Часть VI Январь 1349 года – январь 1351 года 5 страница

Мальчики то ли в самом деле не услышали, то ли притворились и продолжили беготню. Встревоженная мать бросилась за ними, но сорванцы решили, что это игра, и пустились наутек. Озорники уже почти подошли к деревне, и у Гвенды не оста лось сил гоняться за ними. Чуть не плача, она опять закричала:

– Вернитесь!

Вулфрик обогнал жену, легко нагнал Дэвида и сгреб его в охапку. Но Сэм, смеясь, уже мчался по деревенской улице. Когда он добежал до всадников, остановившихся у церкви, Ральф нагнулся, схватил его за ворот и посадил на холку коня. Сэм заверещал от страха. Гвенда закричала. Когда Вулфрик поравнялся с Ральфом, тог спросил:

– Твой сын, полагаю?

Гвенда очень испугалась за мальчика. Конечно, лорд Тенч не станет намеренно калечить ребенка, но случайно… И еще одна опасность: увидев Сэма рядом с Ральфом, Вулфрик мог догадаться, что это отец и сын. Конечно, мальчик еще маленький, лицо и фигура детские, но у него густые волосы, темные глаза и широкие, хоть и худенькие пока, плечи Фитцджеральда. Гвенда смотрела на мужа. Он не видел того, что бросалось в глаза ей. Остальные сельчане тоже не замечали очевидной правды. Только Ви пристально посмотрела на новую соседку. Старая корова могла и догадаться. Но – пока – больше никто. Уилл вышел вперед и обратился к приезжим:

– Здравствуйте, господа. Я Уилл, староста Аутенби. Можно узнать…

– Заткнись, староста. – Верховой кивнул на Вулфрика: – Что он здесь делает?

Гвенда услышала всеобщий вздох облегчения; люди поняли, что гнев лорда направлен не на них. Уилл ответил:

– Милорд, это батрак, нанят властью настоятельницы Кингсбриджа…

– Он беглец и должен вернуться домой.

Уилл перепугался и замолчал. Вместо него заговорил Карл Шафтсбери:

– А почему это вы требуете?

Фитцджеральд уставился на Карла, словно запоминая.

– Придержи язык, или я изуродую тебе и вторую половину лица.

Уилл нервно сказал:

– Мы не хотим кровопролития.

– Очень мудро, староста. Кто этот наглец?

– Это не важно, рыцарь, – грубо сказал Карл. – Зато я знаю, кто вы. Ральф Фитцджеральд, я был в Ширинге, когда вас приговорили к повешению за изнасилование.

– Но ведь не повесили, правда?

– А зря. У вас нет никаких феодальных прав на батраков. Попробуете применить силу, получите урок.

От такой неслыханной дерзости по отношению к вооруженному рыцарю кто-то ахнул. Вулфрик бросил соседу:

– Тихо, Карл. Я не хочу, чтобы тебя из-за меня убили.

– Не из-за тебя, – ответил Карл. – Если этому головорезу позволить увести одного, потом придут за остальными. Мы должны держаться вместе. Мы не беспомощны.

Крупный, выше Вулфрика и почти такой же крепкий, Карл был настроен серьезно. Гвенда перепугалась. Если начнут драться, неизвестно, чем кончится, а Сэм все еще на лошади у Тенча.

– Мы пойдем с Ральфом, – твердо сказала она. – Так будет лучше.

– Нет, не пойдете, – упорствовал Карл. – Я не дам ему вас забрать, хотите вы этого или нет. Ради моего собственного блага.

Прошел одобрительный ропот. Батрачка огляделась. Почти все мужчины с лопатами и мотыгами были готовы пустить их в дело, хотя и казались испуганными. Вулфрик повернулся спиной к Ральфу и громко приказал:

– Женщины, отведите детей в церковь, скорее!

Матери похватали малышей. Гвенда и еще несколько молодых сельчанок остались. Крестьяне инстинктивно сгрудились и встали плечом к плечу. Ральф и Алан несколько растерялись. Они не ожидали, что столкнутся с пятьюдесятью воинственно настроенными людьми. Но верховые могут ускакать в любой момент.

