность к лени, пассивности, паразитизму и предательству.
Л.Н. Гумилёвым была предложена и более тонкая классификация по признаку пассионарности, включающую девять её уровней.
1. Высший — шестой, жертвенный, человек без колебаний готов пожертвовать собственной жизнью. Примерами таких личностей являются Ян Гус, Жанна Д'Арк, протопоп Аввакум, Александр Македонский, Чингисхан, Тамерлан, Наполеон…
2. Несколько ниже лежит пятый уровень — стремление к идеалу победы — человек вполне готов рисковать жизнью ради достижения полного превосходства, но идти на верную смерть неспособен. Это патриарх Никон, Иосиф Сталин, Гитлер и др.
3. То же самое, но в меньшем масштабе, проявляется на четвёртом уровне — стремление к идеалу успеха. Примеры — Леонардо да Винчи, А. С. Грибоедов, С. Ю. Витте. Это уровни перегрева, акматической фазы (четвёртый уровень — переходный).
4. Ниже идут уровни, наиболее характерные для фазы надлома — стремление к идеалу знания и красоты и ниже (то, что Л.Н. Гумилёв называл «пассионарность слабая, но действенная»). Тут за примерами далеко ходить не надо — это все крупные учёные, художники, писатели, музыканты, и т. д.
5. Для выхода из фазы надлома характерен второй уровень — здесь мы снова возвращаемся к людям, которые ищут удачи, но не как великие полководцы, но как искатели счастья, ловцы фортуны, это может быть например колониальный солдат, пират, отчаянный путешественник, первопроходец, ещё способный рискнуть жизнью, но не во имя великого завоевания, а в поисках удачи.
6. Со снижением пассионарности на смену им приходят другие — пассионарии, стремящиеся к благоустройству без риска для жизни. Большинство современных западных (не российских!) миллиардеров наверняка относятся к этому типу.
7. Ещё ниже стоит обыватель — тихий человек, полностью приспособленный к окружающему ландшафту. Это нулевой уровень. Количественно он преобладает почти во всех фазах этногенеза (кроме обскурации), но лишь в инерцию и гомеостаз является определяющим в поведении этноса. Т.е. в стадии равновесия с окружающей средой таких людей большинство. При дальнейшем снижении пассионарности приходят люди с отрицательными её значениями — субпассионарии. Они бывают двух уровней: -1-го и -2-го. Если первые ещё способны на какие-то действия, приспособление к ландшафту, то вторые не могут даже этого. Т.е. совершенно деградируют. И если они начинают преобладать – происходит гибель этноса.
Л.Н. Гумилёв неоднократно обращал внимание на то, что пассионарность никак не коррелирует с такими способностями личности, как сила воли, и т. д. Может быть умный обыватель и довольно глупый «учёный», волевой субпассионарий и безвольный «жертвенник», равно, как и наооборот; это всё не исключает и не предполагает друг друга. Также, пассионарность не определяет такой важной части психотипа, как темперамент: она лишь, по-видимому, создаёт норму реакции для этого признака, а конкретное проявление определяется внешними условиями.
Согласно Гумилеву существует некое явление, названное им пассионарные толчки. Время от времени происходят массовые мутации, повышающие уровень пассионарности (пассионарные толчки). Они продолжаются не дольше нескольких лет, затрагивают узкую (до 200 км) территорию, расположенную вдоль геодезической линии и тянущуюся несколько тысяч километров. Особенности их протекания указывают на их обусловленность внеземными процессами, как считал Гумилев, вспышками на Солнце, космическим излучением и т.п. Пассионарные популяции появляются на поверхности Земли не произвольно, а одновременно в отдаленных друг от друга местах, которые располагаются на территории, имеющей контуры протяженной узкой полоски и геометрию геодезической линии, или натянутой нитки на глобусе, лежащей в плоскости, проходящей через центр Земли. Это говорит, о том, что центрально-симметричные поля Земли определяют геометрию пассионарного толчка. Таким полем, скорее всего, может быть электромагнитное поле, а следовательно причиной мутации должен быть внешний энергетический источник, с излучением которого это поле взаимодействует. Здесь можно строить много гипотез о прохождении комет вблизи Земли, которые вызывают изменения излучения.
