Введение 6 страница. * См. обсуждение этой проблемы Фрэнком Хэном (Frank Hahn) в журнале The Public Interest

* См. обсуждение этой проблемы Фрэнком Хэном (Frank Hahn) в журнале The Public Interest. Special Issue, n.. d., 1980. P. 132.

На самом деле в связи с идеей о преобладающем образе мышления как источнике общественной самодисциплины возникают две основные проблемы. В своей "универсальной" неоклассической форме эта теория применима только тогда, когда выполняются условия совершенной рациональности выбора. Уже одно это говорит о непригодности этой идеи в ситуациях реальной жизни. Но даже если допустить, что совершенную рациональность удалось обеспечить, возникает другая проблема: теория превращается в тавтологию и мы сталкиваемся с проблемой всех тавтологий, а именно с отсутствием в ней конструктивного начала. Какое бы поведение ни возникло в условиях, где правит совершенная рациональность это поведение, по определению обязано быть оптимальным. Тем самым "логика выбора" согласуется с любым таким поведением и никакому поведению не противоречит. Таким образом теория выбора не позволяет заранее то есть еще до того как будет сделан конкретный выбор, определить, какое поведение будет оптимальным, а после того как решение принято с ее помощью невозможно доказать, что никакая другая линия поведения не послужила бы делу оптимизации лучше.

Справедливость теории выбора невозможно, следовательно, ни доказать ни опровергнуть, сравнивая сделанные на ее основе предсказания с наблюдаемыми результатами. Как бы мы того ни желали способа установить, обусловливается ли целостность внутренней структуры общества неким имманентно присущим ему образом мышления попросту не существует. Ценность неоклассической теории определяется совершенно иным ее свойством, которым обладают все тавтологии — ее полезностью в качестве исходной установки (Gestalt) или эвристического принципа с позиций которого можно подходить к решению проблем или толковать их. Иначе говоря, она неконструктивна, а представляет интерес лишь как инструмент интерпретации. Как мы уже говорили, идея существования механизма социального контроля заключенного в человеческом мышлении, весьма привлекательна, поэтому эвристическая ценность теории выбора, несомненно выполняет важную функцию. Со временем мы к этому еще вернемся и поговорим о том, в чем эта функция заключается.

А пока что вспомним, что у сторонников экономической теории как "универсальной науки" есть в запасе еще один довод в свою защиту и сводится он к тому, что этот универсальный аспект заключается не в той или иной логике выбора, но в фундаментальном принципе всякой социальной организации. Этот принцип гласит, что, поскольку всякое общество должно заботиться о своем материальном обеспечении это требует более или менее развитого разделения труда и координации усилий его членов. Таким образом, если мы задаем вопрос, где следует искать экономику в обществе, ответ будет такой это любые социальные соглашения, которые обеспечивают связность системы и должное руководство трудовыми усилиями его членов. Аналогично, если мы зададим вопрос о том, что такое экономическая наука, то нам ответят, что это — исследование или объяснение способов, посредством которых труд ставится на службу обществу.

Совершенно ясно что данный подход к проблеме определения, что такое экономика, очень напоминает мой собственный акцент на институтах, понуждающих к порядку в общественной жизни. Однако и с этим вторым подходом возникает определенная трудность. Она вытекает из самой постановки задачи, которой посвящен настоящий раздел, а именно как отличить "экономические" способы привнесения порядка от "социальных" и "политических". Действительно, труд в любом обществе предполагает порядок, и некая форма дисциплины (и ее молчаливая тень — покорность) обязательно присутствует во всех экономических формациях. Поэтому утверждение, что корни экономики следует искать не в психологическом базисе общества, а в его институциональных основах, в качестве ориентира для дальнейших поисков представляется весьма разумным. Неясно, правда, как найти экономическое решение этой проблемы, если практически все стороны жизни общества можно объяснить через социальные и политические институты а для экономического объяснения просто не остается места.

Общество с рыночной экономикой

Мои читатели, несомненно заметили, что в своих попытках определить законную область исследования экономической науки я до сих пор тщательно избегал всякого упоминания о рыночной экономике. Причина этого заключается в том, что, если мы расширим рамки нашего исследования и включим в него последние двести лет человеческой истории, картина станет совершенно иной в настоящее время экономический аспект можно без труда обнаружить во всех сферах общественной жизни.

