Меланхолия 4 страница

*****

— Наверняка она стояла там, за дверью, упиваясь своим положением жертвы. Конечно, в том случае, если ей были присущи мазохистские наклонности. Однако как была одета эта девица! На ней был какой-то сверкающий черный газ, почти прозрачный, в общем, совсем не то, что раньше. Быстренько же она смоталась к себе домой, чтобы так принарядиться! И наверно, долго и придирчиво выбирала. С явным намерением драматизировать ситуацию, стараясь при этом оставаться максимально элегантной. Я сказал «положение жертвы», но это не значит, что ее лицо выражало страх Скорее очень сложную гамму чувств. Что-то ее, конечно, выдавало, нет, не подбородок, не плечи, а чуть заметная дрожь в коленках, трепетание ноздрей. Выглядела она отталкивающе, ужасно. Увидев меня, она почти успокоилась. Я думаю, она воображала увидеть эдакого здоровенного голого американца в одной спортивной куртке, спокойно ее поджидающего. «Ну давай входи», — произнес я. «Супер!» — казалось, говорили ее глаза, когда она чуть осмотрелась. Это был отдельный люкс, как обычно зарезервированным для нас нашими любезными меценатами. Из окон можно было увидеть почти весь двадцать третий район. Три кресла, поставленные буквой «П», кабинетный рояль, телевизор с сорокавосьмидюймовым экраном. Санаэ села в предложенное кресло, продолжая вертеть головой. Кресло было очень удобное. Я не знаток, но, по-моему, итальянского или испанского производства. Несмотря на внешнюю тщедушность, у этой Санаэ были весьма мускулистые икры, выделявшиеся на фоне обивки. Она сидела решительно сдвинув бедра. Глядя на это, я почему-то подумал о нацистах. Нужно было что-то сделать, чтобы как-то смягчить охватившее ее чувство стыда. Пи-Джей, чтобы унять не дававшее ему покоя нетерпение, начал отбивать большой, граммов в триста, кусок мяса «Мацузака». Он подмигнул мне, мол, давай придумай что-нибудь веселенькое. То, что я придумал тогда, получилось лишь благодаря моему знакомству с Кейко и Рейко. Мне бесконечно дороги дни, что мы провели вместе. Иногда мне хочется говорить о тех временах как о райских и благословенных, затишье перед бурей, решающем моменте перед революцией. Но я не такой романтический идиот! Вероятно, я просто не способен расслабиться, мне недостает стимула, чтобы найти объект для своего либидо. Да, впрочем, что я знаю об этом! Не важно, речь шла о Санаэ Канамори. Хотя все равно удивительно, ведь я вспоминаю об этом до мельчайших подробностей. Вся эта ерунда с ней случилась как раз в то время, когда вышел в свет «Красный Дракон» Томаса Харриса. Вообще мне больше нравится «Молчание ягнят», то есть я хочу сказать, что предпочитаю роман фильму. Это одно из тех произведений, которые выражают полнейшую отрешенность, соединяя элементы триллера и минимализм изложения в форме популярного искусства, что и делает их гиперреальными. Ибо то, что мы называем реализмом, заключается в возвышенном спокойствии отрешенности, порожденном технологиями и психическими аномалиями. Если говорить о том упадке, до которого дошла эта страна, в форме, в которую все это вылилось, достаточно будет сказать, что самый значительный герой, которого породила Америка за последние десять лет, — доктор Ганнибал Лектер. Ни больше ни меньше. Честное слово. Причина того, что мужчины доминируют над женщинами, заключается в том уровне информации, которой они располагают. Как раз об этом и говорится в «Молчании ягнят». Все зависит от этого соотношения сил. Обожаю Ганнибала Лектера! Могущественный? Слабый? Определяющим здесь является не склонность к жестокости, а простой факт: «знаю — не знаю». Иными словами, уровень информированности. Я говорю об этом, потому что я и Санаэ Канамори были очень похожи на эту парочку — Ганнибала Лектера и Клариссу Старлинг. Я допрашивал ее: «Почему ты занялась танцами? Насколько тебе это нужно?» Пи-Джей насосался жутко дорогого бургонского до такой степени, что не мог связать двух слов. Он сидел с остекленевшими глазами, потягивая с видом ценителя свой коньяк, и криво улыбался. «Мое тело создано для танца. Это трудно выразить словами», — отвечала Санаэ. Я налил ей стакан, а затем перевел Пи-Джею наш разговор Небольшой такой получился рассказик. Я посоветовал Санаэ добавить в коньяк лед. Так она сможет выпить больше, рассуждал я, и скорее напьется. А во время этих словесных игр, предшествующих играм другого рода, имеет смысл хорошенько напиться. Конечно, лучше всего для такой цели подошли бы наркотики, но эту дурочку следовало поберечь, чтобы избежать самого худшего. Она могла съехать с катушек или обратиться в полицию, а то и покончить с собой. «Ты действительно веришь, что тебе предназначено стать танцовщицей?» — продолжал я ее пытать. «Я не знаю наверное… Но если бы у меня не получалось, я бы не танцевала до сих пор». Как она оценивала свои достижения? «Я прекрасно знаю что они пока очень слабые». Слабые? «В каком смысле? По каким критериям ты судишь?» Выяснилось, что она просмотрела много спектаклей во время пребывания за границей и по ним оценивала свои успехи. Больше всего она прониклась постановками Пины Бауш и Маги Марэн. «Я не могу представить себе, чтобы японец был способен проникнуться современным европейским танцем. Это заблуждение». Я ей объяснил почему. «Например, ты утверждаешь, что тебе нравится современная музыка, ну, скажем, Джон Кейдж. Но при этом у тебя нет ни слуха, ни образования, ты не знаешь даже нот. Классический танец для тебя — непреодолимое препятствие. Японцам нечего противопоставить этому, абсолютно нечего, даже какойнибудь народный танец. Такие вот дела. От этого не уйдешь. Ты танцуешь настолько плохо, что потребовалась бы бесконечно малая величина, чтобы описать это ничтожество. И ни куда не денешься, это внутри тебя, в твоем теле, до мозга костей Я знаю, очень тяжело говорить себе, что ты дерьмо, но это единственное средство, чтобы вовремя одуматься. Соображаешь?» Ее реакция меня слегка удивила — она согласилась. Заплакала, но тихонько. Кажется, она поняла, какая была дура, когда стояла перед нашей дверью, решившись трахаться с кем угодно. Я видел, как она была потрясена прямолинейностью моего объяснения, сурового, но все же достаточно дружеского. На них нужно как следует наорать, чтобы они вытащили голову из задницы и принялись думать. Рейко была такой же. Они принимают строгость за проявление чувств, потому что начисто лишены таланта. Ровным счетом ничего, во что они верили, к чему стремились, не доставляло им ни малейшего удовольствия. Наверно, все эти девушки очень несчастны. Ну не существует для них никаких удовольствий, а есть только возможность превзойти самих себя! Ничего с ними не поделаешь. Я стал задавать ей вопросы более личного характера: «Ты никогда не пыталась обратиться в продюсерскую компанию?» — «При моем росте у меня нет ни одного шанса попасть в труппу. К тому же я терпеть не могу агентов. Я никогда не хотела стать звездой. И еще не нашла коллектив, в котором могла бы получить возможность совершенствоваться. Я же не принадлежу ни к какой школе». — «Есть ли у тебя кто-нибудь, кто тебя понимает?» — «Если вы имеете в виду близкого друга, то да, есть. Вернее, был… Нам пришлось расстаться».