11) Поскольку речь идет о «поведении» людей, входящих в разные этносы, то самое простое — обратить внимание на то, как они воздействуют на те или иные природные ландшафты, в которые их забрасывает историческая судьба. Иными словами, нам надлежит проследить характер и вариации человеческого фактора в образовании ландшафтов с учетом уже отмеченного нами деления человечества на этнические коллективы. Дело не в том, насколько велики изменения, произведенные человеком, и даже не в том, благодетельны ли они по своим последствиям или губительны, а в том, когда, как и почему они происходят. Бесспорно, что ландшафт промышленных районов и областей с искусственным орошением изменен больше, чем в степи, тайге, тропическом лесу и пустыне, но если мы попытаемся найти здесь социальную закономерность, то столкнемся с непреодолимыми затруднениями. Поставим вопрос по-иному: не как влияет на природу человечество, а как влияют на нее разные народы в разных фазах своего развития? Этим мы вводим промежуточное звено, которого до сих пор не хватало. Тогда возникает новая опасность: если каждый народ, да еще в каждую эпоху своего существования, влияет на природу по-особому, то обозреть этот калейдоскоп невозможно, и мы рискуем лишиться возможности сделать какие бы то ни было обобщения, а следовательно, и осмыслить исследуемое явление? Но здесь необходимо обратиться к естественным наукам, и их классификация и систематизация наблюдаемых фактов, что в гуманитарных науках, не всегда проявлено. Поэтому, говоря об этносах в их отношении к ландшафту, мы остаемся на фундаменте географического народоведения, то есть мы включаем в наше рассмотрение души уже и географию. Отказавшись от признаков этнической классификации, принятых в гуманитарных науках, — расового, общественного, материальной культуры, религии и т. п., мы должны выбрать исходный принцип и аспект, лежащие в географической науке. Таковым может быть уже описанное явление биоценоза, где характерной особенностью является постоянная соразмерность между числом особей во всех формах, составляющих комплекс. Например, количество волков на данном участке зависит от количества зайцев и мышей, а последнее лимитируется количеством травы и воды. Соотношение это обычно колеблется в пределах допуска и нарушается редко и ненадолго. Казалось бы, эта картина не имеет отношения к человеку, однако не всегда.' Ведь есть огромное количество этнических единиц, пусть немногочисленных, входящих в состав биоценозов на тех или иных биохорах. По сравнению с этими мелкими народностями или иногда — просто племенами современные и исторические цивилизованные этносы — левиафаны, но их мало, и они, как показывает история, не вечны. Вот на этой основе строится некая классификация: 1) этносы, входящие в биоценоз, вписывающиеся в ландшафт и ограниченные тем самым в своем размножении; этот способ существования присущ многим видам животных, как бы остановившимся в своем развитии. В зоологии эти группы называются персистентами, и нет никаких оснований не применить этот термин к этносам, застывшим на определенной точке развития; и 2) этносы, интенсивно размножающиеся, расселяющиеся за границы своего биохора и изменяющие свой первичный биоценоз. Этносы, составляющие первую группу, консервативны и в отношении к природе, и в ряде других закономерностей. Примеры. Большинство североамериканских индейцев Канады и области прерии жили до прихода европейцев в составе биоценозов Северной Америки. Количество людей в племенах определялось количеством оленей, и поскольку при этом условии было необходимо ограничение естественного прироста, то нормой общежития были истребительные межплеменные войны. Целью этих войн не были захват территорий, покорение соседей, экспроприация их имущества, политическое преобладание... Нет! Корни этого порядка уходят в глубокую древность, и биологическое назначение его ясно. Поскольку количество добычи не беспредельно, то важно обеспечить себе и своему потомству фактическую возможность убивать животных, а значит, избавиться от соперника. Это не были войны в нашем смысле, это была борьба, поддерживавшая определенный биоценоз. При таком подходе к природе, естественно, не могло быть и речи о внесении в нее каких-либо изменений, которые в этом контексте рассматривались как нежелательная порча