ЖИЗНЕННЫЙ И ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ

Выдающийся русский языковед Филипп Федорович Фортунатов (1848—1914) родился в г. Вологде, в семье учителя. После окончания в 1868 г. Московского университета Фортунатов готовится к магистер­ским экзаменам, которые сдает в 1871 г. Осенью этого же года он был командирован на два года в Германию, Францию и Англию. За границей Фортунатов много работает в библиотеках, изучая древне­индийский эпос, Веды, посещает лекции Г. Курциуса и А. Лескина в Лейпциге, М. Бреаля в Париже. Результатом заграничной_команди-ровки Фортунатова стала диссертация «Samaveda Aranyaka-Samhita» (1875), представляющая собой перевод на русский язык и комментарий одной из частей Вед. В приложении к диссертации были даны «Несколько страниц из сравнительной грамматики индоевропей­ских языков».

После защиты магистерской диссертации Фортунатов, по предло­жению профессоров Ф. Ё. КоршаиФ.-И. Буслаева, был избран профессором Московского университета по кафедре сравнительной грамматики индсевропейских языков. Лекциями Фортунатова по язы­кознанию и сравнительной грамматике было положено начало система­тическому преподаванию этих предметов в Московском университете. До 1902 г. Фортунатов преподавал в Московском университете: читал лекции по готскому, литовскому и старославянскому языкам, сан­скриту, общему языкознанию, сравнительной фонетике и морфологии индоевропейских языков, вел семинары, работал с молодыми учеными. Именно в университете создал он свою научную школу. Его учениками и последователями были Е. Ф. Будде, В. М. Истрин, Б. М. Ляпунов, М. М. Покровский, В. К. Поржезинский, А. И. Томсон, Д. Н. Ушаков, М. Фасмер, А. А. Шахматов; А. И. Белич (Сербия), И. Богдан (Румы­ния), О. Брок и Т. Торнбьёрссон (Норвегия), П. Буайе (Франция), И. Миккола (Финляндия), X. Педерсен (Дания), Ф. Сольмсен и Э. Бернекер (Германия) и др.

В университетских лекциях Фортунатова были высказаны основ­ные теоретические положения его учения, предложено решение ряда вопросов, волновавших русских и европейских филологов того времени, сформулировано несколько законов в области сравнительно-исторической фонетики индоевропейских языков, поставлен ряд обще­языковедческих проблем, таких, как соотношение языка и мышления, языка и общества и др. Однако из-за огромной требовательности Фор-

5 Зак.169

тунатова к себе и скромности все это редко оформлялось в виде печат­ных работ, в основном издавались лишь литографированные курсы его лекций. Только в 1956 г. удалось осуществить издание избранных сочинений Фортунатова, подготовленное его учениками — М. М. Пок­ровским, Б. М. Ляпуновым и М. Н. Петерсоном.

Фортунатов не создал обобщающей работы, в которой были бы вы­ражены его общелингвистические взгляды. Из 34 написанных им ста­тей следует упомянуть такие, как «Об ударении и долготе в балтийских языках» (1895), «Индоевропейские плавные согласные в древнеиндий­ском языке» (1896), «О залогах русского глагола» (1899, опубл. 1903), <;0 преподавании грамматики русского языка в средней школе» (1903, опубл. 1904) и др. Но эти узкоспециальные, на первый взгляд, статьи, а также развернутые отзывы и рецензии Фортунатова на работы других языкоЕедов содержат столько новых и оригинальных мыслей, что по своим научным достоинствам стоят целых томов сочинений.

Современники очень скоро поняли огромное значение трудов уче­ного, и в 1884 г., по одновременному представлению Киевского и Московского университетов, Фортунатов получил почетную степень доктора сравнительного языковедения без защиты диссертации. А в 1898 г. за работы, имевшие важное значение для развития сравни­тельно-исторического и славянского языкознания в России и Европе, он был избран в члены Российской Академии наук. Затем Фортунатов стал действительным членом Сербской Королевской Академии, док­тором философии университета в Христиании (Осло, Норвегия), дей­ствительным членом Финно-Угорского общества в Гельсингфорсе (Хельсинки, Финляндия) и почетным членом многих русских обществ. В 1902 г. Фортунатов переезжает в Петербург. Он принимает деятель­ное участие в работе Отделения русского языка и словесности, редак­тирует академические издания, но научной работы в эти годы не ведет.

§2. ПРОБЛЕМА ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ

В своих немногочисленных работах, в лекционных курсах Ф. Ф. Фортунатов ставил и решал чрезвычайно сложные проблемы философского и лингвистического характера. Много внимания уделял сн вопросу о соотношении языка и мышления.

„. 'Фортунатов считает, что не только язык зависит от мышления, но и мышление зависит от языка. По его мнению, «процесс мышления состоит в образовании чувства соотношения между представлениями как частями одной цельной мысли»¹. А что же такое представление, в понимании Фортунатова? «...Представление есть представление того или иного предмета мысли <...>, представления являются в мыш­лении заместителями других представлений, т. е. представлениями знаков для мышления», «все представление по происхождению яв­ляются воспроизведениями ощущений». И наконец: «Представлением

¹ Цитаты из работ Фортунатова приводятся по изд.: Фортунатов Ф. Ф. Избр. труды, т. 1—2. М., 1956.

как известным духовным явлением называют тот след ощущения, который сохраняется некоторое время после того, как не действует уже причина, вызвавшая ощущение, и который впоследствии может воспроизводиться по действию закона психической ассоциации». Оста­новимся теперь подробнее на понимании Фортунатовым природы представлений, их взаимоотношений между собой и мышлением.

Основная особенность концепции Фортунатова заключается в том, что при рассмотрении вопроса о соотношении языка и мышления он исходил из чувственно-образной формы мышления, не разграничивая представления и понятия. При чувственно-образной форме мышления, одним из компонентов которой является представление, абстрагирова­ние, обобщение всех свойств в одном образе невозможно, так как образ еще сохраняет известные индивидуальные признаки. Поскольку, например, слово яблоко может обозначать любое яблоко, то происходит" вычленение из состава всех признаков яблока таких, которые могут относиться к любому яблоку, являясь индивидуальными признаками этого образа, и одновременно отличать яблоко от других предметов. Представляется, что именно это имел в виду Фортунатов, когда писал: «Все наши ощущения, а потому и представления, индивидуальны»; разбирая в качестве примера слово берёза, он указывает, что предмет мысли, обозначаемый данным словом, есть конкретная, «индивидуаль­ная» береза в тех ее свойствах, какие являются у нее общими с другими березами.

Считая представление духовным явлением, обусловленным влия­нием психических представлений на функционирование языка, Фор­тунатов .не смог подойти к пониманию обобщенного и абстрактного характера мышления в виде понятий, что сказалось на его восприятии связи между представлением и мышлением. Понятие, в отличие от представления, является более абстрактной и обобщенной формой отражения действительности, т. е. оно содержит отвлечение от инди­видуальных свойств и признаков предмета. Фортунатов это понимал, однако, рассматривая вопрос о сопутствующих представлениях, воз­никающих в нашем мышлении при представлении того или иного пред­мета, он указывал, что «для такого существования представлений вовсе не требуется непосредственная по происхождению связь между представляемыми знаками и тем, что ими обозначается».