Еще внизу, в баре, Санаэ не терпелось спросить меня, повлияет ли наша встреча на результат кастинга, поскольку она явно не понимала, почему в противном случае она должна терпеть такое обращение. Я прекрасно это видел. Наконец она решилась, кое-как ответив на мои расспросы о ее бывшем приятеле. Я заметил, что ей становится все хуже и хуже Ее лицо побледнело и стало совсем некрасивым. Вдруг она спросила: «А я буду танцевать в вашей комедии?» Ее голос был такой грустный, как голос какого-то древнего божества из предания, и он делал ее еще более уродливой. Потом она добавила, что ей, мол, все равно, покажется ли мне ее вопрос невежливым или нет. От этого у нее, наверное, задрожали колени и пересохло в горле. Она залпом выпила свой коньяк и мгновенно налилась пурпуром. Ну совершенно как деревенские девчонки на старых фотографиях! Странно было смотреть на ее поникшую фигуру, будившую во мне неуемное желание изнасиловать ее. «Я не вижу причины называть вам результат прямо сейчас, — произнес я холодно, — ты можешь предполагать все, что тебе угодно, твое дело. Результат будет объявлен для всех в последний день. Меня совершенно не волнует, о чем ты можешь размышлять. Хочешь, думай, что мы желаем лишь доставить себе удовольствие, оттрахав тебя. В любом случае мы так или иначе выберем актрису. Количество просмотров ограничено, а дублеры нам не нужны. Претендентка должна доказать, что она способна полностью сконцентрироваться, иначе не стоит и стараться. Уровень прослушивания еще более низкий, чем предусматривалось. Беседуя тут с тобой, мы хотим только удостовериться в силе твоей мотивации, в том, насколько ты готова посвятить свои тело и душу предложенной работе. Если ты уверена в себе — что ж, можешь уйти прямо сейчас. Понимаешь, о чем я?» «Да, понимаю», проговорила она, уронив голову. Я уже не помню ни ее лица, ни ее тела, но зато очень отчетливо помню тот момент и ее жест. Я молчал, как вдруг она заговорила сама, и очень серьезно. То, о чем она рассказала, позже случилось и у меня с Рейко. «Можно я расскажу вам о моем друге, с которым рассталась? Вы первый, с кем я говорю об этом. Между нами не было ничего такого. Я не собираюсь формировать у вас какое-то особенное мнение обо мне. Просто я считаю, вы способны понять эту штуку, что живет во мне… Я хотела бы рассказать об этом вам первому

Ему всего двадцать пять, но есть у него один недостаток. Он ни когда не работал, то есть я хочу сказать, у него никогда не было постоянной работы. Когда мы познакомились, он подрабатывал в аптеке. Как-то ночью я зашла туда купить кое-что, мы перебросились парой слов, потом я дождалась, пока закончится его смена, и мы пошли с ним поболтать в ночное кафе. Его воспитывали дед и бабушка. В течение двух часов он рассказывал мне о пережитых им обидах, даже от собственных родителей (я тоже ненавижу собственного отца). С той самой ночи, вернее с утра того дня, мы были вместе. Я поняла, что нужна ему. Во мне все таяло, когда я обнимала его тело, плечи, грудь. Я не могла от него оторваться. Когда он был рядом, я испытывала такую теплоту к нему, такое блаженство, которого не ощущала еще никогда. Как и любая женщина, каким-то материнским чутьем я угадывала, что и он испытывает ко мне те же чувства и понимает, что я не могу без него. Где он жил до этого, я не знала. У меня же была маленькая квартирка из двух комнат и шесть и четыре татами соответственно, куда он и переехал.

Он писал стихи и сценарии для пантомим, но никогда не пытался продать их или продаться сам, как это делаю я, ходя на прослушивания. Он довольствовался тем, что показывал свои произведения лишь узкому кругу друзей, тоже, как и он, перебивавшихся с хлеба на воду. Меня впечатляла его серьезность, и, в конце концов, мне стало ясно, что у него нет ничего общего с его ровесниками. Теперь-то я понимаю, что у него просто не хватало смелости, чтобы противостоять внешнему миру. С первого дня нашего знакомства я боялась его чем-то задеть, ранить. Никогда еще не встречала такого страдающего человека, причем страдающего по-настоящему, без притворства, ни среди своих, ни среди чужих знакомых.

Его родители были в разводе. Сначала он жил у своей матери, но она нашла себе нового мужа. Тогда он переселился к деду с бабкой. Он учился еще в начальной школе и был вынужден совершать длиннющие переезды, чтобы повидаться с отцом или с матерью. Переезды на электричке. Он говорил, что стал специалистом по части езды зайцем. Потом его отдали в специальную школу, где его били. После третьего такого случая дед с бабушкой его забрали, и он стал вымещать накопившееся зло на них. Както он мне признался, что был готов их убить сотни раз. Тем не менее, они относились к нему с большой любовью и сильно переживали за его судьбу. Я не знаю, как это можно объяснить, но он был наиболее жесток как раз с теми, кто проявлял к нему наибольшее внимание. Мне это прекрасно известно: мой отец время от времени поколачивал маму, а потом и меня. Мой друг был слишком слаб для того, чтобы просто освободиться от всех нанесенных ему обид. «Только в невинности есть истина». Глупая поговорка. Но он объяснил мне, что, по сути, на этом принципе основаны все художественные формы и средства выражения, которые только известны в Японии. Для меня это явилось открытием, за которое я до сих пор ему признательна.

