ЗЕМЛЯ и МОРЕ 4 страница. Только в свете этого изначального факта британского покорения моря и отделения моря от земли многие знаменитые и часто цитируемые слова и выражения обретают

Только в свете этого изначального факта британского покорения моря и отделения моря от земли многие знаменитые и часто цитируемые слова и выражения обретают свой подлинный смысл. Таково, например, высказыва­ние сэра Уолтера Рэлли: "Тот, кто господствует на море, господствует в мировой торговле, а тому, кто господствует в мировой торговле, принадле­жат все богатства мира и фактически сам мир." Или: "Всякая торговля суть мировая торговля; всякая мировая торговля суть морская торговля." Сюда же относятся слова о свободе, сказанные в период расцвета английского морского и мирового могущества: "Всякая мировая торговля есть свободная торговля." Нельзя сказать, чтобы все это было так уж неверно, однако все это относится к известной эпохе и к определенному международному поло­жению и становится несправедливым тогда, когда из этого пытаются сде­лать абсолютные и вечные истины. Но прежде всего распря земли и моря раскрывается в сопоставлении морских и сухопутных войн. Конечно, война на суше и война на море всегда отличалась друг от друга в стратегическом и тактическом отношении. Однако их противоположность становится отны­не выражением различных миров и противоположных правовых норм.

Начиная с XVI века государства европейского материка выработали оп­ределенные способы ведения сухопутной войны, в основе которых лежит представление о войне как о взаимоотношении государств. По обеим сторо­нам линии фронта находится государственно структурированная, военная власть, и армии борются между собой в открытом полевом сражении. В качестве врагов противостоят друг другу лишь участвующие в битве войска, при том, что мирное гражданское население не участвует в боевых действи­ях. Оно не враг и его не считают врагом до тех пор, пока оно не участвует в войне. Война на море, напротив, предполагает уничтожение торговли и эко­номики противника. Врагом в такой войне является не только воюющий противник, но и любой подданный враждебного государства и, наконец, даже нейтральная страна, ведущая торговлю с неприятелем и имеющая с ним экономические отношения. Наземная война имеет тенденцию к решающе­му открытому полевому сражению. Конечно, и во время войны на море дело может дойти до морского сражения, но ее типичными средствами и метода­ми является обстрел и блокада берегов неприятеля и захват вражеских и нейтральных торговых судов согласно призовому праву. По самому своему существу эти типичные для морской войны средства направлены как против военных лиц, так и против мирного населения. В особенности продоволь­ственная блокада, которая обрекает на голод все население блокированной области одинаково, не различая военных и гражданских, мужчин и женщин, стариков и детей.

Это в действительности не только две стороны международно-правого порядка, но два совершенно разных мира. Но со времени британского поко­рения моря англичане и народы, бывшие во власти английских идей, при­выкли к такому положению дел. Представление о том, что континентальная держава сможет осуществлять мировое господство на всем земном шаре, было для их мировосприятия неслыханным и невыносимым. Другое дело — мировое господство, основанное на отделившейся от суши мировой экзис­тенции и охватывающее собою мировые океаны. Маленький остров на севе­ро-западной стороне Европы стал центром всемирной империи благодаря тому, что оторвался от земли и сделал решающий выбор в пользу моря. В чисто морском существовании он обрел средство мирового господства, про­стирающегося во все концы Земли. После того, как отделение земли от моря и раздор обеих стихий стали однажды основным законом планеты, на этом фундаменте был возведен огромный каркас ученых мнений, аргументов и научных систем, посредством которых люди обосновывали мудрость и ра­зумность этого положения дел, упуская из виду первичный факт британско­го покорения моря и временную обусловленность этого факта. Подобные системы были разработаны великими учеными, специалистами в области политической экономии, юристами и философами, и большинству наших прадедов все это казалось совершенно очевидным. Они были больше не в состоянии представить себе какую-то иную экономическую науку и иное международное право. Здесь ты имеешь возможность убедиться в том, что огромный Левиафан обладает властью также и над умами и душами людей. И это самое удивительное в его могуществе.

