Часть VII Март – октябрь 1361 года 8 страница

Зодчий пригласил Филиппу и мальчиков на обед. Они двинулись по мосту навстречу веренице тянущихся на ярмарку груженых телег, пересекли остров Прокаженных и через сад вошли в дом.

На кухне сидела Лолла. Увидев отца, беглянка разразилась слезами. Фитцджеральд обнял ее, и девушка продолжила рыдать на его плече. Где бы она ни провела это время, мыться красотка отвыкла, от нее несло как от свинарника, но мастер был слишком счастлив, чтобы обращать на это внимание. Добиться от дочери чего-нибудь вразумительного удалось не сразу.

– Они все умерли! – И Лолла опять зарыдала. Успокоившись, заговорила более внятно: – Все умерли, – повторила девушка, сдерживая рыдания. – Джейк и Малыш, Нетти и Хэл, Джоуни, Мелок, Хорек, по очереди. Что я ни делала, ничего не помогло!

Значит, догадался Мерфин, они жили в лесу, изображая из себя нимф и пастухов. Постепенно дочь выдавала подробности. Юноши время от времени забивали оленя, а иногда уходили на целый день и возвращались с якобы купленным вином и хлебом. Олдермен понял, что молодчики занимались грабежом. Лолле казалось, что так можно жить вечно и зима не наступит никогда. Но конец идиллии положил не мороз, а чума.

– Мне было так страшно, мне хотелось к Керис.

Джерри и Роли слушали разинув рот. Мальчики обожали старшую двоюродную сестру. Хотя она заявилась домой в слезах, эти приключения лишь окружили ее в их глазах волшебным ореолом.

– Я больше так не хочу! Друзья вокруг заболевают и умирают, а я ничем не могу помочь.

– Прекрасно тебя понимаю, – ответила Керис. – Я точно так же страдала, когда умирала мама.

– Ты научишь меня лечить людей? Хочу помогать им, как ты. Хочу понять про кости и про кровь, про травы и остальное, от чего людям становится лучше. Хочу уметь что-нибудь делать, когда человек заболевает.

– Конечно, научу, если хочешь. С большим удовольствием.

Мерфин обомлел. Уже несколько лет Лолла бунтовала и капризничала, поскольку считала, что мачеху уважать не обязательно. Он был рад такой перемене. Это стоило почти всех его переживаний и беспокойств. На кухню зашла монахиня.

– У маленькой Анни Джонс припадок, мы не можем понять, что с ней, – обратилась она к целительнице. – Вы не посмотрите?

– Конечно.

Лолла спросила:

– Можно, я пойду с тобой?

– Нет. Вот твой первый урок: нужно быть очень чистой. Иди и помойся. А завтра пойдешь со мной.

Когда Керис ушла, появилась Медж Ткачиха.

– Слышали новости? – угрюмо спросила она. – Филемон вернулся.

В воскресенье Дэви и Амабел повенчались в маленькой церкви в Вигли. Леди Филиппа позволила справить свадьбу в усадьбе. Жених купил сладкую смородину, Аннет напекла с ней булочки. Эля не было – из-за нехватки работников в полях сгнило много ячменя, – но Филиппа, отправляя Сэма домой, дала ему в подарок бочку сидра.

Гвенда до сих пор каждую ночь вспоминала тот день. Смотрела в темноту и видела Ральфа: во рту торчит нож, рукоять которого обхватили коричневые зубы, а меч сына пригвоздил подлеца к стене.

Когда они с Сэмом угрюмо вытащили из тела графа меч и нож и оно сползло на пол, картина получилась такая, будто два человека зарезали друг друга. Крестьянка смазала кровью их чистые клинки и оставила лежать где лежали, а на улице отвязала лошадей, чтобы животные не подохли за те несколько дней, что будут искать графа. И мать с сыном ушли.

Коронер Ширинга сначала искал разбойников, но в итоге пришел к выводу, на который и рассчитывала Гвенда. Ни на нее, ни на Сэма подозрения не пало. Сын узнал от матери неполную версию того, что произошло между ней и Ральфом: якобы граф пытался ее изнасиловать, угрожая в случае отказа прирезать. Сэм пришел в ужас от того, что стал убийцей графа, но не сомневался в своей правоте. Гвенда поняла: у него действительно нрав воина, он никогда не будет мучиться, кого-то убив.

