МАЛЬЧИК В БАЙКОВОЙ КУРТОЧКЕ

«Мальчик в байковой курточке»… Назвав так эту главку, я очень и очень отчётливо осознаю, как это глупо. Называть «мальчиком» восемнадцатилетнего парня, почти мужчину, тем паче, самого себя, это не то что неприлично, а… Словно бы собой по-стариковски умиляешься. Ведь на финише десятилетки я уже не гляделся, как раньше, маленьким, худеньким, щуплым. Футбол сделал меня крепким, быстрым, легкоступым – короче, юношей спортивного склада. И не таким уж и маленьким, как три года назад, когда я с девочками замыкал на физкультуре шеренгу. 1 метр 70 сантиметров считался в те времена средним ростом мужчины. По крайней мере, своего отца этот мальчик слегка перерос.

А почему всё-таки «мальчик»? Да потому что, вспоминая того себя, я с сегодняшней своей горки вижу, насколько инфантилен, беспомощен и непрактичен был этот провинциальный обладатель волнистой русой шевелюры и тяжелого значка «Третий разряд по футболу», привинченного к пронзительно зеленой байковой курточке. Её сшила к отъезду в северную столицу тетя Шура, мамина сестра, выживавшая за счёт пошива из старых шинелей стёганых бурок, что так хороши мокрой зимой под галоши. Я помню, как в предотъездные душные ночи мне, отвыкшему от больших городов, по ночам было мучительно страшно думать об отъезде куда-то… в это неведомое. Как в голову настойчиво лезла позорная чушь: не надо, не надо… отказаться…остаться с мамой…забиться под кровать… не выходить из дома…

До чего же стыдно вспоминать такое!.. Тоже мне – начитанный мальчик! Д`Артаньян в твои-то годы сражался с гвардейцами кардинала, твой ровесник Евтушенко печатал стихи в «Советском спорте», пятнадцатилетний Дик Сэнд был капитаном, а ты…

Позднее, что ль, развитие?.. Да нет, конечно. Вспоминая свою университетскую группу, сегодня я вижу, что все мы, студентики с периферий, со своими несколько патриархальными моральными устоями, совсем немногим отличались друг от друга. Устало циничный Ленинград потом расконсервирует нас. Хотя и не всех. Да и не во всём - так, понимаешь, чтоб уж совсем до конца…

Всё-таки мы выросли в краях бессоблазновых. Наши девушки были девочками. Наши прикосновения к ним были… Господи, ну с чем бы таким понятным для нынешней молоди сравнить, чтоб… Не буду. По-китайски было б и то куда понятней.

Жаль, им не понять, мне кажется, и другого - какими красивыми были тогдашние страдания книжного воспитания мальчиков. С их беспомощными корявыми стихами, с безнадёжными дежурствами под ещё не погасшими окнами, с перескоками от любви к ненависти и с абсолютно необъективным отношением юности к поэтизируемой обыкновенности.

ВАШЕ ИМЯ В ДЕВИЧЕСТВЕ?

Ну вот он, наконец, и этот Ленинград… Здесь поженились когда-то мои родители, студентка технологического и младший командир, приносивший ей при свиданиях не цветы, а чего-нибудь поесть. Мамины стихи под гитару, суровые разборки на предмет «есенинщины»… И он, парень из белорусской деревни, который «Простой солдат, чего же больше. Прост, как портянка. Как земля. Он лба, конечно же не морщил над осмысленьем бытия…» Поженились, уехали в Белоруссию. Потом Москва, академия имени Фрунзе, западная граница, война… Командир полка истребительной авиации… Извещение: погиб в Белоруссии, декабрь 1943-го…

И вот я в тех местах, где они так трудно обитали. Коммуналка в обшарпанном многоэтажном доме на улице Марата. Двор-колодец - совсем по Достоевскому, квартал до Невского, а там направо - и всего два квартала до Московского вокзала. Живу в уголке у бабушки, коренной петербурженки, тихой чистюли, дальней родственницы тети Тани, жены расстрелянного немцами дяди Володи, маминого брата. Выбираясь наружу, теряю ощущение реальности – такая уж она, на мой взгляд, нарядная – эта пёстрая толпа, что течёт по Невскому. Она ошеломляет, не дает ни на чём сосредоточиться, доводит до головокружения. И как волнующе звенят шустро бегущие по Невскому трамваи! И так красивы тёмно блестящие каменные изгибы фасада Театра комедии! А Фонтанка, Фонтанка с ее чёрными Клодтовскими конягами на мосту!.. А рекламы, а витрины!..

Как и все коренные питерцы, бабушка держалась старых названий. Знаменитой площади со Столпом совсем недавно вернули её историческое имя, как и главному проспекту города. Но питерские аборигены по-прежнему называли Невский Проспектом 25-го Октября, а Дворцовую – площадью Урицкого. И тем самым внутренне отмежёвывали себя, перенесших блокаду аборигенов истинной российской столицы, от понаехавшего позже в полувымерший город этого деревенского быдла.

Однако ж всё-таки замечу, что до послевоенного зановопереименования всё было как раз наоборот. Для старых петербуржцев, как и для моей бабушки, до войны площадь Урицкого по-прежнему оставалась Дворцовой, а Невский был, как и был, Невским . Безо всяких там октябрей-ноябрей.