Тот или иной предмет внешнего мира, по его мнению, может через ощущение давать представление о себе. Но с этим основным представ­лением появляются и сопутствующие представления, поэтому в про­цессе мышления могут воспроизводиться не основные представления, а сопутствующие, являющиеся знаками невоспроизведенных пред­ставлений самих предметов (в примере белый снег таким сопутствующим представлением является признак его белизны).

То, что Фортунатов не признавал общего, существенного, необхо­димого, сказалось и на его понимании связи между представлениями и мышлением. Выше уже отмечалось, что он сводил мышление к обра­зованию чувства соотношения между представлениями как частями отдельной мысли, при этом обращает на себя внимание прежде всего количественная интерпретация этого вопроса. Правильное понимание

взаимоотношений между представлениями и мышлением находим в тру­пах классиков марксизма-ленинизма, которые исходят из того, что I мышление — это процесс, в результате которого объективный мир /отражается в нашем сознании. Представление тоже отражает реаль­ность, хотя менее абстрактно. Следовательно, и мышление, и пред­ставление находятся на одной ступени и мышление вовсе не состоит в образовании чувства соотношения между представлениями, как это утверждал Фортунатов. О связи между представлением и мышлением В. И. Ленин писал: «Представление ближе к реальности, чем мышление? И да и нет. Представление не может схватить движения в целом, например, не схватывает движения с быстротой 300 000 км. в 1 секунду, а мышление схватывает и должно схватить. Мышление, взятое из представления, тоже отражает реальность»¹. Мышление отражает действительность глубже, полнее и шире, ибо вскрывает общее. Из этого следует, что мышление нельзя понимать как совокуп­ность ряда представлений и отношений между ними.

По Фортунатову, представления могут вступать между собой в со­отношения двух видов — объединения и отделения; связь представле­ний (в смысле их соотношения) Фортунатов называет суждением. «От­дельная мысль, образуемая объединением (в чувстве "соотношения) одного представления с другим, называется суждением, именно положительным суждением (а также утвер­дительным суждением) по отношению как к процессу образования этой мысли, так и по отношению к результату этого про­цесса. Точно так же отдельная мысль, образуемая отделением (в чувст-* ве соотношения) одного представления от другого, называется сужде­нием, именно отрицательным суждением, по отноше­нию и к процессу ее образования, и к результату процесса». Основы­ваясь на хербартовской теории психических ассоциаций, Фортунатов различает суждения по смежности и по ассоциации. В дальнейшем он приходит к прямому отождествлению суждения и предложения.

Своеобразное понимание природы представления повлияло и на уяснение природы суждения. Суждение, по Фортунатову, как и пред­ставление, является психологическои~категорией, сущность которой определяется как связь двух представлений — господствующего и подчиненного: «...В психологическом суждении, . рассматриваемом по отношению к выражению его в речи, мы можем различать два эле­мента: первую часть психологического суждения и вторую в открывае­мом мыслью отношении ее к первой части. Вторая часть психологиче­ского суждения в ее отношении к первой части может быть названа пси­хологическим сказуемым, а первая, предполагаемая такою второю частью,— психологическим подлежащим». Из этого следует, что субъ­ект психологического суждения — то представление или комплекс представлений, которое является в сознании говорящего или слушаю­щего первым, а предикат — то, что слушающий или говорящий должен мыслить об этом представлении.

1 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5, т. 29, с. 209. 132

Рассматривая грамматические и психологические категории, Фор­тунатов несколько своеобразно проводит различие между языком и речью. Язьииимеет дело с процессом мышления как способом выяв­ления соотношения между представлениями. К нему относятся пред­ложения в мысли (психологические суждения), которые выражаются затем в грамматических предложениях^Речь же выступает каквыражение мысли, как обнаружение в звуках речи представлений слов и оформляется речевыми (психологическими) предло­жениями.

Как указывалось, формой выражения психологического суждения, по Фортунатову, является грамматическое предложение. Однако ана­лиз предложения с грамматической точки зрения может не совпадать с анализом выраженного в нем психологического суждения. Так, на­пример, предложение NN приехал из Москвы как психологическое суждение, по теории Фортунатова, членится на психологическое под­лежащее NN приехал (факт, известный говорящему или "слушающему) и психологическое сказуемое из Москвы (утверждение нового об из­вестном факте). В другой ситуации, например, в факте сообщения при­ехал NN, психологическим подлежащим может быть сказуемое приехал (известный факт), а психологическим сказуемым — подлежащее NN (новый факт, сообщаемый говорящему или слушающему). И наконец, возможна третья ситуация, когда все сочетание приехал NN входит в состав психологического сказуемого, а психологическим подлежа­щим выступает внеязыковое представление (приехавшего человека вообще).

Исходя из своего общего положения о тесной связи языка и мышле­ния, Фортунатов отмечает, что суждения можно называть предло­жениям и, ибо они настолько тесно связаны с мышлением, что в реальном процессе мышления человек не отделяет суждения от пред­ложения, (мыслит суждениями-предложениями, которые и являются в речи предложениями. В этом смысле Фортунатов прав; но никак нельзя согласиться с субъективизмом его трактовки суждения, с тем, что суждение выступает не как форма отражения объективной реаль­ности, а как сочетание, совокупность представлений, определяемых волей человека. Кроме того, об отождествлении суждения и предложе­ния нельзя говорить и потому, что суждение как логическая категория состоит из трех частей, а предложение как категория грамматическая может состоять из одного члена.

Учение Фортунатова о психологическом суждении было харак­терно для европейской синтаксической мысли конца XIX в. Его можно определить как психологический синтаксис: наиболее полно это на­правление выразилось в работах Г. Пауля. Однако, если синтаксическая концепция Пауля представляет собой оторванную от действительности теорию «сдвигов» психологических категорий относительно граммати­ческих, то синтаксические взгляды Фортунатова более гибко выра­жают динамику отношений между логическими и психологическими .категориями и основываются на анализе конкретной языковой дейст­вительности.

§3. УЧЕНИЕ О СЛОВОСОЧЕТАНИИ

Под словосочетанием Ф. Ф. Фортунатов понимает «то целое по значению, которое образуется сочетанием одного полного слова (не частицы) с другим полным словом, будет ли это выражение целого психологического суждения, или выражение его части». Как видим, это понятие теснейшим образом связано с психологическим суждением и исходит из него. Во всяком словосочетании Фортунатов выделяет две части — зависимую, несамостоятельную и независимую, самостоятельную. Ученик Фортунатова В. К. Поржезинский, развивая его мысль, пишет, что «словосочетание может быть законченным, если оно выражает целое суждение и не составляет, следовательно, части другого словосочетания, и незаконченным, когда оно является выраже­нием, только лишь части суждения»¹.

Если психологическое суждение является предложением в мысли, то словосочетание является предложением в речи: Форту­натов определяет словосочетание как мысль, выражающуюся в пред­ложении и имеющую две части, которые могут быть сложными. Кроме того, фортунатовское определение предложения указывает и па отно­шения этих частей между собой в образуемом ими целом. Далее Фор­тунатов естественно приходит к отождествлению словосочетания и предложения («законченное словосочетание и предложение полное — синонимы в языковедении») и в дальнейшем, говоря о словосочетании, всегда имеет в виду предложение как форму его выражения.

