С кем Сергей тогда общался,

Трижды гением считался!

ЧТО СЛАВА?.. ЯРКАЯ ЗАПЛАТА…

Весна 1994-го… Всего полгода минуло, как мы вернулись из Молдавии на Волгу. Сижу в поликлинике с книжкой в ожидании своей очереди к врачу. Сергей Довлатов, «Чемодан». Читаю с наслаждением, не торопясь. На 45-й странице вдруг спотыкаюсь о свою фамилию… Кондратов?! Да! Только не я. Цитирую:

«Их тоже не печатали. Мои друзья реагировали на это болезненно и шумно. Они пили крепленое вино и считали друг друга гениями. Почти все мои друзья были гениями. А иные были гениями сразу в нескольких областях. Например, Саша Кондратов был гением в математике, лингвистике, поэзии, физике и цирковом искусстве. На мизинце его красовался самодельный оловянный перстень в форме черепа…»

И года не прошло, как я похоронил Сашу…

А вот цитата из публикации А.Шарымова «Игры Александра Кондратова» в журнале «Аврора», еще прижизненной:

« Александр Кондратов известен миллионам.

Он – автор пятидесяти научно-популярных книг. Их общий тираж превышает пять миллионов. Они издавались в десятках городов Союза и мира. Он – действительный член Географического общества. Участник десятков археологических, океанологических и подводно-археологических экспедиций. Изъездил всю страну от Белоруссии до Чукотки и от Колымы до Памира. Он – автор научных работ по компьютерному моделированию поэтического творчества, восхищающих специалистов в области математической лингвистики и искусственного интеллекта. Кандидат филологических наук. Работает над докторской диссертацией…

Но лишь немногим любителям поэзии известен Кондратов как автор стихов, написанных, по его словам, «не запрограммированным Кондратовым компьютером, а самим Александром»..

Вспоминаю, как недавно на дне рождения одного из моих приятелей известный острослов, недовольный, что во время чтения его стихов Кондратов что-то говорил, раздраженно спросил:

- А это кто такой там всё время говорит?

- Это – Кондратов.

- Сэнди Конрад? – прошептал пораженный поэт, громко затем завопив: - Сэнди Конрад! Но ведь он же – наш кумир! Наш классик! Мы же все у него учились!

Так что - вот… Александр Кондратов (он же Сэнди Конрад по кличке «Советский сыщик Литза-хун», автор шумевшего в свое время в университете романа «Здравствуй, ад!», который, как рассказывают, он послал диктатору Салазару, сопроводив запиской: «Господин генерал! Поскольку кроме вас я в Португалии никого не знаю, то и адресую его Вам…») – этот Александр Кондратов, оказывается, еще и учитель. Учитель ленинградских авангардистов. Но – и ученик. Ученик Велимира Хлебникова, обэриутов».

А дальше – шесть страниц Сашиных стихов: «Перевертни», «Цыфирь», «Хокку-тавтограмм», «Цепочек-моноритмовов», «Друдлов», «Русских иероглифов» и других экспериментальных работ с русским стихом.

И еще одно эссе. Кирилл Кобрин, журнал «Волга», 1994 год. Заголовок в комментариях не нуждается: «Памяти Александра Кондратова». Тоже отрывок из «…биографии этого несомненно замечательного человека».

«Трудно перечислить все занятия и интересы Кондратова. Попробуем назвать хотя бы некоторые из них. В своей жизни Александр Кондратов был:

а) дешифровщиком древних письмён в группе Ю.Кнорозова;

b) экспериментатором в области моделирования поэтического творчества с помощью компьютера;

c) популяризатором науки. Кондратов издал более 200 научно-популярных статей и 52 научно-популярные книги; причем последние переведены на два десятка языков мира и имеют общий тираж (как в СССР, так и за) 5 000 000 экземпляров;

d) путешественником (под-, надводным, наземным); даже членом Географического общества СССР;

e) йогом (один раз он продемонстрировал мне что-то ТАКОЕ на одной руке, что главный йог из Индии сумел сделать пять раз, а он, Кондратов, семнадцать);

f) любителем трубок (курил «не в себя»);

g) сыщиком (закончил в юности Ленинградскую милицейскую школу);

h) литератором – поэтом, прозаиком, переводчиком. Кондратов написал очень много – несколько романов, несколько книг рассказов, более 20 поэтических сборников, переводы;

i) наконец, просто умным, талантливым, энергичным и порядочным человеком, что для гражданина СССР было соединением почти немыслимым.

