Страница 416

Комната Александры. Двери в прихожую и в соседнюю комнату плотно закрыты, включён радиоприёмник, тихо играет музыка. Саша лежит на диване, она отдыхает после работы. Дверь резко открывается, из прихожей появляется Люба. Она в плаще, волосы её мокры — идёт дождь. Люба останавливается у двери, умоляюще смотрит на Сашу.

Люба. Шура! Прости меня! Я тебя очень прошу, прости меня.

Саша. Тише, мама спит. Ты что?..

Люба. Я тебя прошу простить меня. Иначе я не знаю, что я сделаю.

Саша (садится). Ты что, с ума сошла?

Люба (дискантом). Я ещё раз прошу простить меня! Иначе это плохо кончится. Я мучусь. Я очень мучусь.

Саша. Ты, вроде бы, угрожаешь мне? Что за тон?

Люба. Я прошу простить меня. Я… Я… не нахожу себе места.

Саша. А я? Я нахожу себе место? Нужно отвечать за свои поступки, милая. Изо дня в день ты обижаешь меня. Ты не стесняешься в выражениях. Разве тебе всё позволено? Ты говоришь такие вещи… Ты знаешь, что словом можно убить человека?

Люба. Шура! Я мучусь. Не надо.

Саша. А я не мучилась? Я не мучилась? Моя сестра, моя единственная сестра — жестокий, злой человек. Разве это не мучительно сознавать? Моя единственная сестра ненавидит меня. Это легко пережить?

Люба. Я безумно тебя обожаю.

Саша. Это анекдот. Это курам на смех, Люба.

Люба. Так ты не веришь? Ты не веришь? Ты хочешь довести меня до точки? Да?!

Саша. Ты не пугай меня. Не пугай.

Люба. Всё, Шура. Это — всё. Всё кончено. (Плачет.)

Саша. Только плакать не надо. Плакать не надо! Сначала нашкодишь, потом плачешь… Москва слезам не верит.

Люба. Я не буду плакать.

Саша. И прекрасно сделаешь.

Люба. Значит, ты не простишь меня?

Саша. Простишь, не простишь… Это мелочи. Прощу, конечно, куда я денусь?

Люба. Спасибо.

Саша. Пожалуйста.

Пауза.

Люба (бесцветно). Шура… Только ты не говори маме. Я не хочу больше жить.

Саша (поражена). Ты что?!

Люба. Я очень не хочу жить.

Саша. Ну что ты, Любушка!..

Люба (опускается на пол у двери). Я не могу больше жить. Я не могу! Меня никто не любит.

Саша. Ты с ума сошла. А мама? А я?

Люба. Меня никто не любит. Я понимаю, и нельзя любить — я уродина. Но я так не могу. Я мучусь.

Саша (бросается к ней). Ты уродина? А. я? Ты посмотри на меня.

Люба. Тебя любят. Ты красивая.

Саша. Мы похожи как две капли воды. И тебя полюбят. (Садится рядом с ней, обнимает её.) Ну, иди сюда, иди ко мне. Давай, вытрем слёзки. Полюбят моего котёнка, полюбят мою птичку. Уродина!.. Это же надо такое придумать! (Кладёт её голову к себе на колени.) У кого такие глазки? А у кого такой носик? А где ты найдёшь такие волосы?

Люба (поднимает испуганно голову). Шура, кто-то позвонил?

Саша. Нет.

Люба. Кто-то позвонил. Только что.

Саша. Тебе показалось.

Люба (прислушиваясь). Мне кажется, там кто-то есть, за дверью.

Саша. У тебя нервы расшатались. Нельзя так.

Люба. Шура! Не оставляй меня! Я не могу одна.

Саша. Что за глупости! Ну конечно, я тебя не оставлю. Мы сегодня весь вечер будем дома. Все вместе. Придёт Павел.

Люба. Фарятьев?

Саша. Конечно, Фарятьев. Он обещал прийти. Мы поужинаем, поговорим, я вам буду играть.

Люба (по-детски). А я что буду делать?

Саша. Ты наденешь тёплый халат, сядешь на диван, в уголок, будешь пить чай с пирожными и слушать. А если захочешь, будешь говорить, и тебя все станут слушать.

Люба. А Фарятьев?

Саша. Павлик? Он будет показывать карточные фокусы. А я вам буду играть.

Люба. Шура… Голубчик! Я понимаю, что это глупо, но я тебя прошу… Я тебя просто умоляю! Возьми меня с собой.

Саша. Куда с собой?

Люба. Туда, где вы будете жить. Я вам не буду мешать. Я вообще буду молчать всю жизнь.