Мы прожили вместе чуть больше двух с половиной лет. Мы ни разу не путешествовали вдвоем, я не припомню, чтобы мы ели что-нибудь особо вкусненькое. Но мы были счастливы. Ни кто друг другу ничего не запрещал. Когда я уехала за границу, он не работал; он сидел один в комнате, как улитка в раковине. Он был очень мрачным юношей. На полном серьезе он говорил, что мог бы ждать меня вот так неделями, если бы это потребовалось. Пока меня не было, он носил мои вещи — шарфы, бусы, ну и тому подобное. А я была счастлива, что он говорит мне об этом. Денег у нас было почти всегда в обрез, мы даже не могли позволить себе сходить в ресторан. Я покупала самый дешевый рис, которым добавляла во все блюда. Есть мы старались один раз в день. Но да же об этой особенности нашей совместной жизни я не сожалею Я не смогла бы насмехаться сейчас, потому что тогда это было чем-то обязательным для меня. Я поняла, что то, для чего нет ни какой необходимости, никогда не случается. Однако именно я первая заговорила о разрыве. Дело не в боязни того, что мы мог ли уничтожить один другого, и не в лишениях, которые меня до стали. Я не знаю, как это объяснить, как я вообще могу объяснить такое? Я чувствовала, что где-то что-то не так, и это ощущение все возрастало. Уйдя от него, я даже упрекнула себя за эгоизм. Он же никогда, никогда не упрекал меня в чем бы то ни было. «Сана, я понимаю тебя», — твердил он. Ах да. У него была привычка называть меня «Сана», и мне это очень нравилось. Мне нравилось, что мое имя приобрело иное звучание. До него никто так меня не называл. «Сана, по твоим словам, у нас с тобой были чудесные мгновения», — сказал он мне в последнюю ночь. Услышав это, я впервые поняла, что любила его, что могла любить мужчину, его слова, всё, всё, чем он был. Я разревелась и проплакала всю ночь. Слезы были средством оправдать себя в своих же глазах. Я пони мала, что факт моего ухода от человека, которого я любила, был таким же проявлением слабости. Это было странное ощущение глубочайшей тоски и одновременно облегчения. Я вдруг поняла, что свободна. Сказать по правде, вот уже десять дней, как я его бросила. И все это время он постоянно мне звонит, и даже сегодня вечером я разговаривала с ним, когда возвращалась домой пере одеться. Я честно ему призналась, рассказала все, что вы мне сказали. «Наверное, ты должна это сделать, Сана, — ответил он, — эти необходимо, если ты хочешь заполучить эту роль». Я решила согласиться. Но хочу, чтобы вы поняли правильно: я не собираюсь специально ввязываться в эту вашу мазохистскую историю. Я знаю только одно: мне нельзя отказываться. Понимаете, что я творю? Мне нечего терять. Я должна работать. Я должна посвятить себя своей работе, а она не ограничивается вашей музыкальной комедией. Эту вещь не вы мне внушили — не очень-то и хотелось! Я должна сделать это. Это я решила для себя и готова на все. Скажите, что я должна сделать. Скажите, что вы хотите, и я сделаю все, что вы пожелаете. Скажите». Я едва раскрыл рот, как Пи-Джей, следивший за нашим разговором, который я передавал ему по-английски, объявил: «Тогда ступай прими душ. И не забудь хорошенько подмыть очко».

