Часть VII Март – октябрь 1361 года 4 страница

– За шпиль-то я спокоен. Епископ Анри поставит выскочку на место, велев приступить к работам, как только об этом узнает. Он хочет быть епископом с самой высокой башней в Англии.

– Но Филемону это, вероятно, известно, – задумчиво отозвалась Керис.

– Может, вся эта показуха с капеллой призвана продемонстрировать его рвение, а в неудаче прохвост обвинит кого-нибудь другого.

– Может быть, – с сомнением пожала плечами Суконщица.

Мерфина беспокоил более важный вопрос:

– Но чего он хочет на самом деле?

– Все действия Филемона объясняются его желанием почувствовать себя важным, – твердо ответила Керис. – Я полагаю, он хочет повышения.

– Куда? Да, епископ Монмаутский доживает последние дни, но ведь не может же аббат претендовать на этот сан?

– Значит, он знает что-то такое, чего не знаем мы.

Мастер не успел ответить, как в дверях появилась Лолла. Он испытал такое облегчение, что даже слезы выступили на глазах. Дочь вернулась, живая, здоровая. Отец осмотрел ее с головы до ног. Вроде не изувечена, такая же танцующая походка, на лице обычное капризное недовольство. Первой заговорила Керис:

– Ты вернулась! Как я рада!

– Правда?

Лаура часто выражала сомнения в любви к ней со стороны мачехи. Мостник не обманывался, а вот Керис иногда действительно верила в это, поскольку болезненно сознавала, что не мать девочке.

– Мы оба рады, – добавил Фитцджеральд. – Мы так переживали за тебя.

– Зачем? – Лолла повесила плащ и села за стол. – У меня все отлично.

– Но мы-то этого не знали, поэтому и переживали.

– Напрасно. Я вполне могу за себя постоять.

– Мне бы твою уверенность, – как можно мягче ответил Мерфин.

Керис решила разрядить обстановку:

– Где же ты была? Ведь прошло целых две недели.

– В разных местах.

Зодчий строго спросил:

– А именно?

– Перекресток Мьюдфорд, Кастерем, Аутенби.

– И чем занималась?

– Это допрос? – вскинулась Лолла. – Я обязана отвечать?

Суконщица положила руку на локоть мужа:

– Мы просто хотим быть уверены, что нет оснований для беспокойства.

– Я хотел бы также знать, с кем ты странствовала.

– Да так…

– Это значит, с Джейком Райли?

– Нуда, – пожала плечами Лолла, правда, немного смутившись.

Мерфин уже все простил и хотел обнять дочь, но та была сама неприступность, и зодчий нейтрально спросил:

– И чем вы занимались с Джейком?

– Не твое дело! – крикнула Лолла.

– Нет, мое! – Мостник не выдержал и тоже сорвался на крик. – И мое, и твоей мачехи. Если ты беременна, кто будет ухаживать за ребенком? Уверена, что Джейк готов бросить все и стать мужем и отцом? Ты говорила с ним об этом?

– Отстань от меня! – завопила строптивица, залилась слезами и бросилась наверх.

После короткого молчания зодчий буркнул:

– Иногда я жалею, что мы все не живем в одной комнате. Тогда бы она не могла выделывать такие штучки.

– Ты был довольно суров, – мягко упрекнула Керис.

– А что же мне делать? Она ведет себя, будто это в порядке вещей!

– Но на самом деле бедняжка знает, что это не так. Потому и плачет.

– Вот черт.

Раздался стук, и в дверь просунул голову послушник:

– Простите за беспокойство, олдермен. В аббатство приехал сэр Грегори Лонгфелло. Он был бы вам признателен, если бы вы зашли к нему на пару слов, когда вам будет удобно.

– Черт, – повторил Мерфин. – Передай, я скоро приду.

– Спасибо, – поклонился послушник и ушел.

Мостник задумчиво буркнул:

– Наверно, нужно дать ей время остыть.

– Тебе тоже.

– Ты что, защищаешь ее? – с досадой спросил он.