природы, находящейся, по мнению индейцев, в зените совершенства. Точно так же вели себя земледельческие племена, так называемые индейцы пуэбло, с той лишь разницей, что мясо диких зверей у них заменял маис. Они не расширяли своих полей, не пытались использовать речную воду для орошения, не совершенствовали свою технику. Они предпочитали ограничить прирост своего населения, предоставляя болезням уносить слабых детей, и тщательно воспитывая крепких, которые потом гибли в стычках с навахами и апачами. Вот и способ хозяйства иной, а отношение к природе то же самое. Остается только непонятным, почему навахи не переняли у индейцев-пуэбло навыков земледелия, а те не заимствовали у соседей тактику сокрушительных набегов. Впрочем, ацтеки, принадлежавшие к группе нагуа, с XI в. по XIV в. переселились в Мексиканское нагорье и весьма интенсивно изменили его ландшафт и рельеф. Они строили теокалли (вариация рельефа), сооружали акведуки и искусственные озера (техногенная гидрология), сеяли маис, табак, помидоры, картофель и много других полезных растений (флористическая вариация) и разводили кошениль, насекомое, дававшее прекрасный краситель темно-малинового цвета (фаунистическая вариация). Короче говоря, ацтеки изменяли природу в то время, когда апачи и навахи ее охраняли. Можно было бы предположить, что тут решающую роль играл жаркий климат южной Мексики, хотя он не так уж отличается от климата берегов Рио-Гранде. Однако в самом центре Северной Америки, в долине Огайо, обнаружены грандиозные земляные сооружения — валы, назначение которых было неизвестно самим индейцам. Очевидно, некогда там тоже жил народ, изменявший природу, и климатические условия ему не мешали, как не мешают они американцам англосаксонского происхождения. Наряду с этим отметим, что одно из индейских племен — тлинкиты, а также алеуты, которые практиковали рабовладение и работорговлю в широких масштабах. Рабы составляли до трети населения северо-западной Америки, и некоторые тлинкитские богачи имели до 30—40 рабов. Рабов систематически продавали и покупали, использовали для грязной работы и жертвоприношений при похоронах и обряде инициации; рабыни служили хозяевам наложницами. Но при всем этом тлинкиты были типичным охотничьим племенем, с примитивным типом присвояющего, а не производящего хозяйства. Аналогичное положение было в Северной Сибири. Народы угорской, тунгусской и палеоазиатской групп по характеру быта и хозяйства являлись как бы фрагментом ландшафта, завершающей составной частью биоценоза. Точнее сказать, они «вписывались» в ландшафт. Некоторое исключение составляли якуты, которые при своем продвижении на север принесли с собой навыки скотоводства, привели лошадей и коров, организовали сенокосы и тем самым внесли изменения в ландшафт и биоценоз долины Лены. Однако это привело лишь к образованию нового биоценоза, который затем поддерживался в стабильном состоянии до прихода русских землепроходцев. Совершенно иную картину представляет евразийская степь. Казалось бы, здесь, где основой жизни было кочевое скотоводство, изменение природы также не должно было бы иметь места. А на самом деле степь покрыта курганами, изменившими ее рельеф, стадами домашних животных, которые вытеснили диких копытных, и с самой глубокой древности в степях, пусть ненадолго, возникали поля проса. Примитивное земледелие практиковали хунны, тюрки и уйгуры. Здесь видно постоянно возникающее стремление к бережному преобразованию природы. Конечно, в количественном отношении по сравнению с Китаем, Европой, Египтом и Ираном оно ничтожно и даже принципиально отличается от воздействия на природу земледельческих народов тем, что кочевники пытались улучшить существующий ландшафт, а не преобразовать его коренным образом. Но все-таки мы должны отнести евразийских кочевников ко второму разряду нашей классификации, так же как мы отнесли туда астеков, но не тлинкитов, несмотря на то, что классовые отношения у последних были развиты несравненно больше. Какими бы парадоксальными не представлялись, на первый взгляд, эти выводы, чтобы получить научный результат исследования, мы должны выдержать наш принцип классификации строго последовательно. Внутренним противоречием, вызвавшим упадок кочевой культуры, был тот же момент, который вначале обеспечил ей прогрессивное развитие, — включение кочевников