Это связано с двумя крупными изменениями, представление о которых ассоциируется у нас с именами Вебера и Маркса. "Веберовский" аспект заключается в резком изменении социального этоса, что проявилось в самых различных формах — становление этики приобретательства, распространение "товаризованного" взгляда на социальные отношения, в привычке сводить потребительную стоимость к меновой. "Марксистский" аспект связан с возникновением новых институциональных условий общественной жизни, в которых на передний план вышли подрядные отношения, особенно в области трудового найма, и значительно возросла роль основного капитала. Перемены первого рода привели к торжеству принципа максимизации, который из подспудной мыслительной установки превратился в осознанный принцип нового образа мышления. Перемены второго рода обусловили возникновение такого способа координации трудовых усилий, которому нет аналога ни в первобытных, ни в командных обществах.

Помимо других исторических изменений, эти перемены создали условия, которые, казалось бы, оправдывают сформулированные Хиршлайфером имперские притязания экономической науки. Новый этос открыто ставит на первое место соображения выгоды и издержек, и, хотя заранее точно предсказать поведение, диктуемое оптимизацией полезности, по-прежнему невозможно, на первый взгляд имеются основания полагать, что нормальное рыночное поведение само по себе является обобщающим выражением подобных мыслительных установок. Вслед за Смитом, который сказал, что "увеличение богатства" есть простейший путь, которым большинство людей может улучшить своё положение, представляется вполне разумным предположить, что поведение в соответствии с принципами спроса и предложения есть первое приближение к максимизации полезности.

Аналогичным образом положительные и отрицательные стимулы, спонтанно возникающие из взаимодействия "приобретателей", мобилизуют и распределяют труд совершенно иным образом, чем это происходило в первобытных или командных обществах, за исключением разве пограничных областей последних. Рыночный способ социальной координации не отменяет необходимость социализации: где бы ни жил человек — в Нью-Йорке, пустыне Калахари или Древнем Египте, — он должен научиться жить в этом мире; не отменяет он и необходимость субординации — современный человек учится подчиняться диктату рынка точно так же, как древние учились подчиняться старейшинам и сенешалям. Тем не менее такое решение проблемы поддержания социального порядка, которое дает рынок, не имело реально работающих аналогов ни в одном из дорыночньгх обществ. В обществе с рыночной экономикой роль механизмов социализации и подчинения приказам в управлении поведением не только намеренно принижена, причём принижена до такой степени, что, случись это в первобытном или командном обществе, само их сохранение было бы поставлено под угрозу; та структура социальной деятельности, которая возникает под воздействием рыночных стимулов и санкций, порождает такую динамику, которая не имеет никаких аналогов в предшествующих укладах. Древние империи возникали и исчезали, но экономического цикла они не знали. Таким образом, точно так же, как новый этос обеспечивал базис, придающий логике выбора конструктивную значимость, так и новая институциональная динамика делает возможным уникальный, чисто "экономический" способ мобилизации труда.

Так почему же я так насторожённо отношусь к утверждению о том, что экономика даёт нам "универсальную грамматику", во всяком случае, применительно к рыночному обществу, где роль её неоспорима? Чтобы ответить на этот вопрос, нам потребуется чётко разграничить понятия "социальный порядок" и "социальная система". Забегая несколько вперёд, я должен сказать, что, по моему мнению, экономическая наука действительно имеет огромное значение для изучения рыночной системы, но, когда её пытаются применять для анализа социального порядка, которому эта система служит, она превращается в ловушку для простаков и источник иллюзий.

Наукообразие экономической теории

Чтобы возникла система, необходимо, чтобы её элементы связались в единое целое. Чтобы возникла экономическая система, необходимо, чтобы взаимодействия между людьми — её "элементами" — сложились в связные социальные структуры — главным образом речь идет здесь о взаимодействии людей в тех областях деятельности, которые мы относим к производству и распределению. Особые возможности проникновения экономической науки в эти системы связаны с тем, что поведение отдельных частей рыночной системы обнаруживает закономерности, подобные тем, которым подчиняются элементы естественных систем (даже если это сходство никогда не бывает полным). Например, если предположить неизменным уровень дохода и систему предпочтений, то, при прочих равных условиях, акт приобретения некоторого количества товара можно описать с помощью математической функции цены на этот товар. Аналогичные "законы" описывают взаимосвязь между затраченным трудом и вознаграждением, между доходом и потребительскими расходами. Таким образом, действия, совокупность которых образует рыночный "механизм", приобретают свойство процессов, управляемых законами. На ум невольно приходят слова аббата Мабли, малоизвестного философа времён Французской революции: "Не значит ли это, что наука об обществе есть всего лишь отрасль естествознания?"