Словосочетания могут выступать в виде полных и неполных пред­ложений. Под неполным предложением Фортунатов понимает выраже­ние такого психологического суждения, в котором только одШГчасть находит словесное выражение, а другая является внеязыковым выра­жением действительности. Например, вид пламени, дыма представляет собой подлежащее психологического суждения, языковым выраже­нием сказуемого которого будет слово пожар, следовательно, непол­ное предложение. Полное предложение — это такое выражение психо­логического суждения, которое в обеих своих частях имеет представ­ления слов, причем оно может состоять как из словосочетания, так и из одного слова. Такие предложения Фортунатов называет _с_л о-вами-предложениями. В индоевропейских языках он вы­деляет два типа слов-предложений —-личные и безличные. Примером личного слова-предложения является рус. Иди, лат. Dico и др., в ко­торых подлежащее —чформа лицй. Безличные слова-предложения, происхождение которых Фортунатов относит к индоевропейскому пра­языку,—это предложения типа Смеркается, Морозит и др., в которых глагол включает в себя предмет мысли. Подобный тип безличных пред-Тюжений можно представить в виде развернутых словосочетаний и предложений: Признак смеркания происходит, Мороз в настоящее время происходит и т. д.

Фортунатов не рассматривает различные виды полных предложе­ний, его более интересуют отношения частей словосочетания. Изучив

их, он разрабатывает понятие грамматической формы словосочетаний, под которой понимает обозначение отноше­ния данного предмета мысли к другому предмету. С точки зрения вы­ражения этих отношений Фортунатов делит словосочетания на г р а м-матические и неграмматические. К грамматическим словосочетаниям относятся такие, вкоторых вычленяются граммати­ческие части, т.е. формы слова, показывающие отношения (птица летит,"воспитанник корпуса и т. д.). В неграмматических словосоче­таниях (Пушкин — поэт, сегодня мороз, они ну возиться и т. д.) не обозначено формами языка отношение одного предмета к другому.

Поржезинский отмечал, что фортунатовская концепция граммати­ческой формы словосочетания предполагала наличие противопоставле­ния, оппозиции одной формы другой: «Предложение Отец добр яв-"ляется в русском языке потому грамматическим, что само отсутствие обозначения формы времени вспомогательным глаголом при добр понимается нами как обозначение настоящего времени в соотношении с Отец был добр и т. д.»¹. Таким образом, грамматическим может быть и незаконченное словосочетание, в том случае, если его самостоятель­ная часть выражена грамматической формой.

Словосочетания-предложения, по Фортунатову, тоже могут быть
грамматическими и неграмматическими. Грамматические — это те,
в которых «грамматические части... различаются как грамматическое
сказуемое и как грамматическое подлежащее; грамматическим сказуе­
мым является та часть словосочетания, которая заключает в себе форму
сказуемости, а грамматическое подлежащее есть та часть словосочета­
ния, с которою сочетается грамматическое сказуемое». В неграмма­
тических предложениях нет выраженных л-рамматических сказуемого
и подлежащего, а потому нет и противопоставления {Орёл птица,
Пётр ученик и т. д.). ,

Игнорирование Фортунатовым качественного своеобразия между словосочетанием и предложением объясняется психологической осно­вой определения единиц языка, искажавшей объективное изучение языковых фактов.

§4. УЧЕНИЕ О ФОРМЕ СЛОВА

Признание тесной взаимосвязи языка и мышления определяло решение Ф. Ф. Фортунатовым конкретных вопросов языка, в частности вопроса о форме слова. Подобно тому как мышление, по Фортунатову, состоит из соотношения представлений, так и форма слова является результатом соотношений, существующих в данном языке в данную эпоху.

Фортунатов исходил из своеобразного понимания слова как вся­кого звука речи, имеющего в языке значение, не зависящее от других ^звуков, являющихся словами. Он делил слова на полные, ч а-стичные и непростые, или сложные. Полные — зто ,

¹ П о р ж е з и н с к и й В. К. Введение в языковедение. М., 1916, с. 152.

¹ Поржезинский В. К. Введение в языковедение, с. 153.

слова, обозначающие предметы мысли и образующие часть предложе­ния или целое предложение («отдельными предметами мысли, обозна­чаемыми полными словами, являются или признаки, различаемые в других предметах мысли, или вещи, предметы, как вместилища известных признаков»). Отдельные полные слова могут иметь форму, которая определяется как «способность отдельных слов выделять из себя для сознания говорящих формальную и основную принадлежность слова». Фортунатов дает еще несколько определений формы слова: «Формами полных слов являются... различия полных слов, образуемые различиями в их формальных принадлежностях, т. е. в тех принадлежностях, которые видоизменяют значения других, основных принадлежностей тех же слов», «присутствие в слове дели­мости на основу и аффикс дает слову то, что мы называем его фор­мою»¹. Из этих определений явствует, что под формой слова он понимал внешнее морфологическое выражение грамматического значе­ния, т. е. Фортунатов сводил форму к наличию или отсутствию флек­сии (внешней или внутренней), к словообразовательным аффиксам. Ограничение формы слова внешним звуковым выражением окончания, подмена сущности грамматической формы одним из факторов, создаю­щих эту форму,— основной недостаток фортунатовской концепции формы слова.

Фортунатов различает два _ вида форм отдельных полных слов, в зависимости от того, являются ли они знаками отдельных предметов,^ или обозначают отношения между предметами. Соответственно он вы­деляет формы отдельных знаков предметов мысли (формы словообра­зования) и формы слов в предложении (формы словоизменения)."

Формы словообразования бывают двух категорий. Первую составляют формы, обозначающие различия в признаке того или иного предмета мысли, обозначаемого данным словом (беленький, красненький, но белый, красный; волк, но волки; зверь, но звери). Ко второй категории относятся формы, образованные от той же основы, но находящиеся в определенных отношениях к предметам мысли,, обо­значаемым другими словами (синька по отношению к синий; читатель по отношению к читать и т. д.). Форма словообразования в простых словах может быть формой целого слова (например, в формах числа стол — столы) или формой основы (красненький). В формах образо­вания сложных слов Фортунатов различает формы словосложения (типа пароход, водовоз) и формы, принадлежащие второй части данного сложного слова (длинношеий, голубоглазый и т. д.), не употребляю­щиеся отдельно.

Так же на две категории Фортунатов делит формы слово­изменения, или формы флексий слов. К первой категории отно­сятся формы времени, наклонения и лица в глаголе: эти формы показы­вают определенные отношения, существующие между подлежащим и сказуемым. Вторая категория включает в себя формы, обозначающие различия в ужё"известных отношениях данного предмета мысли к дру-

¹ Фортунатов Ф. ф. Сравнительное языковедение. Лекции, читанные в 1899—1900 гг. М., 1900, с. 88.

гим предметам. В индоевропейских языках к этим формам относятся формы склонения существительных и прилагательных (я назову друга, но я назову другом; хороший день, но хорошая погода).