в геобиоценозы ландшафта. Численность населения у кочевников определялась количеством пищи, т. е. скота, что, в свою очередь, ограничивалось площадью пастбищных угодий. И если в начале 1 тысячелетия население степных пространств колебалось очень незначительно: от 300—400 тыс. в хуннское время до 1300 тыс. человек в эпоху расцвета монгольского улуса, впоследствии эта цифра снизилась, но точных демографических данных для XVI—XVII вв. нет. Вопреки распространенному мнению, кочевники куда менее склонны к переселениям, чем земледельцы. В самом деле, земледелец при хорошем урожае получает запас провианта на несколько лет и в весьма портативной форме. Достаточно насыпать в мешки муку, погрузить ее на телеги или лодки и запастись оружием — тогда можно пускаться в далекий путь, будучи уверенным, что ничто, кроме военной силы, его не остановит. Так совершали переселения североамериканские скваттеры и южноафриканские буры, испанские конкистадоры и русские землепроходцы, арабские воины первых веков хиджры — уроженцы Хиджаса, Йемена и Ирана, и эллины, избороздившие Средиземное море. Кочевникам же гораздо труднее. Они имеют провиант в живом виде. Овцы и коровы движутся медленно и должны иметь постоянное привычное питание. Даже простая смена подножного корма может вызвать падеж. А без скота кочевник сразу начинает голодать. За счет грабежа побежденной страны можно прокормить бойцов победоносной армии, но не их семьи. Поэтому в далекие походы хунны, тюрки и монголы жен и детей не брали. Кроме того, люди привыкают к окружающей их природе и не стремятся сменить родину на чужбину без достаточных оснований. Да и при необходимости переселиться они выбирают ландшафт, похожий на тот, который они покинули. Поэтому-то и отказались хунны в 202 г. до н. э. от территориальных приобретений в Китае, над армией которого они одержали победу. Мотив был сформулирован так: «Приобретя китайские земли, хунны все равно не смогут на них жить». И не только в Китай, но даже в Семиречье, где хотя и степь, но система сезонного увлажнения иная, хунны не переселялись до II в. до н. э. А во II—III вв. они покинули родину и заняли берега Хуанхэ, Или, Эмбы, Яика и Нижней Волги. Почему? Многочисленные и не связанные между собой данные самых разнообразных источников дают основание заключить, что III в. н. э. был весьма засушлив для всей степной зоны Евразии. В Северном Китае переход от субтропических джунглей хребта Циньлин до пустынь Ор-доса и Гоби идет плавно. Заросли сменяются лугами, луга — степями, степи — полупустынями, и, наконец, воцаряются барханы и утесы Бей-Шаня. При повышенном увлажнении эта система сдвигается к северу, при пониженном — к югу, а вместе с ней передвигаются травоядные животные и их пастухи. Именно это - передвижение ландшафтов – важнейшее условие для возникновения пассионарных толчков. Крупные военные операции всегда эпизодичны, а успех зависит от многих причин, где разглядеть роль экономики натурального хозяйства не всегда возможно. Постоянные набеги кочевников на оседлых земледельцев тоже не показательны, ибо это замаскированная форма межэтнического обмена: в набеге кочевник возвращает себе то, что теряет на базаре из-за своего простодушия и отсутствия хитрости. И то и другое никакого отношения к миграциям не имеет. Теперь мы можем ответить на поставленные вопросы. Эпохи, в которых земледельческие народы создают искусственные ландшафты, относительно кратковременны. Совпадение их по времени с жестокими войнами не случайно, но, разумеется, мелиорация земель не является решающим поводом к кровопролитию, хотя и играет в этом некую роль. Однако в обоих параллельных явлениях есть черта, которая является общей, — способность этнического коллектива производить экстраординарные усилия. На что эти усилия направлены — другое дело; цель в нашем аспекте не учитывается. Важно лишь, что когда способность к сверхнапряжению слабеет, то созданный ландшафт только поддерживается, а когда эта способность исчезает — восстанавливается этно-ландшафтное равновесие, т. е. биоценоз данного места. Это бывает всегда и везде, независимо от масштабов произведенных перемен и от характера деятельности, созидательного или хищнического. А если так, то мы натолкнулись на явление, которое до Гумилева никто не заметил: изменение природы — не результат постоянного