Англия — это остров. Но лишь став носителем и средоточием стихийно­го исхода из мира земной тверди в мир открытого моря и лишь в качестве наследника всех высвободившихся в то время морских энергий она превра­тилась в тот остров, который имеется в виду, когда снова и снова подчерки­вается, что Англия является островом. И только став островом в новом, неведомом дотоле смысле слова, Англия осуществила захват мировых океа­нов и выиграла на том первом этапе планетарной революции пространства.

Само собой разумеется, Англия — это остров. Но одним установлени­ем этого географического факта сказано еще очень мало. Есть много остро­вов, политические судьбы которых совершенно различны. Сицилия также остров, как и Ирландия, Куба, Мадагаскар, Япония. Сколь много противоре­чивых тенденций всемирной истории соединяются уже в этих немногих именах, каждое из которых именует осиров! В определенном смысле все континенты, в том числе самые крупные, являются всего лишь островами, а вся обитаемая земля омывается океаном, о чем знали уже древние греки. Англия сама всегда была островом в неизменном географическом смысле при всех превратностях исторических судеб, с тех пор, как она много тыся­челетий тому назад - вероятно 18000 лет до нашей эры - отделилась от мате­рика. Она была островом, когда ее заселили кельты и когда она была завое­вана для Рима Юлием Цезарем, при норманнском завоевании (1066) и во времена Орлеанской девы (1431), когда англичане удерживали за собой боль­шую часть Франции.

Жители этого острова обладали чувством островной защищенности. Из эпохи Средневековья до нас дошли чудные выражения и стихотворные стро­ки, в которой Англию сравнивают с укрепленным замком, омываемым мо­рем, словно оборонительным рвом. В стихах Шекспира это островное само­ощущение нашло свое самое прекрасное и знаменитое выражение :

"Этот второй Эдем, этот коронованный остров, почти что рай,

Этот бастион, возведенный самой природой,

Эта жемчужина в оправе морского серебра,

Которая служит стеною и рвом, оберегая дом."

Понятно, что англичане часто цитируют подобные строки, и что особен­но выражение "эта жемчужина в оправе морского серебра" могло стать кры­латым..

Но такого рода выражения английского островного сознания относятся к старому острову. Остров все еще рассматривается в качестве участка суши, отделившегося от земной тверди и омываемого морем. Островное со­знание все еще остается чисто земным, сухопутным и территориальным.. Представляется даже, что островное чувство проявляется как особо ярко выраженное территориальное чувство земли. Было бы заблуждением счи­тать любого островного жителя, любого англичанина еще и сегодня прирож­денным "пленителем моря". Мы уже видели, какое изменение состояло в том, что народ овцеводов превратился в XVI веке в народ детей моря. Это было фундаментальным преобразованием политико-исторической сущности самого острова. Оно состояло в том, что земля стала рассматриваться те­перь лишь с точки зрения моря, остров же из отделившегося участка суши стал частью моря,^кораблем или, еще точнее, рыбой.