Жена улыбнулась и пожала ему локоть.

– Я всегда защищаю тебя. Но и мне было шестнадцать лет. Отношения с Джейком беспокоят ее не меньше твоего, но она не признается в этом даже себе – это бьет по самолюбию. Поэтому ей больно слышать от тебя правду. Девочка только-только возвела хрупкую крепость самоуважения, а ты просто снес ее до основания.

– И что же делать?

– Помоги ей построить крепость помощнее.

– Не понимаю.

– Поймешь.

– Пойду-ка к сэру Грегори. – Мерфин встал.

Керис обняла мужа и поцеловала:

– Ты такой хороший и делаешь что можешь; я люблю тебя всем сердцем.

Это его немного успокоило, и, следуя по мосту и главной улице к аббатству, он постепенно пришел в себя. Архитектор не любил Грегори – коварен, беспринципен и готов на все, лишь бы угодить хозяину, точно как Филемон, когда служил Годвину. Олдермен с легкой тревогой думал, о чем пойдет речь. Скорее всего о налогах – вечная забота королей.

Мерфин вошел во дворец аббата, и Филемон самодовольно сообщил ему, что сэр Грегори во дворике мужского монастыря. Мастер удивленно подумал, чем это Лонгфелло заслужил право принимать посетителей там. Законник постарел: волосы поседели, спина сгорбилась, глубокие складки, как скобки, залегли по обе стороны презрительно раздувающихся ноздрей, а один глаз обезобразило нечто вроде бельма. Однако второй не утратил остроты, и гость из Лондона тут же узнал приближающегося Мостника, хотя не видел его десять лет.

– Олдермен, умер архиепископ Монмаутский.

– Да упокоится его душа.

– Аминь. Поскольку я должен был проехать через королевский город Кингсбридж, его величество просил меня приветствовать вас и сообщить важные новости.

– Благодарю. Это не скоропостижная кончина. Архиепископ болел.

Конечно, король не просил Грегори встречаться с ним только для того, чтобы сообщить какие-то новости, с растущим беспокойством думал Мерфин.

– Вы крайне любопытный человек, если мне позволено так выразиться, – добродушно продолжил законник. – Я познакомился с вашей женой более двадцати лет назад. И с тех пор наблюдаю, как вы оба медленно, но верно прибираете город к рукам. Получили все, к чему стремились: мост, госпиталь, самоуправление и друг друга. Вы решительны и терпеливы.

Это говорилось несколько снисходительно, но Фитцджеральд с удивлением отметил в лести Грегори крупицу искреннего уважения. Он приказал себе не терять бдительности: такие люди, как Лонгфелло, никого просто так не хвалят.

– Я направляюсь к монахам в Абергавинни, которые должны проголосовать за нового архиепископа. – Грегори откинулся в кресле. – После того как христианство много веков назад пришло в Англию, монахи сами избирают начальствующих.

А он постарел, подумал Мерфин: молодому Грегори было на все это наплевать.

– Сегодня, конечно, епископы и архиепископы обладают слишком большой властью, чтобы позволить решать вопрос небольшому кругу благочестивых идеалистов, живущих вдали от мира. Выбор делает король, а его святейшество папа утверждает королевское решение.

«Даже я знаю, что все не так просто: обычно в таких случаях идет борьба за власть», – подумал зодчий, но промолчал. Законник продолжал:

– Однако традиция монастырских выборов сохраняется, и легче их контролировать, нежели отменить. Поэтому я и отправился в путь.

– То есть вы укажете монахам, кого следует избрать.

– Если упрощенно, то да.

– И чье же имя вы назовете?

– А я его еще не назвал? Вашего епископа, Анри Мона. Прекрасный человек, преданный, надежный, с ним никогда никаких хлопот.

– О Господи.

– Вы недовольны?

Напускную небрежность лондонца как рукой сняло, он стал крайне внимателен, и Мерфин понял, для чего приехал Лонгфелло. Ему нужно выяснить, как Кингсбридж – в лице Мерфина – отнесется к этой затее. Новый епископ может стать опасным и для шпиля, и для госпиталя. Олдермен сосредоточился.