Саша. Пожалуйста. Конечно. Если только ты хочешь…

Люба. Да! Я хочу с вами. Я очень хочу.

Саша. Пожалуйста, сколько угодно. Пока тебе не надоест.

Люба. А если мама будет меня отправлять?

Саша. Я тебя никуда не отпущу.

Люба. Ты её уговоришь? Да?

Саша. Конечно.

Люба. Я вам не буду мешать. Я всё для вас буду делать. Я тебя буду ещё больше любить. Мы никогда не будем ссориться. Да?

Саша. Конечно. Мы будем жить спокойно, весело. Будем гулять, читать, беседовать, спорить тоже будем, но спорить по сути, а не по мелочам. В жизни ведь так много интересных явлений. На что ни посмотри, всё интересно.

Люба (вздыхает). Да.

Саша. Вот хотя бы возьми нашу Ольвию. Шутка сказать, кусок земли с громадным дворцом в один прекрасный день ушёл под воду. Здесь есть о чём поразмыслить. А если он вдруг вынырнет? Учёные говорят, что это возможно.

Люба. Ну, что ты, это будет не при нас.

Саша. А если при нас? Представляешь, чему мы можем стать свидетелями! Лучше думать об интересном, о необычном.

Люба. Конечно, лучше.

Саша (задумавшись). Может быть, мы действительно откуда-то прилетели? Почему бы и нет?

Пауза.

Согласись, что Павел всё-таки очень незаурядный человек.

Люба. Конечно, он незаурядный. Кто спорит?

Саша. Он очень незаурядный человек. Это, конечно, хорошо. И относится ко мне незаурядно… И это меня радует. Но, знаешь, Любушка, я тебе скажу по секрету, и пугает немножко. Мне кажется, он меня не видит, то есть не воспринимает меня: я вот ему что-то говорю, а он меня не воспринимает. Он придумал себе кого-то, и ему кажется, что это я. Представляешь? А ведь это нехорошо? Как ты считаешь? Человека нужно принимать таким, каков он есть, со всеми его недостатками и достоинствами, конечно; придумывать ничего не следует. Мне иногда кажется, что он внешне меня неправильно воспринимает.

Люба. Ты красивая.

Саша (вздыхая). Но он незаурядный человек, нужно отдать ему должное. А к таким людям не сразу привыкаешь, ты это учти, они кажутся странными, они раздражают всех.

Люба. Помнишь, у нас в школе был учитель пения Афанасий Самсонович? Его звали «ныч — старый хрыч»?

Саша. Конечно помню. А почему «был»? Куда он девался?

Люба. Он помер три года назад.

Саша. Что ты! Не может быть.

Люба. Действительно, невероятно — взял и умер. Он так нас раздражал, что мы доводили его до белого каления. Чего только ребята с ним не делали! К концу урока он колотил кулаком по столу и кричал: «Я спокоен! Я спокоен! Спокоен!!!» (Смеётся.)

Саша. Ужас. Какая жестокость!

Люба. Конечно. А с его стороны не жестокость раздражать нас с первого класса? Так вот, я думаю, может, он тоже был незаурядным человеком.

Саша. Вполне возможно. А вы загубили его. Какая жестокость.

Люба. И я вот тебя часто раздражаю. (Подмигивает ей.) Как насчёт меня?

Звонок. Люба и Саша замирают.

Саша. Это он. (Замечает, что они сидят на полу, смеётся.) Мы удобно устроились. (Встаёт.) Пойди открой.

Люба идёт открывать дверь, слышен мужской голос, снова появляется Люба.

Люба (глупо хихикая). Там Бедхудов. Он стоит на лестнице.

Пауза.

Саша (раздражённо). Что?! Что ты так тихо говоришь? Что ты бормочешь себе под нос? Что?!

Люба. Бедхудов. Он не хочет заходить. Он там.

Саша. Зачем ты кричишь? Мама спит. (Подходит к зеркалу, смотрит на себя, поворачивается к Любе.) Ты совсем не управляешь собой. (Спокойно выходит.)

Люба медленно подходит к двери, плотно закрывает её, стоит, прижавшись лбом к дверному косяку. Дверь в соседнюю комнату открывается, входит мама.

Мама. Что же вы меня не будите? Ты давно пришла?

Люба. Нет.

Мама. Я заснула как младенец. Но зато сейчас я бодрая, как птичка. А зачем ты открыла окно? Холодно.

Люба. Не закрывай, мама. Здесь душно. Иди пока в ту комнату, я скоро закрою.

Мама. А если мама хочет побыть со своими девулями? Если мама соскучилась? А где Шурёнок?

Люба. Сейчас придёт.