Сама тоже не мучилась, хотя вспоминала ту сцену с отвращением. Убила Алана Фернхилла и добила Ральфа, но ничуть об этом не жалела. Мир без них стал немного лучше. Ширинг умер в мучениях, осознавая, что сердце ему проткнул собственный сын. Именно этого он и заслуживал. Ничего, говорила крестьянка себе, пройдет время, и призрак перестанет являться по ночам.

Она отбросила воспоминания и осмотрела зал усадьбы, где пировали сельчане. Поросенка съели, мужчины допивали сидр. Аарон Яблочник достал волынку. Со смертью Перкина деревня лишилась барабанщика. Интересно, может, теперь барабанщиком станет Дэви, подумала Гвенда.

Вулфрик хотел танцевать, как всегда, когда выпивал. Супруга станцевала с ним первый танец, со смехом пытаясь подстроиться под его безумные прыжки. Он схватил ее в охапку, подбросил в воздух, прижал к себе и снова поставил, но только для того, чтобы закружить по залу. У него отсутствовало чувство ритма, но бешеное воодушевление было заразительно. Когда танец кончился, Гвенда заявила, что выбилась из сил, и Вулфрик подхватил новоиспеченную невестку. А потом, разумеется, Аннет.

Он подошел к ней, едва поклонившись Амабел. Мать невесты в старом зеленом, по-девичьи коротком платье, обнажавшем изящные щиколотки, сидела на скамье. Лиф Аннет вышила желтыми и розовыми цветами. Лицо, как всегда, обрамляли выбившиеся локоны. Новообретенная родственница оделась так, словно была на двадцать лет моложе, но не знала этого. Не замечал и Вулфрик.

Когда они начали танцевать, Гвенда заулыбалась. Хотела показаться счастливой и беззаботной, но, сообразив, что лишь скорчила мину, оставила попытки, оторвала взгляд от сватьи с мужем и стала смотреть на Дэви и Амабел. Может, дочь и не превратится в мать. Она умеет кокетничать, но Гвенда ни разу не видела, чтобы девушка переходила границы, а сейчас ее, казалось, кроме мужа, вообще никто не интересует.

Поискала глазами Сэма. Он что-то рассказывал в мужской компании, жестикулируя, придерживая поводья воображаемой лошади и якобы падая с нее, и все завороженно слушали. Молодые люди, наверное, завидуют сквайру. Старший сын остался в Эрлкасле. Леди Филиппа сохранила большинство сквайров и воинов, рассудив, что Джерри нужно учиться ездить верхом, охотиться, владеть мечом и копьем. Гвенда надеялась, что при Филиппе Сэм станет умнее и добрее, чем стал бы при Ральфе.

Больше смотреть было не на что, и она вновь повернулась к мужу и женщине, на которой он когда-то хотел жениться. Чего Гвенда боялась, то и случилось: Аннет, разумеется, воспользовалась воодушевлением и опьянением Вулфрика. Когда танцевали на отдалении друг от друга, зазывно улыбалась, а когда сходились, прижималась всем телом. Липнет прямо как мокрая рубашка, подумала мать жениха.

Ей казалось, танец никогда не кончится. Аарон Яблочник все повторял на волынке одну и ту же ритмичную мелодию. Гвенда хорошо знала мужа и видела, что у него заблестели глаза, как бывало всегда, когда он приближался к жене. Эта дрянь отлично знает, что делает, с яростью подумала она про Аннет и заерзала на скамейке. Очень хотелось остановить музыку, но не хотелось показать, что злится.

Впрочем, когда волынка, издав замысловатую руладу, все-таки затихла, Гвенда уже кипела от негодования. Решила успокоить Вулфрика, усадив его рядом с собой. Все, остаток вечера она его не отпустит, и ничего не случится. Но тут Аннет его поцеловала. Партнер по танцу еще держал мать невесты за талию, когда она встала на цыпочки, запрокинула голову и быстро, но крепко поцеловала прямо в губы. И тут Гвенда не выдержала и вскочила со скамьи.

Когда она проносилась мимо молодых, Дэви, заметив выражение ее лица, попытался остановить мать, но та отмахнулась. Подойдя к Вулфрику и Аннет, которые все еще смотрели друг на друга и глупо улыбались, ткнула соперницу в плечо:

– Отстань от моего мужа!