– На фигуре Анри, как на краеугольном камне, покоится вся расстановка сил в городе. Десять лет назад между купцами, монахами и госпиталем было заключено своего рода перемирие. В итоге все только выиграли. – А для короля Мерфин добавил: – Что позволяет нам платить такие высокие налоги. – Лонгфелло опустил голову. – Поэтому отъезд Мона угрожает стабильности наших отношений.

– Я бы сказал, это зависит от того, кто его заменит.

– Пожалуй, – согласился Мостник. Грегори подошел к самому главному. – И кто же?

– Самый очевидный кандидат – аббат Филемон.

– Нет! Только не Филемон! – пришел в ужас олдермен. – Почему выбрали именно его?

– Этот священнослужитель испытывает определенное уважение к традициям, что нельзя не учитывать в наше время сомнений и ересей.

«Ну конечно. Теперь я понимаю, почему он осудил в своей проповеди вскрытия тел и зачем ему капелла Марии. Я должен был это предвидеть», – думал Мерфин.

– Настоятель дал также понять, что намерен твердой рукой собирать налог с клира, а этот вопрос постоянно вызывает трения между королем и некоторыми епископами.

– Он, должно быть, уже давно думает о кафедре. – Мерфин злился на себя, что позволил этому пройдохе перехитрить его.

– Полагаю, с того самого момента, как заболел архиепископ.

– Это настоящее бедствие.

– Почему вы так говорите?

– Филемон – мстительный интриган. Если он станет епископом, распри в Кингсбридже никогда не утихнут. Мы должны этому помешать. – Зодчий посмотрел Грегори прямо в глаза. – Для чего вы предупредили меня? – Но, не успев задать этот вопрос, архитектор уже знал ответ: – Вы тоже не хотите Филемона. Вам и без меня известно, что он за человек. Но вы не можете помешать его избранию, так как он уже заручился поддержкой влиятельных клириков. – Грегори лишь загадочно улыбнулся, из чего Мерфин заключил, что прав. – Чего вы от меня хотите?

– На вашем месте я подыскал бы другого кандидата.

Вот оно что. Мостник понимающе кивнул:

– Я должен подумать.

– Пожалуйста, думайте. – Лонгфелло встал, и Мерфин понял, что аудиенция окончена. – И прошу вас, дайте мне знать о своем решении.

Олдермен вышел из аббатства и медленно побрел к острову. Кого предложить в епископы Кингсбриджа? Город без труда находил общий язык с архидьяконом Ллойдом, но он слишком стар. Можно развернуть деятельность, добиться его избрания, чтобы через год начать все сначала. По дороге домой мастер так ничего и не придумал. Керис Мостник застал в гостиной бледную, испуганную и уже хотел спросить, в чем дело, но супруга его опередила:

– Лолла опять ушла.

В воскресенье полагалось отдыхать, но у Гвенды никогда не получалось. Сегодня, сходив на утреннюю службу и пообедав, они с Вулфриком работали на огороде за домом. У них был хороший огород – пол-акра, с курятником, грушевым деревом и амбаром. На овощной грядке в дальнем конце муж вскапывал землю, а Гвенда сеяла горох.

Мальчики ушли в соседнюю деревню играть в мяч – так они обычно отдыхали по воскресеньям. Игра в мяч заменяла крестьянам рыцарские турниры – эдакие битвы понарошку, увечья в которых, однако, случались самые что ни на есть настоящие. Крестьянка молилась, чтобы сыновья вернулись домой целыми и невредимыми. Сэм пришел рано.

– Мяч лопнул, – мрачно объяснил он.

– А где Дэви? – спросила Гвенда.

– Не ходил.

– Я думала, вы пошли вместе.

– Нет, он часто отправляется по своим делам.

– Вот уж не знала, – нахмурилась Гвенда. – И куда?

Сэм пожал плечами:

– Он мне не рассказывает.

