ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 14 страница. Третий из поэтов, причисляемых к «Озерной школе», Роберт Саути (1774—1849), сын портного, рано остался без матери и вырос полусиротой при поддержке

Третий из поэтов, причисляемых к «Озерной школе», Роберт Саути (1774—1849), сын портного, рано остался без матери и вырос полусиротой при поддержке состоятельных родственников. Его отправили в Португалию, в английский торговый центр, благодаря чему Саути стал знатоком этой страны, ее языка и истории. Учился он в Вестминстерской школе и в Оксфорде. Однажды в университет приехал Кольридж, молодые поэты сблизились, их отношения приобрели характер особого духовного содружества, программа которого простиралась так далеко, что было решено ехать за океан и там, на берегах Сусквеганы, основать коммуну. Этот оставшийся неосуществленным план возник задолго до того, как та же Сусквегана стала местом действия романов Фенимора Купера, и до того, как в самой Англии свой образцовый поселок организовал

95

Роберт Оуэн: подобные идеи носились в воздухе, их распространение было, конечно, следствием американской Войны за независимость и Французской революции.

Увлечение теми же идеями выразилось у Саути в ранних драматических поэмах «Жанна д’Арк», «Уот Тайлер», «Падение Робеспьера», но как в творческом, так и в практическом отношении республиканские идеи не обрели у него ни глубокого развития, ни практического воплощения. С 1806 г. Саути уже получал государственную дотацию, в 1813 г. был назначен (задолго до Вордсворта) придворным стихотворцем. Байрон в ироническом посвящении к своей поэме «Дон Жуан» буквально заклеймил Саути за угодничество. Основания для подобной оценки у Байрона, конечно, были, поскольку славословием Саути занимался по должности. Но это характерно для заключительного этапа его творчества. В более ранний период поэт занимал несколько иную позицию. У него намечался тот окрашенный иронией взгляд и на происходящее и на историю, который получил развитие у самого же Байрона и вообще в литературе XIX в.

Ирония проистекает из неодносложной оценки событий, из различия в точках зрения: на этом построена баллада Саути «Бленхеймский бой» (1798). На старом поле кровопролитной битвы дети нашли череп, и вот по-детски простодушный вопрос о том, что же представляло собой знаменитое сражение, ставит их деда в тупик. Память старика сохранила ужасные картины: разруха, всеобщее горе, а из молвы он же знает (узнал позднее), что был «прославленный», «победный бой», что многие тогда удостоились почестей и богатства. Старик повествует, пытаясь сочетать свои воспоминания с общей молвой; рассказ «течет» словно по двум руслам сразу, и устойчивое понятие «Бленхэйм», символ национальной славы англичан, утрачивает цельность. Поэтому баллада Саути стоит у истоков дегероизирующей батальной повествовательной традиции, представленной в прошлом столетии рядом классических произведений. (Эта позиция коренным образом отличается от парадного рифмованного летописания, каким Саути занимался затем в поэме «Видение суда» (1821), пытаясь воспеть короля-безумца Георга III, чем и дал повод для убийственно-пародийной поэмы Байрона, тоже названной «Видение суда».)

В лучших произведениях Саути проверке подверглись и общеромантические представления о «необычайном», «неизъяснимом», «таинственном». «Уверен ли автор, что у него получилась должная подлинность, и не послужит ли подобная обработка только распространению темных предрассудков?» — ставил Саути острый критический вопрос, имея в виду преклонение Вордсворта перед простодушным мистицизмом народных поверий. И, взявшись за фольклорные и полуфольклорные мотивы, Саути старался то же «мудрое простодушие» и ту же таинственность осветить в свою очередь иронически. «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди» (1799), «Суд божий над епископом» (1799) — удачные попытки в этом роде, ставшие в свое время популярными и переведенные у нас В. А. Жуковским.

В отличие от романтиков, вздыхавших о былом, с которым они не имели (пользуясь их же излюбленным словом) органической преемственной связи, Вальтер Скотт (1771—1832), шотландский баронет, по праву считал себя частицей истории: его семейные анналы входили в летопись национальную. Кроме того, путем самообразования он приобрел обширные историко-этнографические познания, собирал фольклор, коллекционировал антикварные книги и рукописи. Внук врача, сын юриста, он и сам стал юристом, занялся адвокатурой, а затем, женившись, получил должность шерифа, обязанности которого исполнял до конца своих дней. Вот почему, хотя склонность к творчеству проявилась у Вальтера Скотта рано, свои стихи он опубликовал впервые только тридцати трех лет, художественную прозу — в сорок два года. Зато очень скоро он как бы обогнал своих предшественников.