Мама (закрывает окно). У меня настроение прекрасное. Я чувствовала, что этот год сложится необыкновенно удачно. А говорили, что это плохой год, «год дракона». Какая чепуха! А почему в комнате такой беспорядок? Сейчас придёт Павел. Стыдно. Нужно быть аккуратной, Люба.

Люба (открывает окно). Мама!

Мама. Это нужно не маме, а тебе. Это тебе пригодится в жизни. Ты же у меня умная девочка, хорошая девочка. Вы обе у меня хорошие девочки. А все эти завихрения, это пройдёт, и всё станет на свои места. А у Павлика — это всё юношеские фантазии. Они исчезнут, как только появится семья.

Люба слоняется по комнате, мама ходит за ней, убирая в комнате.

Всё пройдёт само собой. Зубной врач в семье — это счастье.

Люба (неожиданно громко). Да!

Мама. Что «да»? Почему ты такая бледная? Ты не больна? У тебя нет температуры?

Люба. Ничего у меня нет. (Включает на полную мощность радиоприёмник.)

Мама (выключает радиоприёмник). Люба, ты укоротила форму?

Люба. Нет.

Мама. Значит, ты выросла. Нужно удлинить. Ты уже выше меня. А скоро будешь выше папы. Куда ты растёшь? (Снова закрывает окно.) Я сегодня познакомилась с тётей Павла. Она такая милая, интеллигентная женщина, мы сразу поняли друг друга. Знаешь, она мне показала фотографию Павла, там ему года два, и он очень похож на Шурочку. У неё есть точно такая фотография, я сейчас поищу её. Кстати, наши фотографии в ужасном состоянии. Нужно их разобрать, систематизировать. А где Шура?

Люба. Сейчас придёт.

Мама выходит в соседнюю комнату, Люба открывает окно, снова появляется в дверях мама.

Мама. Ну, памятник, — это, конечно, нереально… Но чем чёрт не шутит, может быть, что-то он и откроет. Как ты думаешь?

Люба (громко). Да!

Мама. Закрой окно. Очень дует. Ты простудишься. (Выходит в соседнюю комнату.)

Люба тихонько подходит к двери и плотно прикрывает её за мамой, потом так же осторожно направляется к другой двери, а она вдруг распахивается, на пороге стоит Саша. У неё необыкновенное лицо. Дальше сцена идёт в бешеном темпе, но Люба и Саша говорят почти шёпотом. Саша собирает кое-какие вещи в большую сумку, причёсывается, всё это она делает почти одновременно.

Люба. Шурочка!.. Голубчик!.. Не надо!

Саша. Люба!.. Какое счастье! Какое счастье!

Люба. Миленькая, Сашенька, не надо… Я прошу! Не надо!

Саша. Любушка, это невероятно. Ты понимаешь? Я вышла… Он стоит… Губы дрожат… Он сам пришёл! Где моя синяя папка?

Люба (включает радиоприёмник). Голубчик! Милая! Не надо!

Саша. Люба! Это всё была ошибка. Люба! Какое счастье! Ты понимаешь?

Люба. Что ты делаешь, Саша? Ты понимаешь, что ты делаешь?

Саша. Я знала!.. Я чувствовала, что так будет. Есть судьба! Есть!

Люба. Не уходи, Саша!

Саша. Люба, он меня любит. Он сам пришёл. Сам! Солнышко моё!.. Это сон! Как я выгляжу? Я не очень страшная?

Люба. Хочешь, я стану на колени? Хочешь?

Саша. Тише, Любушка. Тише! Может быть, мне переодеться? Как ты думаешь?

Люба. Так нельзя… Так нельзя.

Саша. Он боялся войти, глупенький. Он мучился всё это время. Бедненький мой! Он такой ранимый.

Люба. Я не могу так жить. Так нельзя. Он же сейчас придёт.

Саша. Тише, Люба.

Люба. Он же сейчас придёт!

Саша. Не мешай мне, Люба. Не путайся под ногами. Я могу что-то забыть. Он меня ждёт. Как я выгляжу? Как же быть?.. Эта папка в той комнате.

Люба. Ты не уйдёшь отсюда. Я позову маму.

Саша. Ты ребёнок, Люба. При чём здесь мама? Мне нужна папка, там все документы. Как же быть?

Люба. Он придёт… Он же так радовался… Нельзя убивать человека.

Саша. Любушка, войди в ту комнату тихонько, возьми синюю папку на столе.

Люба. Он же тебе объяснял, что мы — инопланетяне. Он тебя утешал, когда ты плакала.

Саша. Ты не пойдёшь за папкой?