– Ладно, тогда я заберу в Вигли этого паренька. А если родители захотят его вернуть, то придут туда, где им полагается быть.

Гвенде показалось, что она сейчас сойдет с ума. Сэм в руках Ральфа, который может уехать в любой момент. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать, и решила, что если Фитцджеральд развернет лошадь, она бросится на него и попытается стащить с седла. Молодая крестьянка сделала шаг вперед, но тут позади Ральфа и Алана увидела быков. Гарри Пахарь подогнал их с другого конца деревни. Восемь мощных животных остановились перед церковью, тупо осматриваясь и не зная, куда идти дальше. Теперь всадники очутились в ловушке-треугольнике: между сельчанами, быками и каменной церковью. Гвенда поняла, что Гарри пытался таким образом не дать рыцарю увести ее с Вулфриком. Его тактика сработала. Карл буркнул:

– Отпустите ребенка, сэр Ральф, и ступайте с миром.

Беда в том, подумала батрачка, что лорду теперь трудно отступить, не потеряв лица. Ему нужно что-то предпринять, чтобы не остаться в дураках, – для горделивого рыцаря это самое главное. Они только и твердили про честь, но когда это их устраивало, могли совершать самые позорные поступки. В действительности надутые глупцы лелеяли только свою спесь. Такие скорее умрут, чем уступят.

На несколько секунд все замерли: рыцарь с ребенком на коне, мятежные сельчане, мощные быки. Затем Тенч опустил Сэма на землю. На глазах у Гвенды выступили слезы. Сэм бросился к матери, обхватил за пояс и разрыдался. Крестьяне облегченно вздохнули, мужчины опустили лопаты и мотыги. Ральф пришпорил лошадь и крикнул:

– Ну, пошла!

Лошадь встала на дыбы. Фитцджеральд привстал в стременах и двинулся прямо на людей, за ним – Алан. Сельчане бросились кто куда, но натыкались друг на друга и падали на грязную землю, карабкаясь прямо по телам. Каким-то чудом их не потоптали лошади. Уезжая, ловцы крестьян громко смеялись, как будто все было лишь удачной шуткой. Но лорду наверняка стыдно, а это означало, что он непременно вернется.

Эрлкасл не изменился. Мерфин вспомнил, что двенадцать лет назад граф хотел поручить ему снести старую крепость и построить новый современный дворец, более уместный в мирной стране, но он отказался, отдав предпочтение постройке нового моста в Кингсбридже. Похоже, с тех пор о новом дворце никто не помышлял, за стеной в форме восьмерки и двумя подъемными мостами в верхнем дворе высилась старомодная башня. Ее обитатели напоминали испуганных кроликов в глубине норы, не догадывающихся, что им больше не угрожает лисица. Вероятно, Эрлкасл не изменился со времен леди Алины и Джека Строителя.

Мерфин приехал вместе с Керис, которую пригласила леди Филиппа. Заболел граф Уильям, и Филиппа решила, что у него чума. Аббатиса расстроилась. Она думала, чума отступила – за последние шесть недель в Кингсбридже никто не умер.

Выехали немедленно. Однако гонцу потребовалось два дня, чтобы добраться из Эрлкасла до Кингсбриджа, еще два дня они сами потратили на дорогу, так что, не исключено, – граф уже умер или при смерти.

– Единственное, что я смогу сделать, это дать ему маковый настой, чтобы облегчить предсмертную агонию, – говорила целительница по пути.

– Ты делаешь больше, – ответил Мерфин. – Твое присутствие помогает людям. Ты спокойна, уверенна, говоришь понятные больным веши – про опухоли, растерянность и боль – и не пытаешься пустить пыль в глаза умными словами про соки, отчего они еще больше теряются и пугаются. Когда ты рядом, люди чувствуют, что сделано все возможное, а именно это и нужно.

– Надеюсь, ты прав.

