ДИНАМИКА СУИЦИДАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ 4 страница

И картины, написанные перед самоубийством, и письма Ван Гога того же периода подтверждают динамику его состояния, итогом которых стал трагический выстрел. В отношении своих последних картин (знаменитых «полей») он писал брату: «Я не побоялся выразить в них чувство предельной тоски и одиночества». Известно, что в это время он уже купил в оружейной лавке револьвер. В жизни и смерти Ван Гога обращало на себя внимание то, что творчество было для него выраженным антисуицидальным фактором. Не случайно во время последнего приступа болезни доктор Пейрон разрешил ему писать, несмотря на то что художник несколько раз пытался отравиться красками.

Самоубийство Ван Гога, смерть, последовавшая через два дня после его трагического выстрела, опровергает расхожее мнение, которое сам художник однажды высказал за несколько лет до собственной смерти (во время его жизни в доме родителей в 1883-1885 гг.). Это произошло в связи с покушением на самоубийство влюбленной в него соседки Марго Бегеманн, которой родители не разрешили выйти за него замуж. «Думаю, что теперь, когда X. попробовала отравиться, и ей это не удалось, она сильно перепугалась и не так легко решится повторить свою попытку: неудавшееся самоубийство — лучшее лекарство от самоубийства».

Из письма к Тео известно, что суицидальную попытку женщина совершила вскоре после вмешательства ее родных. «Фрейлейн X. приняла яд в минуту отчаяния после объяснения с домашними, которые наговорили много плохого и о ней, и обо мне; она была в таком состоянии, что сделала это, по-моему, в припадке явного душевного расстройства... Она часто говорила, когда мы спокойно гуляли вместе: «Хорошо бы сейчас умереть!» — но я не обращал на это внимания... Она проглотила стрихнин, но доза была слишком мала; возможно также, что она, желая одурманить себя, приняла одновременно хлороформ или лауданум, которые и явились противоядием от стрихнина...»

Динамика суицидального поведения 199

Письма Ван Гога, описывающие покушение на самоубийство женщины, с которой он вынужден был расстаться, и его поведение после собственного суицида показывают существенное различие отношения к случившемуся у этих двух людей в постсуицидальном периоде. «Я провел с ней почти день... Чертовски трогательно видеть, как эта женщина (такая слабая и доведенная пятью-шестью другими женщинами до того, что приняла яд) заявляет, словно одержала победу над собой и обрела покой: "И все-таки я тоже любила"». «Обретение покоя», которое видит любимый ею ранее человек, здесь никак не говорит о сожалении по поводу того, что суицид не удался. Скорее женщина смирилась с мнением ее домашних в отношении ее судьбы и подводит итог не столько жизни, сколько своей несчастной любви.

Иное отношение к покушению на самоубийство обнаруживает сам художник после своего трагического выстрела. Увидев брата, он говорит: «Я опять промахнулся» — и добавляет: «Не плачь, так всем будет лучше». Отчетливо звучит сожаление по поводу того, что попытка не удалась, и своеобразное объяснение непосредственной мотивации самоубийства. «Всем будет без меня лучше» — весьма расхожая формула специфического подведения итогов у самоубийц. Хотя не вызывает сомнений, что здесь не столько подведение итогов жизни, сколько прощание и чувство собственной вины, и возможное обвинение окружающих. Эта формулировка (фраза-штамп) нередко встречается в предсмертных записках, написанных непосредственно перед суицидом.

Еще одним штампом, нередко встречающимся в предсмертных записках самоубийц, является фраза: «Никого не винить, я сам» (с возможными незначительными вариациями слов). Достаточно стереотипное выражение показывает не столько отсутствие каких-либо «претензий» в адрес окружающих, сколько специфическое «примирение» даже с крайне неблагоприятной социально-психологической ситуацией, в «диалоге» с которой самоубийца наконец нашел «выход». Этот выход, переживаемый суицидентом как решение проблемы путем собственного устранения, в большинстве случаев свидетельствует скорее о неполном осмыслении ситуации и своеобразной психической опустошенности, наступающей после прекращения борьбы и поиска выхода из тупика. Понятно, что тупик, независимо от его причин, в случае самоубийства всегда имеет субъективный характер, что вовсе не исключает и существующей объективно неразрешимости той или иной ситуации.