Благодаря своему сходству с процессами, протекающими в естественных системах, эти закономерности легко поддаются упрощению, свойственному всякой науке; а упрощение (самым важным примером которого в экономической теории является, пожалуй, предписание ceteris paribus — "при прочих равных"), в свою очередь, способствует представлению исходных системных процессов в высокоформализованном, даже аксиоматическом виде. Теперь, когда экономическая система описана набором строгих формул, остается только решить, какие элементы в совокупности общественной жизни являются для выбора главными, какие — второстепенными, и заключить второстепенные в скобки. Неоклассический анализ отсеивает любые аспекты социального взаимодействия которые не могут быть представлены в терминах гедонического расчета получая в остатке высокочистую фракцию "максимизации полезности", которая объявляется фундаментальной и неразложимой субстанцией человеческой мотивации. Благодаря подобной очистке представителям неоклассической школы удается применять теорию выбора к таким, казалось бы, преимущественно социологическим разделам традиционного экономического анализа, как управление фирмой функционирование рынков рабочей силы или существование 'жестких' цен и распространять экономическую теорию на такие, казалось бы далекие от экономики сферы общественной жизни как брак и развод, отношения между родителями и детьми, правительственные решения, политические выборы способы поиска пропитания в первобытном обществе, смена мест обитания и занятий и, как говорится многое, многое, другое.*

* Библиографию по этим вопросам см.: Hirshleifer, 1985. Р. 53, n. 1; Heilbroner, 1988.

Я уже предупреждал, что правомерность такой экспансии вызывает у меня большие сомнения, но этот вопрос мы пока оставим Следует прежде всего признать что системный характер экономики действительно создает обособленную область анализа, не похожую ни на какую другую. Ни одной другой социальной дисциплине не удалось в своей сфере найти квазирегулярную внутреннюю структуру, которая хотя бы сколько-нибудь напоминала экономическую. Не существует ни социологических, ни политических аналогов "законов" спроса и предложения закономерностей социальных причин и следствий обобщенно описываемых с помощью производственных функций: не обладают эти науки и инструментами анализа, которые по своей разрешающей силе приближались бы к статистике национальных счетов. Подобные методы анализа поведения, моделирования результатов деятельности или выявления отношений, часто незаметных невооруженному глазу ставят экономику в главенствующее положение, вызывающее, по понятным причинам, зависть у других общественных дисциплин. Если экономика и имеет право называться королевой общественных наук, то право это, безусловно, принадлежит ей благодаря тому, что экономическая система — предмет изучения науки экономики — имеет так много общего с физическими системами, изучаемыми в рамках естествознания.

Спешу добавить, что это вовсе не означает, что благодаря такому сходству экономическая наука автоматически приобретает способность точно предсказывать. Экономисты первыми согласятся, что от их дисциплины не приходится ждать прогнозов, которые хоть сколько-нибудь приближались бы по своей точности к тем, которые дают технические науки, медицина или астрономия. Ceteris paribus — это неразрешимая проблема многих, если не сказать всех, попыток составить социальный прогноз. Более того, функции, описывающие экономическое поведение, в отличие от тех, что описывают "поведение" звезд или частиц, несут на себе неизгладимый отпечаток волеизъявления или интерпретации. Именно с этим связана некоторая неопределенность социальных теорий, ведь смена ожиданий под воздействием сигналов, которые нигде, кроме как в голове экономического агента, не регистрируются, может даже знак поведенческой функции изменить на противоположный.*

* Предложенная Адольфом Лоу "политическая экономическая теория" представляет собой попытку отстоять способность экономической науки к практическому прогнозированию путем преодоления этой неопределенности. В предлагаемом им "инструментальном" варианте экономической теории поведенческие функции рассматриваются не как инвариантные данные а как целевые переменные, а задачей экономического анализа становится определение того какой должна быть поведенческая реакция, чтобы рыночная система достигла желаемой цели. Экономика, таким образом, превращается в чисто "политическую" общественную науку если употребить формулировку Лоу (я бы сказал что она становится инструментом социального порядка а не технологической базой системы —Р.Х.) См.: Lowe, 1965. Heilbroner. 1966.

Таким образом, ответ аббату Мабли заключается в том, что между естественными науками и наукой о рынке имеется большая разница. Даже если согласиться, что при анализе рынка мы находим гораздо больше функциональных зависимостей, чем при изучении других сторон общественной жизни, функциональность эта принципиально иного толка, чем у тех законов, на которых зиждется могущество естественных наук.