Кроме форм отдельных ^полных слов Фортунатов выделяет также формы словосочетаний. «Форма словосочетания в соб­ственном значении этого термина,— уточняет фортунатовское положе­ние Поржезинский,— это... способность данного словосочетания вы­делять в нашем сознании в своем составе такую принадлежность, ко­торая имеет формальное значение»¹. Формой словосочетания является порядок слов, различие в музыкальном ударении, положение главного ударения и т. д. Такие формы существуют в немногих языках (напри­мер, в китайском), где нет отдельных полных слов и где возможны только формы самих словосочетаний.

Понимая грамматическую форму как,звуковое выражение оконча­ния, Фортунатов не учитывает интонацию, имеющую также значение формальной принадлежности. Отдельные замечания об интонации не получили развития в его работах.

Форма, по Фортунатову, может быть положительной (иметь звуковое выражение) и отрицательной (выражаться отсутствием звукового выражения), ибо «самое отсутствие в слове ка­кой бы то ни было положительной формальной принадлежности может само сознаваться говорящим как формальная принадлежность этого слова <...> по отношению к другой форме <...>, где являются по­ложительные формальные принадлежности <...>. Например, в рус­ском языке слова дом, человек заключают в себе известную форму, на­зываемую именительным падежом, причем формальной их принадлеж­ностью в данной форме является самое отсутствие в них какой-либо положительной формальной принадлежности». Слова дом и человек как бы распадаются на дом+0, человек+0, и вот по этим-то нулям мы и узнаем форму. (Про такие слова можно сказать, что они имеют нуле­вую формальную принадлежность.) Подобное отсутствие формы, по мнению Фортунатова, выполняет в языке конкретную функцию⁴ — показывает отношение этого слова в именительном или винительном падеже к другим словам в косвенных падежах.

Как же определяется основная и формальная принадлежность слова? Очень просто объясняет это ученик Фортунатова А. М. Пешков-ский ². Слово стекло, например, нам кажется состоящим из двух частей: стекл- и -о. Происходит это потому, что мы невольно сравни­ваем слово стекло с другими похожими на него словами: стекла, стеклу, стеклом, стёклышко, стеклянный, застеклить, стекляшка и т. д.; от этого сравнения у нас выделяется в сознании единая во всех этих словах часть стекл-. В то же время мы сравниваем слово стекло и с такими словами, как весло, помело, полотно, сукно и т. д.; от этого сравнения у нас выделяется сходная часть -о. Таким образом, стекло распадается на стекл+о. Следовательно, для того чтобы слово имело

^Поржезинекий В. К. Введение в языковедение, с 137 7 М 1956 с "if—13° ^{К И Й А}' ^М- ^рУ^сский синтаксис в научном освещении. Изд.

форму, нужно, чтобы в языке существовало два ряда слов, похожих по звукам и значению на данное слово:

стекл. ( о, окно, весло, сукно, долото и т. д.

стекл | а '

стекл I янный

стекл яшка

стёкл ышко

и т. д.

В одном из этих рядов должна являться та же основа, но с отличны­ми формальными частями (вертикальный ряд), в другом — та же фор­мальная_часть,_но с иными основами (горизонтальный ряд). Только вследствие такого двойного сравнения или противопоставления ос­новных и формальных принадлежностей и происходит распадение слова на части.

Идея функциональности формы, основанная на соотнесенности чле­нов грамматической парадигмы, позволила Фортунатову представить формо- и словообразовательные категории как микросистемы грамма­тической структуры, помогающие осуществлять коммуникативную функцию языка. Это уже не младограмматическое понимание языка, i а совершенно о^т^тш^ш концепция^легшая в основу современных! направлений "структуральнбго~й исторического функционализма. »

Концепция формы слова предопределила и своеобразное понимание Фортунатовым задач грамматики и ее объема. Определяя грамматику как учение о формах слова, Фортунатов относит сюда и неграммати­ческие словосочетания. Грамматика подразделяется им на морфологию и синтаксис, причем морфология рассмат­ривает отношения отдельных слов между собой, а синтаксис изучает формы отдельных слов по отношению к употреблению их в словосоче­таниях, равно как и такие формы языка, которые представляют собой "формы словосочетаний.

В зависимости от наличия у полных слов форм словоизменения и словообразования Фортунатов различает грамматические и неграмматические классы слов. Под грамматическими классами он понимает разряды (группы) слов, имеющих одну общую „форму или формы, соотносительные между собой по значению. Грамма­тическим классам слов противопоставляются неграмматические, ос­новывающиеся на классах значений слов. Наиболее общими неграмма­тическими классами слов являются слова-названия, обозначающие либо предметы мысли (стол), либо совокупность признаков этих пред­метов (белизна), и_слов.агместатмения, обозначающие предметы мысли "в. их отношении к реда (я, ты, этот) или отношения этих предметов в речи (который и т. д.).

..Считая традиционную классификацию частей речи смешением грамматических и неграмматических классов слов, Фортунатов пред­лагает свою классификацию, основанную на наличии или отсутствии в слове формы. Части р е ч и, по Фортунатову,— это классы слов, различающиеся по значению, по способности сочетаться с другими словами в предложении и выполнять определенные синтаксические функции н по своим грамматическим функциям. Синтаксическими

свойствами частей речи определяется структура данного языка, морфо­логическими—вся система грамматических форм. Фортунатов рас­сматривает части речи как чисто формальные классы слов. Он различает полные, т. е. самостоятельные, слова, имеющие формы словоизменения, и слова, не имеющие таких форм. Первые он подраз­деляет на слова с формами склонения (существительные) -или спряже­ния (глаголы) и слова, которые кроме форм склонения имеют еще формы согласования в роде (прилагательные). Вторые он делит на слова, имеющие формы словообразования (большинство наречий), и слова, не имеющие формы (некоторые наречия и отдельные числительные).

По классификации Фортунатова, местоимения и числительные не являются отдельными частями речи (причастие относится к прилага­тельному, а не к глаголу), деепричастие и инфинитив попадают в одну категорию с наречиями, т. е. категорию слов, не имеющих ни словооб­разования, ни словоизменения. Это противоречит современному пони­манию частей речи. Кроме того, как отмечает В. В. Виноградов, «по­пытка морфологической классификации частей речи на основе форм словоизменения не могла удаться, так как уже Ф. Ф. Фортунатов вкладывал чисто синтаксический смысл в само понятие форм слово­изменения»¹.

Основная особенность формальной классификации частей речи Фортунатова заключается в том, что отличительные признаки частей речи сводятся в ней к одному критерию — наличию или отсутствию аффиксов в словах. В этом отношении учение Фортунатова предва­ряло современные структуралистические течения.

§5. ВОПРОСЫ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ В РАБОТАХ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА

В истории сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков в последней четверти XIX в. одно из почетнейших мест принад­лежит академику Ф. Ф. Фортунатову. Лингвистические взгляды Фортунатова были совершенно новыми для своего времени и, по сло­вам В. К. Поржезинского, нередко опережали поступательное движе­ние лингвистики на Западе. В его лекционных курсах по проблемам сравнительно-исторических исследований были предложены новые принципы исследования, идущие вразрез с устоявшимися к тому вре­мени в европейской, в основном немецкой, лингвистике. Большое вни­мание уделял Фортунатов реальным процессам, являющимся основой языковых изменений, каузальной интерпретации наблюдаемых фак­тов, установлению непосредственной связи сравнительно-исторических исследований с изучением истории отдельных языков, выработке но­вых принципов построения сравнительно-исторической грамматики и сравнительно-исторического метода исследования.