Я знаю, что где-то в каких-то журналах, научных статьях и книгах есть и другие публикации о моем брате. Недавно в Санкт-Петербурге вышли две книжки его стихов, изданные его почитателями. В Интернете на множестве сайтов не только упоминается о Саше, но и рассказывается о его творчестве. Из Питера со мной связывались по Интернету ученые, занимающиеся его творческой биографией и наследием… В общем, слава Богу, не забыт Сэнди Конрад, хотя многое, ох как многое из того, что о нем пишут, нуждается в серьезной, хоть и не принципиальной корректировке. И всё же я решил не поправлять авторов, которых цитировал выше. Неточности, преувеличения, анекдоты, выдаваемые за факты? Да пусть их…Большие личности всегда живут в уборе легенд, как деревья в листьях. Только листья со временем опадают, а легенды прирастают.

Но кому, как не мне, рассказать о не приукрашенном легендами и мифами Саше? Вот отрывки из моего стихотворения «Памяти брата Саши»:

«Жил человек, который мог/ творить всё то, что может йог: / температуру поднимать / одним усильем воли, /иглу, как Мессинг отыскать, / на льдине в плавках отдыхать, проткнуть сустав без боли. / Японцы не один уж том / издали крупным тиражом /. Мечтая весь облазить мир, с его он начал крыши, /зовут которую Памир. / Был Эверест – ориентир. И потому что – выше, / и потому, что в Индустан / был в гости Рерихом он зван./ А бытом не был угнетён – водились бы стаканы./ Маниакально возбуждён, / взахлёб твореньем упоён / то ль бредов, то ль романов. / И свой абсурдный стихомир / лепил совсем как Велимир. / Он умер странно. Как и жил. / Здоровью злостный враг. К врачам он сроду не ходил, / атлет и йог, а зелья пил, / как сказочный дурак. / Поймал жар-птицу – вот и рад! / Увы!.. Я в сказке… умный брат».

Эпиграфом к своему эссе об Александре Кондратове К.Кобрин взял цитату из него самого – только вот не указал, из какой именно книги:

« Я живу в питерской Коломне, в двух кварталах от Блока. Неподалёку есть дом-музей Александра Первого, дом-музей Пушкина на Мойке. Есть музей-квартира Александра Второго, Блока. Если я – Александр Третий, то в следующем тысячелетии да откроется третий музей…»

Вряд ли он откроется, этот музей в Коломне.. Когда я в 1993 году прилетел в Санкт-Петербург из Кишинева хоронить Сашу, у меня сердце болело при виде его рукописно-книжного богатства, которое, в чем я был уверен, пойдет в распыл. На поминках мы круто пили с его друзьями, литераторами и художниками, и они клялись, что его наследие не пропадет втуне. Сейчас я кляну себя, что взял тогда с собой из его библиотеки лишь два машинописных томика его стихов и романа «Здравствуй, ад!». Неловко было увозить больше. По-моему, сейчас, в связи с квартирными обменами-переездами-перевозками уже мало что сыщешь. Спасибо Володе Уфлянду и его сподвижникам, что частными книгоизданиями вспомнили творчество Саши и моих подельников по неофутуризму.