Люба. Он приходил, когда ты была никому не нужна. А этот… Он только свистнул, и ты бежишь. Шушечка, милая! Не надо, не уходи. Мы же говорили, что будем вместе гулять, спорить… Только что говорили! Вот на этом самом месте.

Саша. Мы и будем вместе. Обязательно. Всё будет великолепно. Он любит меня. Он уже снял комнату. Для нас. Любимый мой! Какой заботливый! Господи, как он намучился! Малышик мой! Как он похудел…

Люба. Ты говоришь, как мама. Совсем как мама.

Саша. А что в этом плохого? Я пойду, Люба. Он меня ждёт. Ты принеси мне папку на работу. (Направляется к двери.)

Люба (отчаянно). А Фарятьев?

Саша. Павлик? Он очень хороший человек. Ты объясни ему сама как-нибудь… И скажи ему спасибо. Обязательно. (Открывает дверь, вдруг останавливается, поворачивается к Любе.) Любушка! А что ты так беспокоишься о нём? Послушай… Он тебе нравится?

Люба молчит.

В этом нет ничего плохого. Он очень хороший человек. Ты не выпускай его из виду. Ни в коем случае. (Подходит к Любе, небрежно целует её.) Любушка!.. Это такой день! Такой день!.. За что мне такое счастье? (Уходит.)

Через секунду в комнату входит мама.

Мама. Люба, сядь.

Люба покорно садится, мама садится напротив неё.

Неделю назад я получила письмо от Костелецкой. Я хотела прочитать его вам и забыла. Слушай. (Надевает очки, читает.) «Здравствуйте, дорогие друзья! Давно вам не писала, да и писать, по правде сказать, не о чем. Жизнь наша течёт тихо и однообразно. Может быть, где-то оно иначе, но я другой жизни не знаю, так как далеко от дома отойти не могу — мама очень слабенькая. Я было и хор оставила, но завсобесом, между прочим, очень симпатичная женщина, которая заинтересована в том, чтобы этот хор пенсионеров не умер, стала меня уговаривать не бросать его и сказала, что если будут выезды в район, то она будет присылать девушек — сотрудниц собеса — дежурить к нам». А где Шурочка?

Люба. Сейчас придёт.

Мама (продолжает читать письмо). «Так что пою я по сей день. Летом очень хлопотала, так как собралась было в Киев, но вдруг приехал Володя из Москвы с женой и мальчиком, и вышел из моей поездки — пшик! — чему я очень рада… А жизнь течёт, и сколько её ещё осталось… А Лета пишет…» (Любе.) Ты помнишь тётю Виолетту? (Читает.) «А Лета пишет…»

Звонок в дверь, Люба вскакивает, выбегает в прихожую.

Пауза. Появляется Павел с букетом цветов.

Мама. Павлик! Здравствуйте, голубчик. Ну, проходите, проходите. Сашеньки нет, она выбежала на минутку. Всё в хлопотах. Дайте-ка я на вас посмотрю… Похудел… Осунулся. Ну, что же вы? Что ж вы так, дорогой?

Павел (протягивает ей букет). Я, собственно… Я немного волнуюсь.

Мама. Он волнуется! Прелестные цветы. Волнение — это понятно. Но почему же вы изводите себя? Зачем эти круги под глазами? Зачем? Это вас не красит.

Павел. Круги? Я не знаю.

Мама. Любасик! Займи гостя. Правда, она у меня красивая девочка? Как вам кажется, Павел?

Павел. О да! Она, возможно, будет очень, очень красивой!

Мама. Конечно будет. Она и умница у меня. Ну ладно, ладно… Она уже хмурится, и я замолкаю… Поверьте, я тушуюсь. Спрашивается, для чего нужно иметь детей? Я побежала на кухню. Я сегодня тоже обленилась, проспала всё на свете. Шурочка сейчас придёт, она выбежала на минутку. (Выходит.)

Павел. Как она вас любит!

Люба. Смешно, да?

Павел. Почему смешно? Это прекрасно.

Люба. Оставьте! Прекрасно! Это безумие какое-то. Кому это нужно? Я вообще считаю, что надо отнимать детей у родителей. Непременно отнимать и отдавать их государству. Я бы запрещала им даже видеться, пока дети не станут взрослыми и не поймут сами, что к чему.

Павел. Вы это говорите серьёзно?

Люба. Господи, конечно серьёзно. Это единственный выход. Это единственное, чем можно помочь детям.

Павел. Вы шутите? Не можете вы так думать!

Люба. Почему не могу?

Павел. В чём помочь? Зачем отнимать?

