Фрагменты пути
Мне повезло, что в начале 1980-х годов я в течение нескольких лет работал с Изадором Фромом, одним из основателей гештальт-терапии. Перед этим я уже учился гештальт-терапии и занимался ею в том виде, в котором ее создал Перлз во время пребывания в Изалене. Позже форма гештальт-терапии изменялась в ходе деятельности Кливлендского Ге-штальт Института, в особенности, благодаря работам И. и М. Польстеров). Мучительное острое сомнение заставило меня решительно отвернуться от сложившихся практики, теории и этики и обратиться к другому подходу, который уже тогда представлялся мне более взыскательным, хотя тогда я не мог полностью оценить все его следствия. Это был подход Пола Гуд-
38
Жан-Мари Робин
Быть в присутствии другого 39
мена, а также и самого Изадора Фрома, который во многих отношениях продолжал разрабатывать гудме-новские идеи. Впрочем, в те времена мне было трудно различить вклад Гудмена и вклад Фрома, потому что я открывал для себя одного через другого, и еще потому что, дважды проучившись на гештальт-терапевта, я ни разу не слышал, чтобы кто-то называл их имена.
С первых же месяцев, как я стал использовать в своей практике модель Перлза, а затем кливлендскую модель гештальт-терапии, у меня сложилось впечатление — правильное или не правильное — что я быстро их ассимилировал, так что обнаружил их ограничения и увидел их тупики. А на модель Гудмена я опираюсь в своей работе уже более двадцати лет и мне все еще кажется, что я далеко не полностью ее освоил. Теперь, по прошествии некоторого времени, я могу сказать, что мне понадобилось шесть, а может и десять лет, чтобы преодолеть «интроекцию», частично замаскированную под «ассимиляцию»; и еще несколько лет, чтобы пойти дальше моих учителей и продолжить путь, открытый ими. Я вовсе не хочу сказать, что считаю совершенной модель, переданная нам Гудме-ном. Я утверждаю только, что она открывает поразительные возможности, и нам надо их увидеть и исследовать.
Мне также потребовалось несколько лет, чтобы выйти за пределы подхода Изадора Фрома, сегодня он мне представляется некоторой редукцией творчества Гудмена (я отдаю себе отчет в том, что мое собственное прочтение Гудмена также является формой редукции). Редукционизм Фрома лежит в сфере структур: подход к self, который Фром сумел развить, акцентирует одну из сторон self в понимании Перлза и Гудмена — структурные составляющие, три функции, их нарушения и утраты и т. д. Во всяком случае, я так
понимаю, что и как он преподавал. Вероятно, в меньшей мере это свойственно его практике гештальт-терапевта, которая была более «процессуальна», хотя Фром всегда отвергал понятие «процесс», так как на его вкус оно не являлось в достаточной мере феноменологическим понятием.
Из чтения Гудмена вырос мой интерес к теме поля. О поле, с одной стороны, я без конца слышал. У ге-штальтистов всегда существовала некая расплывчатая идея поля. С другой стороны, она никогда не уточнялась и по-настоящему никогда не принималась в расчет, оставаясь на уровне лозунгов и благих пожеланий.
Когда я стал обдумывать, разрабатывать, исследовать тему поля, я изрядно напугался. Я предчувствовал, что вряд ли коллеги поймут такую постановку вопроса. Я ожидал, что она обернется для меня потерей чувства безопасности, приобретенного с немалым трудом. Мне и так уже было нелегко называться ге-штальт-терапевтом посреди «psy public», которая давно была моей референтной группой. Структуралистские понятия, о которых я сказал, по крайней мере наделяли меня образом мысли, который был относительно тривиален, институционализирован и вроде бы разделялся огромным большинством коллег. Я подозревал, что обращение к понятию «поля» может изолировать меня еще больше; она приведет к тому, что я останусь один и один должен буду идти своей дорогой. Это казалось мне тогда и до сих пор кажется невозможным и немыслимым.
В своем докладе «Невроз поля» на конференции 1989 года, посвященной «переносу в гештальт-терапии», я говорил:
«Когда я пишу: «Мне страшно», я осознаю одну вещь. Я предчувствую, что если я выскажу в ради-
40 Жан-Мари Робин
пыть в присутствии другого 41
кальной форме свои беспорядочные мысли последнего времени, которые толкают меня к написанию текстов, это может привести меня к такому эпистемологическому разрыву с коллегами, что я окажусь в еще большем одиночестве. Я буду навсегда изолирован от тех людей, которые создали себе удобный status quo в стороне от развития мысли, хотя их суждения, читают и приветствуют. Хватит ли у меня духу так и поступить?»
Другое направление исследований, которое на первый взгляд не было связано с первым, однако на самом деле тесно с ним переплеталось, выросло из моей работы с чувством стыда.