*****

— Я перевел Санаэ его слова. Вы бы видели, как она побледнела! Я употребил более мягкий термин, нежели «очко», но это на самом деле должно было ранить ее еще сильнее. Подбирая выражение, я просчитал этот эффект. Да, я заменил «очко» на «анус». На это стоило посмотреть. Часто можно слышать, как говорят: «он побледнел». А вы когда-нибудь замечали, как человек бледнеет у вас на глазах? Идиоты писатели видят в этом явлении зарождение преступных намерений, что-то карамазовское, тогда как все гораздо проще. Скорее всего это обусловливается повышенным кровоснабжением мозга, спровоцированным ненормальным выделением определенных гормонов. Думаю, такого объяснения было бы достаточно. У человека это означает, как правило, что он находится на грани отключения, причем я уверен, что и отключается он именно из-за этого самого повышенного кровоснабжения. Когда что-то внезапно, как вспышка, озаряет ваш мозг, ваше преступное намерение обретает форму спонтанного, неудержимого движения. Это крайне трудно признать, тем более что, как только прозвучит такой предупредительный сигнал, вы становитесь кем-то из двух: либо садистом, либо мазохистом. Поймите меня правильно. Есть люди, способные и ударить первыми, и ткнуть вам в бок перо в момент раздражения и при этом являющиеся мазохистами. Поведение садиста же будет направлено прежде всего на сохранение спокойствия, на смягчение шока, то есть в любом случае на то, чтобы снизить волнение, вызванное приливом крови. Возможно, самым эффективным средством принять абсолютно неприемлемое как для себя, так и для других является смех. Многие полагают, что это его единственное предназначение. Но Санаэ Канамори повела себя совершенно иначе. Она оказалась не из тех, кто стал бы совать нож или первым наносить удар. Зрелище было иного рода: она покраснела, опустила глаза и закусила губу. Честное слово, блестящий спектакль! Вид — словно она пыталась убедить себя в том, что должна пройти бог весть какое испытание, лицо отсутствующее взгляд безумный, ощущение, будто изнутри ее пожирает дикая злоба, будто унижение — самая почетная на свете вещь. Слезы на глазах! Существует огромное количество способов того, как себя вести с подобными людьми. Самый разумный — тот, который я и избрал тогда, благо был уже достаточно возбужден — продолжать давить, давить агрессивно, не давая ей времени прийти в себя. Эта техника часто полностью себя оправдывает, и в этом случае я, продолжая нападать на нее, вдруг понял, что ненависть и злоба, которую она испытывала по отношению ко мне, только возрастают. Злая девка. Я понимал, что такую штуку она мне не простит никогда. Наступит день, когда она найдет возможность отомстить за себя. Вот что читалось сквозь слезы в ее взгляде. Вот в чем она клялась себе. Все это только увеличивало ее злобу и одновременно делало ее еще более управляемой. Слезы еще катились по ее щекам, подбородку, капали на ее вздрагивавшие плечи, но лицо уже приобретало свой нормальный цвет. «Кончай прикалываться, идиотка! — заорал я. — Заткнись! Можешь особо и не стараться. Тебе что, весело от того, что ты должна вытерпеть?» Она сидела словно пригвожденная к месту, безвольная, способная лишь ощущать биение собственного сердца. В любом другом случае, будь на нашем месте, например, мелкая шпана из якудзы или копы, ситуация немедленно вышла бы из-под контроля. Сто процентов получить по рылу. Если во время деловых переговоров вам удастся довести вашего собеседника до такого состояния, когда лицо бледнеет, а плечи начинают подрагивать, причем неважно, чья брала до этого момента, считайте, что сделка у вас в кармане! А мне нравятся такие глаза. Такие, как у Де Ниро. Только у Скорсезе можно увидеть такую актерскую работу… Де Ниро… На его лице не шелохнется ни один мускул, он выдает свое состояние лишь движением глаз. А Харрисон Форд добивается того же, играя желваками на скулах. Но тогда передо мной сидели не Де Ниро и Харрисон Форд — передо мной сидела обычная девчонка по имени Санаэ Канамори. Я не был вооружен, речь не шла о бизнесе, а помимо того