Люба. Чтобы не было этой слепой, этой безумной любви, когда готов убить сотни детей, лишь бы был жив один, мой, неповторимый. А из этого «неповторимого», может быть, неповторимая гадость получится. Нужно отнимать детей — и всё. Тогда бы и взрослые жили, жили, а не прозябали. А так ведь родят, и всё — миссия закончена. Глупеют, дряхлеют, а туда же — воспитывать.

Павел. Как вы смеете так говорить?! Это невероятно.

Люба. А вот и смею! Я говорю от имени детей. Это милосердие по отношению к ним.

Павел. Вы знаете, с чем это перекликается? Это перекликается с операцией под кодовым названием «Бэйбилифт».

Люба поражена.

Это перекликается с насильственным вывозом вьетнамских детей. Американцы тоже заявляют, что цель операции — «милосердие». Как вы можете так говорить? Вы не видели в «Литературной газете» потрясающий снимок: плачущая мать, ребёнок обхватил ручонками её шею — их сейчас разлучат. Чем это можно оправдать?

Люба. При чём здесь Вьетнам? Я ничего не понимаю.

Павел. Не понимаете! Не говорите о милосердии, пока у вас есть эта любовь. Это единственное, что нельзя отнять у человека.

Люба. Ну да, конечно. А почему вы, собственно, говорите со мной таким тоном?

Павел. Потому что вы думаете только о себе. А вы знаете, какой процент голодающих на нашей планете в данный момент?

Люба. А зачем мне это знать?

Павел. Как? Вы даже не хотите знать, сколько людей умирают в эту минуту от голода? Вы не хотите знать, у скольких детей нет крова? Вы ведь уже взрослый человек!

Люба. Что вы пристали ко мне с этим процентом? А вы знаете этот процент?

Павел. Дело не в проценте, это я к слову сказал. Но нельзя быть счастливым вполне, нельзя быть таким сытым, пока зверствует чилийская хунта, пока люди томятся в застенках, пока существуют пытки… Нельзя.

Люба. Хорошо, я не буду.

Павел. Нет, поверьте мне, нельзя. Нельзя, нельзя.

Входит мама, она ставит на стол вазу с цветами и идёт к буфету.

Мама. Павлик, вы не слышали, отчего нет в продаже латвийской селёдки? Ещё совсем недавно она была всюду, и уже сегодня — дефицит. Как это у нас быстро делается! Переловить всю селёдку! Где же это видано! Шурочка… Любочка, а где наша селёдочница? Куда ты её поставила?

Люба. Никуда я её не ставила.

Мама. А куда же она могла деваться? Она всегда стояла здесь. Вы любите селёдку, Павлик?

Павел. Да, очень. Я вообще рыбу предпочитаю мясу.

Мама. Это очень хорошо. Это очень полезно. Карл Маркс любил рыбу. А в России не любить рыбу — просто грех. Какая в России фауна! (Достаёт селёдочницу.) Ах, вот она. Ну конечно, Любасик, это ты её сюда поставила. Да, Россия может гордиться…

Люба. Чего только нет в России!

Мама. Да, и не иронизируй, пожалуйста! Россия сказочно богата, и если бы не наше расточительство…

Люба. Мама, ты так кричишь, что слышно на улице. Зачем ты это делаешь?

Мама. Ах, что-то у меня заболело сердце…

Люба. Что ты? Дать валерьянки?

Мама. Нет, нет, ничего. Сейчас я вздохну глубоко, и пройдёт. Как-то у меня сегодня тяжело на душе. А может быть, я просто устала? Как вы думаете, Павлик?

Павел. Конечно, устали. Это не удивительно, вы всё принимаете так близко к сердцу.

Мама. А что делать? Куда же это всё принимать? Мне, Павлик, только сердце может дать верный совет. Я ведь, знаете, не бог весть как умна для взрослых современных дочерей.

Люба. Зачем ты выдумываешь?

Мама. Не кричи, Любушка. Так обычно бывает, дети обычно перерастают своих родителей. Не злись, не нужно злиться. Я плохо чувствую себя.

Люба. Выпей валерьянки.

Мама. Не нужно, я сейчас глубоко вздохну. Всё будет хорошо, Павлик, не обращайте внимания. У нас у всех напряжены нервы. Но это ничего, это пройдёт. Не злись, Любочка. Не нужно злиться. У нас же гость. Что он может подумать? (Выходит.)

Люба. Всё, что я говорила, не имеет к маме никакого отношения. Понимаете?

Павел. Конечно понимаю.

Люба. Нет, вы не понимаете. Она лучшая из мам, и я её люблю. Всё, что я говорила, не имеет отношения к нашей семье. Я видела много семей, и, уверяю вас, наш вариант выше обычных стандартов. Странный вы человек. Нет у вас никакой интуиции, никакого самолюбия. Разве мужчина может быть таким?