«В Коломне, - вспоминает К.Кобрин, - я обитал у главного, единственного и неповторимого буддиста этого буддического города – у Александра Кондратова. Он с детства занимал моё воображение: отец был дружен с ним – и я представлял этого лингвиста-йога-спортсмена-историка-путешественника-археолога-литератора,бог знает кого ещё каким-то жюльверновским героем; и не ошибся. Лет в 13, роясь в отцовском книжном шкафу, я наткнулся на самиздатовские сборнички стихов Кондратова, точнее, Сэнди Конрада. Как ни странно, но именно эти, эфемерные, криво нарезанные листочки со слепошрифтовыми «Горькими Максимками», «Некрасками», «Пушкинотами», «Толстовками» впервые зацепили моё рассеянное внимание за бесконечное зубчатое колесо отечественной словесности. Я всё мечтал, что как-нибудь выйду к доске и прошиплю в физиономию ненавистной училке-литераторше: « Писушкин,/ Пирушкин,/ Пичужкин,/ Поюшкин, / - наш Ляжкин, / наш Пьюшкин» и т.д. Не вышел, конечно.»

Но – достаточно для преамбулы, она явно затянулась. Пора нам с вами приблизиться к истокам. А ручейки начинаются, разумеется, в самом раннем детстве. И я, когда всматриваюсь в его младенческие и более поздние московские снимки, пытаюсь разглядеть в нем, таком на меня похожем и непохожем, те отличительные, доминантные для него черты, которые не в сказке, а в жизни сделали из него Ивана-дурака, поймавшего жар-птицу, в отличие от меня – «умного» старшего брата.

ФОРА

Наверное, первое, генетическое наше различие – в характере самих взаимоотношений с внешним миром. Экстраверт, выворачивающий на миру душевное свое нутро – это я. И маленький Сашка, ярко выраженный интраверт – замкнутый, робкий, застенчивый, самоуглубленный. И – крайне не приспособленный к житейским реалиям, всегда нуждающийся в уходе.

Но вначале о детстве… При разнице в возрасте в четыре года Саша рос рядом со мной, в окружении моих друзей, в ауре моих увлечений и интересов. Старожилы до сих пор помнят, как белобрысый малыш наводил шороху на шахматных ристалищах Каменска. Мои учебники были его первыми книжками, и ко второму классу Сашка поражал взрослых и знанием географии – любое государство и островок покажет на карте мира, а историю древней Греции и Египта знает лучше брата, с которым Сашке крупно повезло в жизни: не отвергаемый старшим, он получил у природы фору в четыре года. И когда я уехал в Ленинград и предался там вольным утехам, Саша, пренебрегая пустяшными развлечениями и сердечными увлечениями, вгрызался в плоды, которые я при нем лишь небрежно надкусил.

Но вот что я успел сделать: приучил не слишком общительного книжного мальчика к спорту. Вернее, к физкультуре. Подзатыльниками заставлял его подтягиваться на турнике, прыгать через яму, таскал с собой на стадион на футбол в эскорте мальчишек, несших мою сумку с бутсами и формой. Заканчивая два последних класса в Воронеже, Саня был уже завзятым спортсменом, бегал стометровку за сборную юношей города с очень неплохими секундами.

На зимние каникулы я приезжал к Никишиным в Воронеж. Правда, только однажды, на третьем курсе. Саша был в десятом, Валерка – в восьмом, Славик – в пятом. Память о том осталась в виде чудом сохранившегося рукописного журнала “Свинкс”, единственный, богато иллюстрированный номер которого мы, четыре братца, выпустили тогда. В нем опубликована Сашина пьеса “Тюбетейка” из пионерской жизни, подборка моих псевдолирических стишков и микроповесть, пародирующая Семёна Бабаевского. Маленький Славка сочинил замечательный стих “Осении сутки”. Вот он: “Уже темнеет в пять часов. / Не слышен лай домашних псов. / А в десять ты ложишься спать, / идёшь в постылую кровать. / Встаешь ты в семь утра часов / и слышишь лай домашних псов. / Придешь ты в школу мокрый, грязный / и видом очень безобразный. / И вот звенит, звенит звонок. /Голодный ты, как зимний волк. / Придешь домой скорей, поешь, / уроки быстро сделаЕшь. / Да что там – все пошло бы к черту! / И всем бы я набил бы морду»!