Психическая опустошенность или продолжающаяся борьба суицидальных и антисуицидальных тенденций (отсюда исключительная редкость односторонней «логики» самоубийства) определяют относи-

200 ГЛАВА 4

тельно малую информативность предсмертных записок, чаще всего отличающихся своей стереотипностью и заведомой недостаточностью объяснения причин и мотивов самоубийства. Вопреки мнению неспециалистов, суицидологи, детально исследовавшие этот вопрос, не склонны преувеличивать практической и научной ценности этих материальных свидетельств суицидального поведения. Однако в контексте других обстоятельств и характеристик самоубийства предсмертные записки также могут служить одним из источников информации о случившейся трагедии. Но даже предъявляемые в них мотивы суицида не могут раскрыть истинные причины, детерминанты покушения на самоубийства, так как последние не представлены в сознании как конкретные психические переживания.

В плане отношения суицидологов к предсмертным запискам любопытна эволюция взглядов одного из виднейших исследователей проблемы самоубийств Э. Шнейдмана. Как пишет сам автор, решающим моментом в его жизни как суицидолога было то обстоятельство, что, натолкнувшись случайно в архиве госпиталя ветеранов на несколько сот предсмертных записок, он решил не просто их прочесть, но и сравнить с поддельными записками, составленными людьми без суицидальных тенденций в контрольном слепом эксперименте. Однако исследовательский восторг ранних работ, написанных совместно с Н. Фарбероу («Сравнение подлинных и симулятивных предсмертных записок», «Ключи к разгадке самоубийств», 1957), сменился как писал сам автор, скепсисом зрелого исследователя проблемы, почти 25 лет занимающегося этим вопросом.

В 1976 г. Э. Шнейдман писал, что узнать что-то принципиально новое о возникновении самоубийства из анализа предсмертных записок невозможно. По его мнению, эти записки часто совсем неинформативны, а иногда банальны и скучны. Автор объясняет это особенностями внутреннего состояния суицидента, чувством отрешенности от прошлого и душевной опустошенности, а также концентрацией внимания на мысли о предстоящем самоубийстве. Эти обстоятельства исключают написание самоубийцей предсмертных записок с действительным анализом имеющихся в этот период переживаний и даже мотивов суицида. По мнению автора, эти записки «нередко напоминают пародию на почтовые открытки, посылаемые домой из Гранд-Каньона, с Римских катакомб или пирамид; по существу, лишенные воображения, прозаичные, написанные для проформы и вовсе не отражающие грандиозность описанного действия или грандиозность человеческих эмоций, которые, как следовало того ожидать, могли быть вызваны ситуацией».

\

Динамика суицидального поведения

Однако в сочетании с другими феноменами суицидального поведения предсмертные записки могут в определенной мере служить задачам адекватной оценки покушения на самоубийство. Записки ведь могут писаться и людьми, не имеющими достаточно выраженного суицидального намерения. Но в любых случаях игнорировать полностью характер предсмертной записки невозможно. Это относится и к аутоагрессивному поведению, имеющему целью демонстрацию суицидальных намерений. Очень короткий пример, иллюстрирующий весьма специфическое содержание записки, формально вообще не связанной с приготовлениями к самоубийству. Родители запретили девушке-студентке встречаться с ее одноклассником, так как он, по их сведениям, проводит время в кругу наркоманов. После одного из скандалов дома девушка, сидя на кухне, включила газ и повесила на двери записку: «Не отравитесь газом». Как она объясняла потом, так как долго на кухню никто не шел, то «зажгла горелки, чтобы не отравиться самой».

