К ЧИТАТЕЛЮ. № Арнайы аудиториялар, кабинеттер, зертханалардың тізімі Саны Ауданы (кв.м) Компьютерлік кластар: 314

УНИВЕРСИТЕТСКАЯ НАБРЕЖНАЯ ( НЕЧТО МЕМУАРНОЕ)

Санкт-Петербург – Москва – Самара

2008 год

Кого уж нет, а те далече…

Друзьям, сокурсникам своим,

Назначили мы в книге встречу

И посвятили книгу им.

Чтоб времени того камедь

Всё сохранила воедино -

И драмы наши, и комедь...

До встречи!..

Эдуард и Инна.

К ЧИТАТЕЛЮ

События, изложенные в этом труде, сколько-нибудь значительными для жизни общества не были. Нет, не случилось в Ленинграде подобного описанному Рэем Брэдбери социально-политического катаклизма, который был спровоцирован фактом случайного умерщвления бабочки, жившей миллион лет назад. Детерминизм, то бишь, учение о закономерной связи причин и явлений, вряд ли заметно проявился по большому счёту, разве что в судьбах пишущего эти строки и его друзей. Само время не было богато крутыми поворотами. В справочном фолианте «ХХ век» о годе 1951-м сказано скучно: «Сталинская эпоха шла к закату – только никто ещё об этом не знал. Внешне страна была занята созиданием, и даже послевоенные раны начали потихоньку рубцеваться. В СССР был принят пятый пятилетний план, о котором, правда, объявят только в следующем году. Были основаны Киргизский университет и Всесоюзное общество «Знание». И открыт зимний высокогорный каток Медео».И ещё кое-что о культурной жизни страны. И всё.

Вот в таком-то, казалось бы, мало чем примечательном году мы и поступили в Ленинградский государственный университет имени А.А.Жданова. Знали б мы, что ждёт нас в марте 1953-го!..

Да, ничем особенным год 1951-й себя не выделил. Чуть раньше – да, событий, народ волнующих, было предостаточно. В августе 1946-го – постановление ЦК КПСС о журналах «Звезда» и «Ленинград» и последовавшая затем гражданская казнь Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. С 1947-го года - начало яростной борьбы с низкопоклонством, с мерзким космополитизмом, да и в принципе – с евреями как таковыми . И связанная с тем травля видных учёных филологов ЛГУ – Г.Гуковского, умершего в тюрьме, Б.Томашевского, В.Жирмунского, Б.Эйхенбаума. В 1948-м – знаменитая сессия ВАСХНИЛ, подвергшая инквизиции генетику и её последователей. А в 1949 году - жестокое, кровавое «ленинградское дело», унесшее жизни выдающихся деятелей страны.

А что мы? Мы тогда были ещё школярами. Мы поглощали всё, чем нас кормила школа и её учебники. Вот он, один из главных, передо мною – «Русская советская литература» с двенадцатью самыми главными писателями. Помимо классиков - М.Горького, В.Маяковского, М.Шолохова и А.Толстого – мы найдём в ней 12 страниц о Демьяне Бедном, 26 страниц – о А.Фадееве, 11 страниц – об И.Исаковском, 16 страниц – о С.Серафимовиче. Не забыты и некоторые поэты: полстранички о С.Есенине, полторы – о поэме «12», если судить по учебнику, - единственном стоящем произведении А.Блока. Им – будем честны и объективны – повезло!.

Потому что, судя по учебнику Плоткина-Наумова-Дементьева, не было у нас ни Пастернака, ни Ахматовой, ни Гумилёва, ни Волошина, ни Цветаевой, ни Заболоцкого, ни Мандельштама.. Впрочем, возможно их посчитали… ну, несколько мелковатыми поэтами для столь солидного труда.. Да и прозаиков – их всех тоже в одну книгу, пусть даже и толстую, не вместишь. Булгаков, Платонов…Да мало ли их было в конце-то концов?!

С таким багажом пришли в университет мы, студенты начала пятидесятых годов.

Спустя шесть-восемь-десять лет, после ХХ съезда КПСС и исторической оттепели, мы станем теми самыми «шестидесятниками», о которых до сих пор спорят высоколобые публицисты – хорошо иль скверно повлияли они на судьбу страны. Но годы после 1956-го - не моя компетенция, я уж был отправлен в Сибирь, не на рудник с кайлом, а всего лишь учителем в сельскую школу почти уж, считай, таёжного района. Вот потому и калейдоскопический рассказ мой будет лишь о пяти университетских годах. Всё, что вспомнилось про «тех нас», в порядке и беспорядке запихал я в эту книжку, как в мешок.