«Только путем сравнительно-исторического изучения возможно большего числа семейств языков, только путем постепенного перехода

Виноградов В. В. Словообразование в его отношении к грамматике и лексикологии,— В кн.: Вопросы теории и истории языка... М., 1952, с. 103.

от одного воссоздаваемого нами праязыка к другому, более древнему, только так лингвистика могла бы приблизиться к решению вопроса, произошли ли все человеческие языки от одного праязыка или от нескольких первоначальных языков»,— писал Фортунатов. Вопрос ю генезисе языков не представлял для него теоретического интереса, (но все же он склонялся к теории моногенетического про­исхождения языка, к признанию такого первобытного языка, в котором «существовало лишь очень ограниченное число звуков и звуковых со­четаний и... область значений слов была здесь также очень ограни­чена, причем эти значения представлялись... крайне неопределенными».

Характеризуя ту структуру общеиндоевропейского языка, которая вырисовывалась в результате применения сравнительно-исторического метода, Фортунатов отмечает, что ни о каком примитивном состоянии этого языка не может быть и речи: «Общий индоевропейский язык в эпоху его распадения был языком очень развитым, имевшим много слов и грамматических форм, и это общее достояние индоевропейской семьи подвергалось впоследствии в жизни отдельных индоевропейских языков длинному ряду различных постепенных видоизменений, вслед­ствие которых отдельные индоевропейские языки в новом периоде их жизни кажутся при первом взгляде мало сходными между собою». Он стремится уже в этом языке выявить те звуковые разнообразия, которые обусловили фонетические особенности конкретных индоевро­пейских языков. Подобные звуковые различия не могли принадлежать одному языку, т. е. он был не монолитным по своему составу, а распа­дался на диалекты. Следовательно, можно предположить, что в общем индоевропейском языке существовали весьма разнообразные и тонкие оттенки произношения.

Известный польский славист А. Брюкнер, подводя итоги изучения славистики в XIX в., отмечал, что фортунатовский метод «решительно разделывается со старой шлейхеровской концепцией, воспринимаю­щей все новейшее развитие языка только как упадок и крушение великолепного здания древнейшей языковой структуры, и подчерки­вает органическое развитие и движение вперед»¹. /'"" Как же представлял себе Фортунатов звуковой состав индоевро­пейского праязыка и какие его особенности позволили ему поставить ряд таких проблем сравнительно-исторической фонетики, которые вызвали оживленную полемику? В общеиндоевропейском языке в эпоху его распадения Фортунатов выделяет следующие гласные: [а^а], [а^с], [а°], [а£]; [а^а], [а^е], [а⁰], [а], [ё]; [э],[а] в слоговом и не­слоговом употреблении, т. е. как [а] и [а]; [i], [i], [u], hi]. Гласные Ш, [i] и [и], [0] существовали как в слоговом, так и в неслоговом употреблении. Кроме того, в звуковом составе общеиндоевропейского языка Фортунатов выделяет:

1) долгие слоговые гласные, их долготы были двоякие по качеству (в зависимости от происхождения долгой гласной): в большинстве слу­чаев «длительные» (т. е. «непрерывистые»), а в других, более редких

¹ «Geschichte dcr Indogermanische Sprachwissenschaft», Strassburg, 1917, Bd 3, T. 3, S. 52.

случаях «прерывистые», т. е. «нисходяще-восходящие» в тоническом и эксператорном отношениях;

2) три плавных согласных: а) согласный [г], который во всех от­дельных индоевропейских языках оставался как [г]; б) согласный [1], сохранившийся во всех европейских языках, армянском и санскрите и перешедший в [г] в древнеиранских языках, и в) неопределенный [X], совпавший с [1] в европейских языках и армянском и изменившийся в индо-иранскую эпоху в [г] в древнеиндийском и иранских языках; эти плавные согласные могут быть долгими и краткими. В отдельных диалектах общеиндоевропейского языка долгие сонорные согласные сокращались с последующим появлением неопределенного гласного [э] (например, дифтонгическое сочетание [аг]—>-[агэ]);

3) носовые согласные [п] зубное, [ii] задненёбное (перед [к] и fg] задненёбными), [п] средненёбное (перед [к] и [g] задненёбными) и [т];

4) общеиндоевропейские дифтонги [a^i], [a°i], [a^ai], [a^eu], [a°u], [a^au], [ai], [au] с различными разновидностями [а]. По мнению Фор­тунатова, до эпохи распадения общеиндоевропейского языка в нем существовали также дифтонги [эП и [эй], нов тот же период эти диф­тонги, не изменившиеся в [i] и [Q], совпали со старыми дифтонгами [aji] и [aiU], а изменившиеся в [i] и [й] имели долгую неслоговую часть, т. е. были [ai] и [эй];

5) согласные задненёбные [к] и [g], которые могут быть либо лабиа­
лизованными или нелабиализованными ([ku] и [ей]), либо нёбными
[к], fg];

6) зубные [t] и [с!];

7) губные [р] и [Ы;

8) нёбный среднеязычный звонкий [j];

9) зубные [s] и [z] (вместо одного Ы, принимавшегося в классиче­ской лингвистике), губной звонкий М;

10) гортанный фрикативный согласный [h], как отдельный звук, помимо придыхательного [у];

11) придыхательные согласные [kh], [gh], [k^uh], [g^uh], [кп], fgh], [th], [dh], [ph], [bh];

12) зубные аффрикаты, непридыхательные и придыхательные;

13) [с], [ch], [s(6z)], [sh]; получившиеся из [t], [dl, [th], [dh] в по­ложении перед шумными зубными согласными. Затем общеиндоев­ропейские придыхательные аффрикаты утратили свое придыхание во всех индоевропейских языках.

В редких случаях в числе отдельных согласных общеиндоевро-пеиского языка в эпоху его распадения Фортунатов находит и приды­хание [h] как отдельный звук перед слоговой гласной как в начале, так и внутри слова. Такой звук [h], по Фортунатову, можно найти в об­щеиндоевропейской местоименной основе [ha/ha^e] (лат. hone, общеслав he, откуда рус. [э] в словах этот, эх).

^-^SS^LS. словах общеиндоевропейского языка было свободным, т. е. не зависело ни от места слога, получавшего ударение, ни от раз­личии в долготе и краткости отдельных слогов. По своей природе уда­рение было выдыхательно-музыкальным.

HI

/Таким образом, Фортунатов в звуках индоевропейского праязыка увидел не только праязыковые символы, но стремился выяснить их /конкретные звучания и.исторические...шменздия. (Брюкнер упрекал его 1за придумывание слишком тонких нюансов этих звуков, за конструиро­вание недоказанных звуковых переходов и т. п.). Но не получили ли мысли Фортунатова подтверждения в дальнейшем развитии сравнитель­но-исторического языкознания? На основе звукового богатства фонети­ки индоевропейского праязыка Фортунатов стремился создать такую систему, которая характеризовалась бы различительными возможно­стями 'и разнообразием функций входящих в нее звуков.