Может, у него свидание с девушкой? От Дэви можно ждать чего угодно. Но тогда с кем? В Вигли не такой уж богатый выбор. Уцелевшие после чумы тут же переженились, как будто поставили себе целью увеличить население в стране, а родившиеся после эпидемии еще слишком малы. Может, сын встречается с кем-нибудь из соседней деревни, в лесу? Такие свидания не редкость, как и страдания от неразделенной любви. Когда Дэви через пару часов вернулся домой, мать приступила к нему с расспросами. Парень и не пытался скрывать, что ходил куда-то тайком.

– Если хочешь, я тебе покажу. Все равно секрета не сохранить. Пойдем.

Пошли все – Гвенда, Вулфрик и Сэм. Сотенное поле, продуваемое резким весенним ветром, пустовало. Власть строго следила, чтобы по воскресеньям никто не работал. Кое-где земля выглядела заброшенной: некоторые крестьяне по-прежнему не могли справиться со своими наделами. Одной из них являлась Аннет. Ей помогала лишь восемнадцатилетняя Амабел, а найти батраков все еще было очень трудно. Их надел, засеянный овсом, совсем зарос сорняками. Дэви завел родителей и брата на полмили в лес и свернул с тропы на поляну.

– Вот.

Гвенда не сразу поняла, что сын имеет в виду. Перед ней между деревьями змеилась какая-то непонятная низкая поросль. Крестьянка присмотрелась и поняла, что такого растения никогда не видела – четырехгранный ползучий стебель и вытянутые овальные листья, по четыре в мутовке. Кучка вырванных с корнем сорняков сбоку говорила о том, что Дэви тут полол.

– Что это? – спросила она.

– Марена. Я купил семена у моряка, когда мы ездили в Малкомб.

– В Малкомб? Это было три года назад.

– Вот столько она и росла, – улыбнулся Дэви. – Сначала я боялся, что вообще не примется. Тот моряк сказал мне, что марена любит песчаную почву и легкую тень. Я перекопал поляну, засадил семена, но в первый год появилось всего три-четыре слабых стебля. Уже было решил, что просто выбросил деньги, но на второй год корни окрепли и дали побеги, а сейчас вон что выросло.

Гвенда удивилась, что сын так долго молчал.

– А что с ней делать, с этой мареной? Это вкусно?

Дэви рассмеялся:

– Нет, она несъедобная. Но если выкопать корни, высушить, растереть в порошок, то получится красный краситель. Очень дорогой. Медж Ткачиха из Кингсбриджа платит по семь шиллингов за галлон.

Вот это да, удивилась крестьянка. Пшеницу, самое дорогое зерно, продавали по семь шиллингов за квартер, а в квартере шестьдесят четыре галлона.

– Так это в шестьдесят четыре раза дороже пшеницы! – воскликнула она.

Дэви улыбнулся:

– Поэтому я ее и посадил.

– Зачем это ты ее посадил? – раздался голос.

Все обернулись. У боярышника, такого же гнутого и искореженного, как он сам, торжествующе ухмылялся Натан Рив. Еще бы: застал смутьянов на месте преступления. Дэви быстро нашелся с ответом:

– Это лекарственное растение, оно называется… кикимор. Помогает от сипов в груди, а у мамы бывает.

Нейт посмотрел на Гвенду:

– Я не знал, что у тебя сипы.

– Зимой, – ответила та.

– Лекарственное? – с подозрением переспросил староста. – Да этим можно вылечить весь Кингсбридж. А вы еще и пололи, чтобы было больше.

– Люблю, когда все аккуратно, – буркнул Дэви.

Слабый аргумент, Нейт пропустил его мимо ушей.

– Все это незаконно. Во-первых, вилланы должны получать разрешение, нельзя сеять что угодно, такая свистопляска начнется. Во-вторых, нельзя сажать в лесу лорда, даже травы.

На это никто не нашелся что ответить. Крайне жесткие законы именно таковы. Крестьяне могли заработать на необычных растениях, пользующихся спросом и стоивших немалых денег: конопле для веревок, льне для дорогого белья, вишне для услаждения богатых леди, – но многие лорды и их старосты из природного упрямства не давали разрешения.