– Гвенда, пожалуйста… – начал Вулфрик.

– А ты молчи. Просто отойди от этой шлюхи.

Глаза Аннет вспыхнули:

– Шлюхам платят не за танцы.

– Не сомневаюсь, тебе все прекрасно известно про шлюх.

– Да как ты смеешь!

Подошли жених с невестой. Амабел попросила мать:

– Пожалуйста, не устраивай сцен.

– Я, что ли, устраиваю?

– А я, что ли, пыталась соблазнить чужого мужа?

– Мама, ты испортишь свадьбу, – взмолился Дэви.

Гвенда была в такой ярости, что не слышала никого.

– Она опять за свое. Бросила его двадцать три года назад, да так и не отстала!

Аннет заплакала. Ну, все ясно, эти слезы – просто очередная уловка. Вулфрик похлопал было новообретенную родственницу по плечу, но Гвенда отрезала:

– Не прикасайся к ней!

Тот отдернул руку, как будто обжегся.

– Ты ничего не понимаешь, – всхлипывала мать невесты.

– Слишком хорошо понимаю.

– Нет, ничего ты не понимаешь. – Аннет утерла слезы и, к удивлению Гвенды, посмотрела ей прямо в глаза. – Не понимаешь, что победила. Он твой. Даже не знаешь, как муж тебя обожает, как уважает, восхищается. Ты ведь не видишь, как он смотрит на тебя, когда ты с кем-то разговариваешь.

– Да, но… – растерялась Гвенда.

– Он что, заглядывается на молоденьких? – продолжала между тем Аннет. – Или когда-нибудь гулял от тебя? Сколько ночей за последние двадцать лет вы провели врозь? Две? Три? Неужели ты не видишь, что он будет любить тебя всегда, до гробовой доски?

Гвенда посмотрела на Вулфрика. Аннет права. Вообще-то это так и было, она прекрасно понимала, как и все остальные. Попыталась вспомнить, почему так разозлилась на соседку, но цепочка воспоминаний не выстраивалась. Танцы остановились, Аарон отложил волынку. Все собрались вокруг двух женщин. Дочь Перкина продолжала:

– Я была тупой самовлюбленной девчонкой, сделала страшную глупость и потеряла лучшего на свете мужчину. А ты его получила. Да, иногда не могу противиться искушению и делаю вид, что все вышло не так, как вышло, и он мой. И я улыбаюсь ему, хлопаю по руке, а он просто добрый, так как знает, что разбил мне сердце.

– Ты сама разбила себе сердце, – буркнула победительница.

– Да, ты права. А тебе очень повезло, что я оказалась такой дурой.

Гвенду как громом поразило. Она никогда не считала Аннет проигравшей. Для нее соседка постоянно была грозной сильной соперницей, которая всегда стремилась отбить Вулфрика. Но до этого почему-то так и не дошло. Аннет между тем говорила:

– Знаю, тебя злит, когда Вулфрик проявляет ко мне знаки внимания. Мне бы хотелось пообещать, что ничего такого больше не случится, но я слаба и знаю это. Но неужели ты должна меня поэтому ненавидеть? Не порти радость свадьбы, ожидание внуков, которых мы обе так хотим. Вместо того чтобы считать меня заклятым врагом, отнесись ко мне как к непутевой сестре, которая иногда плохо себя ведет, раздражает, но все-таки родной человек.

Опять права. Гвенда всегда считала, что у Аннет хорошенькое личико и пустая голова, но сейчас мудрее оказалась давняя соперница, и возмутительнице спокойствия стало стыдно.

– Не знаю, – пробормотала она. – Допустим, могу попытаться.

Аннет сделала шаг вперед, поцеловала Гвенду в щеку, и та почувствовала на своем лице ее слезы.

– Спасибо, – всхлипнула мать невесты.

Помедлив, Гвенда обняла костлявые плечи «сестры» и прижала ее к себе. Все вокруг закричали и захлопали в ладоши. Через минуту вновь заиграла музыка.

В начале ноября Филемон отслужил благодарственный молебен в честь окончания чумы. Приехал архиепископ Анри с Каноном Клодом. Прибыл и сэр Грегори Лонгфелло. Вероятно, чтобы сообщить, кого король предполагает назначить епископом, решил Мерфин. Он скажет братии, что король желает видеть на этом посту имярек, а монахи вольны избрать этого человека или нет. Хотя обычно они голосуют за тех, кого выбирает король.