я сам был ничем! Среди моих приятелей, с которыми я иногда шатался по Токио, были двое-трое, интересовавшихся исключительно девушками, сидящими по горло в долгах. Они могли пользоваться ими двадцать четыре часа в сутки, отделываясь лишь обещаниями оплатить их долги. Я говорю о долгах, которые исчислялись сотнями миллионов иен. Игрушка, не доступная простым любителям! Во времена кризиса суммы в пять-десять миллионов нашлись на улице. А эти мальчики регулярно, раз в месяц, ходили развлекаться! Разок и мне удалось поучаствовать. Вообще девушки с долгом в десять миллионов — все шлюхи, настолько готовые на все, на любые унижения, что в конце концов становится неинтересно. Да их просто пруд пруди! Садомазохизм настолько распространен в Японии — доказательство тому вы можете увидеть в любом мультике для подростков, — что любая из этих девиц будет готова стерпеть от вас все что угодно. «Если я могу вынести все это, зачем мне тогда терпеть якудза, который требует от меня выплаты долга?» Вот как они все рассуждают и к чему стремятся. Вы никогда не дождетесь от них такого взгляда, о котором я вам говорил. А я люблю до безумия такие глаза. Глаза, исполненные бессильной злобы, жажды убийства. Н-да…

Стало быть, самое важное — не давать девице времени прийти в себя. Фиксировать взгляд. Не оставлять для нее ни малейшей лазейки. А в случае с Санаэ Канамори нужно было еще и постоянно подогревать наполнявшую ее злобу. Я продолжал еще и потому, что Пи-Джей вскоре свалил, сказав, что ему совсем хреново. «Я останусь здесь. Уверяю тебя, с тобой ничего не случится, никаких ранений и травм в медицинском смысле». Она величественно кивает в знак согласия, как героиня из старого фильма, вот она во всей своей красе, словно мать, идущая на жертву. Действительно полнейшая идиотка!» В любом случае тебе лучше принять душ», — прибавил я и указал ей на дверь ванной. Ванные в этом отеле были не то что в «Плазе». С видом на город. Позолота. И на пор воды посильнее. Прекрасно! Я подвел ее к самой двери. Ох!! Она была на седьмом небе от счастья. В тот момент мне вспомнилась хозяйка агентства «Эскорт-гёрлз» в Лос-Анджелесе, которая утверждала, что люкс любят абсолютно все и что только ради этого девушки готовы продавать себя. «Честное слово, она права», подумал я. Ничего не поделаешь, это действительно так. Санаэ подошла ближе и обняла меня, одновременно расстегивая первую пуговицу на своей блузке. У нее оказались мясистые губы. Это мне напомнило слова Ганнибала Лектера… Что он там говорил у Томаса Харриса? «Я понимаю это желание каннибала…» — что-то в таком духе… Минутку… ага!» Гораздо приятнее было бы впиться в эти губы зубами, чем их целовать». Скажу вам, я был удивлен. Она не прекращала обнимать меня все время, пока раздевалась. Она сняла блузку, сбросила юбку, спустила чулки, отбросила их и все это, не разжимая своих объятий. В какой-то момент, уже го лая, она так вцепилась в меня, что я увидел ее лицо, все в слюнях, и тогда я оттолкнул ее и перевернул к себе задом. Сучка!» Она мокрая», — подумал я, шаря рукой по ее заднице в поисках дырки. Как эта баба может столько напустить? — ну вот, пожалуйста! Короче, отправил я ее в душ, а сам вернулся в гостиную. Пи-Джей. пошатываясь, стоял в дверях, грозя упасть. У меня возникло дурное предчувствие. Пока Пи-Джей оставался в комнате, все это было простой игрой, но теперь, останься мы с Санаэ с глазу на глаз, эта игра могла окончиться сплошной скукой. Хотя как сказать? С неизбежностью я вновь подумал о Рейко…