– Один сын беглец и убийца, – ядовито усмехнулся Рив, – другой не подчиняется лорду. Хороша семейка.

Натан вправе злиться, подумала Гвенда. Сэм убил Джонно и избежал казни. Нейт, конечно же, будет ненавидеть их до самой смерти. Староста наклонился и грубо вырвал один побег марены.

– Вот это будет предъявлено на манориальном суде, – злорадно пообещал он и, хромая, зашагал между деревьями.

За ним пошли остальные. Дэви не испугался:

– Нейт наложит штраф, я его заплачу, все равно останется прибыль.

– А если он велит все уничтожить? – спросила Гвенда.

– Как это?

– Сжечь, вытоптать.

– Староста этого не сделает, – покачал головой Вулфрик. – Деревня его не поддержит. По традиции такие нарушения облагаются штрафом.

– А я боюсь графа Ширинга, – задумчиво продолжала мать семейства.

Дэви небрежно отмахнулся:

– Станет он заниматься такими мелочами.

– К нашей семье у него интерес особый.

– Да, это верно, – ответил младший сын. – До сих пор не понимаю, почему Ральф решил помиловать Сэма.

Мальчик неглуп.

– Может, его уговорила леди Филиппа, – небрежно бросила Гвенда.

– Кстати, она тебя помнит, мама, – вставил старший. – Сама мне сказала, когда я пытался спрятаться у Мерфина.

– Наверно, что-то ей когда-то понравилось, – принялась импровизировать крестьянка. – Или просто сочувствие матери.

Не самое убедительное объяснение, но другое в голову не пришло. После того как Сэма отпустили, всей семьей несколько раз говорили о том, почему же все-таки Фитцджеральд решил просить о помиловании. Гвенда делала вид, что, как и все остальные, ничего не понимает. К счастью, ее муж не отличался подозрительностью.

Когда они добрались до дома, Вулфрик, посмотрев на небо, заметил, что еще с час будет светло, и отправился досеивать горох. Сэм вызвался ему помочь. Гвенда села штопать штаны мужа. Дэви уселся напротив:

– Мне нужно еще кое-что тебе сказать, по секрету.

Мать улыбнулась. Она ничего не имела против его тайн, пока он ими делился.

– Ну давай.

– Я влюбился.

– Как здорово! – Крестьянка наклонилась и поцеловала его в щеку. – Я так рада! И кто она?

– Красавица.

Еще до марены Гвенда заподозрила, что отпрыск встречается с какой-то девушкой из соседней деревни. Интуиция не подвела.

– Я почему-то так и думала.

– Правда? – насторожился Дэви.

– Не волнуйся, что же тут плохого. Мне просто пришло в голову, что это возможно.

– Мы ходим на поляну, где я посадил марену. Так и началось.

– И как долго вы уже встречаетесь?

– Больше года.

– Значит, серьезно.

– Я хочу жениться.

– Чудесно. – Гвенда с любовью смотрела на сына. – Тебе всего двадцать, но это ничего, если ты выбрал хорошую женщину.

– Здорово, что ты так думаешь.

– Откуда она?

– Отсюда. Из Вигли.

– Вот как? – Гвенда удивилась. Не могла себе даже представить, в кого здесь можно влюбиться. – И кто она?

– Амабел, мама.

– Нет!

– Не прерывай меня.

– Только не дочь Аннет!

– Да чего ты кипятишься?

– Да как же мне не кипятиться! – Гвенду как будто ударили. Она попыталась успокоиться и несколько раз глубоко вздохнула. – Послушай. Мы враждуем с ними больше двадцати лет. Эта корова Аннет разбила сердце твоему отцу, а в покое его так и не оставила.

– Мне очень жаль, но все это в прошлом.

– Нет! Она продолжает с ним кокетничать при любой возможности.

– Но это ваши заботы, не наши.

Гвенда встала, уронив штопку.