Павел. А где Александра?

Люба. Вот с этого и надо было начинать. И не зовите её Александрой, это смешно. Папа зовёт её Сашей, мама — Шурой, а Бедхудов называет её Санёк.

Павел. А где Санёк?.. Где она?

Люба. Павел… Как ваше имя-отчество?

Павел. Павлович.

Люба. Павел Павлович, не унижайтесь. Она ушла с Бедхудовым полчаса назад. Он только поманил её пальцем. И она побежала. Побежала, как дурочка, несмотря на свои тридцать лет и музыкальное образование. Она о вас не вспомнила ни единым словом. Она не подумала, что будет с мамой. Ей на всё это плевать. Он только пришёл и поманил её пальцем, долго уговаривать не пришлось. Дрянь. Боже мой, какая она дрянь!

Павел. Не смейте так говорить. Никогда не смейте говорить о ней в таком тоне. Я вам запрещаю.

Люба. Вы?! А вы не можете ничего мне запретить. Если уж для неё вы ничего не значите, то для меня и подавно. Если уж она про вас и не вспомнила, то я про вас забуду даже раньше, чем вы отсюда выйдете. Слышите?

Павел. Подождите! Я ничего не понимаю! Подождите. Я, очевидно, что-то упустил… Я запутался… Я ничего не понимаю. Помолчите, пожалуйста.

Пауза.

Дорогая, милая девочка… Что вы сказали? Александра куда-то ушла?!

Люба. Да.

Павел. Она не просто вышла? Она совсем ушла?

Люба. Да.

Павел. Люба!..

Люба (быстро). Только посмейте сказать маме об этом! Только посмейте! Я вас убью!

Павел. Что же делать?

Люба. Сделайте нормальное лицо. Сядьте!

Павел садится за стол, в комнату заглядывает мама.

Мама. Вы здесь не скучаете?

Люба. Нет.

Мама. Я сейчас к вам зайду, вот только приготовлю салат. Любочка, расскажи Павлику про школу, про свои планы, кем ты хочешь стать. Павел тебе может дать совет, он человек серьёзный.

Люба. Хорошо, сейчас.

Мама исчезает.

Люба. Говорите что-нибудь.

Павел. Что?

Люба. Что угодно. Расскажите о вашей работе.

Павел. Да. Моя работа. В моём кабинете… В нашем отделении есть бормашины двух типов, моя бормашина новейшего образца.

Пауза.

Нужно сказать тёте. Она собиралась готовить карпов в сметане. Нужно предупредить, что… ничего не будет. Да?..

Люба. Пожалуйста, решайте это сами. Мне не до вашей тёти.

Пауза.

Я собираюсь после школы идти в лесной институт. Что вы мне можете посоветовать?

Павел. В лесной? А это где?

Люба. Как вы считаете, стоит мне поступать или нет?

Павел. Я не совсем представляю себе, что это такое… Но лес — это хорошо.

Люба. Лес нужно беречь.

Павел. Сейчас сложности с древесиной.

Люба. Значит, вы одобряете?

Павел. Да.

Люба. Вот и хорошо. Ну, говорите, говорите дальше.

Павел. Простите, я ничего не могу придумать.

Люба. Что нового?

Павел. Где?

Люба. В сферах. Что пишут в газетах?

Павел. А вы не читаете газет?

Люба. Нет. У нас будет тёплое лето?

Павел. Говорят, что через десять лет даже в районе Ленинграда будет субтропический климат. Потеплеет, там смогут расти пальмы…

Люба. А через двадцать лет?

Павел. Через двадцать лет станет ещё теплее.

Люба. А дальше? Мы сгорим?

Павел. Нет, не сгорим, просто всюду будут цитрусовые плантации, яркие цветы.

Входит мама.

Мама. Где это яркие цветы?

Люба. В Ленинграде.

Мама. Ну, не такие уж яркие цветы в Ленинграде. Вот Киев летом — настоящий цветник.

Павел. Как же быть? Что делать?

Мама. С чем?

Люба. У Фарятьева всякие сложности с работой. Дали не ту бормашину.

Мама. И что, она плохо работает?

Люба. Ужасно. Зубы взрываются.

Мама. Возмутительно. Павлик, а вы попросите другую.

Люба. Не дают.

Мама. А вы настаивайте, требуйте. Это же ваша работа. Они не имеют права вам мешать. Если ваше орудие труда несовершенно, вы не можете полноценно работать. А что же делать вашим пациентам? Я бы хотела, чтобы тот, кто дал вам плохую бормашину, попал в ваше кресло. Нужно их бить их же оружием. Павлик, а вы обращались к начальству?