Я полагал, что Канамори выйдет из ванной сконфуженной. Но когда она показалась в дверях с обвязанным вокруг тела полотенцем, покрытая капельками воды, я отчетливо услышал: «Ну, тварь, что ты собираешься теперь делать?» У меня зазвенело в ушах. Мне показалось, что она возникла ниоткуда, а ее голос походил на сирену выходящего из порта сухогруза. «А… куда ушел этот?» — спросила Санаэ, выпивая стакан коньяку «Гран Шампань». Полотенце чуть соскользнуло и явило миру арбузное великолепие ее грудей. Мне стало плохо по-настоящему. Я пытался себя уверить, что Пи-Джей обязательно вернется. Вдобавок я почувствовал, что света в комнате как-то незаметно поубавилось. У меня со светом особенная связь. Почти такая же, как между тревогой и сердечным ритмом. При тревожном состоянии сердечный ритм учащается, но и тревога возрастает пропорционально частоте ударов сердца. Когда я был маленьким, достаточно было слегка убавить свет в моей комнате, как мне внезапно делалось плохо и меня сразу охватывало чувство тоски и одиночества. Я считаю, что свет непосредственно влияет на сознание. Неопределенного мы не замечаем — я хочу сказать, что ваша рана начинает вас мучить, как только становится чувствительной. Только Рейко смогла излечить меня от этого. «Я немного не такой», — выдавил я. Она поморщилась и ответила: «Я знаю». Я сорвал с нее полотенце, и она осталась обнаженной. У Рейко было совершенное тело, тело весталки, и я сейчас же ощутил внутренний протест. Протестовали не глаза и не член — протестовали мои внутренности, желудок, печень. «Ты действительно хочешь это сделать? — говорил мне их голос. — Ты что, так давно не трахался, что тебе неймется?» Нет, я прекрасно понимал, что тело Рейко не было таким совершенным. Я это понимал… рассудком. Я считал его прекрасным по одной причине: мне никогда больше им не обладать. Я это отлично сознавал. Я также понимал, что вот-вот растворюсь в нем, пропаду в аромате выделений этого тела, я сгорал от желания целовать его… «Ты хочешь…» «Да», — ответила она, глядя на меня. Я снова услышал голос Рейко. Передо мной была совсем другая женщина, а я все слышал голос Рейко. «Стань на пол, на четвереньки, и подними зад! Подними ягодицы как можно выше, думай про себя «я хочу, хочу» и обмочись». Санаэ повиновалась. «Смотри-ка, — сказал я сам себе, — неплохо, а? Это ее задница, не так ли? Задница бездарной танцовщицы, но все-таки задница. Она круглее, чем у Рейко, и белее ее. Уверен, что нашлось бы немало мужиков, кто предпочел бы эту жопу заднице Рейко». Но все это банальность. Было ясно, что это не Рейко. Не было той упругости мышц, того напряжения этих двух шаров, так отчаянно ерзавших у меня под руками, что я едва не сходил с ума, старавшихся заставить меня кончить. Хватит! Это все равно не Рейко. Скажи этой бабе, пусть убирается. Ложись спать и усни мирным сном. Выпей бутылочку коньяку, и все будет хорошо. Когда я просил Рейко встать в такую же позу, я закидывался кокаином и смотрел европейское порно — лесбийские игры. Рейко часто надевала маску на лицо. Я посыпал кокаином слизистые у ее заднепроходного отверстия и наслаждался, глядя, как мило вертится эта попка. Мне случалось также приглашать еще девушку и насиловать ее. Мне нравились их умоляющие голоса, хотя некоторые не такие гордые, отказывались это делать. Но Рейко обожала, когда я терзал ее… Потому что это был я. А потом она стала говорить мне, что собирается замуж. И не за парня, готового биться за женщину, нет, за одного из тех типов, которых навалом в Синдзуку или в Сибуйя. Плюньте в толпу, и пусть это будет тот, в кого первого попадет ваш плевок. Выйти замуж за обычную дохлятину. Вот о чем она говорила, а еще о том, что с ним она никогда не занималась такими вещами, какими занималась со мной. Она говорила так, чтобы меня успокоить. С тем же успехом она могла сказать: «Поерзай-ка по полу на карачках с намазанной кокаином задницей. Мерзко, да? Невыносимо, да?» Вроде бы этот парень. работал в китайском ресторане в Аояма. В конце концов, я до сих пор не знаю, что там о нем говорили. Я его никогда не видел. Мне только рассказывали про него. Наверняка какой-нибудь распространитель листовок у вокзала Кисидзёдзи. Я прямо вижу его там! Продавец пластинок в Роппонги! Клоун, продающий своп серьги в Сибуйя! Короче, неважно. Клал я на него, пусть будет кем угодно. А ведь еще находились люди, которые мне говорили, что, мол, я должен радоваться, что этот парень не оказался известным продюсером, как я сам. Я плевал на них! Мне вообще все похрену. Молодой человек, с которым она не занималась такими вещами, какими занималась со мной! Это