– Как ты можешь со мной так поступить? Эта дрянь станет членом нашей семьи? Мои внуки будут ее внуками! Она будет сновать в нашем доме, делать из твоего отца дурака, а надо мной смеяться!

– Я не собираюсь жениться на Аннет.

– Амабел будет такая же. Посмотри на нее – она вся в мать.

– Да нет же…

– Ты не сделаешь этого! Я категорически запрещаю!

– Мама, ты не можешь мне запретить.

– Еще как могу. Ты слишком молод.

– Но это не навсегда.

На пороге появился Вулфрик:

– Чего вы кричите?

– Дэви собрался жениться на дочери Аннет. Я этого не допущу! – Гвенда сорвалась на крик: – Никогда! Никогда! Никогда!

Натан Рив удивился, когда граф Ширинг сказал ему, что при первой же возможности хочет взглянуть на странные посадки Дэви. Староста походя упомянул о них в свой очередной приезд в Эрлкасл. Незаконные посадки в лесах – обычное дело, за них полагается всего лишь штраф. Нейта с его мелкой душой заботили только взятки и проценты, он и представить себе не мог, какое значение для Ральфа имеет эта семья, его ненависть к Вулфрику, мужской интерес к Гвенде, а теперь и вероятное отцовство.

Фитцджеральд с Аланом Фернхиллом выехал из Эрлкасла в Вигли в погожий день между Пасхой и Троицей. В маленькой деревянной усадьбе они застали старую экономку Виру, теперь скрюченную, седую, но еще деятельную. Велев ей приготовить обед, рыцари нашли старосту и втроем отправились в лес. Граф никогда не пахал и не сеял, но разбирался в растениях, а в военных походах видел немало из тех, что были завезены в Англию. На поляне лорд наклонился в седле и вырвал один стебель.

– Это марена, – сразу определил он. – Я видел ее во Фландрии. Из нее делают красный краситель.

– А мне мальчишка сказал, что это кикимор для лечения сипов в груди, – изумился Нейт.

– По-моему, она обладает и лекарственными свойствами, но разводят ее не поэтому. И какой наложишь штраф?

– Обычно за такое полагается шиллинг.

– Мало.

Староста занервничал.

– Они так возмущаются, лорд, когда нарушаешь эти обычаи. Я бы не…

– Плевать, – перебил Ральф и пришпорил лошадь. – Давай, Алан.

Фернхилл тоже всадил в коня шпоры, и они пустились по поляне кругами, вытаптывая траву. Через несколько минут от марены ничего не осталось. Ширинг видел, что Нейт в ужасе от такого варварства, хоть посадки и незаконные. Крестьяне не могут смотреть, как уничтожают посевы. Во Франции рыцарь хорошо усвоил, что лучший способ деморализовать население – это сжечь урожай.

– Ну вот.

Ему быстро надоело. Граф разозлился на дерзкого Дэви, но сюда приехал не только поэтому. Хотелось еще раз увидеть Сэма. На обратном пути в деревню он осматривал продуваемые ветром поля, отыскивая высокого юношу с густой темной шевелюрой. Отпрыск наверняка выше всех этих приземистых крестьян, горбившихся со своими лопатами. Фитцджеральд увидел его вдалеке, на Ручейном поле. Ральф натянул поводья и впился глазами в двадцатидвухлетнего сына, которого никогда не знал.

Сэм с Вулфриком пахали легким плугом, запряженным лошадью. Что-то, видимо, случилось, потому что они остановились, прилаживая упряжь. Когда они стояли рядом, непохожесть бросалась в глаза. У Вулфрика волосы каштановые, у Сэма – темные; у Вулфрика грудь широкая, как у быка, а Сэм хоть и широкоплечий, но стройный как конь; Вулфрик передвигается медленно, осторожно, а Сэм быстр и изящен. Какое странное чувство – смотреть на незнакомого юношу и думать: «Мой сын». Ральф считал, что свободен от бабских сантиментов. Испытывая сострадание или сожаление, он не мог бы жить так, как жил, но Сэм угрожал подорвать его устои.