Мостник ничего не мог прочесть по лицу Филемона и догадывался, что Грегори еще не объявил о королевском решении. Для Мерфина и Керис оно означало все. Если пост получит умеренный и разумный Клод, их мытарства кончатся, но если епископом станет Филемон, предстоят долгие годы склок и судебных тяжб.

Вел службу Анри, но проповедовал настоятель. Он поблагодарил Бога за то, что Он услышал молитвы кингсбриджских монахов и сохранил город от страшных последствий чумы. Аббат не упомянул ни о том, что братья, оставив горожан на произвол судьбы, бежали в обитель Святого Иоанна-в-Лесу, ни о том, что Керис и Мерфин помогли исполниться их молитвам, на полгода закрыв городские ворота. Выходило, что Кингсбридж спас Филемон.

– Меня просто трясет. – Обращаясь к жене, Мостник даже не старался говорить тихо. – Он все переворачивает!

– Успокойся. Бог знает правду, и люди тоже. Филемон никого не проведет.

Она, конечно, права. После сражения победители всегда благодарят Бога, но все-таки разницу между плохими и хорошими полководцами понимают.

Потом зодчий как олдермен был приглашен отобедать во дворец аббата. Он сел рядом с Каноном Клодом. Как только произнесли благодарственную молитву, начались застольные разговоры, и Мерфин тихо спросил у соседа:

– Архиепископ знает, кого король выбрал епископом?

Тот едва заметно кивнул.

– Вас?

Клод отрицательно мотнул головой.

– Тогда Филемона?

И вновь Канон едва заметно кивнул. У Мерфина опустилось сердце. Как король мог предпочесть неразвитого, трусливого Филемона ученому, разумному Клоду? Но вопрос риторический. Пройдоха умело разыграл партию.

– А Грегори уже сказал монахам?

– Нет. – Канон придвинулся к Мерфину. – Вероятно, он неформально известит Филемона сегодня вечером после ужина, а завтра на заседании капитула сообщит братии.

– Значит, у нас есть время до конца дня?

– Для чего?

– Чтобы изменить его мнение.

– Не получится.

– Я попытаюсь.

– Не получится.

– Не забудьте, я теряю все.

Зодчий не мог есть и лишь ковырял в тарелке, с нетерпением дожидаясь, пока архиепископ встанет из-за стола, затем подсел к Грегори:

– Если вы готовы прогуляться со мной до собора, я бы поделился с вами тем, что – надеюсь, не ошибаюсь – живо вас интересует.

Лонгфелло кивнул. Они прошли в собор, где Мерфин мог не опасаться, что их подслушают. Архитектор глубоко вздохнул. Его замысел очень опасен. Переубедить короля. Если не выйдет, могут обвинить в измене и казнить.

– Долгое время ходили слухи, что где-то в Кингсбридже существует некий документ, который король желал бы уничтожить.

Не изменившись в лице, законник ответил:

– Продолжайте.

Иными словами, лондонец подтвердил слова Мостника.

– Это письмо находилось у недавно умершего рыцаря.

– Умершего! – изумленно воскликнул Грегори.

– Вам, очевидно, известно, о чем я говорю.

Лонгфелло ответил как истинный законник:

– Предположим – просто, дабы продолжить разговор, – что известно.

– Шут его знает, что там в нем, но я хотел бы оказать службу королю, передав это письмо.

Он прекрасно знал, что в этом письме, но из осторожности, как и Грегори, предпочел сделать вид, будто понятия не имеет.

– Король будет признателен.

– В какой степени?

– Вы о чем?

– О епископе, который милее людям Кингсбриджа, чем Филемон.

Лонгфелло жестко посмотрел на собеседника:

– Вы пытаетесь шантажировать короля Англии?

В этом-то и опасность.

– Мы, жители Кингсбриджа, торговцы и ремесленники. – Мерфин старался говорить спокойно и убедительно. – Покупаем, продаем, заключаем сделки. Я просто пытаюсь заключить с вами сделку. Хочу кое-что продать и предлагаю свою цену. Это не шантаж, не принуждение. Я ничем не угрожаю. Не хотите приобрести мой товар, говорить не о чем.