Правда, первый опубликованный Вальтером Скоттом в 1796 г. литературный опыт, перевод «Леноры» Бюргера, остался практически незамеченным, но когда в 1802 г., в пору оживленного обсуждения «Лирических баллад», Вальтер Скотт напечатал свои «Песни шотландской границы», а в 1805 г. поэму «Песнь последнего менестреля», ему был оказан благожелательный прием, и новый поэт стал признанным лидером особого рода поэзии. Читатели отличили достоверную фольклорно-этнографическую атмосферу поэм Вальтера Скотта от декоративного, фантастически-таинственного колорита произведений Вордсворта и Кольриджа.

Наследие Вальтера Скотта велико: массивный том стихотворных произведений, 41 том романов и повестей, 12 томов писем, 3 тома дневников. В числе его баллад и поэм кроме уже названных наиболее значительны «Замок Смальгольм» (1802), переведенный В. А. Жуковским, «Мармион» (1808), «Дева озера» (1810)

96

и «Рокби» (1813). Его исторические романы распадаются по национальной тематике на две группы — «шотландские», из которых наиболее важны «Уэверли» (1814), «Гай Мэннеринг» (1815), «Пуритане» (1816), «Роб Рой» (1818), и «английские»: в их числе самые известные — «Айвенго» (1819), «Кенильворт» (1821), «Вудсток» (1826). Некоторые его романы созданы на материале истории других стран, Франции или Византии: «Квентин Дорвард» (1823), «Граф Роберт Парижский» (1832), — но сюжеты в них все равно пересекаются с английской историей. Некоторые романы самим Вальтером Скоттом были объединены в циклы — «Рассказы трактирщика» (в их число входили «Пуритане», «Черный карлик», «Легенда о Монтрозе» и др.); «Рассказы крестоносцев» («Обрученные», «Талисман»). «Рассказы дедушки» были задуманы как беседы с внуком об истории Шотландии, но потом стали обычной хроникой исторических событий. Романом «современным» среди книг Скотта являются только «Сент-Ронанские воды». Из других исторических и критических работ Вальтера Скотта следует назвать составленные им жизнеописания Драйдена, Свифта, Наполеона, статьи о современниках, различные автохарактеристики в форме предисловий к собственным произведениям. В общей сложности Вальтером Скоттом было отредактировано и выпущено с комментариями более 70 книг выдающихся английских писателей. Частью истории литературы стали многообразные дружески-деловые связи Вальтера Скотта, в частности, с Бернсом, Байроном, с ирландской романисткой Мэри Эджуорт, которую он называл в числе своих предшественников, с современниками из-за рубежа, среди которых — Гёте и Фенимор Купер. Для нас, естественно, большое значение имеет интерес Вальтера Скотта к России, его заочная дружба с Денисом Давыдовым, восторженное отношение к атаману Платову, взаимоотношения с представителями русской культуры Прасковьей Голицыной, Петром Козловским и с другими просвещенными русскими путешественниками, которые встречались с ним в Англии и во Франции.

Вальтер Скотт стал легендой при жизни. К нему в имение Аббатсфорд в пограничной Шотландии стекались паломники. Его романы и некоторые поэмы расходились на книжном рынке вне всякой конкуренции. Тем не менее, пользуясь всеобщим признанием, имея грандиозный творческий и материальный успех, писатель в середине 20-х годов оказался в трудных обстоятельствах. Как глава издательской фирмы, имевшей банковский долг, он решил расплатиться за всех. Это стоило ему неимоверного труда, трех апоплексических ударов, последний из которых отнял у него память, и он умер, не сознавая, что так и остался должником. Вскоре, однако, Вальтер Скотт был символически вознагражден: в 1837—1838 гг. вышла его двухтомная биография, ставшая, в свою очередь, бестселлером, успех которого был превзойден в те годы лишь одной книгой — «Посмертными записками Пиквикского клуба».