Лорд оторвал взгляд от юноши и поскакал в деревню, но вскоре им вновь овладели любопытство и сентиментальность, и граф послал Нейта за Сэмом. Он точно не знал, что собирается делать: поговорить, подразнить, пригласить на обед или что-нибудь еще. Мог бы, конечно, и сообразить, что Гвенда не даст ему свободно принять это решение. Она пришла вместе с Нейтом и Сэмом, а за ними тащились Вулфрик и Дэви.

– Что тебе нужно от моего сына? – требовательно спросила крестьянка, будто говорила не с лордом, а с равным.

Ральф ответил не думая:

– Сэм родился не для того, чтобы пахать.

Краем глаза он заметил, что Алан Фернхилл удивленно посмотрел на него. Гвенда была озадачена.

– Только Богу известно, для чего мы все рождаемся. – Встревоженная мать пыталась выиграть время.

– Если мне понадобится узнать про Бога, я спрошу священника, не тебя! – рявкнул граф. – У твоего сына нрав воина. И не нужно молиться, чтобы понять это. Говорю тебе это как опытный воин.

– Да, но он-то не воин, а крестьянин и сын крестьянина, и его участь, как и отца, – возделывать землю и выращивать скот.

– Плевать мне на отца. – Фитцджеральд вспомнил слова Гвенды в замке шерифа Ширинга, когда она умоляла его помиловать сына. – У Сэма инстинкт убийцы. Этот инстинкт опасен в крестьянине, но очень ценен для воина.

Крестьянка начинала понимать, к чему клонит Ральф, и испугалась.

– Ну и что?

Теперь и Ширинг увидел, куда его завела логика.

– Пусть же он будет полезен, а не опасен. Пусть научится воевать.

– Это смешно, ему уже много лет.

– Двадцать два. Да, поздновато, но парень силен и ловок. Сможет.

– Не понимаю как.

Гвенда делала вид, что против этой затеи говорят лишь практические соображения, но лорд, разгадав ее тактику, понял, что мать просто в ужасе, и, исполнившись еще большей решимости, победно улыбнулся:

– Довольно просто. Он станет сквайром. Поселится в Эрлкасле.

Гвенду словно ударили ножом. Смуглое лицо побледнело, она на секунду закрыла глаза и одними губами, беззвучно произнесла:

– Нет.

– Сын жил с тобой двадцать два года, – продолжал между тем Ральф. – Хватит. – «Теперь моя очередь», – подумал Фитцджеральд, но сказал другое: – Он уже мужчина.

Поскольку у Гвенды пропал дар речи, заговорил Вулфрик:

– Мы этого не позволим. Мы его родители и никогда не согласимся.

– Я и не спрашиваю вашего согласия, – презрительно бросил Ширинг. – Я ваш граф, вы мои вилланы. Я не прошу, а приказываю.

Вмешался Нейт Рив:

– Кроме того, парню уже больше двадцати одного и решение принимать ему, а не отцу.

Все развернулись и посмотрели на Сэма. Ральф не знал, что сейчас будет. Поступить в сквайры мечтали многие юноши всех сословий, но он не знал, захочет ли Сэм. Жизнь в замке по сравнению с непосильным трудом в поле роскошна, заманчива, но, с другой стороны, солдаты гибнут молодыми или, что куда хуже, возвращаются с войны жалкими калеками и остаток своих дней побираются перед тавернами. Однако, едва взглянув на сына, Фитцджеральд все понял. Тот, сверкая глазами, широко улыбался. Ему не терпелось начать новую жизнь. Гвенда наконец обрела дар речи:

– Не делай этого, Сэм! Не поддавайся искушению. Избавь меня от участи стать матерью человека, которому стрела вонзается в глаз, или которого меч французского рыцаря превращает в калеку, или топчут конские копыта.

– Не ходи, сынок, – вторил ей Вулфрик. – Останься в Вигли и проживи долгую жизнь.