А зодчий между тем значительно преуменьшал ее заслуги. Он не раз наблюдал, как монахиня за несколько минут успокаивала истеричных мужчин и женщин, превращая их в разумных людей, способных справиться с тем, что может произойти. Во время эпидемии врожденные способности снискали настоятельнице почти сверхъестественную репутацию. На много миль вокруг знали, что она и ее монахини, рискуя жизнью, продолжают ухаживать за больными, в то время как братья бежали. Ее считали чуть ли не святой.

В замке царило уныние. Слуги выполняли ежедневные обязанности: носили дрова и воду, кормили лошадей, ухаживали за оружием, пекли хлеб и рубили мясо. Писари же, воины, гонцы слонялись без дела, ожидая вестей о больном.

Когда Мерфин и Керис пересекали второй мост, грачи прогалдели издевательское «добро пожаловать». Отец мастера сэр Джеральд всегда утверждал, что является прямым потомком Джека и сына Алины графа Томаса. Осторожно ступая по ведущим в большой зал неровным ступеням, вытоптанным тысячами башмаков, Мостник думал о том, что его предки, возможно, тоже ходили по этим древним камням. Данное обстоятельство было ему интересно, но не важно – в отличие от Ральфа, одержимого возрождением былой фамильной славы.

Керис шла впереди, ее покачивающиеся бедра вызывали у него улыбку. Зодчий огорчался, что не может быть с ней каждый день, но оттого редкие возможности были еще ярче. Вчера после обеда они несколько часов провели на лесной поляне, а рядом, не обращая на них никакого внимания, паслись лошади.

Странные отношения, но и она странная женщина: настоятельница, сомневающаяся в некоторых церковных догматах; прирожденная целительница, отрицающая традиционную медицину; монахиня, не отвергающая возлюбленного. Для нормальных отношений, думал Мерфин, нужно выбирать нормальных женщин.

В зале было полно людей. Кто-то разбрасывал свежую солому, кто-то разжигал огонь, кто-то накрывал стол к обеду, а кто-то просто ждал. У лестницы, ведущей в графские покои, сидела хорошо одетая высокая девушка лет пятнадцати. Она встала и подошла к ним величественной походкой. Мерфин понял, что это дочь леди Филиппы. Ее фигура, как и у матери, напоминала песочные часы.

– Я леди Одила, – несколько высокомерно, точно как Филиппа, представилась она, но красные глаза опухли от слез. – Вы, наверно, мать Керис. Спасибо, что приехали к отцу.

– Я олдермен Кингсбриджа Мерфин Мостник. Как себя чувствует граф Уильям?

– Очень плох, как и оба брата. Мать просит леди настоятельницу немедленно пройти к ним.

– Разумеется, – откликнулась Керис.

Одила пошла вверх по лестнице. Монахиня достала из кошелька льняную тряпку, повязала на лицо и двинулась следом. Мерфин уселся на лавку. Примирившись с редкими моментами близости с Керис, мастер внимательно осмотрел замок, прикидывая, где они будут спать. Видимо, все спали и ели в этом большом зале. Лестница скорее всего вела на верхний этаж, где располагались покои графа и графини. Современные замки имели анфилады спален для хозяев и гостей, но здесь, судя по всему, такой роскоши не было. Значит, они улягутся сегодня ночью здесь на полу, и, чтобы избежать скандала, им останется только спать.

Через какое-то время сверху спустилась леди Филиппа. Мерфину всегда казалось, что она ходит как королева, понимая, что на нее обращены все взоры. Ее горделивую походку лишь подчеркивала привлекательная округлость губ и высокая грудь. Однако сегодня ее обычно чистое лицо пошло пятнами, а глаза покраснели. Модная прическа растрепалась, локоны в прелестном беспорядке выбивались из-под чепца. Зодчий встал и выжидательно посмотрел на хозяйку.

– У моего мужа чума, как я и боялась, у сыновей тоже.