Анализ предсмертных записок суицидентов проводился и проводится разноообразными методами и направлен на исследование самых различных составляющих суицидального поведения. Изучались с помощью ЭВМ ключевые слова, логическое мышление у этих лиц, эмоциональное состояние в пресуицидальном периоде и выраженность суицидальной интенции (Shneidman E., Farberou N., 1957), кросс-культуральные особенности (Леенарс А. А. и др., 2002) и другие характеристики суицида. По данным А. Г. Амбрумовой и Л. И. Постоваловой (1983), изучивших архивные следственные материалы по фактам самоубийств, совершенных в Москве с 1979 по 1982 г., предсмертные записки оставляет каждый шестой суицидент. Авторы отмечают, что между самоубийцами, оставляющими предсмертные записки и не оставляющими их, нет существенных статистических расхождений по полу, возрасту, способу суицида, наличию психического заболевания, семейному положению. Эти данные совпадают со сделанными ранее выводами других исследователей этого вопроса.

В целом, наличие предсмертной записки еще не является доказательством выраженности суицидальной интенции, как и ее отсутствие не говорит о недостаточности намерения покончить жизнь самоубийством. Выше уже упоминалось, что только совокупность всех обстоятельств самоубийства может помочь адекватно оценить случившееся, понять мотивы и намерения человека во время совершения суицида. Для понимания суицидального поведения исключительно большое значение имеет выбор суицидентом места и времени совершения самоубийства, отсутствие посторонних, меры предосторожности и изоляция.

ГЛАВА 4

Закрытая на ключ дверь, отсутствие в квартире других людей, ночные или утренние часы совершения самоубийства, приготовление к смерти (смена белья, указания на характер одежды после случившегося, бритье у мужчин и т. п. в условиях, исключающих демонстрацию этих мероприятий и намерений) достаточно отчетливо говорят о выраженности суицидальной интенции. Естественно, что подобного рода предосторожности, направленные на исключение постороннего вмешательства во время оперирования средствами лишения себя жизни, возникают при развернутом или смешанном характере формирования суицидального замысла и последующем присоединении, спустя определенный период, борьбы мотивов намерения покончить жизнь самоубийством. При так называемом молниеносном суициде, в котором время возникновения замысла и намерения практически совпадает, указанные выше приготовления к смерти отсутствуют.

Однако в реальной жизни и суицидологической практике определить характер формирования суицидальных замыслов и намерений и даже время их возникновения удается далеко не всегда. Выше уже отмечались нередко возникающие трудности определения вида насильственной смерти (убийство, самоубийство, несчастный случай). Эти трудности достаточно хорошо известны широкой публике из детективов и боевиков. Но эти трудности не исчезают и в случае не вызывающего сомнения покушения на самоубийство.

Суицидологическая оценка тех или иных параметров суицида здесь бывает затруднена при отсутствии каких-либо данных о состоянии и характере переживаний в пресуицидальном периоде, в отдельных случаях это может быть связано и с вполне определенными намерениями суицидента, направленными на сокрытие факта самоубийства. В случае завершенного самоубийства выяснение вида насильственной смерти и отдельных характеристик самоубийства, даже если это не вызывает сомнений, часто оказывается невозможным. Оценка случившегося другими не может быть абсолютно надежным источником для суицидологического анализа. С другой стороны, это, безусловно, может быть отправным пунктом для рассмотрения покушения на самоубийство специалистом-суицидологом.

Ниже приводится пример, иллюстрирующий трудности оценок отдельных характеристик покушения на самоубийство в обстоятельствах, не вызывающих сомнений в действиях суицидента.

Сотрудник Межгосударственного авиационного комитета, занимающегося расследованием авиационных происшествий (прежде всего расшифровкой «черных ящиков» погибших летательных аппаратов и моделированием их последнего полета), с целью демонстрации ис-

Динамика суицидального поведения

ключительного значения в авиации «человеческого фактора» рассказывает корреспонденту газеты следующий реальный факт, произошедший с «военным бортом».