Внимательным читателем Вальтера Скотта был К. Маркс, он ценил повествовательный метод Скотта, благодаря которому писатель с позиции «поэтического правосудия» разбирал распрю старины и новизны, прошлого и настоящего, оценивал достижения и издержки прогресса.

Конкретность — вот что прежде всего отличает исторические картины Вальтера Скотта от приблизительной и туманной, фантастической «старины» других романтиков. Отличие подчеркнул сам Скотт в предисловии к «Роб Рою», одному из своих лучших «шотландских» романов. Эпиграф для этого предисловия взят из баллады Вордсворта о Роб Рое, а в самом предисловии приведена часть той же баллады, чтобы читатель мог судить о полемической отправной точке скоттовского повествования. Для Вордсворта легендарный атаман Роб Рой — воплощение «простоты», «первозданности», в лице горца-разбойника поэт воспевает упорство самой природы, естественно-безошибочное чувство справедливости. «Все же не следует думать, — говорит со своей стороны Вальтер Скотт, — что этот незаурядный человек, поставленный вне закона, был истинным героем, неотступно следовавшим в жизни тем нравственным воззрениям, какие прославленный бард, стоя над его могилой, приписывает ему в заботе о его добром имени». То, что для поэта-романтика было условной эмблемой и полусказкой, у Вальтера Скотта, которого не надо было учить шотландскому патриотизму и сочувствию к тому, что он тут же назвал «живучестью патриархального строя», рассматривается в подробностях, поистине оживает, позволяя не только опоэтизировать, но воочию увидеть эту патриархальность и делать относительно нее выводы.

Во всю меру отпущенных ему возможностей Вальтер Скотт старался постичь народную жизнь и через нее общие закономерности в смене времен и нравов. Метод Скотта формировался в русле историзма, который постепенно складывался на протяжении второй половины XVIII в. От мысли о самостоятельном значении каждого сознания (у Юнга) к распространению этой мысли на формирование национальных

97

Иллюстрация:

Аббатсфорд Хаус

Замок, где жил с 1812 г. В. Скотт. Современная фотография

культур и отдельных эпох (у Гердера) и далее через кропотливую собирательскую работу, совмещавшуюся со смелыми взлетами поэтической фантазии в попытках проникнуть за «грань прошлых дней», выработалось воззрение на былое как на мир особый, со своими понятиями — общепринятое ныне воззрение, когда-то стоившее усилий и борьбы.

Следует отметить некоторые общие композиционные особенности произведений Вальтера Скотта, связанные с позицией автора и распространившиеся в последующей литературе, ставшие хрестоматийными. Прежде всего, рассказчик, сам по себе почти безликий, однако постоянно присутствующий в повествовании, выполняющий не очень выразительную, но существенную роль: он в прямом смысле передает прошлое, служит связующим звеном между стариной и современностью. Это не участник событий, поскольку времена описываются слишком давние, а все же — наследник, хранитель живой преемственности. Даже в «Айвенго», где действие отнесено на шесть веков назад, Вальтер Скотт несколькими предисловиями, серией постепенных подступов к повествованию стремится поставить читателя в непосредственное соприкосновение с отдаленным прошлым. В романах, описывающих прошлое пятидесяти-столетней давности, повествование тем более преподносится читателю как изустная, из поколения в поколение передаваемая правда о прежних днях. Воспроизводя прошлое, Вальтер Скотт избегает параллелей с нынешними событиями, не пользуется аналогиями или, как выражался Пушкин, аллюзиями — намеками, иносказаниями, превращающими историю в переодетую современность. Конечно, романист воспроизводит прошлое не ради него самого, а в связи с современностью, но показывает прошлое не как параллель, а именно как предшествование, как источник современности. Это не притча, составленная на материале истории, а старательное выявление отдаленных причин того, что совершается сегодня.

Пушкин почувствовал данные особенности Вальтера Скотта, предвосхищение которых он совершенно справедливо находил у двух крупнейших, хотя и отдаленных, его предшественников — Шекспира и Дефо. Скотт в самом деле осмыслил и усвоил опыт своих великих соотечественников. При этом он многое делал

98

и по-своему, по-новому, что, в свою очередь, оказалось плодотворным.