О нас… Восемнадцатилетние, по сегодняшним меркам – довольно-таки инфантильные, не в быту, а в мироосознании своём. Мрачные сталинские времена с ГУЛАГом, травлей инакомыслящих, космополитов, сионистов, низкопоклонников-учёных - всё это веяло как бы над нами, не делая нас ни несчастными, ни идейно озлобленными. Все мы, как правило, сочувствуем дворовым собакам, вечно ищущим, что пожрать, где согреться, как увернуться от пинка. Но несчастны ли они? Нет, они просто живут своей собачьей жизнью. И таборные детишки цыган, и замурзанные попрошайки из Средней Азии – они тоже живут в привычной среде обитания. Им не с чем сравнивать, они не знают иного. Как не знал полвека назад простой советский человек комфорта западноевропейской жизни.

Но свои радости у нас, конечно же, были! До сих пор вспоминаю , как дядя Федя, брат погибшего моего отца, прислал мне, десятикласснику, шёлковую трикотажную рубашку и широкие габардиновые брюки. Радость не описать!

А в школе, плохо ли нам было в школе? Атмосфера тайной, тщательно скрываемой влюблённости… Слово «секс» мы не знали, не слышали, гадкие анекдоты приблатнённых воспринимались нами хоть и с интересом, но и с отчуждением. Как проявление… ну, вроде бы особого фольклора. А вот поцелуй – это было для моих сверстников так много!

Разный народ пришёл на первый курс филфака. Вчерашние школьники – и участники войны. Барышни из семей творческой элиты – и дяденьки с мозолями и стажем. По одной лишь одёжке можно было опознать, кто есть кто. Фарцовщики ещё не шустрили, джинсы у иностранцев не вымогали. Тем более, что если и были у нас иностранцы, то «свои», из стран народной демократии ,сиречь Восточной Европы.

Так что бедненько оно смотрелось, филфаковское наше большинство. Первокурсницы донашивали коричневые школьные платья, ребята - старенькие гимнастёрки, отцовские кители И денег на питание, как правило, было в обрез. А соблазнов так много – Невский проспект тех лет морально убивал заезжавших москвичей невероятным обилием закусочных, кафешек, пирожковых, сосисочных. Только вот часто заглядывать в них нам было не по карману. Так что существование наше было весьма скудным. Но ведь мы-то не осознавали, что живём плохо. И поэтому нам было хо-ро-шо!

Большинство из нас хорошо воспринимало свою жизнь обыденную, да и к самой власти советской… Не скажу, чтоб пламенно её любили, нет, относились к ней так, как … Ну скажите, можете ли вы любить, скажем, свою правую ногу? Она есть, только и всего, об этом как-то не думаешь. Оттого всяческие пропагандистские догмы просто-напросто входили в одно ухо, выходили в другое. К политике КПСС мы относились, как к сводкам погоды. И верили почти во всё, что бы нам ни преподносили. Врачи-отравители? Бессовестные, как они смели?! Что-о, они ни в чём не виновны?! Смотри-ка, надо же! Чуть было без вины не наказали! Берия разоблачён, как японско-английский шпион?! Вот уж не думали! Как он умудрялся сразу на троих? Поделом ему, негодяю! Так что, рассказывая о времени и о себе, совсем не хочется корчить из себя самоотверженных диссидентов, ими мы не были, а протест если когда и выпирал, то , главным образом, через шутки и дурь вроде «неофутуризма».

Учились мы себе и учились, а эти ураганы политические проносились как бы мимо, нас не задевая. . Но именно «как бы». Внутри-то всё откладывался осадочек недоверия, а потом уж и неверия… Всё в большей цене становились сомнительного политкачества анекдоты, с каждым оставленным позади семестром и курсом смеяться, иронизировать, высмеивать, ёрничать хотелось всё больше. Хотя, пожалуй, наше неосознанное недовольство действительностью, забродивший внутренний протест были подобны бурчанию в животе. Что-то не так, что-то не так, всей кожей ощущали дискомфорт, чувствовали, что-то непременно должно было в этом мире измениться.

И вот в 1956-м году мы всё же услышали то, что поначалу известно стало лишь «допущенным». ХХ-й съезд! Хрущёв! Страшная правда, которую мы все тайно ждали.

Однако мы, дипломники, успели только лишь прикоснуться к открывавшейся перед нами … Не то, чтоб свободе слова, но хотя бы возможности откровенного обмена вслух своими мыслями. Мы ещё успели, к примеру, жарко обсудить роман В.Дудинцева «Не хлебом единым» в присутствии автора, причём яростно разойдясь в своих оценках. Восторженное приятие жертвенной авторской смелости – у одних, и проклятия других, жаждущих крови ренегата, «испугавшегося того, что написал». Удивительное дело - антиподы, проучившиеся пять лет в одной группе… Приближалась оттепель, пробуждались неясные ожидания и смутные надежды на неизбежность перемен.