Дошли до алтаря. Грегори посмотрел на высившееся распятие. Мерфин точно знал, о чем он думает. Законник размышлял, что лучше: арестовать олдермена, доставить в Лондон и пытать до тех пор, пока он не выдаст местонахождение документа, или поступить проще и удобнее королю и назначить епископом Кингсбриджа другого человека. Воцарилось долгое молчание. В соборе было холодно, и мастер поплотнее закутался в плащ. Наконец Лонгфелло спросил:

– Где письмо?

– Недалеко. Я отведу.

– Хорошо.

– А наша сделка?

– Если мы говорим об одном и том же документе, даю слово чести.

– И сделаете епископом Канона Клода?

– Да.

– Спасибо. Нам придется немного углубиться в лес.

Они пошли по главной улице, через мост, их дыхание клубами поднималось в воздух. В лесу зимнее солнце почти не грело. На этот раз Мостник нашел дорогу намного быстрее и сразу узнал источник, большую скалу, болотистую долину. Скоро открылась поляна с мощным дубом, и олдермен подвел законника прямо к тому месту, где закопал свиток.

Здесь кто-то побывал. Мерфин тщательно разровнял землю и набросал листьев, но тайник все же нашли. Около пустой ямы в фут глубиной высилась кучка недавно выкопанной земли. Зодчий в ужасе уставился на нее:

– Вот черт.

– Надеюсь, это не часть шарады… – произнес Грегори.

– Дайте подумать, – перебил его Фитцджеральд.

Грегори замолчал. Мерфин принялся рассуждать вслух:

– Об этом знали только два человека. Я не говорил никому, значит, сказал Томас. Он перед смертью повредился рассудком. Думаю, просто не осознавал, что говорит.

– Но кому он мог сказать?

– Последние месяцы Лэнгли провел в обители Святого Иоанна-в-Лесу, куда монахи никого не пускали. Значит, монаху.

– И сколько их?

– Около двадцати. Но мало кто способен понять важность стариковского лепета о каком-то спрятанном письме.

– Это все прекрасно, и где же оно сейчас?

– Мне кажется, я знаю. Дайте мне еще один шанс.

– Хорошо.

Они двинулись обратно в город и пересекли мост. Солнце заходило за остров Прокаженных. Мерфин и Грегори вошли в сумрачный собор, из-под юго-западной башни поднялись по узкой винтовой лестнице в маленькую комнатку, где хранились костюмы для мистерий.

Архитектор не был здесь двенадцать лет, но пыльные кладовки редко меняются, особенно в соборах, и эта не являлась исключением. Нащупав в стене камень, он вынул его. Все сокровища Филемона лежали на месте, включая выгравированное на дереве любовное послание. Только к ним добавился мешочек из промасленного сукна. Мерфин развязал его и вынул свиток тонкого пергамента.

– Я так и думал, – сказал он. – Прохвост выудил тайну из Томаса, когда тот потерял рассудок.

Никаких сомнений: настоятель хранил письмо на случай, если вопрос о назначении епископа решится не в его пользу, но теперь оно в руках у Мерфина. Олдермен передал свиток Грегори, и тот развернул его. Лонгфелло водил глазами по строчкам, и лицо его медленно покрывала смертельная бледность.

– Боже милостивый. Так слухи оказались правдой.

Скручивая свиток, лондонец имел вид человека, который нашел то, что искал много лет.

– Это то, что вы ожидали? – спросил Мостник.

– О да.

– И король будет признателен?

– Глубоко признателен.

– Так ваша часть сделки?..

– Будет выполнена, – кивнул Грегори. – Вашим епископом станет Клод.

– Слава Тебе, Господи, – вздохнул зодчий.

Когда через восемь дней рано утром Керис в госпитале учила Лоллу накладывать повязки, вошел Мерфин.

– Я хочу тебе кое-что показать. Пойдем в собор.

Стоял ясный морозный зимний день. Суконщица закуталась в тяжелый красный плащ. Когда они шли по мосту в город, Фитцджеральд остановился и вытянул руку:

– Шпиль готов.

Керис посмотрела наверх. Он виднелся сквозь паутину хлипких лесов – высокий, изящный. Глядя на сужающиеся, устремившиеся в небо грани, целительница думала, что они, пожалуй, никогда не кончатся.

– И это самое высокое здание в Англии?

Мерфин улыбнулся:

– Да.