В 1991 году вышла моя первая статья о чувстве стыда, которая получилась очень и даже слишком теоретической. На тот момент, насколько мне известно, по-французски на эту тему не было опубликовано ничего или почти ничего, причем не только в гештальт-терапии, но и в других направлениях. С тех пор появилось много таких исследований, включая работы гештальт-терапевтов, во всяком случае, англоязычных. Откуда для меня возникла тема стыда? Чем глубже я работал с личностными границами или нарцис-сическими нарушениями, тем больше этот вопрос вставал передо мной. В моей личной терапии или су-первизии я никогда не встречался с этой темой, и, разумеется, для меня чувство стыда являлось большой проблемой, о чем я и не догадывался. Мой неосознанный и непроработанный стыд принял форму, которую и должен был принять, когда такая тема отвергается: я его проецировал. Я ощущал стыд, не отдавая себе в этом отчета, я пытался от него убежать тем способом, что вызывал чувство стыда у другого; это был бальзам на мои старые нарцистические раны или ско-
рее иллюзия исцеления... и это не было терапевтично в отношениях с моими пациентами. Кроме той формы, в которой стыд непосредственно ощущается в некоторых затруднительных ситуациях, и также кроме проявления стыда как реактивного образования, стыд, о котором я говорю, в гораздо большей мере имеет отношение к праву на существование, на признание, которые я получаю или не получаю, того, что я есть, моей возможности и правомочности являться тем, что я есть, чувствовать, что я чувствую, желать то, что я желаю. Я смог, таким образом, открыть, что испытываю стыд всякий раз, когда я чувствую, что мне лучше быть другим, нежели самим собой. Так что вы представляете, как просто терапевту, супервизору, преподавателю заставить испытывать стыд того, кого они сопровождают, обращаясь к нему с подспудным посланием о том, что ему лучше не быть тем, кем он является; тем более, что данный клиент, данный пациент, данный студент потому и пришел, что думает, что он должен стать другим, лучше себя чувствовать, больше знать, стать более компетентным.
Благодаря встрече с этой проблемой и работе, которую мне надо было проделать над этой темой - может ли она в один прекрасный день быть оконченной? — я также смог точнее представить себе всю важность, которую имеет для меня вопрос о поддержке и помощи. Естественно, как для всякого гештальтиста, пара родственных и противоположных понятий «поддержка» и «фрустрация» являлись частью методологического оснащения, которое было в моем распоряжении благодаря Перлзу. Но правда то, что, когда я читал или смотрел по видеозаписи сессий, которые Перлз оставил будущим поколениям, я находил для себя больше информации о вопросе о фрустрации, чем о поддержке. Даже Лора Перлз, которая, в отли-
42 |
Жан-Мари Робин
чие от своего мужа, больше интересовалась поддержкой, высказала немного мыслей на этот счет. Между тем я давно понял, что меня раздражает рассуждение Перлза о том, что терапевт якобы должен помочь клиенту «перейти от поддержки среды к самоподдержке». Эту мысль я и раньше и до сих пор не могу понять иначе как призыв к эготизму.
Все-таки — и в работе с чувством стыда мы непосредственно с этим сталкиваемся — поддержка начинается с принятия и признания того, что в настоящее время присутствует в опыте на границе контакта. То есть поддержка начинается с принятия и признания того, что все есть именно таким, каким оно является, а не таким, каким я хочу, чтобы оно было.
На самом деле — и это прямо связано с моей личной историей, — моя прошлая сдержанность в оказании поддержки и принятия ее, связана со страхом вторжения, нежеланием оказаться жертвой вторжения в мою жизнь и нежеланием самому вторгаться в чужую жизнь. Также это было связано со страхом зависимости — нежеланием попасть в зависимость от другого или поставить кого-то в зависимость от себя. Контекст этого — вся мифология автономии и ответственности, которая развилась в поле гуманитарных, клинических и социальных наук особенно в XX веке и которой у меня будет случай коснуться ниже.
На сегодняшний день страх, о котором я сказал, во мне не так силен, как это могло быть несколько лет назад: контекст изменился, так что я научился искать, находить и принимать разные формы поддержки. Вероятно также, тяжелая автомобильная авария, в которую я попал несколько лет назад, заставила меня в какое-то мгновение пережить мысль о возможности моей близкой смерти, это изменило мой взгляда на мир и мой контакта с миром, риск больше не воспри-
Быть в присутствии другого 43
нимается мной в прежнем смысле. Ретрофлексии исчезли... или переместились в другое место.
Вот некоторые основополагающие направления моей личной и профессиональной эволюции за эти последние годы. Мне надо было их набросать, потому что фигуры, которые я должен теперь развернуть, имеют фон — фон теоретический, а также личный, — и потому что, если занятия теорией немногим отличаются от попыток конструирования смысла своего опыта и, может быть, их обобщений, разговоры, которые я веду с вами, уважаемые читатели, говорят прежде всего обо мне самом и должны стать объектом внимательного рассмотрения с вашей стороны прежде чем претендовать на некоторую форму обобщения. Но если что-то из этого сможет найти отклик в вашем опыте и поможет вам придать форму вашему опыту, то тогда, наверное, я не зря потратил свое время.
Дата добавления: 2014-12-03; просмотров: 838;