Наблюдателю, находящемуся на континенте, трудно представить себе последовательно морской взгляд на вещи, чисто морское восприятие земли. Наш повседневный язык при образовании своих значений имеет своим ис­ходным пунктом естественным образом землю. Это мы видели уже в самом начале нашего созерцания. Образ нашей планеты — это образ земли; мы забываем, что он может быть и образом моря. В связи с морем мы говорим о мореходных путях, хотя здесь не существует никаких путей или дорог, как на земле, но лишь линии коммуникации. Корабль в открытом море мы пред­ставляем себе в виде куска суши, который плывет по морю, в виде "плаваю­щего участка государственной территории", как это называется на языке международного права. Военное судно представляется нам плавающей кре­постью, а остров, такой как Англия — замком, окруженным морем словно рвом. Морские люди считают все это совершенно ложными толкованиями, плодом фантазии сухопутных крыс. Корабль столь же мало похож на кусок суши, сколь рыба - на плавающую собаку. На взгляд, определяемый исключи­тельно морем, земная твердь, суша есть всего лишь берег, прибрежная поло­са плюс "хинтерланд" (незахваченная территория). Даже вся земля, рас­сматриваемая лишь с точки зрения открытого моря, исходя из чисто морско­го существования предстает простым скопищем предметов, выброшенных морем к берегу, извержением моря. Типичным примером такого образа мыс­лей, поразительного для нас, но типичного для людей моря, является выска­зывание Эдмунда Бергса: "Испания есть ничто иное, как выброшенный на берег Европы кит". Все существенные отношения с остальным миром, и в особенности с государствами европейского материка должны были изме­ниться от того, что Англия перешла к чисто морскому существованию. Все меры и пропорции английской политики стали отныне несравнимы и несов­местимы с таковыми же прочих европейских стран. Англия стала владычи­цей морей и воздвигла простирающуюся во все концы света британскую всемирную империю, основанную на английском морском господстве над всей землей. Английский мир мыслил морскими базами и линиями комму­никаций. То, что было для других народов почвой и родиной, казалось этому миру простым хинтерландом, незахваченной территорией. Слово континен­тальный приобрело дополнительное значение отсталости, а население континента стало "backward people", отсталым народом. Но и сам остров, мет­рополия такой всемирной империи, основанной на чисто морском существо­вании, лишается тем самым корней, отрывается от почвы. ОН оказывается способным плыть в другую часть земли, словно корабль или рыба, ибо он все же только транспортабельный центр всемирной империи, разбросанной по всем континентам. Дизраэли, ведущий английский политик времен царство­вания королевы Виктории, сказал применительно к Индии, что Британская империя это государство скорее азиатское, чем европейское. Он был так же тем, кто в 1847 году в своем романе "Танкред" выдвинул предложение о том, что английская королева должна поселиться в Индии. "Королева должна снарядить большой флот, отправиться в путь со своей свитой и всем правя­щим сословием и перенести свою имперскую резиденцию из Лондона в Дели. Там она найдет огромную готовую империю, первоклассную армию и боль­шие постоянные доходы."

Дизраэли был Абраванелем (ср. выше.) XIX века. Кое-что из сказанного им об иудаизме и христианстве и о расе как о ключе ко всей мировой исто­рии было усердно распропагандировано неевреями и нехристианами. Так что он знал, о чем говорил, когда выдвигал подобные предложения. Он чув­ствовал, что остров более не является частью Европы. Судьба острова не была отныне с необходимостью связана с европейской судьбой. Он мог от­правиться в путь и изменить место своего пребывания в качестве метропо­лии всемирной морской империи. Корабль мог сняться с якоря и бросить якорь в другой части света. Огромная рыба, Левиафан, могла прийти в дви­жение и пуститься исследовать другие океаны.

После битвы при Ватерлоо, когда Наполеон был побежден в результате 20-летней войны, настала эпоха бесспорного морского владычества Англии. Эта эпоха продолжалась весь 19 век. Своей кульминации она достигла в середине века, после Крымской войны, окончившейся Парижской конфеде­рацией 1856 года. Эпоха свободной торговли была также временем свободно­го расцвета английского индустриального и экономического превосходства. Свободные морские просторы и свободная мировая торговля, свободный ры­нок соединились в представлении о свободе, олицетворением и стражем которой могла быть только Англия. В эту эпоху своего апогея достигает также восхищение и подражание английскому примеру во всем мире.