Ночь. Высота 7 тыс. метров, машина на автопилоте, полный порядок. Командир выходит в салон, второй пилот изредка смотрит на приборы. Неожиданно в кабине появляется бортинженер и по общей трансляции объявляет: «Я выключаю двигатели...» Щелчок — и спустя короткое время все три двигателя глохнут. Командир бросается в кабину, бортинженера вяжут («натурально, рехнулся идиот»). Высота 6,5 тыс., машина падает. Командир щелкает тумблерами — не включаются! «Идиот» — инженер — и двигатели выключил не просто так, а перекрыв топливную магистраль. Теперь включай не включай ничего сделать нельзя: в топливопроводе уже воздушная пробка, и перезапустить двигатели по всем нормам можно только... на земле. Высота — 6 тыс. м. Машина падает еще не камнем, но близко к этому. Командир и второй пилот непрерывно щелкают тумблерами. Неожиданно происходит чудо: завелся один двигатель и заглох, потом второй начинает подавать признаки жизни, и у самой земли оба включаются и дают возможность сесть на первом попавшемся аэродроме.

«При чем тут человеческий фактор? А при том: проблемы у бортинженера. Служит в армии двадцать лет, и пенсия уже на носу, а вместо жилья — комната в бараке и никаких перспектив, да еще и увольнение на носу. Вот и заклинило. Суда не было, поскольку обошлось без катастрофы и жертв, к тому же борт военный, дело замяли, официально преподнесли как самопроизвольную остановку двигателя. А бортинженера — поганой метлой из доблестных вооруженных сил, без пенсии, без квартиры...»

Оценку случившемуся дает здесь не суицидолог, а высококвалифицированный летчик, не понаслышке знающий и авиационную технику, и «человеческий фактор», вынужденный по характеру работы постоянно выслушивать запечатленные на пленке предсмертные голоса уже погибших пилотов и давать оценку действиям людей, находящихся в экстремальной ситуации. Однако и он не может определить, когда у бортинженера возникла мысль о самоубийстве: был ли это молниеносный суицид под влиянием момента, или был приведен в действие долго обдумываемый способ просто покончить разом со всем, или он руководствовался желанием обеспечить будущее своей семье.

Естественно, клинико-психологические вопросы и возможности повторного суицида здесь не обсуждались: у специалиста из МАКа другие задачи и цели (и в рамках интервью). Но врач-суицидолог по роду своей деятельности должен рассматривать самые различные

ГЛАВА 4

параметры суицидального поведения и в случаях самоубийств, совершаемых в условиях «неочевидности» тех или иных характеристик конкретного суицида.

Анализ случившегося и наиболее полная характеристика самых различных обстоятельств покушения на самоубийство, как правило, могут быть даны только в постсуицидальном периоде. Этот период, в зависимости от способа суицида, выраженности суицидальной интенции и ряда превходящих (в том числе носящих случайный характер) обстоятельств, существенно различается у разных суицидентов по выраженности соматических последствий покушения на самоубийство. Характер аутоагрессивных действий, связанных с суицидом, определяет и специфику, и объем конкретных мероприятий на первом этапе медицинской помощи человеку, пытавшемуся покончить с собой. Но рассмотрение этих аспектов работы с суицидентом происходит в рамках других медицинских дисциплин.

Однако, как показывает наш опыт, суицидологический анализ ауто-агрессивного поведения должен проводиться начиная с первых моментов общения с пациентом. Даже при невозможности непосредственного контакта в силу тяжести соматического состояния (различные варианты выключения сознания) желательно всегда провести предварительную оценку известных (из медицинской документации, со слов очевидцев и из других источников) обстоятельств случившегося. Одновременно может быть намечен план мероприятий по уточнению отдельных моментов (получение дополнительной информации, время непосредственного контакта, характер психотерапевтического воздействия в раннем постсуициде и проч.). Но сразу после покушения на самоубийство или после купирования тяжелых соматических последствий суицида врач, проводящий суицидологический анализ случившегося, может столкнуться с нежеланием суицидента раскрывать характер своих переживаний и обстоятельств совершенной им суицидальной попытки.