Но лучше всего прочего были наши инсценированные фотографии, на коих мы в импровизированных костюмах запечатлели и редакционные будни, и хронику мировых событий – расправу с чиновником на Коралловых островах, борьбу кетч в Никарагуа, молитву адвентистов и всякое, всякое другое. Жаль, что потерялась замечательно красочная обложка “Свинкса”.

Через несколько месяцев Саша получит аттестат и уедет поступать в Ленинградский университет. Но до того напишет академику А.Н.Колмогорову, великому русскому математику, письмо на десяти машинописных страницах, в котором изложит свои идеи и соображения по поводу математического анализа русского стихосложения.

Чего ради? – спросите. Дело в том, что для Андрея Николаевича “поверка алгеброй гармонии” была… ну, не назову пошло – хобби, но увлечением, этакой приятственной отрадой. Братец прочитал где-то его исследование, вник, сам загорелся…

И что же академик? Ответил воронежскому десятикласснику семистраничным письмом, в чем-то полемизируя с Сашей, в чем-то соглашаясь. И сделал в конце приписку: мол, когда Саша будет в Москве, пусть непременно его найдёт. Непременно!

Впоследствии они опубликуют в журнале АН СССР “Вопросы языкознания” за двумя подписями научную статью, посвященную математическому анализу стиха. Правда, Саша будет тогда уже не школьником, а студентом Ленинградского института физкультуры имени П.Ф.Лесгафта. Насчет этого удивительного соавторства с удовольствием великим будут острить ученые.

«Не могу вспомнить, каким образом Кондратов, ведший довольно-таки богемный образ жизни, - пишет критик Успенский, - попал в поле Колмогорова. Но помню пару эпизодов, связывающих эти два имени. На одной из своих лекций в Актовом зале МГУ на Ленинских горах в 1964 году Колмогоров, недовольный чрезмерной, на его взгляд, расторопностью Кондратова , неодобрительно промычал: «Ну вот Кондратов, он как-то уж печатается сразу во всех журналах». Он полагал, что тем самым он Кондратова сразил, а эффект был обратный. В перерыве к Кондратову выстроилась очередь из редакторов тех журналов, в которых он ещё не печатался… Не знаю, сколько у Кондратова имелось статей в журналах, но пачка библиографических карточек, описывающих его популярные книги по истории, географии, семиотике, филологии занимает в каталожном ящике Ленинской библиотеки некоторое пространство».

И ещё эпизод. В Москву из США приехал Роман Якобсон. Помните, Маяковский писал о товарище Нетте: «… напролёт болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел, стихи уча»? Ещё бы: всемирно известный филолог как-никак!

. Стоя в группе людей в фойе на первом этаже высотного университетского здания, он сказал, что приглашён вечером к Колмогорову. « Я рад за тебя, Роман», - заявил Якобсону Кондратов, только что не хлопая Якобсона по плечу.

Но это будет много позже… А пока братец Сашка собирается за мной в Питер.

ХОРОШО ХОДИТЬ В СТРОЮ – МАРШИРУЮ И ПОЮ

Саша в Ленинграде… Поступает туда же, куда и старший брат: на отделение журналистики ЛГУ. Пишет сочинение на “отлично”, следующий экзамен - литература и русский язык устно – “отлично”. Допустима потеря лишь одного балла, конкурс огромный. На экзамен по истории Сашка идет уверенно – в дебрях веков он чувствует себя, как рыба в прозрачной воде. Самоуверенность его и губит: он ввязывается в спор с экзаменатором, самолюбивым старичком, и тот с палаческим наслаждением ставит ему “посредственно”.

По конкурсу теперь не пройдёшь, сдавать дальше бессмысленно. Уже август, соваться в другие институты поздно. На глаза попадается объявление о приеме в школу милиции. Она расположена на Дворцовой площади – в жёлтой дуге исторического здания Генерального штаба. Остается только туда. У меня в общежитии на Малой Охте братец с началом учебного года – моего последнего, его первого – появляется в синей шинели с красными погонами с широкой курсантской «золотой» окантовкой. Мы все от его вида в восторге – ну городовой да и только! Сашка краснеет и дуется. Ему не весело, угнетает и казарма, и тупая армейщина.