воздействия на нее народов, а следствие кратковременных состояний в развитии самих народов, т. е. процессов творческих, тех же самых, которые являются стимулом этногенеза. Проверим наш вывод на материале древней Европы. На рубеже I и II тыс. до н. э. Западную Европу захватили и населили воинственные народы, умевшие ковать железо: кельты, латины, ахейцы и др. Они создали множество мелких земледельческих общин и, обработав девственную почву, видоизменили ландшафт. Почти тысячу лет в Европе не возникало больших государств, потому что каждое племя умело постоять за себя и завоевание было делом трудным и невыгодным: племена скорее давали себя перебить, чем соглашались подчиниться. Достаточно вспомнить, что ни Спарта, ни Афины не могли добиться власти над Элладой, а латинские и самнитские войны Рима проходили более тяжело, чем все последующие завоевания. В первую половину I тыс. до н. э. земледелие с интенсивной обработкой участков было институтом, поддерживавшим созданный культурный ландшафт. В конце I тыс. до н. э. отношение к природе становится хищническим и одновременно возникает возможность завоеваний. Принято думать, что Рим покорил Средиземноморье и Западную Европу потому, что он «почему-то» усилился. Но ведь тот же результат должен получиться и в том случае, если бы сила Рима осталась прежней, а народы вокруг него ослабели. Да скорее всего так оно и было, а параллельно с экспансией Рима шло превращение полей в пастбища, потом в пустыми, и, наконец, к V—VI вв. восстановились естественные ландшафты: леса и заросли кустарников. Тогда сократилась численность населения, и Римская империя пришла в упадок. Вот так история зависит от географии и деятельности человека. Нельзя рассматривать историю отдельно от географии, а географию отдельно от истории. Весь цикл преобразования ландшафта и этногенеза от сложения этносов до полной их полго исчезновения занял около 1500 лет. Потом возникает новый подъем деятельности человека и одновременно образования средневековых этносов произошел в IX—X вв. и не закончен до сих пор. А теперь вернемся к индейцам и народам Сибири, потому что мы, наконец, можем ответить на поставленный выше вопрос: почему охотники и земледельцы существуют рядом, не заимствуя друг у друга полезных навыков труда и быта? Ответ напрашивается сам: очевидно, некогда предки тех и других пережили периоды освоения ландшафта и видоизменили его по-разному, потомки же, сохраняя созданный предками статус, влачат на себе наследие прошлых эпох в виде традиции, которую не умеют и не хотят сломать. Вот что такое традиция-то! Когда-то пережили изменение ландшафта и влачат и не хотят с ним расстаться. И даже когда нашествие англосаксов грозило индейцам физическим истреблением, они мужественно отстаивали свой образ жизни, хотя, отбросив его, имели все шансы смешаться с колонистами и не погибнуть. Итак, мы приходим к выводу, что такое сложное явление, как душа невозможно рассматривать в отрыве не только от мифологии, но и от истории, географии, биологии и этнологии. Все явления, которые описываются этими (а также многими другими дисциплинами) являются феноменами души. Это значительно расширяет диапазон рассматриваемой нами сферы явлений и само представление о необъятности души становится все более сложным, многосвязным и объемным, появляются новые размерности. Я пока еще не готов к тому, чтобы с учетом изложенных в этой и предыдущих лекциях факторов дать новое рабочее определение души, расширяющее то, которое я приводил в первой лекции – нужно еще потрудиться, чтобы из фрагментов нашей мозаики – ризомы увидеть проблески той максимально объемной картины мира, которую способен вместить современный человек на данном этапе развития цивилизации. И не будем забывать начального тезиса этой лекции о том, что каждое знание или картина мира адресна и исторична. В следующей главе мы постараемся еще более детально раскрыть связи явлений души с этногенезом, а также и с историей в целом, чтобы сделать необходимые нам дополнения в ту картину мира и рабочее понятие души, которое я дал в первых главах. Ризома (а душа устроена как ризома) принципиально недостроена и предельно сложна для осознания, ибо это модель живой, текучей, изменчивой, самоорганизующейся системы, каковой и является душа…Дата добавления: 2014-12-15; просмотров: 1456;