Все вокруг ахнули от ужаса. Это, конечно, может быть последыш эпидемии, а может быть и новая вспышка. Боже сохрани, подумал мастер и спросил:

– Как себя чувствует граф?

Филиппа села на лавку.

– Аббатиса настоем сняла боли. Но говорит, что конец близок.

Они сидели рядом, их колени почти соприкасались. Мерфин чувствовал ее женский магнетизм, хотя графиня была погружена в скорбь, а у него голова кружилась от любви к Керис.

– А сыновья?

Филиппа опустила глаза, сделав вид, что изучает узор золотых и серебряных нитей, вплетенных в синюю ткань платья.

– Так же.

Мерфин тихо посочувствовал:

– Вам очень тяжело, миледи, очень.

Хозяйка устало посмотрела на него.

– А вы не похожи на брата.

Зодчий помнил, что Ральф по-своему, но бешено влюблен в Филиппу уже много лет. Известно ли ей об этом? Бог знает. Однако он сделал хороший выбор. Если хочешь безнадежной любви, лучше выбрать что-нибудь такое особенное.

– Мы с ним очень разные, – уклонился мастер от прямого ответа.

– Я помню вас мальчиками. Вы, хитрец, советовали мне купить зеленый шелк, потому что якобы он подходит к моим глазам. А ваш брат потом устроил драку.

– Иногда я думаю, что младшие братья специально пытаются не походить на старших, просто чтобы выделиться.

– В случае с моими сыновьями это верно. У Ролло сильная воля, он уверен в себе, как его отец и дед, а Рик всегда был мягким и уступчивым. – Хозяйка заплакала. – О Господи, я всех их потеряю.

Мерфин взял ее за руку.

– Мы не можем знать, что случится. Я пережил чуму во Флоренции и остался жив. А моя дочь вообще не заболела.

Графиня подняла на него взгляд.

– А жена?

Мерфин опустил глаза на их переплетенные руки. Рука Филиппы намного морщинистее, хотя она всего на несколько лет старше.

– Сильвия умерла.

– Молю Бога, чтобы мне тоже заболеть. Если мои мужчины умрут, я тоже хочу уйти.

– Ну что вы.

– Судьба знати – сочетаться браком по расчету, а не по любви, но, понимаете, мне повезло с Уильямом. Да, мне выбрали мужа, но я полюбила его сразу. – Голос начал изменять графине Ширинг. – Не смогу перенести, если кто-нибудь еще…

– Разумеется, сейчас так, но все может перемениться.

Странные слова – муж-то еще жив, подумал Мерфин. Но подавленная горем Филиппа не думала об этикете и говорила то, что у нее на уме. Усилием воли она собралась и спросила:

– А вы? Вы женились вторично?

– Нет. – Мастер не мог сказать ей, что любит настоятельницу Кингсбриджа. – Хотя, думаю, женился бы, если бы встретил достойную женщину… и если бы та согласилась. Вы тоже придете к этому.

– Вы не понимаете. Вдове графа, не имеющей наследника, мужа назначит король. А он не станет считаться с моими желаниями. Ему будет важен только очередной граф Ширинг.

– Да, вы правы.

Зодчий об этом прежде не думал, но понял, что навязанный брак особенно отвратителен вдове, которая в самом деле любит мужа.

– Но как же ужасно говорить о втором муже, когда первый еще жив, – спохватилась Филиппа. – Не знаю, что на меня нашло.

Олдермен погладил ее по руке.

– Я вас очень понимаю.

Дверь наверху открылась, и, вытирая руки, вышла Керис. Мерфину вдруг стало неловко, что он держит графиню за руку. Ему захотелось отбросить ее, но это было бы глупо, и он удержался, улыбнувшись Керис и спросив:

– Что больные?

Взгляд монахини остановился на их переплетенных руках, но она ничего не сказала и двинулась вниз по лестнице, развязывая повязку. Филиппа неторопливо убрала руку. Целительница произнесла:

– С огромным прискорбием сообщаю вам, миледи, что граф Уильям умер.

– Мне нужна лошадь, – буркнул Ральф.