сводило меня с ума, тем более что не существовало каких-либо причин не заниматься с ним тем же, чем и со мной. В какой-то момент я старался привыкнуть к этой мысли, но куда там! Я едва не рехнулся от ревности. Я не мог не представлять себе этого юношу, напрягшегося, «с членом» — я не могу употребить другого слова, так как речь идет именно об этом, — с членом, как у кобеля во время случки, глубоко входящим в сочащуюся задницу Рейко. Конечно, он должен хорошенько смазать свой прибор перед соитием, как когда-то делал я. Такие картины периодически накатывали на меня, словно волны на морской берег. Чего ж я должен был еще ожидать, когда просил других девиц встать в такие же позы? «Кажется, меня поимели», — думал я тогда. Никогда до этого я не ощущал такой горечи. Это не было связано с Рейко. Проблемой был я сам. Я сам был своей слабостью. Но в тот момент не имел права раскисать. Санаэ Канамори должна была получить то, что получала Рейко. Мне нужно было порвать ей задницу, заставить ее истекать слюной, ползать по полу, извиваясь, как склизкая гусеница, я должен был снова увидеть Рейко. Помоги мне, сделай мне что-нибудь, умоляй, дрыгай ногами… Но я не мог раздеться, мне было страшно. Я не мог засунуть пальцы в ее зад, а потом заставить ее обсасывать их. И не потому, что я решил не испытывать больше того наслаждения, что испытывал с Рейко. С Санаэ я боялся другого. А именно: вытащив свои пальцы из ее задницы, сунуть их в рот слишком уродливой девушке. Наверно, я боялся почувствовать себя жалким. Сейчас это может показаться совершенно невозможным, но тогда я был слабым, как ребенок, как старикашка. Все раны — внешние. Часто говорят о внутренних, скрытых ранах — от задетого самолюбия, от этой тошноты, — так они такие же болезненные, как и физические увечья. Итак, я должен был это сделать. Нельзя сожалеть о себе. Надо было выиграть время и неспеша отыметь эту сучку во все дыхательные и пихательные. А если начнешь жалеть себя, то дело кончится тем, что лишь попусту распсихуешься. Я хотел заставить ее отсосать у меня, крепко ухватив за голову, а потом как следует оттрахать спереди и сзади. Я хотел обладать ею, смотреть, как она захлебывается от презрения ко мне, обхватить ее ягодицы руками прежде, чем войти в нее. Именно так я и думал, именно это мне и надо было сделать! Я до сих пор спрашиваю себя, почему я этого не сделал? Это единственное, о чем я сожалею, больше мне сожалеть не о чем. Я частенько держал Рейко в такой же позе по два-три часа, прежде чем она могла встать, и кожа на ее коленях обдиралась, иногда даже до крови. Но тем не менее она всегда выполняла все мои требования, чтобы доставить мне удовольствие. Это ей нравилось. Шутки ради она называла себя моей рабыней. «Нет, зачем же, — говорил я, посыпая ее зад кокаином, — ты моя подруга, нам надо сделать очень важную вещь». Она возражала: «Нет-нет, я еще и ваша рабыня!» Я обожал ее за эти слова. Мы с ней были как два сообщника, собирающихся на дело. Я должен был трахнуть в задницу Санаэ Ка намори… Знаете, почему я не смог? Под рукой не оказалось наркоты — невозможно заниматься скотологическими играми в та ком состоянии. Короче, мне нужно было трахнуть ее, ну хотя бы чтобы скрасить скуку перед сном. На этот раз она обмочилась очень обильно. Когда я почувствовал, что ей уже достаточно прикосновения пальца, чтобы дойти до экстаза, я ее отпустил. Потом я набросил на нее купальный халат и сжал в объятиях: «Браво! Ты хорошо себя вела». Канамори вцепилась в меня изо всех сил: «А-а-а, а-а-а!» Она стонала так же, как в свое время это делала Скарлет О'Хара, таким же голосом. Она дрожала всем своим существом, упираясь голыми ногами в носки моих ботинок. «Пре красно! Достаточно. Хватит… Я пока не знаю, достанется ли тебе эта роль, но думаю, что ты поняла, чтобы стать настоящим профи, нужно быть честным по отношению к самому себе и не бояться испачкаться». Нет, вы представьте, до чего я дошел, чтобы сказать ей такую вещь! Глядя на то, как она рыдает, на ее некрасивое лицо, к тому же опухшее от слез, я решил стать бомжом…