В этих случаях определенное диагностическое значение могут иметь характер реагирования суицидента на неудавшийся суицид и особенности контакта пациента с врачом и другими людьми после случившегося. В этом плане несомненное значение имеет даже то, спустя какой промежуток времени после совершенного суицида происходит первый контакт врача с суицидентом.

Покушение на самоубийство не может не отразиться на динамике психической жизни. При этом содержание психики существенно меняется по мере внутренней переработки случившегося, подведения итогов и оценки совершенного суицида в условиях, складывающихся

Динамика суицидального поведения

уже после суицидальной попытки. А. Г. Амбрумова и В. А. Тихоненко (1980) считают целесообразным выделять три периода в развитии постсуицидального состояния. Ближайший постсуицид— первая неделя после совершенной попытки; ранний постсуицид— от недели до месяца после попытки; поздний постсуицид— последующие 4-5 месяцев.

В первые дни после покушения на самоубийство и ликвидации тяжелых соматических последствий суицида (если они имели место) происходит формирование отношения к случившемуся и определенная переоценка ценностей. Естественно, возможные соматоневроло-гические осложнения и последствия суицидальной попытки не могут не сказываться на состоянии психики и характере оценок произошедшего. Уже характер контакта с врачом во многом определяется наличием таких состояний, как выраженная астения или амнестические расстройства, наступившие после тяжелого отравления или самоповешения. К этому добавляются вполне понятные эмоциональные переживания, связанные с реакцией на сам суицид и его последствия.

Однако характер эмоционального реагирования весьма различен у разных суицидентов. Определяется это и особенностями состояния, предшествующего суициду, и тяжестью соматоневрологических последствий покушения на самоубийство, и характером социально-психологической ситуации до и после суицидальной попытки, и сохранением (или исчезновением) намерения покончить с собой. На эмоциональную жизнь суицидента после покушения на самоубийство может повлиять и множество других факторов, имеющих индивидуальный или случайный характер.

Так, наблюдающиеся в ближайшем постсуициде элементы эйфории могут определяться вовсе не осознанием чудесного спасения и своеобразного «рождения заново» с соответствующим пересмотром ценностей, а остаточным действием токсических веществ, принятых с целью отравления, или выраженностью астенического состояния, возникающего нередко после самых различных суицидов. Отсюда и возникает необходимость сопоставления динамики оценок случившегося с динамикой эмоционального состояния суицидента на протяжении всего периода наблюдения пациента.

Понятно, что динамика оценок суицида и ситуации определяется не только изменениями эмоциональности в постсуицидальном периоде, но и рациональной «переработкой» случившегося и пересмотром системы ценностей в новых условиях. Эти новые условия бывают связаны как с нередко меняющейся после суицида социально-психологической ситуацией, так и с реагированием самого человека на факт

ГЛАВА 4

собственного покушения на самоубийство и включением последнего в общий контекст своей жизни. Естественно, что выделение эмоциональных и рациональных форм отражения суицида в психической жизни человека, совершившего покушение на самоубийство, имеет смысл только в плане представления этих составляющих психики в рамках этого текста только для удобства последовательного изложения. В действительности целостное эмоционально-смысловое переживание — это единый психический акт, определяющий отношение человека к происходящему. Поэтому вычленение эмоциональной или рациональной составляющей — только аспекты его изучения.

Однако в рамках клинического обследования определение характера эмоциональности, наблюдающейся после суицида, имеет исключительное значение. Выше уже упоминалось эйфорическое состояние, возникающее в ближайшем постсуициде. Но гораздо чаще наблюдаются различные формы сниженного настроения. Естественно, что непосредственно после суицида, в силу самых различных причин, могут быть элементы эйфории, исчезающие спустя кроткое время. Поэтому важен общий фон и его устойчивое изменение, прежде всего в сторону снижения. Наличие дополнительной депрессивной симптоматики (соматовегетативных проявлений, идей самообвинения, суточных колебаний настроения, расстройств сна и проч.) позволяет с уверенностью диагностировать депрессивное расстройство.