Внутреннее измерение коснулось элементарной сущности громадного Левиафана. Впрочем, тогда еще это осталось незамеченным. Совсем напро­тив вследствие наступившего потрясающего подъема мировой экономики, позитивистская, ослепленная быстро растущим богатством эпоха верила, что это богатство будет все время и далее возрастать и окончится тысяче­летним раем на земле. Однако перемена, коснувшаяся существа Левиафа­на, была как раз следствием промышленной революции. Последняя началась в Англии в XVIII веке с изобретением машин. Первая коксовальная домен­ная печь (1735 г.), первая литая сталь (1740 г.), паровая машина (1768 г.), прядильная машина (1770 г.), механический ткацкий станок (1786 г.), все это сначала в Англии — таковы некоторые примеры, проясняющие, насколь­ко велико было 'промышленное превосходство Англии над всеми другими народами. Изобретения парохода и железной дороги последовали в XIX веке. Англия и здесь была впереди всех. Огромная морская держава стала одно­временно огромной машинной державой. Ее господство над миром казалось теперь окончательным.

Выше мы уже видели, насколько значительным был прогресс в развитии морского дела за короткий период начиная с битвы на галерах при Лепанто (1571) и до уничтожения испанской армады в Ла-Манше (1588). Столь же значительный шаг вперед был сделан в период между Крымской войной, когда Англия, Франция и Сардиния сражались против России в 1854-1856 гг. и гражданской войной в Америке в 1861-1863 гг., в которой северные индус­триальные штаты покорили аграрный Юг страны. В Крымскую войну воева­ли еще с помощью парусников, война за отделение Юга велась уже при помощи бронированных пароходов. Тем самым открылась эпоха современ­ных промышленных и экономических войн. Англия и здесь была впереди и почти до конца XIX века удерживала за собой огромное превосходство. Но прогресс в эту эпоху означал вместе с тем новую стадию в элементарных взаимоотношениях земли и моря.

Ибо Левиафан превратился теперь из огромной рыбы в машину. На деле то было сущностное превращение, неслыханное в своем роде. Машина изме­нила отношение человека к морю. Отважный тип.личностей, определявший до сих пор размеры морской державы, утратил свой старый смысл. Смелые подвиги моряков парусных кораблей, высокое искусствЛавигации, суровое воспитание и отбор определенной породы людей — все это утратило всякое значение ввиду надежности современного технизированного морского сооб­щения. Море все еще сохраняло свою силу. Но ослабевало и постепенно окончилось действие того мощного импульса, который превратил народ ов­цеводов в пиратов. Между стихией моря и человеческой экзистенцией встал аппарат машины. Морское господство, основанное на индустрии машин, очевидно представляет собою нечто иное, чем морская держава, ежедневно возрастающая в ожесточенной и непосредственной борьбе со стихией. Па­русник, требующий только мускульной силы человека и корабль, движимый паровыми колесами, представляют собой уже два различных способа связи со стихией моря. Промышленная революция превратила детей моря в изготовителей и слуг машины. Перемену почувствовали все. Одни сетовали по поводу конца старой эпохи героев и находили прибежище в романтике пи­ратских историй. Другие возликовали по поводу технического прогресса и кинулись сочинять утопии сконструированного людьми рая. Со всей очевид­ностью мы устанавливаем здесь факт сущностного повреждения чисто мор­ской экзистенции, тайны британского мирового господства. Но люди XIX века не видели этого. Ибо будучи рыбой или машиной, Левиафан в любом случае становился все сильнее и могущественнее, и его царству, казалось, не будет конца.

В конце XIX • начале XX века американский адмирал Мэхан предпринял замечательную попытку продлить и в эру машины прежнюю ситуацию бри­танского господства над морем. Мэхан является значительным историком, автором "Влияния морской державы в истории". Так он озаглавил свой глав­ный труд, вышедший также на немецком языке и получивший признание в кругах немецкого военно-морского флота, в особенности, у его основателя гроссадмирала фон Тирпица.