Его любимец и умница Гриф совсем постарел. Конь растянул связки левой задней ноги, его лечили несколько месяцев, но теперь он вновь захромал, на ту же ногу. Тенч расстроился. В свое время Грифа молодому еще сквайру подарил Роланд, и с тех пор они были неразлучны: конь служил хозяину и во Франции. Гунтер может послужить еще для неторопливых объездов домена, однако с охотой покончено.

– Можно съездить завтра на рынок в Ширинг, – предложил Фернхилл.

Они на конюшне осматривали щетку^[17] Грифа. Ральф любил конюшни. Ему нравился запах, сильные красивые лошади, общество мужчин с загрубевшими от физического труда руками. Это напоминало молодость, когда мир был таким простым. Лорд ничего не ответил Алану. Тот не знал, что у Фитцджеральда нет денег.

Сначала чума приносила ему барыши. Земля, обычно переходившая от отца к сыну раз в несколько десятков лет, теперь меняла держателей дважды в месяц, а то и чаще, и каждый раз он получал налог на наследство – как правило, лучшую скотину, но нередко и установленную денежную сумму. Однако потом земля пришла в упадок, ее никто не обрабатывал – не хватало людей. А еще упали цены, и доходы Ральфа – в деньгах и продуктах – резко сократились.

Плохи дела, думал он, когда рыцарь не может купить коня. Затем припомнил, что сегодня в Тенч-холл с ежеквартальным оброком должен приехать Нейт Рив из Вигли. Каждую весну деревня была обязана сдавать лорду двадцать четыре годовалых барашка. Их можно продать на ширингском рынке и на эти деньги купить если не гунтера, то хотя бы верховую лошадь.

– Можно, – отозвался наконец Тенч. – Пойдем-ка посмотрим, не приехал ли староста Вигли.

Зашли в зал. В этом женском царстве настроение у Ральфа тут же упало. Тилли у камина кормила трехмесячного Джерри. Оба не жаловались на здоровье, несмотря на юность Тилли. Ее худенькое детское тело резко изменилось: грудь, которую жадно сосал младенец, сильно пополнела, живот обвис как у старухи. Фитцджеральд не спал с женой уже много месяцев и, наверное, больше не будет.

Рядом с ней сидели сэр Джеральд, в честь которого назвали внука, и леди Мод. Родители сильно сдали, подряхлели, но каждое утро приходили из своего деревенского дома в усадьбу посмотреть на малыша. Мод говорила, что он похож на Ральфа, но тот сходства не видел. Увидев Нейта, лорд Тенч обрадовался. Горбатый староста вскочил со скамьи.

– Добрый вам день, сэр Ральф, – как-то виновато поздоровался он.

– Что с тобой, Нейт? – спросил тот. – Ты привел овец?

– Нет, сэр.

– Почему, черт подери?

– А их нет, сэр. В Вигли не осталось овец, всего пара штук, совсем старых.

Фитцджеральд не поверил своим ушам.

– Как нет? Их украли?

– Нет, но нескольких вам уже уплатили в качестве гериота, когда умерли держатели, а потом не нашлось желающих на землю Джека Пастуха, и зимой много подохло. Этой весной и за ягнятами некому было смотреть, те тоже передохли, и взрослые овцы тоже.

– Но это невозможно! – сердито крикнул Ральф. – Как жить знати, когда вилланы губят скот?

– Мы думали, что чума кончилась. Она замерла в январе и феврале, но теперь, судя по всему, вернулась.

Тенч невольно содрогнулся. Подобно всем уцелевшим, он считал, что Бог избавил его от чумы. Ведь не может же она вернуться. Нейт продолжал:

– На этой неделе умерли Перкин, его жена Пег, их сын Роб и зять Билли Говард. Осталась одна Аннет со всеми своими акрами, которые нужно возделывать, чего она, конечно, не может.

– Ну что ж, за земли нужно платить гериот.

– Заплатит, когда я найду держателей.