Павел. Нет.

Мама. Обратитесь. Непременно обратитесь.

Люба. Он обратится.

Мама. Любочка вам не рассказывала о своей школе? У них совершенно новый метод преподавания.

Люба. Я рассказывала.

Мама. Я считаю, что это уникальная школа. Там обновился преподавательский состав. Они так преподают! Так преподают!.. Сейчас там каждый учитель буквально профессор, сплошные Бедхудовы. Может быть, не все так умеют говорить, как он, не настолько ярки в общении, но по своему отношению, к делу, по профессионализму… Вы видитесь с Бедхудовым, Павлик?

Павел. Да.

Мама. Часто?

Павел. Нет.

Пауза.

Мама. Может, быть, вам и не следует видеться чаще. Вы понимаете меня? Нам с вами нужно будет поговорить откровенно о нём. Когда-нибудь. Такие друзья — опасное дело. Бедхудов…

Павел. Он прав.

Люба. Конечно прав.

Мама. В чём прав?

Павел. Прав.

Мама. В общем, безусловно, прав. (Выходит.)

Павел. Пожалуйста, позвольте мне уйти.

Люба. Нет.

Павел. Я устал.

Люба. Нельзя сейчас уходить. Она всё поймёт.

Павел. Я прямо с работы. Я устал.

Люба. Сидите, я вам говорю, а потом я что-нибудь придумаю.

Павел. Но когда-нибудь ведь нужно будет сказать.

Люба. Когда-нибудь, когда это ещё будет, а сейчас сидите. У мамы больное сердце.

Павел. Я понимаю.

Люба садится рядом с ним.

Люба. Зачем вы всё это начали? Зачем вы пришли к нам? Кто вас просил?

Павел (медленно). Я познакомился с ней на именинах у Бедхудова. Меня поразило её лицо. Она так посмотрела на меня… У неё удивительные глаза. В каждом её взгляде множество оттенков.

Люба. Почему вы ничего не узнали? Почему вы всё делаете так некстати?

Павел. Я пригласил её на «Прощальный вальс», и мне показалось, мне показалось… Нет, не может быть, это не может быть неправдой! Мне показалось, что одну минуту она смотрела на меня с любовью.

Люба смотрит на него слишком пристально.

Люба. Это вам показалось.

Павел. Нет. Так это было.

Люба. Как она смотрела? Как? Покажите.

Павел. Я не смогу. У неё удивительные глаза.

Люба. Вы это уже говорили.

Павел. Потом я пришёл к вам домой и сказал: «Александра, я люблю вас и хочу, чтобы вы стали моей женой». Я, кажется, что-то упустил. Что было потом?

Люба. Потом вы пришли к нам, и мы с вами встретились на лестнице…

Павел. На лестнице? Нет, не помню.

Люба. Вспомните, я стояла внизу, а вы спускались и что-то напевали. Я стала прямо у вас на дороге, чтобы получше вас рассмотреть.

Павел. Я не помню.

Люба. Не помните?

Павел. Извините, нет.

Люба. Вы хотите обидеть меня?

Павел. Я? Вас? Как я могу вас обидеть?

Люба. А почему вы не смотрите на меня?

Павел. Я смотрю. Я плохо вижу без очков, особенно когда устаю. Вот и сейчас у меня всё плывёт перед глазами.

Люба. А почему вы не носите очки?

Павел молчит.

Вы слышите, что я спросила? Почему вы молчите?

Павел. Мне не идут очки.

Люба. И вы сейчас не видите меня?

Павел. Смутно.

Люба (садится ближе). А так? Так я в фокусе?

Павел. Да, так лучше. Вы сейчас похожи на неё.

Люба. Перестаньте говорить о ней, это смешно. Неужели вы не понимаете.

Павел. Я чего-то не понимаю. Я, очевидно, что-то упустил, чем-то ошибся. Ошибся. Конечно, я в чём-то ошибся, а дальше всё пошло вкривь и вкось. Всё закономерно. (Задумался.)

Люба. Мы — инопланетяне?

Павел. Да. А может быть, я слишком поторопился? Может быть, она сначала должна была привыкнуть ко мне?

Люба. Сюда прилетели наши предки?

Павел. Да.

Люба. А почему они здесь остались?

Павел. Волею обстоятельств. Обстоятельства сильнее нас… Иногда.

Люба. Ну и что? Что же теперь делать?

Павел. Не знаю.

Люба. Но вы ведь говорили, что нужно делать. Вы ведь говорили.