Шекспир, как мы уже знаем, драматизировал летописно-хроникальные сведения, его исторические пьесы населены преимущественно известными, реально существовавшими лицами, среди которых в порядке исключения появляются вымышленные персонажи. Вальтер Скотт меняет пропорции в расстановке реальных и фиктивных фигур. У него первый план и большую часть повествования занимают герои, им самим созданные, деятели же исторические отходят на второй план, становятся эпизодическими. У Шекспира впереди шло предание, вынуждавшее своим авторитетом верить изображаемому в пьесе; Скотт развертывал летопись как бы с другого конца, начиная со страниц частных, малоизвестных и вымышленных. Он скорее проверяет, а не подтверждает предания. Шекспир следовал легенде, традиции, с необычайной яркостью вышивая по канве общей памяти. Вальтер Скотт сам создавал канву, представляя традиционные фигуры заново, тем «домашним образом», который так точно определил и высоко оценил в его методе Пушкин. Даже в «Роб Рое», где имя исторического лица стоит на обложке и где судьба этого реально существовавшего человека подробно излагается в предисловии, Роб Рой возникает лишь в конце книги, впрочем исподволь постоянно присутствуя в разговорах действующих лиц, образуя фон, из которого сам он выступает на авансцену только под занавес. Такая перестановка позволяла открывать прошлое будто неведомую страну, и эти картины былого «представлялись современникам почти чудесными» (Б. Г. Реизов).

Исследователи отмечают еще одну важную композиционную особенность «шотландских» романов Скотта: основная повествовательная точка зрения в них передоверяется англичанам, хотя действие происходит преимущественно в Шотландии. В этом отношении писатель воспользовался опытом Дефо, который часто ради видимой объективности излагал сложные исторические и политические события с позиции противника, неприятеля или нейтрального лица. Так развертывается сюжет в первом историческом романе Вальтера Скотта «Уэверли, или Шестьдесят лет назад»: воссоздается богатейший местный колорит, с которым знакомится пришелец.

В центре романа англичанин Эдуард Уэверли, семья которого, по словам Скотта, восприняла «все бремя консервативных пристрастий и предубеждений, политических и церковных». Этот сословно-нравственный кодекс подвергается испытанию, когда Уэверли отправляется на военную службу в Шотландию и приходит в соприкосновение, а вскоре и в столкновение с миром других национальных и общественных представлений. Развертывая повествование, автор показывает своему герою и читателю неведомую страну, открывающуюся перед незнакомцем будто некий затерянный мир. Уэверли поражен тем, что представляется ему трудносоединимым: грабеж, насилие, междоусобные зверства — это здесь нечто обычное, повседневное, и тут же — невероятная ранимость в вопросах чести. Сочувственно принимаемый у одних, Уэверли попадает под подозрение у других, а в решающей битве оказывается противником собственной армии. Но неожиданные повороты романической интриги в конце концов устраняют все препятствия на пути Уэверли к счастью, и роман завершается символическим браком, соединяющим два старинных дома, английский и шотландский. Все это происходит в 1745 г.: особая дата в истории Шотландии, когда горная страна сделала последнюю значительную попытку вернуть себе независимость. Скотт, не отрекаясь от местного, шотландского патриотизма, мыслил себя британцем, отсюда его стремление показать и правоту и неправоту каждой из сторон, но — по отношению к различным идеям: государственного единства или же национальной самобытности, причем идея единства, как исторически неизбежная, берет верх.

Успех «Уэверли» был поддержан последующими романами цикла, который так и стал называться «уэверлеевским», хотя каждая из книг имела свой независимый сюжет. В романе «Пуритане» вновь показывается вся сложность, запутанность жестоких межнациональных конфликтов. Отодвинув время действия еще дальше в историю, к последней трети XVII в., Вальтер Скотт изображает уже не шотландцев-католиков, а пресвитериан-протестантов (пуритан), при этом крайних убеждений. Шотландцы-пуритане оказываются хранителями революционного духа, окончательно выветрившегося с возвращением на английский престол королевской династии. Сложность положения в том, что, отстаивая узкосектантский, кастовый демократизм, шотландцы и на этот раз сопротивляются тенденциям времени. А новые феодалы, посягая на клановую независимость, проявляя жестокость и бесцеремонность, все же расшатывают застойность жизни. Острота и художественная объективность в изображении исторического конфликта дали повод К. Марксу высоко оценить этот роман. В «Герое нашего времени» именно эта книга попадает в руки Печорину накануне дуэли и увлекает лермонтовского героя даже в такой напряженный момент.