В одной своей работе, датированной июлем 1904 года, Мэхан ведет речь о возможностях воссоединения Англии с Соединенными Штатами Амери­ки. Глубочайшую основу для подобного воссоединения он усматривает не в общей расе, языке или кульгуре. Он никоей образом не недооценивает эти соображения, столь часто приводившиеся другими писателями. Но для него они — всего лишь желанные дополнительные обстоятельства! Решающей для него является необходимость сохранения англо-саксонского господства на мировых океанах, а это может произойти лишь на островной основе, путем соединения англо-американских государств. Сама Англия стала слиш­ком мала в результате современного развития, так что не является более островом в прежнем смысле. Напротив, Соединенные Штаты Америки пред­ставляют собой истинный остров в современном смысле. Из-за их протя­женности — говорит Мэхан — это до сих пор не осознано. Но это отвеча­ет сегодняшним масштабам и соотношениям величин. Островной характер Соединенных Штатов должен способствовать тому, чтобы морское господ­ство могло быть сохранено и продолжено на более широкой основе. Америка — это тот самый большой остров, на базе которого британское покорение моря должно быть увековечено и в еще больших масштабах продолжено в качестве англо-американского господства над миром.

В то время, как такой политик, как Дизраэли хотел перенести всемир­ную британскую империю в Азию, американский адмирал вынашивал мысль об отправке в Америку. Это было свойственно типу мышления, естественного для англо-саксонского моряка XIX века. Адмирал чувствовал эпохальные перемены, видел громадные изменения мер и размеров, которые неизбежно наступали с развитием индустрии. Но он не видел того, что промышленная революция как раз важнейший момент — элементарную связь человека с морем. Таким образом выходит, что он продолжает мыслить в старом русле. Его более крупный остров должен был сохранить, законсервировать, унасле­дованную, устаревшую традицию в полностью новой ситуации. Старый, слиш­ком маленький остров и весь комплекс воздвигнутого на его основе морскс го и мирового господства должен быть взят на буксир новым островом, слов­но спасательным судном.

Сколь бы значительной ни была личность Мэхана и сколь бы впечатляю­щей ни была его конструкция большего острова, но она не постигает подлин­ного смысла нового упорядочения пространства. Она не является порожде­нием духа старых мореплавателей. Она исходит из консервативной потреб­ности в геополитической безопасности, в ней не осталось более ничего от тех энергий пробуждения стихий, которые сделали возможным всемирно-исторический союз между отважным мореплаванием и кальвинистской ве­рой в предопределение в XVI и XVII веках.

Промышленное развитие и новая техника не могли оставаться на уровне 19 века. Прогресс не закончился с изобретением парохода и железной доро­ги. Мир изменился быстрее, чем того ожидали пророки машинной веры, и вступил в эпоху электротехники и электродинамики. Электротехника, авиа­ция и радио вызвали такой переворот во всех представлениях о простран­стве, что явно началась новая стадия первой планетарной пространствен­ной революции, если даже не вторая, новая революция пространства.

За короткий период времени с 1890 по 1914 год Германия, государство европейского материка, догнала и даже перегнала Англию в важнейших об­ластях деятельности, в машиностроении, кораблестроении и локомотивост-роении, — после того, как Крупп уже в 1868 году продемонстрировал свое преимущество перед англичанами на поприще производства вооружений. Уже Мировая война 1914 года проходила под знаком нового. Конечно, народы и их правительства вступили в нее, не обладая сознанием революционной для пространства эпохи, так, как будто бы речь шла об одной из прошлых войн XIX века, в которых они участвовали. В высоко индустриализованной Герма­нии господствовали еще английские идеалы законодательства, и английс­кие идеи считались непререкаемыми, в то время как огромная аграрная страна, какой была царская Россия, вступила в 1914 году в первую мировую и сырь­евую войну, не располагая на своей обширной территории собственным современным моторостроительным заводом. В действительности продвижение от парового судна до современного военного корабля было не меньшим, чем шаг от гребных галер до парусника. Отношение человека к стихии моря вновь глубочайшим образом изменилось.

Когда появился самолет, было покорено новое, третье измерение, доба­вившееся к земле и к Морю. Теперь человек поднялся над поверхностями земли и моря и приобрел совершенно новое средство передвижения и столь же новое оружие. Меры и соразмерности вновь изменились, а возможности человеческого господства над природой и над другими людьми расширились до необозримых пределов. Понятно, почему именно военно-воздушные силы получили наименование " пространственного оружия". Ибо производимые ими революционные изменения пространства суть особенно сильные, не­посредственные и наглядные.