Однако проходят месяцы, и ситуация в корне меняется. Сашка выходит в училище на первые роли. Во-первых, последовательно бьёт все училищные рекорды по спринтерскому бегу и по прыжкам. А во-вторых, хорошо учится, его сочинения на патриотические темы вызывают у преподавателей в погонах восторг. Он приносит их в общежитие, и мы, читая, изнемогаем от хохота. Это даже не пародия, а откровенное, балаганное издевательство над пропагандистской трескотней. Тем не менее, этот эмоциональный, восторженный примитивизм милицейские педагоги принимают за чистую монету, у Саши сплошь пятерки… Теперь он иногда ночует у нас на Малой Охте, и ему это сходит с рук, хотя не явиться на вечернюю поверку и тем паче не ночевать в казарме – проступок тягчайший.

Какое-то время спустя Саша приносит нам свою поэму «Смирно!». Кое-что из нее я помню наизусть и сегодня. Процитирую кусочки. Начинается она так: «Сурово нам сказали:»Смирно!» / На нас надеты шинеля. / На страже нашей жизни мирной/ стоим, родимая земля!» А дальше – поучительные истории из армейской жизни. Например, под заголовком «Судьба солдата в Америке»:«В самоволку ушел солдат. / Надоело небо с аршин. / Надоело выслушивать мат / и издёвки тупых старшин. / В самоволку ушел солдат, /чтоб уже не вернуться назад… /Был судим полевым судом. /И решили его наказать…» И далее: «- Как хорошо, что мы не те!» – вздохнули где-то в темноте. / - Как хорошо, что мы не там!» - решил товарищ капитан».

А вот еще: « Хорошо ходить в строю - / марширую и пою. / Но особенно, особо / хорошо служить в особом. / Узнавать: сержант Егоров / вёл такие разговоры: / «Дескать, это не секрет - / разнарядка на обед. / И вообще-то, так и так, командир у нас мудак»/. Как зловредного врага / сокрушишь клеветника. / И опять служить готов / выявлять других врагов». Ну и еще парочку строф приведу: «Ты смысел жизни ищешь где-то, / в колонны книг глаза уставя. / Про смысл написано про этот / в солдатском строевом Уставе». И последняя, о побывке: «Был пейзаж родного края / на казарму не похож. / Птички пели, кони ржали / и деревья были тож. / Шаг печатая, спокоен, /на побывку прибыл воин».

Большая и смачная у него получилась поэма… Цитаты из нее он использовал, кстати, и в училищных сочинениях с непременной преамбулой: «Как сказал известный поэт…», что ценилось опогоненными педагогами особенно высоко.

Его спортивные успехи на городских соревнованиях заметили. Сашу включили в юношескую сборную Ленинграда, и когда братец был уже на втором, последнем курсе училища, ректор знаменитого института физкультуры имени П.Ф. Лесгафта позвал его учиться к себе. Однако из училища МВД надо было как-то ухитриться уйти. Когда он о том заикнулся, ему показали шиш: закончишь, как миленький, получишь лейтенантские погоны и станешь служить. А будешь артачиться, не быть тебе ни опером, ни следователем – распределим участковым куда-нибудь на Камчатку.

Накануне госэкзаменов Сашка предпринял рискованный демарш: хлебнул чуток водки – для запаха – и пошёл дышать на замполита училища. Результат был предсказуем: нетрезвый курсант загремел на гаупвахту. На десять дней. А экзамены-то через два дня!

Но…просчитался наш Саня. На губу ему принесли учебники, а на экзамены привели с конвоиром. Первые два он пытался завалить, нёс чушь, но ему, злорадствуя, ставили «посредственно». Спасло его посещение экзамена по… то ли сыску, то ли розыскным действиям – комиссаром милиции, задавшим Сане вопрос о его действиях в случае обнаружения трупа. « Я сразу побегу к телефонной будке и позвоню в райотдел, чтоб сказали, что делать дальше», – идиотски таращась, ответил он милицейскому генералу, который бешено заорал: « Гнать надо таких из МВД к чертовой матери!». Что и было исполнено.