99

Иллюстрация:

Дж. М. Тернер. Норхэм Кэстл, восход луны

Фронтиспис 7-го тома «Прозаических произведений» В. Скотта.
Гравюра У. Миллера. 1834 г. Лондон. Британский музей

Действие следующего «шотландского» романа «Роб Рой» Вальтер Скотт отнес, в свою очередь, к знаменательной исторической дате — 1715 г. Если восстание 1745 г. оказалось последней значительной попыткой шотландцев добиться свободы, то в 1715 г. была предпринята попытка более ранняя.

«Многое на свете слишком дурно, чтобы его хвалить, и слишком хорошо, чтобы хулить, — как Роб Рой» — эти слова, произнесенные в самом конце романа, можно отнести не только к отважно-диковатому горцу, «шотландскому Робину Гуду», как его постоянно называет Скотт. Это, собственно, основной принцип в подходе писателя ко всем явлениям — принцип исторический. Скотт дает понять современникам, что их категории справедливости и несправедливости чересчур узки по сравнению со сложностью реальных явлений. Герой этого романа Фрэнк Осбалдистон — обычно выбираемый у Вальтера Скотта на подобные роли прямодушный и даже простодушный юноша-англичанин, которому в непосредственном соприкосновении с патриархальностью приходится проверять и пересматривать многие свои убеждения. Самому же Скотту близость к народной жизни и большой общественный опыт помогают изображать действительные отношения и связи вещей в их сложной социально-исторической конкретности. Именно «Роб Рой» вызвал следующую оценку Гёте: «Да, действительно, здесь все значительно — материал, содержание, характеры, изложение... Мы видим, что такое английская история и что можно извлечь из нее, когда таким наследием владеет даровитый поэт». Извлекается же прежде всего суровая жизненная диалектика, ибо, ни на секунду не изменяя своей симпатии к Роб Рою, по-человечески оправдывая его во всем, восхищаясь его неукротимой отвагой и свободолюбием, Вальтер Скотт все же дает понять, что это дикость, уходящая или, вернее, вынужденная уйти в прошлое.

Следом за серией «шотландских» романов Вальтер Скотт приступает к романам из английской истории, среди которых наиболее выдающимся является «Айвенго». Действие этого романа отнесено почти к самому началу английской истории, когда англичане еще только формировались как единый народ, когда сильно

100

чувствовалось различие между коренным англосаксонским населением и пришельцами-завоевателями, норманнами. На других рубежах Вальтер Скотт продолжает разработку все той же проблемы — столкновения местного и общегосударственного, патриархальности и прогресса. Народ, угнетаемый корыстолюбивыми феодалами, — таков стержневой образ романа, складывающийся из многих лиц, в числе которых — народный заступник Робин Гуд, выведенный под именем Локсли. Сам сюжет условен и как бы сковывает живой материал, который все же с мощной силой пробивается в эпизодах народных волнений, баронского самоуправства, рыцарских турниров.

Среди «английских» романов Вальтера Скотта особое место занимает роман «Вудсток», имеющий подзаголовок «Повесть о 1651 годе», т. е. о временах буржуазной революции, точнее кромвелевской республики. Поскольку тема буржуазной революции английскими романтиками широко не разрабатывалась, обращение к ней Вальтера Скотта вдвойне знаменательно. Пушкин, противопоставляя этот роман «удивительным вымыслам В. Юго (Гюго) и графа де Виньи», находил в манере Скотта скромность, сдержанность, отвечающую духу изображаемого времени.

Вальтер Скотт создал более двух с половиной тысяч персонажей. Каждый из них определен в историческом времени и связан нитями человеческих взаимоотношений со своим непосредственным и далеким окружением. В своих романах он изобразил множество разных эпох — от средневековой Англии до современной Шотландии, причем материальная и духовная культура каждой эпохи показана им не как бутафорский фон, но как живой мир. Сохранив элементы романа приключенческого и «готического», свободно вводя фольклорные мотивы и документально точные сведения, Вальтер Скотт подчиняет все центральной задаче: созданию убедительной истории человеческих судеб в пределах определенной эпохи. «Силой своего разумения, — писал он в предисловии 1830 г. к переизданию «Айвенго», — автор отделяет черты индивидуально-характерные от общих, видовых, а его воображение воссоздает эпоху и ее героев, показывая, как они мыслили и говорили». Иными словами, цель состоит в том, чтобы показать, почему «люди прошедших веков поступали так, а не иначе под давлением обстоятельств и политических страстей».