Прошли в собор. Архитектор повел жену вверх по лестнице, расположенной в стене центральной башни. Он привык взбегать наверх, но Керис, когда они добрались до вершины башни и ступили на дорожку, огибающую основание шпиля, тяжело дышала. Наверху дул резкий холодный ветер.

От взгляда вниз перехватывало дыхание. Перед ними на север и запад расстелился весь Кингсбридж: главная улица, рабочий район, река, остров с госпиталем. Дым поднимался из тысяч каминов. Маленькие люди торопливо двигались по улицам, пешком, верхом или на телегах, несли сумки с инструментами, корзины с продуктами, тяжелые мешки; мужчины, женщины, дети, толстые, худые, в бедной одежде или богато и тяжело разодетые. Основные цвета – коричневый и зеленый с вкраплениями голубого и алого, как у фазана. Суконщица невольно задумалась: у каждого своя жизнь, каждый богат и сложен, с драмами в прошлом и неизвестностью в будущем, с дорогими воспоминаниями и тайными печалями, с друзьями, врагами, любимыми.

– Готова? – спросил Мерфин.

Керис кивнула. Архитектор ступил на леса. Непрочная конструкция из веревок и перекладин внушала ей серьезные опасения, хотя целительница не хотела в этом признаваться: если может Мерфин, значит, может и она. Под порывами ветра леса покачивались, и плащ Суконщицы колыхался, будто корабельный парус. Шпиль был таким же высоким, как и башня, и подъем по веревочной лестнице оказался трудным. На полпути остановились передохнуть.

– Все очень просто. – Зодчий дышал легко. – Это просто конус.

Шпили, которые целительница видела до сих пор, украшали декоративные завитки, разноцветные каменные или плиточные орнаменты, ложные окна. Но именно простота шпиля Мерфина делала его бесконечным. Мастер кивнул вниз:

– Эй, посмотри-ка!

– Мне что-то не хочется…

– Я бы сказал, Филемон уезжает в Авиньон.

На это, конечно, посмотреть необходимо. Керис встала на широкую дощатую платформу, но все равно крепко ухватилась обеими руками за шест, убеждая себя, что не упадет. Тяжело сглотнула и опустила взгляд.

Зрелище стоило усилий. Возле дворца аббата стоял экипаж, запряженный двумя быками. Верховые сопровождающие – монах и воин – терпеливо ждали. Филемон стоял возле повозки, а монахи Кингсбриджа по одному выходили вперед и целовали ему руку. Последним вышел брат Сайм и вручил ему черно-белого кота, в котором Суконщица узнала потомка Годвинова Архиепископа.

Настоятель забрался в экипаж, и возница стегнул быков. Повозка медленно выехала из ворот и двинулась по главной улице, потом по обоим мостам и наконец исчезла в предместье.

– Слава Богу, уехал, – улыбнулась Керис.

Мерфин посмотрел вверх:

– Осталось немного. Так высоко не стояла еще ни одна женщина Англии.

И полез наверх. Ветер стал сильнее, но, несмотря на страх, Суконщице было радостно. Мостник осуществил свою мечту. Каждый день ближайшие сотни лет люди на много миль вокруг будут любоваться этим шпилем. Олдермен и его жена перелезли с лесов на площадку, окружавшую верхушку. Керис попыталась забыть, что на ней нет перил. На вершине установили крест. С земли он виделся маленьким, но на самом деле оказался выше человеческого роста.

– Шпили всегда венчает крест, – пояснил Мерфин. – Но они разные. В Шартре на нем образ солнца. Я сделал другое.

У подножия креста архитектор поместил каменного ангела в человеческий рост. Ангел стоял на коленях и смотрел на город. Суконщицу заинтересовала голова – короткие волосы, маленькое круглое лицо с четкими чертами показались отдаленно знакомыми. Ее лицо. Она обомлела:

– А тебе разрешили?

Мерфин кивнул:

– Полгорода уже и так считает тебя ангелом.

– Но я все-таки не ангел.

– Нет, – ответил зодчий со знакомой улыбкой, которую целительница так любила. – Но сходство есть.

Подул резкий ветер. Суконщица схватилась за Мерфина. Фитцджеральд крепко прижал ее к себе и широко расставил ноги. Порыв ветра быстро стих, но Мерфин и Керис, обнявшись, долго еще стояли на вершине мира.