Парламент как раз проводил новый закон, который должен остановить разбегавшихся по всей стране батраков, требующих все более высокого жалованья. Как только ордонанс^[18] станет законом, Ральф их вернет. Но, как он прекрасно понимал, даже тогда ему будет невероятно тяжело найти работников. Нейт продолжил:

– Полагаю, вы уже слышали о смерти графа.

– Как?! – опять пришел в ужас Тенч.

– Что?! – воскликнул сэр Джеральд. – Граф Уильям умер?

– От чумы, – уточнил староста.

– Бедный дядя Уильям! – всхлипнула Тилли.

Младенец что-то почувствовал и захныкал. Фитцджеральд попытался перекричать плач:

– Когда?

– Три дня назад.

Матильда вновь дала младенцу грудь, и он затих.

– Значит, графом стал старший сын Уильяма, – задумчиво рассудил Ральф. – Ему не больше двадцати.

Староста покачал головой:

– Ролло тоже умер от чумы.

– Тогда младший…

– Тоже.

– Оба сына!

Сердце Тенча подпрыгнуло. Он всегда мечтал стать графом Ширингом. Теперь чума открывала ему такую возможность и даже увеличила шансы, ведь многие желавшие получить этот титул тоже умерли. Он перехватил взгляд отца. Сэр Джеральд подумал о том же. Тилли ужаснулась:

– Ролло и Рик умерли. Как ужасно. – И заплакала.

Ральф не обратил на нее внимания, он думал.

– А кто из родственников остался?

Джеральд спросил у Нейта:

– Видимо, графиня тоже умерла?

– Нет, сэр. Леди Филиппа жива. Как и ее дочь Одила.

– Ага. Значит, тот, кого король выберет в мужья Филиппе, станет графом.

Тенча как громом поразило. С юности он мечтал жениться на леди Филиппе. И теперь появилась возможность убить одним выстрелом двух зайцев. Но он женат. Джеральд задумался:

– Вот, значит, как.

Глядя на плачущую Тилли, Ральф остыл так же быстро, как и загорелся. Эта пятнадцатилетняя девочка, меньше пяти футов ростом, как скала, стояла между ним и будущим, к которому он стремился всю жизнь. Лорд Тенч ее ненавидел.

Поминальная служба по графу Уильяму проходила в Кингсбриджском соборе. Из монахов остался один Томас, епископ Анри вел службу, монахини пели гимны. За гробом в глубоком трауре шли леди Филиппа и Одила. Несмотря на эффектные черные одежды, Ральфу казалось, церемонии не хватает чего-то важного, того, что обычно сопровождает прощание с влиятельными людьми, – ощущения, словно, подобно большой реке, утекает целая эпоха. Смерть везде, каждый день, в том числе и смерть знатных особ.

Тенч с содроганием думал, кто из прихожан уже заразился, а может, болезнь как раз сейчас и передается через дыхание вот этого человека или невидимые лучи из его глаз. Он видел смерть много раз и научился подавлять страх во время сражений, но этого врага не поймаешь: чума, как подлый убийца, который вонзает длинный нож в спину и удирает незамеченным. Фитцджеральд постарался отбросить, эти мысли.

Рядом с ним стоял высокий Грегори Лонгфелло, сэр, законник, в прошлом помогавший Кингсбриджу. Теперь Грегори являлся членом королевского совета, в который входили избранные знатоки в различных областях, дававшие рекомендации монарху, касающиеся не того, что ему следует делать – на это существовал парламент, – а того, чего ему делать не следует.

Королевские указы часто зачитывали во время особенно важных церковных служб, таких как сегодняшняя. Епископ Анри говорил про новый ордонанс о батраках. Ральф догадывался, что вести привез сэр Грегори, который теперь следил за тем, как их воспримут. Тенч слушал внимательно. Его ни разу не вызывали в парламент, но он обсуждал проблему батраков с графом Уильямом, заседавшим в палате лордов, и с сэром Питером Джефрисом, представлявшим Ширинг в палате общин, поэтому знал подробности.