Способы создания атмосферы и обстановки, развитые Вальтером Скоттом, были восприняты романом XIX в. и, совершенствуясь, постоянно использовались. В известном смысле, по способу воссоздания «времени», какого бы то ни было — прошлого, текущего или будущего, — роман XIX столетия оставался «историческим». Дистанция может сокращаться до нескольких лет, дней и даже вовсе отсутствовать, и все же это «история» по рецепту Вальтера Скотта. Он не только основоположник «исторического» романа, он стоит у истоков последующей прозы постольку, поскольку любое повествование говорит о прошлом. По словам Белинского, Вальтер Скотт сблизил искусство с действительностью, «взяв в посредники историю». Он же выступил первым создателем особой литературной страны, своего края, особого мира: достижение, у которого было большое будущее.

Рядом с Вальтером Скоттом, как его читатель и почитатель, а затем друг и корреспондент, встает Байрон, которому Скотт, по его собственному признанию, добровольно уступил первенство в поэзии, увидев в нем несравненного соперника.

Джордж Гордон Байрон (1788—1824) в общеевропейских масштабах крупнейшая, наиболее заметная фигура английского романтизма. «Гордости поэт», по определению Пушкина, ослепил и озадачил современников. Творческая личность Байрона, «живое пламя» его стихов и его драматическая судьба встретили пылкий и широкий общественный отклик, подчас восторженно-сочувственный, подчас злобно-ненавистнический, подчас исполненный смятения.

В участи Байрона постоянно повторялось, хотя и в разных формах, одно и то же парадоксальное положение, когда поэт мог чувствовать себя одновременно привилегированным и униженным, избранным и отверженным, богатым и бедствующим. Всю жизнь он оказывался в одной и той же ситуации, которая как бы настойчиво подсказывала сквозную тему творчества — попранное достоинство, скованная сила, изуродованная красота, одиночество среди людей, казалось бы близких и родственных. Он был красив, однако хром от рождения; мать любила его и — мучила. Как и Вальтер Скотт, Байрон имел основания считать свою семейную историю частью национальной летописи: род был не только древний, но связанный и с английскими, и с шотландскими королями. Однако, участвуя в общественной жизни со времен Вильгельма Завоевателя, Байроны получили поместье и титул лишь в XVI в., и уже буржуазная революция XVII в. приостановила их преуспеяние. Семейные неурядицы и особенно беспутство отца Байрона довершили разорение. Ньюстедское аббатство, наследственный замок поэта, переделанный из старого монастыря, представлял собой, по свидетельству очевидца, руину, воздвигнутую на развалинах. Годы,

101

проведенные Байроном в закрытой школе в Гарроу и в знаменитом Кембриджском университете, оставили у него впечатление весело, но в общем впустую потраченных лет: курса он не закончил, хотя обрел в университете друзей на всю жизнь и там же начал писать.

Ранние стихи Байрона, составившие сборник «Часы досуга» (1807), отличались характерной романтической тоской по ушедшим временам («Дом отцов, ты пришел в разоренье...»), но уже следующий его опубликованный опыт, который был ответом на уничижительную критику, вызванную «Часами досуга», свидетельствовал о совершенно особом поэтическом темпераменте смелого и сильного полемиста. В разящей стихотворной сатире «Английские барды и шотландские обозреватели» (1809) Байрон буквально разделался со своими непосредственными обидчиками; он, кроме того, хлестко характеризовал практически всех заметных современников-поэтов и критиков в придачу. И в нем признали литературного бойца, способного заставить считаться с собой любых противников.