Павел. Говорил? Не помню. А может быть, не следовало этого говорить? Может быть, именно это и оттолкнуло её.

Люба. Вспомните! Пожалуйста, вспомните! Не может быть, чтобы всё это было только так. Есть же во всём этом какой-то смысл. Есть?

Павел (неожиданно живо). Конечно. Конечно есть. Простите, я вас невнимательно слушал. Конечно есть смысл.

Люба (с облегчением). Ну вот. Вот и хорошо.

Павел (вдохновляясь). А разве я об этом не говорил?

Люба. Расскажите ещё.

Павел. Конечно, всё существующее — прекрасно. Знаете, что мы такое? Что мы с вами такое? Мы часть огромной прекрасной картины или даже мистерии. И каждая часть, каждое мгновение имеет смысл.

Люба (очень заинтересованно). Правда? Всё имеет?

Павел. И всё прекрасно. Нужно только уловить гармонию момента. Вы не помните, я ей этого не говорил? Ах, как жаль, если я этого не говорил. Это бы многое объяснило! Нужно только уловить гармонию момента. Но это я забыл сказать. Я всегда забываю сказать самое главное.

Люба берёт его за руку.

Что делать? Как дальше жить?

Люба. Какая у вас горячая рука.

Павел. Люба, я не могу без неё жить.

Люба. Вы первый раз назвали меня Любой.

Павел. Первый раз? А как же я вас называл?

Люба. Никак. Без имени.

Павел. Странно. Я совсем ничего не вижу, всё плывёт.

Люба. Помните, вы говорили о всяких странных ландшафтах и строениях?

Павел. О ландшафтах? Да что вы!

Люба. Так я их вижу во сне. Я часто вижу. Мне иногда снится, что я лечу вверх. Помните, вы об этом говорили?

Павел. Боже мой! Неужели говорил? Как я ошибся. Это оттолкнёт кого угодно. Нужно было молчать. (Низко опустил голову, глаза, его закрыты, он будто дремлет.) Да… Всё это так. Есть далёкий огромный мир. Он нас ждёт. Это так. Мы с детства смотрим под ноги… Это так. А во сне? Необычайный мир… Фантастический мир… А может быть, настоящий мир и лучшая часть нашей жизни. О чём я говорил? Ах да… Встреча произойдёт. Распахнётся дверь, откроется мир… Всё это так. И я бы всё это забыл, если бы она захотела. Я бы всё это забыл навсегда. Жизнь моя кончена.

Люба. Я люблю вас.

Павел. Кончена. Конечно, нельзя отчаиваться… Века пройдут. Вселенная откроется… Дверь распахнётся.

Люба. Пожалуйста, посмотрите на меня.

Павел. Нужно смотреть шире…

Люба. Я люблю вас, как никто никогда никого не любил. Посмотрите на меня!

Павел. Дверь распахнётся… Простите, я много говорил. Я устал. Я все эти дни почти не спал. Я очень хочу спать. Очень. (Сидя засыпает, подперев голову рукой.)

Входит мама с письмом в руках.

Мама. Любочка, я не дочитала тебе письмо. И вы послушайте, Павел, вы ведь уже член нашей семьи, (Читает.) «Летом очень хлопотала…» Это я уже читала… Вот. «А Лета пишет, что муж её пьёт как сумасшедший. Чтобы их милосердная холера не минула — всех этих пьяниц, что путаются среди нас и не дают нам радостно жить. Того и гляди, что скоро пропьют всё, и своё, и наше. Погода стоит разнообразная, на удивление, — то дождь, то снег, то вдруг дождь со снегом. Влаги необыкновенно много, того и гляди, что, не дождавшись весны, заквакаем, как лягушки. Не устаю удивляться капризам природы. Яблок в этом году уродилось столько, что большое с ними затруднение. Ирина Федотовна пишет, что Анна Федотовна вышла из больницы. У неё было плохо с глазами, но сейчас она видит во тьме кромешной. У меня дело было хуже, но, слава богу, всё выровнялось — задатки на катаракту не подтвердились. Всё будет хорошо, вот ведь и мама слабенькая, а живёт ещё, и все мы живы, слава богу, а это главное. А Толька Петрущак, сын дяди Лёни, сделал в шкоде машину, так учитель сказал, что такого ещё никто не делал; как она работает, сам учитель не понимает, и остановить её невозможно. Приезжайте летом — посмотрите. Очень хотелось бы видеть всех вас — дорогих наших друзей. Обнимаем и целуем вас крепко. Любящие вас Костелецкие. И привет вам от дяди Лёни, Толи, Веры, Любы, Ирины Федотовны…»

Занавес

Страница 416