Было бы, однако, ошибкой усматривать в этой практической слабости причину для дискредитации кровного детища экономической науки — системного подхода. Действительно, в критические моменты, возникновение которых мы не можем заранее предсказать, экономическое поведение становится непредсказуемым, что часто приводит к самым серьезным последствиям. Однако при нормальном течении событий закономерности которые вытекают из наших грубых и малоподвижных экономических "законов", позволяют тем не менее предсказывать будущее с известной степенью достоверности. Если торговый дом "Мэйсиз" хочет обставить своего конкурента "Гимбелс", он не станет повышать цены. Прогноз ВНП на будущий год, составленный Советом экономических консультантов, может несколько отличаться от реальных цифр, но не на 25 и не на 50 процентов. Экономические процессы как бы самокорректируются, и в результате степень зависимости между ними приближается к функциональной. Если бы это было не так поведение рыночной системы было бы непредсказуемым — во всяком случае, недостаточно предсказуемым для того, чтобы различные общества отважились поставить на эту карту свою историческую судьбу. Прогнозные качества экономической теории ни в коей мере не сравнимы с возможностями естественных наук, однако она сумела подойти к ним ближе, чем любая другая общественная дисциплина.

Недостатки экономической теории как претендента на роль универсальной науки

Итак, я не собираюсь строить свою критику экономической теории на ее недостатках с точки зрения системного анализа. Пусть эти недостатки лишают экономику способности предсказывать, которую ей очень хотелось бы иметь, но они отнюдь не отменяют ее достижений в анализе свойств экономической системы — достижении которые еще раз повторяю не могли бы быть получены из социологии или политологии.

Мое сдержанное отношение связано, скорее, с другим ее слабым местом которое, как я уже говорил заключается в той трактовке социального порядка рыночного общества. Под социальным порядком я понимаю любое социальное целое — племя общину нацию социально-экономическую формацию, — определяющим признаком которой является обслуживание и поддержка интересов некоторой входящей в него группы людей или класса. Эти интересы могут быть самыми разными — от соблюдения давних традиций и сохранения династии до накопления капитала или реализации каких-то иных целей, доминирующая группа или класс также могут быть самыми разными — это могут быть все взрослые мужчины, входящие в племя, члены королевской семьи, представители класса собственников или политической элиты. Каждая цель такой группы или класса, в свою очередь подразумевает существование различных обеспечивающих институтов — будь то градация социальных прерогатив, характерная для наследственных монархий, или фирмы и другие специфические институты характерные для социальных порядков, ориентированных на капитал.

Капитализм, разумеется, является представителем порядка последнего типа, чьи сложные характеристики мы не имеем возможности подробно здесь обсуждать.* Для целей настоящего исследования важно то, что капитализм как бы сильно он ни отличался от докапиталистических формаций в одних аспектах, в других очень на них похож. Та точка зрения, которая отделяет капитализм от предшествующих ему социальных формаций, сосредоточивается на доминирующей роли рыночных отношений. Другая, которая связывает капитализм с предшествующими обществами, позволяет заглянуть "дальше" и "глубже" рынка и обнаружить социальные и политические командные структуры, роль которых рынок игнорирует или маскирует.

* Я попытался сформулировать их в своей работе (Heilbroner, 1985).

Именно эта двойственность точек зрения и объясняет мою нерешительность в вопросе о том, имеем ли мы право утверждать, что в условиях капитализма экономической теории наконец удается занять подобающее ей главенствующее положение. Я уже говорил о том, что капитализм невозможно понять, не используя специальные аналитические возможности этой науки. С другой стороны, эти же самые аналитические возможности скрывают самое примечательное в капитализме, а именно то, что это единственная социальная формация, способная замаскировать (даже от тех, кто пользуется ее плодами) тот способ, которым присущая ему "система" обеспечения служит интересам социального порядка, подсистемой которого он является. Действительно, несомненная важность рыночного механизма заслоняет собой тот факт, что социальным укладом является именно капитализм, а не сам по себе рыночный механизм. Элементы рынка — люди, оптимизирующие свои доходы, конкурентная среда, юридическая база контрактных отношений и прочее — жизненно важны для исторической миссии капитализма — миссии накопления, но сама по себе эта миссия не вытекает из этих рыночных элементов. Она вытекает из древних как мир человеческих интересов — стремление занять подобающее место в иерархии, жажды власти, господства славы борьбы за престиж,— о которых рыночная система ничего не может нам поведать. Неудивительно, что научная школа, рассматривающая экономическую систему в отрыве от этих мотивов, возводит теорию выбора на командную высоту и провозглашает стремление к общему равновесию имманентной ее тенденцией (подробнее см. Heilbroner, 1985. Ch. 2).