В отдельных случаях это клинически очерченное болезненное состояние может быть определено как кратковременная или пролонгированная депрессивная реакция (по МКБ-10) — одна из форм реакции на тяжелый стресс. Этим стрессом могут являться сам суицид и переживания, связанные с вновь складывающейся после случившегося ситуацией. Однако депрессивное состояние, наблюдающееся после суицида, — это продолжение начавшегося еще до покушения на самоубийство эмоционального расстройства, усиливающегося по мере его развития и (или) под влиянием психо- и соматогенного воздействия суицидальной попытки и ее последствий.

Характер депрессивных переживаний, и прежде всего своеобразная идеаторная составляющая депрессии (высказывания больного, его оценка происходящего, прошлого и будущего), определяется существующим в тот период времени настроением. Отсюда и специфическое видение ситуации, предшествующей суициду, и возможность идей самообвинения и даже самооговоров в виде признания в несовершенных преступлениях и объяснения суицида самонаказанием за «содеянное». Однако для упомянутых выше так называемых реактивных депрессий развернутая идеация в виде идей самообвинения с самооговорами

Динамика суицидального поведения

и проч., как правило, нехарактерна. Это чаще наблюдается в рамках динамики депрессивных расстройств различного генеза (инволюционные, эндогенные, сосудистые и др.), начавшихся еще до покушения на самоубийство. Отсюда не вызывающая сомнений диагностическая и прогностическая значимость определения времени начала депрессивного расстройства, наблюдаемого в постсуицидальном периоде.

Существенным моментом, который приходится учитывать при диагностике психических состояний (в том числе и клинически очерченных расстройств — депрессивных, бредовых и др.), является факт их возможной трансформации под влиянием соматоневрологических последствий, связанных с покушением на самоубийство. Нередко в рамках самых различных состояний, наблюдающихся в постсуицидальном периоде, можно констатировать наличие элементов астенического синдрома (бессонница, головные боли, повышенная утомляемость, затруднения концентрации внимания и другие симптомы). Психогенное влияние факта суицида может отражаться и на динамике ведущего психопатологического синдрома — как на содержании психических переживаний, так и непосредственно на динамике развития психотического состояния.

Для адекватной оценки состояния, диагностики психического расстройства в целом и для понимания ситуации и детерминантов суицидального поведения в отдельных случаях необходимо учитывать возможность ретроспективного переноса существующих психотических переживаний на период времени, не связанный с болезнью. В этом случае бредовой трактовке подвергаются факты, имевшие место до возникновения болезни вообще или во время существования психического расстройства, характеризующегося в тот период иной психопатологической симптоматикой. Поэтому ориентировка врача в процессе клинико-суицидологического анализа только на сведения, получаемые от больного, без их сопоставления с объективным анамнезом, чревато ошибками установления времени начала болезни и даже обстоятельств суицида.

Ретроспективный перенос психотических переживаний на период времени, не связанный с болезнью, может отмечаться не только при депрессивных расстройствах, где достаточно часто идеи самообвинения распространяются на всю прошлую жизнь, вплоть до раннего детства, но и при наличии относительно систематизированного бреда — бредовой интерпретации могут подвергаться события и факты, случившиеся задолго до начала болезни. Возможность возникновения описанного выше психопатологического феномена при клинико-суи-

ГЛАВА 4

цидологическом анализе пациента после совершенной им суицидальной попытки должен всегда учитывать врач, обследующий больного.

Однако учет тех или иных нюансов психопатологических симптомов и синдромов не снимает необходимости оценки случившегося с суицидентом. Понятно, что покушение на самоубийство в абсолютном большинстве случаев существенно изменяет многие составляющие суицидального поведения. Речь идет не только об эмоциональной реакции на факт суицида и ее отражении в текущей психической жизни. В постсуицидальном периоде существенно меняется и характер суицидальной идеации, которая, даже при сохранении установок на совершение повторного самоубийства, не может не включать конкретные реалии вновь складывающейся и меняющейся социально-психологической ситуации.