В течение всего XIX в. в сравнительно-историческом языкознании спорным был вопрос о признании исконными для индоевропейского праязыка гласного ja] или гласных [а], [ё], [о]. Большинство языко­ведов признавали тактгм исконным гласным.Щ; это положение было отчетливо сформулировано А. Шлейхером, находим его мы и у многих других исследователей. В то же время К. Бругман признает, что для индоевропейского праязыка исконными являются звуки [а], [ё], [б], которые не возводятся ни к какому [а].

Фортунатов исходит из того, что в общеиндоевропейском языке более древним звуком был краткий гласный [а], приближавшийся по качеству либо к [а] чистому, либо к [е], либо к [о] двух видов (что он условно обозначает как [а^а], [а^е], [а°], [а^]), которые в различных индоевропейских языках отражались различно. Он замечает, что не­возможно установить более раннее происхождение [а^е] по сравнению с fa⁰]; оба эти звука, по его мнению, являются разновидностями какого-' то третьего звука.

>^*Чрезмерная гиперболизация Фортунатовым места, занимаемого ( [5] в фонетической системе индоевропейского праязыка, с одной сто­роны, не дала ему возможности поставить ряд принципиальных воп­росов индоевропейской фонетики, а с другой — обусловила такое под­робное её рассмотрение, которое позволило выдвинуть интересные гипо­тезы в области фонетики общеиндоевропейского языка. В частности, рассмотрение [а] в различных положениях привело Фортунатова к установлению в общеиндоевропейском языке особых гласных — несло­гового иррационального fa] и слогового [а]. Введение двух видов ир­рационального гласного сыграло важную роль в построении его теории сонантов, а «фортунатовская теория сонантов поднимала большой во­прос о существовании в общеиндоевропейском языке разветвленной системы чередований согласных наряду с чередова­нием гласны х»¹.

С именем Фортунатова связана разработка такой важной области сравнительно-исторической фонетики индоевропейских языков, как историческая акцентология. Причем в его ра­ботах делается упор не на исследование каждого отдельного звука вне связи с общей фонетической системой, как это было характерно для младограмматиков, а на установление внутренней взаимозависимости

¹ К а ц и е л ь с о н С. Д. Теория сонантов Ф. Ф. Фортунатова и ее значение в свете современных данных.— «Вопросы языкознания», 1954, № 6, с. 52.

между сонантами и интонацией; Фонетическая сторона звуковых явле­ний по Фортунатову, включала в себя не только отдельные звуки, но и связанную с количественными различиями в вокализме слоговую ин­тонацию, что приводило к расширению содержательной стороны фоне­тики в историческом плане (в отличие от фрагментарного рассмотре­ния звуков у младограмматиков). Новые и неожиданные.ДДЯ„евр.оп£Й-П ских лингвистов выводы о связи балтр-славянскрго ударения с индо-// европейскими сонантами впервые были изложены Фортунатовым в/' статьях «О сравнительной акцентологии литво-славянских языков» (1880) и «Об ударении и долготе в балтийских яаыках» (1895).

Это открытие Фортунатова вызвало большой резонанс в европей­ской лингвистике. Выводы Фортунатова были развиты А. Лескином и другими немецкими лингвистами. Основываясь на положениях Фор­тунатова, несколько позже А. Бецценбергер установил тесную связь' между греческим и литовским языками в соотношении циркумфлекс -ных и акутовых конечных слогов. С этим же направлением исследова-"ний была связана и диссертация знаменитого немецкого индоевропеи­ста Г. Хирта «О цирк\мфлексной и акутовой интонациях в индоевро­пейских языках», автор которой говорит, что нисходящие и восходя­щие интонации литовского языка соответствуют греческим акутовым... и циркумфлексным интонациям. Позднее немецкий языковед Ф. Ханс-сен сделал попытку применить положение Фортунатова к германским языкам, в частности, к готскому, в котором конечный слог со старой циркумфлексной интонацией долог, а конечный слог со старой акуто­вой интонацией краток.

Исследования количественных отношений не только в балто-сла-вянских, но и в индоевропейском праязыке были продолжены Форту­натовым в работе «Об ударении и долготе в балтийских языках», где он, отмечая наличие двух видов долготы (прерывистой и длительной) в общебалтийском языке, уже совершенно четко указывает, что «ли­товско-славянская «прерывистая» и «длительная» долгота долгих глас­ных, дифтонгов и дифтонгических сочетаний на сонорную согласную образовалась из двух видов долготы в индоевропейском праязыке, причем в долгих гласных индоевропейского праязыка я различаю также прерывистую и длительную долготу (хотя... литовско-славянская пре­рывистость долгих гласных получалась не только из индоевропейской прерывистой долготы, но также при известном условии и из индоевро­пейской длительной долготы), а в индоевропейских дифтонгах и дифтон­гических сочетаниях на сонорную согласную по отношению к коли­честву целого дифтонга или дифтонгического сочетания (без отношения к количеству слоговой части) я определяю различие между дифтон­гами и дифтонгическими сочетаниями с краткою неслоговою частью и дифтонгами и дифтонгическими сочетаниями с некраткою неслоговою частью: индоевропейские дифтонги и дифтонгические сочетания первого вида имели в литовско-славянском языке прерывистую долготу, и по­тому дифтонги и дифтонгические сочетания второго вида представляли здесь длительную долготу»¹. В этом положении Фортунатова получила

Фортунатов Ф. Ф. Об ударении и долготе в балтийских языках.— «Русский филологический вестник», 1895, т. 33, № 1-2, с. 292—293.

свое оформление классическая теория общеславянского и общеиндо­европейского ударения, характеризующаяся определенными закономер­ными соответствиями музыкальных различий в балто-славякских и общеиндоевропейском языках. Здесь ясно показана связь общеиндо­европейских дифтонгов и дифтонгических сочетаний с кратким сонан­том и циркумфлексной интонацией в балтийских и славянских языках. В тесной связи с мыслями Фортунатова о качестве ударения в бал-то-славянских языках находятся его высказывания о месте ударения и его изменении, известные как закон Фортунатова — Соссюра. В сла­вянских языках в склонении слов с основой на -а наблюдается перенос ударения с конца слова в именительном падеже на корень слова в ви­нительном падеже, ср., например, рус. рука— руку (общеслав. *ronka — ronkam), аналогичное литовскому отношению rankd — rankq. Условия этого переноса ударения яснее всего прослеживаются на примерах с русским полногласным сочетанием в корне слова: рус. борода — бороду = лит. barzdd — barzdas, т. е. ударение переносится с нисходяще-долгого слога (праслав. *ог) на следующий восходяще-долгий. Исходя из того, что в общеиндоевропейском языке следует различать два вида дифтонгов — с краткой и долгой неслоговой частью (в примерах общеслав. *ronkd — ronkam и лит. rankd — rarikqaro -am и -am),— Фортунатов считает, что -am давало нисходящую интонацию (прерывистая долгота), тогда как -am давало восходящую интонацию (длительная долгота).