– «Все обязаны работать на лорда той деревни, в которой живут. Никто не имеет права переезжать в другую деревню и поступать к другому хозяину без разрешения лорда», – читал епископ.

Фитцджеральд уже давно понял, что принятие такого закона – лишь вопрос времени, и радовался, что это время наконец пришло. До чумы недостатка в батраках не было. Наоборот, во многих деревнях даже не знали, что с ними делать. Иногда безземельные крестьяне, которые никак не могли найти оплачиваемую работу, обращались к милости лорда, и это тяготило вне зависимости от того, помогал он им или нет. Поэтому когда такие работники перебирались в другую деревню, земледелец испытывал облегчение и не нуждался в законах, удерживающих их на месте. Теперь батраки получили рычаг влияния, чему, разумеется, нужно немедленно положить конец.

Прихожане среагировали на новость одобрительным гулом. Жителей Кингсбриджа она, в общем, не касалась, но из сельской местности на похороны прибыли в основном хозяева, а не работники. Они и придумали новые правила – для себя. Епископ между тем продолжал:

– «Отныне требовать, предлагать и получать жалованье выше того, что платили за те или иные виды работ в сорок седьмом году, является преступлением».

Ральф одобрительно кивнул. Даже оставшиеся в деревне батраки требовали больше денег. Он надеялся, что теперь это прекратится. Сэр Грегори перехватил его взгляд.

– Этого мы и хотели, – кивнул Тенч. – Я начну действовать в соответствии с законом в ближайшие дни. У меня сбежали несколько человек, которых я особенно хочу вернуть.

– Если позволите, я поеду с вами. Мне бы хотелось посмотреть, как будет выполняться ордонанс.

После того как чума унесла священника, церковные службы в Аутенби прекратились, поэтому Гвенда удивилась, когда в воскресенье утром зазвонил колокол. Вулфрик пошел узнать, в чем дело, и, вернувшись, сообщил, что прибыл отец Дерек. Молодая крестьянка быстро вымыла ребятам лица, и они вышли. Стояло весеннее утро, и солнце ярким светом омывало древние серые камни маленькой церкви. Собрались все сельчане – им было любопытно посмотреть на приезжего.

Отец Дерек оказался городским священником, одетым для деревенской церкви слишком богато. Говорил он складно. Гвенда пыталась понять цель его приезда. Почему церковные власти вдруг вспомнили о далеком приходе? Она сердилась на себя за дурную привычку всегда ждать только худшего, но все-таки чувствовала какой-то подвох.

Батрачка следила, как священник ведет службу, и в ней усиливалось ощущение надвигающегося рока. Обычно священники во время богослужения смотрели на прихожан, подчеркивая тем самым, что все совершается для их блага, а не является диалогом между Богом и священнослужителем, но взгляд отца Дерека скользил поверх голов. Скоро Гвенда поняла почему. В конце службы он сообщил им о новом законе, принятом королем и парламентом.

– Безземельные батраки должны работать на лорда родной деревни, если он не распорядится иначе.

Крестьянка пришла в бешенство:

– Как это? Лорд ведь не обязан помогать батракам в нужде. Я прекрасно это знаю: мой отец – безземельный батрак, и когда у него не было работы, мы голодали. Почему же батрак должен хранить верность лорду, от которого ничего не получает?

Прошел гул одобрения, и священнику пришлось повысить голос:

– Так решил король, а король избран Богом, чтобы править нами. Все мы должны исполнять его волю.

– А разве король может отменять столетние обычаи? – не унималась Гвенда.

– Настали трудные времена. Я знаю, что многие из вас приехали сюда в последние несколько недель…

– Нас пригласил Пахарь, – перебил Карл Шафтсбери. На его лице читались испуг и гнев.

– Да, вас пригласили, – подтвердил священник. – И все сельчане благодарны вам за то, что вы откликнулись. Но король в своей мудрости управил иначе.

– И бедняки должны остаться бедняками, – буркнул Карл.

– Так распорядился Бог. Каждому свое место.