Но, уважаемый мой читатель, это была совсем иная историческая полоса жизни советского общества. Уже без нас, покинувших университет. И поскольку так много написано об этих пришедших переменах, о недолгой оттепели и последующем затем крушении надежд шестидесятников, то ни добавить, ни прибавить тут я не могу.

Сегодня мы оба верим в немногое, но в это – да: жившие и ещё живущие ответственны перед временем, промолчат – и уже никто не узнает, пусть даже и детали, мелочи, дух, настроения живших ТОГДА. «Сколок времени» - микрочастица эпохи, кусочек жизни, о которой никто – и правнуки наши в том числе – не узнают, не напиши мы сейчас. А нам так хотелось в жизни своей ещё что-то полезное сотворить – запечатлеть весело и как бы несерьёзно былое наше университетское. В историях и байках о наших друзьях с реминисценциями всякими и нашим тогдашним заглядыванием в будущее, которое сейчас уже позднее прошлое. И помянуть многих, многих, кого стило бы нам чаще вспоминать.

Мариетта Чудакова, помнится, в одной из книг своих призывала всех нас не выбрасывать ни единого памятного листочка, ни афишки, ни фотокарточки. Нравились нам слова её, бумажек любопытных в столах немало. Но утерянных больше. А так хотелось бы больше знать, кто, откуда и кем явился, что вынес в себе из семьи и нашего короткого университетского сожития. Чтоб хотя бы штрихами набросать типичную морду лица этого кусочка поколения. Не претендуя на срез, но уж соскоб-то с времени сделать будет в наших силах. Колоритные детали, микрособытия, извивы душевные наших студентов и выше, приметы времени общественного свойства, узнаваемые его детали… И пусть форма изложения этого будет подобнА репортажу с особого вертолёта, когда не на пространство, а на время смотришь, то приближаясь к нему, то удаляясь в сегодня.

Эти записки, повторюсь, только о первой половине годов пятидесятых. Нужны ли они, наши воспоминания, столь локальные во времени и пространстве? Всего лишь кусочки, фрагменты, крупицы жизни студентов микромира - двух групп филфака, кому ж это может быть интересно?

А не надо таким вопросом задаваться, решили мы с Инной Шиманской, соратницей моей по этой книге. В конце концов, история человечества – она ведь тоже совсем не монолит. К тому же и повод есть очень веский : 50-летие окончания нами университета

Так что пусть уж узнают люди и о том, как жили мы в те далёкие от них годы. Ведь книга эта адресована не только нам самим, нашим детям, нашим близким и университетским однокашникам, ряды которых за прошедшие полвека ой как поредели. Мы верим, что связь времён не прервалась, да и не может прерваться, сколько бы мы ни сетовали на беспамятную молодёжь и всяких не помнящих родстваиванов. Как людислегка начитанные и, тем паче, изучавшие античную литературу, мы знаем, что ещё на улицах древних Афин раздавались скорбные сетования старших на эту поросль буйную,неразумную, которая их сменяет. Так было, так будет, но эстафета памяти однако передаётся и передаётся от поколения к поколению. Самой истории как таковой не было бы, не интересуйся внуки, чем жили их прадеды.А спираль любопытства этого уходит в бесконечность.

И что особенно радует, так это – они ведь не просто интересуются, они помогают нам удержать эту эстафету. Как много сделали для Инны, готовившей материалы для книги, её Аня, её Маша – дочка и внучка! И какую истинно спартанскую стойкость проявляла моя жена Елена, не отвлекая меня от ежедневных и всегда многочасовых закомпьютерных сидений!

И наконец, последнее: какое же это было для нас несказанное наслаждение – вернуться назад аж на полвека, окунуться в ещё не забытое прошлое, встретиться и заново пообщаться – вживую, а чаще заочно, через рукописные и печатные строчки, - с дорогими людьми, с великим множеством еще не забытых мелочей и подробностей… И снова, и снова пережить пережитое.

Что ж, мы доставили себе такое удовольствие. Может, в чём-то его разделите и вы.

Остается добавить, что, возможно, вас несколько озадачит последняя часть книги, в которой разные хорошие и к тому ж известные люди, словно продолжая главу об Александре Кондратове, не то что бы вспоминают о нем, а с нескрываемой горечью говорят еще об одном талантливом русском «самосожженце», человеке более чем необыкновенном. Казалось бы, привесок сей не вписывается в легкую канву нашего не очень-то за засерьезненного повествования. Если честно, то о Саше стоило бы написать и книгу. Но пусть глава эта будет хотя бы той пресловутой живой синицей в руках, ибо на журавля у нас времени, увы, может просто-напросто не хватить.