§ 6. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ А. А. ШАХМАТОВА, Б. М. ЛЯПУНОВА И М. М. ПОКРОВСКОГО

Ф. Ф. Фортунатов воспитал целую плеяду лингвистов. В своей науч­ной практике его ученики разрабатывали различные вопросы общего и частного языкознания, но интерес к той или иной области лингвисти­ческого исследования возник у них под влиянием лекционных курсов Фортунатова. Так, В. К- Поржезинский и Г. К. Ульянов занимались изучением балто-славянских языков, Н. Н. Дурново и М. Н. Петер-сон обращали внимание на синтаксические проблемы. Но из много­численных учеников Фортунатова следует прежде всего отметить А. А. Шахматова, М. М. Покровского и Б. М. Ляпунова, которые наи­более последовательно развивали его идеи.

Обладая исключительной одаренностью, А. А. Шахматов(1864— 1920) уже в детстве проявляет большой интерес к истории, к изучению различных языков. Знакомство Шахматова, тогда еще гимназиста, с Фортунатовым на всю жизнь определило его интерес к русскому языку. История русского языка в связи с историей русского народа, происхож­дение русского языка и его наречий в связи с происхождением славян­ских народов, восточных в частности,— исследованием этих вопросов Шахматов занимался всю жизнь. Этим проблемам посвящены такие капитальные его труды, как «Очерк древнейшего периода истории рус­ского языка» (1915), «Древнейшие судьбы русского племени» (1919) и др.

Как историк русского языка, Шахматов главным образом занимал­ся вопросами исторической русской фонетики. За «Исследования в об­ласти русской фонетики» (1893—1894) Шахматов получает доктор­скую степень, далее он обобщает свои наблюдения над фонетическими явлениями русского языка в работе «К истории звуков русского язы­ка» (1903). В этих, как и во многих других своих работах (Шахматов написал более 150 книг и статей), он использует сравнительно-истори­ческий метод исследований. Если Фортунатов свое исследование исто­рического развития индоевропейских языков заканчивает периодом, непосредственно предшествующим распаду славянских языков на крупные диалектные группы, то Шахматова интересует следующая эпоха в жизни этих языков. Он пытается воссоздать общерусский пра­язык во всех его фонетических подробностях путем сравнительно-ис­торического сопоставления древних и современных русских диалектов, с привлечением также других славянских языков. Как и Фортунатов, Шахматов стремится представить фонетическую систему общерусско­го праязыка не как абстрактную совокупность определенных звуковых черт, а как систему, характеризующуюся разнообразием своих разли­чительных возможностей, внутренними закономерностями, которые в дальнейшем отразились на всем языковом развитии. Шахматова упрекали в гипотетичности построений, в недостаточности приводи­мых им доказательств. Однако все его построения служили достижению одной цели — объяснению многих неясностей в истории русского язы­ка. Привлекая данные фольклора, палеографии, этнологии, истории, он положил начало новому, комплексному методу изучения язы­ка.

Шахматов развивал и фортунатовское учение о дифференциации (расчленении) и интеграции (слиянии) диалектов, обусловленных со­циальными причинами. Восстанавливая общерусский праязык, он обращал большое внимание на передвижение (миграцию) славянских племен, пытался проследить процесс создания русской народности и т. д. Доказывая, что история языка есть часть истории народа, Шахматов выступает в науке о языке как языковед-социолог. К. по­ниманию языка как социального явления он подошел не сразу. В ран­ние периоды своей научной деятельности под влиянием младограмма­тиков Шахматов также признавал, что язык народа есть научная фикция, а реальное бытие имеет только язык отдельного индиви­дуума. Но эта концепция не согласовывалась с реальным положением вещей.

Именно с учетом социальности языка решал Шахматов общие про­блемы языкознания, особенно в одной из своих крупнейших работ — в «Синтаксисе русского языка» (1925—1927). Причиной появления этой работы^ явилось, с одной стороны, повышенное внимание к вопросам русской грамматики в первом десятилетии XX в., с другой — поле­мика по проблемам синтаксиса, разгоревшаяся в европейской лингвис­тике. «Синтаксис русского языка» Шахматова — это не только тща­тельный анализ конкретного языкового материала, но и выражение общелингвистических взглядов ученого. И в этой работе Шахматов пре­жде всего подчеркивает, что «язык возник как средство общения лю-

дсй между собою»¹. Как и А. А. Потебня, он считает, что «в языке бы-1це получили сначала предложения; позже путем расчленения предло­жения, основанного на взаимном их сопоставлении и влиянии, из них выделились словосочетания и слова».

Шахматова не удовлетворяло учение младограмматиков о психоло­гическом подлежащем и психологическом сказуемом. Исходя из при­знания связи языка и мышления, он стремится определить ту единицу мышления, которой соответствует предложение, и выдвигает теорию психологической коммуникации, сущность кото­рой сводится к следующим моментам:

1) «психологической основой нашего мышления является тот запас представлений, который дал нам предшествующий опыт и который уве­личивается текущими нашими переживаниями; психологическою же основой предложения является сочетание этих представлений в том особом акте мышления, который <...> мы назовем комму ник а-ц и е й», потому что он «имеет целью сообщение другим людям состояв­шегося в мышлении сочетания представлений»;

2) «обычным посредником между коммуникацией и предложением, в котором коммуникация находит в себе выражение, является в и у т-ренняя речь. <...> Начало коммуникация получает за преде­лами внутренней речи, но завершается она в процессе внутренней речи, откуда уже переходит во внешнюю речь»;

3) существеннейшим различием между предложением и коммуника­цией является «конкретизм членов коммуникации и расчлененность предложения: предложению Испуганная нами ворона взлетела на вы­сокую липу соответствует коммуникация, субъектом которой является испуганная нами ворона, а предикатом взлетела на высокую липу; двум членам коммуникации противопоставляется семь слов, причем эти слова соответствуют шести членам предложения». Современное языкознание вряд ли может удовлетворить психологически окрашенное понимание сущности предложения, но само введение понятия комму­никации, в котором Шахматов старался показать связь языка и мышле­ния и социальную сущность языка, заслуживает высокой оценки.

Учение о психологической коммуникации тесно связано с шахма-товским определением предложения как выражения коммуникации. В отличие от Потебни, который считал невоз­можным дать общее определение предложения, Шахматов выдвинул несколько таких определений: «Предложение — это единица речи^. вос­принимаемая говорящим и слушающим как грамматическое целое и служащая для словесного выражения единицы мышления»; «предло­жение— это словесное, облеченное в грамматическое целое <...> выражение психологической коммуникации. <...> Это простейшая единица человеческой речи, которая в отношении формы является од­ним грамматическим целым, а в отношении значения соответствует двум вошедшим в нарочитое сочетание представлениям простым или сложным»; «предложение является воспроизведением коммуникации средствами языка».

В «Синтаксисе русского языка» Шахматов, привлекая огромный ¹ Цит. по кн.: Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. Л., 1941.

14G

фактический материал, анализирует разнообразные типы простого предложения (сложное предложение не рассматривается) на основе соотнесенности их с психологической коммуникацией, причем вместо главных и второстепенных членов предложения он выделяет основные, зависимые и служебные. Детальная классификация Шахматовым ви­дов простых предложений может показаться несколько механической, но сама попытка установить количество и характер членов предложе­ния в зависимости от типа предложения представляется чрезвычайно плодотворной для построения общей теории синтаксиса.