– А как же нам возделывать поля без людей? – послышатся голос Гарри Пахаря. – Если новые работники уйдут, мы их не засеем.

– Может быть, не всем новым работникам придется уходить, – ответил Дерек. – Новый закон говорит, что необходимо вернуться только по требованию лорда.

Наступило молчание. Пришлые соображали, смогут ли их найти прежние лорды; местные подсчитывали, сколько батраков останется. Но Гвенда знала, что ее будущее предопределено: рано или поздно Ральф за ними приедет. И она решила уходить.

Священник вышел, и сельчане потянулись к выходу.

– Нужно уезжать, – шепнула Гвенда Вулфрику. – Прежде чем за нами вернется Ральф.

– И куда?

– Понятия не имею, но, может, это и лучше. Если уж мы не знаем, куда пойдем, точно никто не узнает.

– И чем будем жить?

– Найдем другую деревню, где нужны батраки.

– А таких много?

Он всегда думал медленнее.

– Наверняка много. Король принимал этот закон не только ради Аутенби.

– Да, конечно.

– Уйдем немедленно. Сегодня воскресенье, не придется пропускать рабочий день. – Гвенда посмотрела на окна церкви, определяя время суток. – Еще нет полудня, до темноты успеем немало пройти. Кто знает – может, завтра утром уже приступим к работе на новом месте.

– Согласен. Неизвестно, когда может появиться Ральф.

– Никому ничего не говори. Зайдем домой, возьмем, что нужно в дорогу, и уйдем.

– Хорошо.

Крестьяне вышли на солнечный свет, и Гвенда поняла, что уже поздно. Возле церкви их ждали шестеро всадников: Ральф, его дружок Алан Фернхилл, какой-то высокий мужчина в лондонском костюме и трое грязных злобных грубиянов из тех, кого можно нанять за несколько пенни в любой сомнительной таверне. Фитцджеральд перехватил взгляд Гвенды и победно улыбнулся.

Батрачка судорожно осмотрелась. Несколько дней назад сельчане сплотились против Ральфа и Алана, но ситуация изменилась. Во-первых, притеснителей шестеро, не двое. Во-вторых, сельчане не вооружены, они идут из церкви, а тогда возвращались с поля с лопатами и мотыгами. И главное: в тот день люди были уверены, что правда на их стороне, сейчас эта уверенность наверняка ослабла.

Несколько человек быстро глянули на нее и отвернулись, что лишь подтвердило подозрения. Сегодня сельчане драться не будут. Гвенду накрыло такое отчаяние, что она даже лишилась сил. Испугавшись, что упадет, прислонилась к стене церкви. Сердце стало тяжелым, холодным и влажным точно ком земли из зимней могилы. Мрачная безнадежность полностью овладела ею. Несколько дней они были свободны. Но это оказалось сном. Л теперь сон кончился.

Прибыли к вечеру. Ральф медленно ехал по Вигли, держа веревку, наброшенную Вулфрику на шею. Чтобы двигаться чуть быстрее, мальчиков он передал своим головорезам. Гвенда шла позади. Ее лорд привязывать не стал, уверенный, что от детей мать не убежит. В воскресенье большинство сельчан, радуясь солнцу, высыпали на улицу, как и предполагал Ральф. Тенч надеялся, что унижение Вулфрика отпугнет остальных от поисков более высокого жалованья.

Процессия дошла до маленькой усадьбы, где Ральф жил до переезда в Тенч-холл. Фитцджеральд снял с Вулфрика веревку, отправил его домой, заплатил разбойникам и пригласил Алана и сэра Грегори к себе. На случай его приезда в доме поддерживались чистота и порядок. Лорд велел Вире принести вина и приготовить ужин. В Тенч ехать уже поздно: ночь застанет в дороге.

Лонгфелло сел и вытянул длинные ноги. Казалось, он из тех людей, которые устраиваются удобно везде. Его прямые темные волосы уже тронула седина, но длинный нос с подвижными ноздрями по-прежнему придавал ему презрительный вид.