Не только умение постоять за себя проявилось в байроновской стихотворной сатире. «Байрон был весь за действительное», — позднее скажет о нем Томас Мур, друг и биограф. Вот эта посюсторонность устремлений, полнокровность и действенность натуры тоже вполне проявились в первой поэме Байрона, которого критики приняли было за послушного подражателя старших романтиков, за досужего аристократа-виршеплета, желающего покрасоваться модной в то время ностальгией по «былому». Байрон сам выступил против романтического консерватизма, иррационализма и мистики, он заявил о своей приверженности просветительскому Разуму — одним словом, обозначил весьма своеобразную позицию: в ней основное настроение (недовольство обуржуазившейся современностью) было, конечно, романтическим, но и сам романтизм с его взвинченным идеализмом рассматривался с той же позиции критически.

Словно желая поверить романтику реальностью, Байрон тогда же отправился в заморское путешествие по характерному маршруту — на Восток, в край, воспетый романтиками. Но если иные романтические поэты грезили о замках, в которых никогда не жили, то и восточную экзотику многие из них лишь воображали, не имея практической возможности ее увидеть. У Байрона же и замок, пусть полуразрушенный, был свой, и в дальний путь он пустился на самом деле, посетив Португалию, Испанию, остров Мальту, Албанию, Турцию и Грецию. В ту же пору он, подражая легендарному Леандру, переплыл Дарданелльский пролив, и слух об этом спортивном подвиге вошел затем, наряду с известиями о других дерзновенных поступках поэта, в состав байроновской славы, подкрепляя его репутацию действительного романтика, не только пишущего стихи, но и живущего поэтически.

На родину литературный паломник вернулся ровно через два года. Вскоре ему предстояли проводы матери в последний путь и участие в заседаниях палаты лордов. Требуемая традицией и произнесенная Байроном вступительная речь произвела сенсацию, хотя и не принесла практического результата. Байрон говорил в защиту так называемых «луддитов», ремесленников, обездоленных техническими новшествами и обрушившими свой гнев на станки. Он вложил в речь всю свою неприязнь к новейшим хозяевам жизни, к тем, кто готов оценить человеческую жизнь «ниже стоимости чулочно-вязальной машины».

«Проснулся и узнал, что знаменит» — это рождение поэтического самосознания Байрона связано с появлением в печати тогда же, в начале 1812 г., двух первых песен «Паломничества Чайльд Гарольда» — поэмы, по жанру представлявшей собой путевой дневник, который как бы одновременно ведут два человека — заглавный персонаж поэмы и сам автор. Между 1813—1816 гг. Байрон создал цикл поэм, также подсказанных его путешествием на Восток. Это так называемые «восточные поэмы»: «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Осада Коринфа» и близкие к ним по духу поэмы «Лара» и «Паризина». По сравнению с байроновским Востоком восточные мотивы в лирике Кольриджа показались статичными и орнаментальными. Страстность, которую у Байрона отметил Энгельс, воспринималась современниками как разительный контраст созерцательности «лейкистов». Герои «восточных поэм» Байрона, бросающие вызов всем, яростно отстаивающие свое право на индивидуальную свободу, прежде всего свободу чувства, будь то любовь или ненависть, составили в читательском и критическом восприятии собирательный образ «байронического» героя.

В это же время появляется и покоряет читательские сердца лирика Байрона — «Ньюстедское аббатство», «К Тирзе», «О, песня скорби», стихотворения наполеоновского цикла («Прощание Наполеона», «Звезда Почетного легиона» и др.). В виде отдельной книжки печатает Байрон цикл «Древнееврейских мелодий» («Она идет во всей красе», «Душа моя мрачна», «Солнце неспящих» и др.), которые родились в русле все того же общего для романтиков интереса к Востоку. Позднее, стремясь освоить новый,

102

еще не использованный его современниками материал, Байрон обратился не только к библейским мотивам, но стал заниматься и армянским языком, желая из первоисточника почерпнуть материал для творчества.

В эту пору Байрон становится истинным героем дня. Жизнь его развертывается на глазах у всего света, «большого света». Вокруг Байрона рождается множество толков, которые, как большинство легенд, являются в целом вымышленными и все же небеспочвенными. В начале 1815 г. лорд Байрон женился на Анабелле Милбэнк, однако уже в конце года возник вопрос о разрыве. «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай», — вскоре были написаны Байроном эти строки, обратившие на себя особое внимание Пушкина. В 1816 г. Байрон снова оставил Англию, и больше его нога уже не ступала на родную землю.