Поэтому рациональный компонент психической жизни суицидента после совершения суицида в первую очередь рассматривается не сам по себе, а после анализа вновь сложившейся ситуации, сохраняющейся или существенно снизившейся актуальности конфликта. Если конфликт, давший основу для непосредственной мотивации суицида, перестал быть актуальным, а суицидальные замыслы (и даже намерения) сохраняются, то с большой долей вероятности можно думать о наличии депрессивного расстройства, начавшегося до или после самоубийства.

К счастью, даже в рамках легких и умеренных депрессий исчезновение после покушения на самоубийство суицидогенного (по крайней мере, выступающего как мотивационная составляющая суицида) конфликта приводит чаще всего и к исчезновению суицидальных тенденций. Еще в большей степени это характерно для суицидов, совершаемых лицами с расстройствами зрелой личности (психопатиями), ак-центуантами или психически здоровыми в рамках уже отмеченных выше так называемых акцентуированных характерологических реакций: эгоцентрического переключения, психалгии, негативных интерперсональных отношений, отрицательного баланса и смешанных реакций (систематика дана по: Амбрумова А. Г., Тихоненко В. А., 1980).

Более сложной является оценка характера суицидальной идеации при сохранении суицидогенного конфликта. Здесь возможны, однако, различные варианты динамики психических переживаний, включавших ранее суицидальные тенденции. Естественно, что все возможные варианты динамики самой социально-психологической ситуации после произошедшего суицида и изменение актуальности конфликта (в сторону относительного уменьшения или увеличения интенсивности переживаний) здесь не рассматриваются. Важен факт принципи-

Динамика суицидального поведения

ального сохранения актуальности конфликта. Именно в этой ситуации после суицидальной попытки часто возникает понимание того, что суицид — это не решение проблемы, что необходимы поиски иного выхода из тупика, по-прежнему существующего в рамках «призмы индивидуального видения» человека, пытавшегося покончить с собой.

В процессе психотерапевтической работы важна не столько выработка установки на то, что суицид не решает проблемы (осознание этого уже произошло), сколько помощь в поиске новых подходов к ситуации. Нередко выработка «нового мышления» бывает связана с необходимостью существенной коррекции сложившейся системы ценностей. Последнее, к сожалению, удается далеко не всегда. Поэтому, несмотря на критическое отношение с суициду и нередкое сожаление по поводу случившегося, сохранение конфликта при наличии сопутствующих суицидогенных факторов всегда несет потенциальную угрозу рецидива суицидальных тенденций. Исключительно большое значение в случае повторного суицида имеет существующий опыт неудавшегося самоубийства, поэтому подобное развитие ситуации в постсуицидальном периоде резко увеличивает угрозу летального исхода.

Еще один вариант динамики суицидальной идеации и психических переживаний человека, пытавшегося покончить с собой, в постсуицидальном периоде определяется возможностью суицидента в определенной степени влиять на ситуацию путем своеобразной манипуляции с имевшимися ранее замыслами и намерениями на прекращение собственной жизни. Выше приводился пример такого рода поведения после совершенной суицидальной попытки у женщины, осознающей, что ее неудавшееся самоубийство существенно изменило поведение ее близких. Таким образом, после реального неудавшегося суицида формируется демонстративно-шантажное поведение в виде угрозы покончить жизнь самоубийством. Непосредственных суицидальных замыслов и намерений, несмотря на сохраняющийся микросоциальный конфликт, здесь нет. Однако отношение к совершенному суициду здесь трансформировалось в специфический способ влияния на окружающую обстановку. Суицидальная идеация здесь присутствует в переживаниях как основа для так называемого демонстративно-шантажного суицида, но не сопровождается выраженным и однозначным суицидальным намерением.

Наиболее сложным в суицидологической практике является вариант постсуицидального периода, при котором сохраняются и актуальность конфликта, и суицидальные тенденции в виде четко выраженных замыслов и намерений. В плане распознавания подобных, непосредственно опасных для жизни состояний важно понимание того,