Б.Д-1. Ляпунов(1862—1943), как и его учитель Фортунатов, стре­мился обнаружить современные диалектные различия еще в пра-славянском языке. Именно в этом аспекте он интересовался многими кардинальными вопросами праславянской фонетики. В основном своем труде «Исследование о языке синодального списка I Новгород­ской летописи» (1899) Ляпунов рассматривает установленные Фортуна­товым иррациональные гласные ъ и ь и их отражение в диалектах пра-славянского языка. Он полностью принимал фортунатовскую теорию "сонантов (включая терминологию), интересовался вопросами славян­ской акцентологии.

Ляпунов, как и Шахматов, указывал на то, что при_изучении язы-ка следует, принимать во внимание данные внешней^ лингвистики — контактирование языков^ их передвижение, взаимоотношения, между "различными племеиамц,ц,.т. Д- В некоторых своих работах он пытался раСОТаТр'нвать геогра.физе_с.кре распространение отдельных .фонетиче­ских, морфологических и лексических особенностей, применяя поло-жТнТгя*~л*ингвистической географиик изучению поздних эпох прасла-вянского "я'зыкаТ

Из специальных работ Ляпунова следует отметить «Формы скло­нения в старославянском языке» (1905), где он рассматривает присхож-дение форм склонения в праславянском языке, а также некоторые вопросы праславянской акцентологии. Большинство написанных Ля­пуновым работ посвящено праславянской тематике, поэтому этот вы­дающийся лингвист вошел в науку о языке как славист; с его именем связано развитие славянского языкознания в нашей стране.

Другой ученик Фортунатова, М. М. Покровский (1869—1942), ме­тоды сравнительно-исторического исследования применил в класси­ческой филологии — исторической грамматике латинского языка, латинском словообразовании, латинской этимологии, греческой и ла­тинской лексикологии.

Как языковед¹ Покровский одним из первых занялся мало разра­ботанными проблемами семасиологии (наука о значениях слов), заложив основы сравнительно-исторической семасиологии. В та­ких работах, как «Значение сравнительного языкознания для класси­ческой филологии» (1895), «Семасиологические исследования в обла­сти древних языков» (1895), «О методах семасиологии» (1896), «Материа­лы для исторической грамматики латинского языка» (1898) и др., на обширном материале древнегреческого, латинского, немецкого, рус-

У Покровского много интересных историко-литературоведческнх работ, по­священных творчеству античных авторов.

ского и французского языков Покровский ставит новую для своего вре­мени проблему закономерностей семантических изменений слов.

По его мнению, закономерное развитие языка не подлежит сомне­нию, и легче всего обнаружить эти закономерности с помощью сравни­тельно-исторического метода. Закрывать глаза на достигнутые срав­нительно-историческим языкознанием результаты,— образно говорит Покровский,— это все равно что не признавать солнечного света, и если бы языковеды вздумали вывести сравнительный метод из научного обихода, то они не раз почувствовали бы свое бессилие перед массой разрозненных фактов. Поэтому и «семасиология какого-нибудь отдель­ного языка немыслима без сравнения его с другими языками; тем более необходим сравнительный метод при занятиях семасиологией древних языков: только таким путем можно вдохнуть жизнь во многие запу­танные <...> обороты этих языков»¹.

В истории любого языка Покровский отмечает наличие двух взаи­моисключающих начал — консервативных традиций прошлого, выра­жающихся в сохранении старых форм, и прогрессивных тенденций будущего, проявляющихся в образовании новых форм. На развитие языка, по словам Покровского, действуют два фактора: внешний, куль­турно-исторический, фактор, «культурно-исторические поводы», со­циальные причины, и внутренний, психологический. В качестве ил­люстрации действия первого фактора он приводит пример, когда вслед­ствие одной и той же культурно-исторической причины, обесценивания денег, слова рус. грош, копейка, лат. as, франц. sou сделались синони­мами чего-то ничтожного.

В своей исследовательской практике Покровский отказался от применения правил формальной логики к явлениям семасиологии и признал, что семасиологические изменения слов социально обусловлены. На примере слова бойкий (бойкий малый — «живой малый», бойкое место — «оживленное место», бойкая улица —■ «скользкая улица, где лошади получают ушибы» — связь со словами бой, бить) он показывает, что «и классы, и профессии не только хра­нители старины, но они в то же время являются большой творческой силой, дающей языку широкое многообразное развитие». Эта социоло­гическая характеристика подтверждается значением экспрессивных от­тенков глагола, обозначающих разные категории пьющих людей: порт­ной настегался или наутюжился, сапожник настукался, музыкант на-канифолился, барин налимонился, лакей нализался, солдат употребил. Но замечания Покровского о социальных причинах, лежащих в осно­ве изменения значений слов, носят абстрактный характер, лишены конкретного историзма, не устанавливают закономерного характера связи между историей общества и историей языка. И положение о том, что «нужно искать первоначальную причину изменения слов в соответствующем изменении условий жизни и в реальном окружении, в котором находятся данные предметы и люди», носит зачастую дек­ларативный характер.

В качестве внутреннего, психического фактора семасиологических

¹ Цитаты из работ Покровского приводятся по кн.: П о к р о в с к и й М. М. Избр. работы по языкознанию. М., 1959.

изменений Покровский выдвинул принцип семасиологи­ческой ассоциации, или аналогии. В основе этих ас­социаций лежит общность психофизической деятельности человека, ко-юрая одинаковым образом проявляется и в морфологических явлениях аналогии, и в семасиологических явлениях. Эту тождественность лек­сических явлений с морфологическими и подчеркивает Покровский («история новообразований по аналогии во многих пунктах сходна с историей значения слов»). Как в явлениях аналогии наблюдается за­кономерность и способность к классификации, так и в семасиологи­ческих явлениях, несмотря на их кажущуюся прихотливость и хао­тичность, существуют закономерности.

Принцип семасиологической ассоциации заключается в том, что в языке имеется масса значений, которые может приобретать отдельное слово, и в то же время сходство между этими значениями у ряда слов. Например, латинские слова judicium и consilium обладают массой зна­чений: judicium означает суд в смысле судопроизводства, приговора, совокупности судей, зала суда и т. д.; consilium может обозначать сове­щание, совет, место совещания и т. д. И вместе с тем эти слова обладают определенным сходством: они являются отглагольными существи­тельными и принадлежат к одному словообразовательному типу на -ит. Здесь чрезвычайно важно обратить внимание на связь принципа семасиологической ассоциации с определенным словообразовательным типом (в приведенном примере — с категорией отглагольных сущест­вительных).

Покровский впервые предложил изучать историю значений не от­дельных слов, а групп слов, принадлежащих к одной и той же сфере ^представлений, под которой он понимал сферы общественной жизни, -производства и т. д. Изменение значений слов Покровский связывает с изменениями в культурной жизни народа, в хозяйстве, быте и т. д. Например, у многих древних народов единицей стоимости вместо ме­таллических денег зачастую выступал скот. Поэтому сферы представ­лений деньги, собственность, скот совпадали, а слова, относящиеся к этим сферам, были синонимичными: ст.-ел. скотница — «казна», лат. реси — «скот» и pecunia — «деньги», готск. faihu — «деньги» и нем. Vieh — «скот». Покровский выделяет такие группы слов, принадлежа­щих к одной и той же сфере представлений, как