Но если кроме того представить себе, что воздушное пространство над землей и морем не только бороздят самолеты, радиоволны станций всех стран со скоростью секунды беспрепятственно пронизывают атмосферное пространство вокруг земного шара, то есть все основания поверить в то, что теперь не просто достигнуто новое, третье измерение, но прибавился даже третий элемент, воздух в качестве новой стихии человеческой экзистенции. Тогда к обеим мифическим животным — Левиафану и Бегемоту — стоило бы добавить и третье: большую Птицу. Но мы не должны столь опрометчиво делать столь многообещающие утверждения. Ибо если поразмыслить о том, с помощью каких технико-механических средств и энергий осуществляется господство человека в воздушном пространстве и представить себе двигате­ли внутреннего сгорания, которыми приводятся в действие самолеты, то скорее Огонь покажется всякому дополнительным, собственно новым эле­ментом человеческой активности в мире.

Здесь не место разрешать вопрос о двух новых стихиях, прибавившихся к земле и к морю. Здесь еще слишком сильно переплетены серьезные сообра­жения и спекулятивные рассуждения, гипотезы и домыслы, для них все еще существует необозримое поле возможностей. Ведь и согласно одному уче­нию времен античности, вся история человечества есть только путь через четверицу стихий. Если же мы постараемся трезво следовать нашей теме, то сможем со всей очевидностью и достоверностью констатировать две вещи. Первая затрагивает то изменение идеи пространства, которое наступило в новый период пространственной революции. Это преобразование происхо­дит с глубиной ничуть не меньшей, чем уже знакомое нам изменение XVI-XVII веков. Тогда люди поместили мир и вселенную в пустое пространство. Сегодня мы уже не представляем себе пространство как просто лишенную всякого мыслимого содержания бездонную протяженность. Пространство стало для нас силовым полем человеческой энергии, действия и результата.

Только сегодня для нас становится возможной мысль, невероятная в любую другую эпоху; ее высказал немецкий философ современности: "Не мир нахо­дится внутри пространства, но пространство находится внутри мира".

Наше второе установление касается изначального соотношения земли и моря. Сегодня море более не является стихией, как это было в эпоху охот­ников на кита и корсаров. Сегодняшняя техника транспортных средств и средства массовой информации сделали из него пространство в современ­ном смысле слова.,£егодня любой владелец судна может в любой день и час знать, в какой точке океана находится его судно. Тем самым в противопо­ложность эпохе парусников, мир моря коренным образом изменился для че­ловека. Но если это так, то тогда приходит и то разделение моря и земли, на котором основывалась прежняя связь морского мирового господства. Исчеза­ет сама основа британского покорения моря и вместе с нею прежний номос земли.

Вместо него безудержно и непреодолимо образуется новый номос на­шей планеты. Его вызывают новые отнесенности человека к старым и но­вым стихиям, и изменившиеся меры и отношения человеческой экзистен­ции форсируют его становление. Многие увидят в этом лишь смерть и раз­рушение. Некоторые решат, что присутствуют при конце света. В действи­тельности мы переживаем лишь конец прежних отношений земли и моря. Однако человеческий страх перед новым часто столь же велик, как боязнь пустоты, даже если новое преодолевает пустоту. Многие видят лишь бес­смысленный хаос там, где в действительности новый смысл прокладывает путь соразмерному себе порядку. Старый номос, конечно, уходит, и вместе с ним вся система унаследованных размеров, норм и отношений. Но гряду­щее все же не является только отсутствием меры или враждебным номосу ничто. И в жестоких схватках старых и новых сил возникают должные меры и составляются осмысленные пропорции.

И здесь присутствуют и властвуют боги,

Мера их велика.

Лейпциг,

1942 год

(перевод с немецкого Ю.Коринца)