Экономическая наука, таким образом, принимает экономическую систему за живую модель капитализма, среди категорий и концепций которой есть всё необходимое для его понимания. Именно здесь экономика обнаруживает свою фатальную немощь в качестве претендента на универсальную науку и своё мошенничество в качестве имперской доктрины.

Прежде всего этот обман заключается в том, что экономика представляется нейтральной наукой, а не системой объяснения капитализма, несущей в себе идеологический заряд. Это проявляется во многих отношениях. Например, такой важнейший термин, как "эффективность", выдаётся за квазиинженерный критерий, хотя на самом деле негласное его назначение заключается в максимизации выпуска продукции с целью получения прибыли, а это уже не чисто инженерная задача. Подобная "невидимая" социополитическая нагрузка лежит и на других экономических терминах, включая и само слово "производство", которое учитывается в национальных счетах лишь постольку, поскольку находит своё конечное воплощение в товарах, а не в потребительных стоимостях. Подобным же образом в качестве фундаментальной ячейки экономической системы рассматривается рациональный индивид, максимизирующий свою выгоду: Экономическая система, таким образом, мыслится как общество отшельников, а не как упорядоченная структура групп и классов.

Такое сокрытие социального порядка становится особенно очевидным, если мы рассмотрим способ, которым экономика объясняет функциональное распределение доходов. Маркс саркастически писал о г-не Капитале и г-же Земле, каждый из которых имеет право на вознаграждение за свой вклад в общественный продукт, однако современная экономическая наука позабыла, что этот фетишизм был разоблачён Марксом. Ещё более характерно то, что экономика не только не объясняет, но и не проявляет интереса к тому любопытному обстоятельству, что выплачиваемое в виде чистой прибыли вознаграждение, которое получают только собственники капитала, дает им лишь "остаточное" право на произведенный продукт, после того как все факторы, в том числе и капитал, свою долю уже получили. Поскольку экономическая наука вновь и вновь доказывает, что рыночная система имеет тенденцию к устранению подобных "остатков", которые являются всего лишь преходящими издержками развития системы, только социолог или политолог сможет объяснить, почему собственники капитала с таким пылом защищают эти свои сомнительные права. Каким образом рынок поддерживает классовую структуру капитализма — это вопрос, на который экономика не знает ответа, вопрос, о существовании которого она в определённом смысле даже не подозревает.

Наконец, современная экономика, с её "зацикленностью" на системных свойствах капитализма, может предложить лишь узкую, статичную оценку его исторического места и перспектив развития. В одной из своих работ я писал по этому поводу следующее: "С позиций формалиста... капитализм представляется лишь "системой" строго определённых, опосредованных рынком отношений, а не непрерывно эволюционирующим общественным порядком, который не только включает в себя эти отношения, но наравне и одновременно с этим воплощает и мир государства, и мир индивидуума, культуру, пронизанную рационально-буржуазным образом мышления, индустриальную цивилизацию, подчиняющуюся технократическим принципам, а также основные системы взглядов и связанные с ними типы поведения" (Heilbroner, 1990. Р. 1107).

Я не вижу нужды останавливаться на этом подробнее. Вклад современной экономической науки в расширение наших знаний о социальных процессах не просто разочаровывает, он откровенно скуден по сравнению с тем, что было сделано Адамом Смитом, Джоном Стюартом Миллем, Карлом Марксом, Торнстейном Вебленом, Альфредом Маршаллом, Джоном Мейнардом Кейнсом или Йозефом Шумпетером. Если судить о современной экономической теории по её философскому и историческому содержанию, то мы будем вынуждены определить ей место в надире, а не в зените её истории.