Сын двух отцов колебался. Заговорил Ширинг:

– Ладно, парень. Ты выслушал мать и крестьянина-отца, который тебя воспитал. Но решение за тобой. Чего хочешь сам? Прожить в Вигли и вместе с братом пахать землю? Или выбраться отсюда?

Сэм медлил лишь мгновение. Виновато посмотрел на Вулфрика, на Гвенду и обернулся к Ральфу:

– Я стану сквайром. Благодарю вас, милорд.

– Толковый юноша, – кивнул граф.

Несчастная мать заплакала. Муж обнял ее и спросил у Ширинга:

– Когда ему идти?

– Сегодня. Он отправится в Эрлкасл со мной и Аланом после обеда.

– Но не так же скоро! – воскликнула Гвенда.

На нее никто не обратил внимания. Граф обратился к Сэму:

– Ступай домой и захвати все, что тебе нужно. Пообедай с матерью. Потом возвращайся и жди меня на конюшне. А Рив тем временем найдет у кого-нибудь лошадь, чтобы тебе доехать до Эрлкасла. – И, закончив с Сэмом, спросил: – Ну, где обед?

Вулфрик, Гвенда и Сэм вышли, а Дэви остался. Неужели он уже знает про марену? Или что-нибудь еще?

– Чего тебе?

– Милорд, я хочу просить вас о милости.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Наглый крестьянин, без разрешения посадивший в лесу марену, выступает просителем. Какой же замечательный день.

– Ты не можешь быть сквайром, у тебя сложение Гвенды, – съязвил Ральф, и Алан заржал.

– Я хочу жениться на Амабел, дочери Аннет.

– Это вряд ли понравится твоей матери.

– Меньше чем через год я стану совершеннолетним.

Фитцджеральд, разумеется, отлично знал про Аннет. Он ее изнасиловал, за что его чуть не повесили. Его жизнь переплелась с судьбой Аннет почти так же, как и Гвенды. Лорд вспомнил, что все ее родные умерли во время чумы.

– Аннет ведь держит землю отца.

– Да, милорд, и намерена передать ее мне, когда я женюсь на Амабел.

Подобные просьбы лорды обычно не отклоняли, хотя и могли наложить налог на передачу надела. Однако они не обязаны были соглашаться, и их прихоти порой ломали крестьянам всю жизнь. Но именно эти прихоти и помогали лорду держать вилланов в узде.

– Нет, я не передам тебе землю. – Ральф усмехнулся. – Можешь питаться с невестой своей мареной.

Керис не могла допустить, чтобы Филемон стал епископом, осуществив свой самый дерзкий замысел. Но он тщательно подготовился и недалек от успеха. Если это случится, честолюбивый монах наложит лапу на госпиталь и того и гляди погубит дело ее жизни. А потом наверняка примется за свое: назначит в деревенские приходы безжалостных священников, таких, как сам, закроет школы для девочек, будет клеймить в проповедях танцы.

У нее не было права голоса на выборах епископа, и Суконщица решила повлиять на их исход иначе. Керис начала с епископа Анри, отправившись с Мерфином в Ширинг. В пути Мостник впивался глазами во всех темноволосых девушек, а когда дорога пустела, всматривался в лес. Но Лоллу мастер так и не увидел.

Епископский дворец стоял на главной площади – напротив церкви, возле Шерстяной биржи. Рынка сегодня не было, так что на площади торчал только вечный эшафот, напоминая потенциальным злоумышленникам, что им грозит в случае нарушения закона.

Дворец представлял собой довольно скромное каменное здание с залом и часовней на первом этаже, анфиладой рабочих комнат и частных покоев – на втором. Епископ Анри обставил его в стиле, который Керис для себя определила как французский. Каждая комната походила на картину. Здесь не было роскошных украшений, как в кингсбриджском дворце Филемона, изобилия ковров и драгоценных камней, напоминавших скорее разбойничий вертеп, однако глаз радовали приятные мелочи: на подоконнике отражал свет серебряный подсвечник: тускло блестел начищенный воском старинный дубовый стол; на холодном камине – весенние цветы; на стене – небольшая шпалера с изображением Давида и Ионафана.