Но если экономическая наука настолько уязвима, почему же она пользуется таким престижем? К сожалению, не исключено, что причина этого заключается именно в том, что в своей современной форме она неисторична, асоциальна и аполитична. Демонстрирующие олимпийское спокойствие теории выгодны в условиях любого социального порядка, но теория, которая сторонится политики и социологии, может рассчитывать на особую благосклонность в рамках того общественного порядка, который гордится своим тесным родством с естественными науками. Природа самой этой привлекательности есть функция экономической науки, которой мы до сих пор не касались. Речь идет о ее идеологической функции — не узкой апологетике, сознательно служащей лишь собственным интересам, но мировоззренческой системе из числа тех, что сопровождают и поддерживают все социальные порядки. Назначение подобных идеологических систем заключается в том, чтобы обеспечить моральную уверенность, которая есть необходимая предпосылка политического и социального душевного покоя как для господствующих, так и для подчинённых элементов любого социального порядка. Несомненно, что этот душевный покой всегда имеет лёгкий оттенок сомнения или привкус лицемерия, но, в конце концов, социальные порядки всех уровней нуждаются в некотором своде знаний и убеждений, которые можно было бы при случае пустить в ход. В первобытных обществах были свои мифы или толкования природы в командных системах— свое священное писание. Для капитализма эту функцию выполняет экономическая наука, и хотя это не единственная ее задача, но и выполняет она ее отнюдь не тривиальным образом (Heilbroner, 1989. Ch. 8).

Я затронул этот последний вопрос вовсе не для того, чтобы в заключение потребовать, чтобы экономика отказалась от этой своей идеологической роли. Экономика не может избежать этой роли в социальном порядке, система координации которого выходит за рамки социального и политического воображения. Достойная реакция экономической науки должна заключаться не в том, чтобы отрицать свою вину, но чтобы признать взаимопереплетенность социальной системы и социального порядка, которая является уникальным историческим свойством капитализма, а также признать неизбежность искажений, возникающих при любых попытках описать одно в отрыве от другого. Одним словом, экономическая наука должна осознать себя самое не только как аналитическую дисциплину, но и как идеологию. При этом ей придется отречься от своих (в паре с социобиологией) притязаний на главенствующую роль, выдвигаемых под лозунгом создания "единой социальной науки", и занять более скромное место наравне с политологией и социологией в качестве советника законного претендента на этот престол.

Так кто же должен его занять? А никто. Нет никакой универсальной науки об обществе. На троне понимания социальных процессов восседают люди, наделенные неполными и несовершенными знаниями, теориями, представлениями и опытом, с помощью которых они стремятся свести неразбериху, возникающую при нашей встрече с историей, к удобопонимаемым терминам. Даже если в трудах, рассказывающих об имевших место событиях, и концептуальных работах, с помощью которых мы пытаемся привнести в этот хаос некий порядок, экономической науке принадлежит важная роль, ее слово не является ни решающим, ни окончательным.

ПОЛЕЗНО ЛИ ПРОШЛОЕ ДЛЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ*

Не только приличия заставляют меня благодарить многих коллег, высказавших свои замечания по первоначальным вариантам этого очерка Объем представленных ими письменных отзывов и комментариев превышает 100 машинописных страниц, не считая многочасовых бесед. Это позволяет оценить энергию, заключенную в рассматриваемой здесь теме — исторической экономике — но сам вклад коллег в данную работу поистине неоценим. Поэтому я хотел бы выразить благодарность участникам семинаров по экономической истории в Чикагском и Северо-Западном университетах, а также Г. Гандерсону, К.Д. Голдин, Р. Голлману, Х. Джереми, Х.Г. Джонсону, Э.Л. Джоунзу, М. Иделстайну, А. Кану, Ч.П. Киндлбергеру, Р. Кэмерону, А. Лейонхуфвуду, П. Линдерту, М. МакИннису, П. МакКлелланду, Дж. Мокиру, Л.Д. Нилу, А. Омстеду, Д. Перкинзу Дж.Д. Риду, Н. Розенбергу, У.У. Ростоу, Б. Солоу, Д. Уайтхеду, Дж.Г. Уильямсону, Г. Уолтону, Р.У. Фогелю, Р. Хиггзу, Г. Хоку, Дж.Р.Т. Хьюзу, Г. Хьюкеллу, А.Дж. Шварц, С.Л. Энгерману. И я хотел бы извиниться перед Джорджем Стиглером за то, что в своих целях изменил заголовок его превосходного эссе "Полезно ли прошлое экономической науки?" (Stigler, 1969) и пренебрег приведенной в нем (р. 226) полезной леммой, гласящей "Нет такого предмета, в пользу которого нельзя было бы привести десять основательных доводов".

* Автор — Д. Н. МакКлоски.

* * *

На вынесенный в заголовок вопрос, конечно, следует ответить "да", и было время, когда сама постановка подобного вопроса могла показаться неуместной. Смит, Маркс, Милль, Маршалл, Кейнс, Хекшер, Шумпетер и Вайнер — вот лишь некоторые из тех, кого питали исторические исследования и кто в свою очередь питал их.*