Сила притяжения и благодать

Жизнь Симоны Вэйл пылала, как яркое пламя свечи, пока она не умерла в возрасте тридцати трех лет. Будучи французской интеллектуалкой, она предпочла работать на фермах и на фабриках для того, чтобы слиться с рабочим классом. Когда гитлеровская армия вступила во Францию, она бежала и присоединилась к организации «Свобод­ные французы в Лондоне». Там она и умерла от туберкулеза, осложненного истощением, так как отказывалась есть больше, чем составлял рацион ее соотечественников, страдающих от нацистской оккупации. В качестве единственного наследства эта еврейка, последовательница Христа, оставила в разрозненных заметках и дневниках подробное описание своего паломничества к Богу.

Вэйл пришла к выводу, что Вселенной управ­ляют две великих силы: сила притяжения и сила благодати. Сила притяжения заставляет одно тело притягивать другие тела так, что тело постоянно увеличивается в размерах, вбирая в себя все боль­ше и больше частиц Вселенной. Нечто, похожее на эту силу, действует внутри человека. Мы тоже хотим расти, приобретать, увеличивать свою зна­чимость. В конце концов, желание «быть как боги» заставило взбунтоваться Адама и Еву.

«В области эмоций, — заключила Вэйл, — мы, люди, подчиняемся законам, подобным законам Ньютона. Все естественные движения души конт­ролируются законами, аналогичными законам фи­зического притяжения. Только благодать представ­ляет собой исключение. Большинство из нас оста­ются пойманными в поле притяжения любви к себе самому, и так мы заполняем все трещины, через которые могла бы проникнуть благодать».

Почти в то же самое время, когда писала Вэйл, другой человек, бежавший от нацистов, Карл Барт, заметил, что дар прощения, благодати, преподне­сенный нам Иисусом, был для него более удивительным, чем чудеса Иисуса. Чудеса нару­шали физические законы Вселенной; прощение нарушало законы морали: «Начало добра постига­ется среди зла... Простота и непостижимость бла­годати — кто измерит их?»

Действительно, кто измерит их? Я просто про­шелся по периметру благодати, как человек обхо­дит вокруг собора, слишком большого и величе­ственного, чтобы охватить его одним взглядом. Начав с вопросов: «Что удивительного в благодати Божией? и «Почему христиане не проявляют боль­ше благодати?», я теперь заканчиваю свои раз­мышления тоже вопросом: «Как выглядит испол­ненный благодати христианин?» Я бы, наверное, сформулировал этот вопрос иначе: «Как смотрит на мир исполненный благодати христианин?» Христианская жизнь, как мне кажется, основана не на нравственности или каких-то правилах, а на новом видении мира. Я стараюсь избежать силы духовного «тяготения», когда начинаю смотреть на самого себя, как на грешника, который не может порадовать Бога никаким самосовершен­ствованием или расширением своего внутреннего мира. Только тогда я могу обратиться к Богу за помощью извне — за благодатью — и к своему удивлению я обнаруживаю, что Святой Дух любит меня, несмотря на все мои недостатки. Я снова избегаю воздействия силы притяжения, когда осоз­наю, что мои соседи также грешники, которых любит Бог. Исполненный благодати христианин — это человек, который смотрит на мир через «особые стекла благодати».

Один мой знакомый пастор во время своего ежедневного чтения Библии изучал текст из седь­мой главы Евангелия от Матфея, в котором Иисус достаточно жестко сказал: «Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! Не от Твоего ли имени мы пророчествовали? И не Твоим ли име­нем бесов изгоняли? И не Твоим ли именем мно­гие чудеса творили? И тогда Я объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие».

Фраза «Я никогда не знал вас» бросалась в глаза. Характерно, что Иисус не сказал: «Вы ни­когда не знали Меня» или «Вы никогда не знали Отца». Моего друга поразило, что одна из наших основных задач, возможно, самая главная наша задача заключается в том, чтобы Бог узнал нас. Добрых дел недостаточно — «Не от Твоего ли имени мы пророчествовали?» Любые отношения с Богом могут базироваться только на том, что че­ловек целиком и полностью раскрывается перед Богом. Надев маску, вы ничего не добьетесь.

«Мы не сможем найти Его до тех пор, пока не узнаем, что Он в нас нуждается», — писал Томас Мертон. Людям, выросшим в строгой цер­ковной традиции, осознание этого факта дается нелегко. Церковь, в которую я ходил, склоня­лась в сторону перфекционизма, тем самым, искушая всех нас последовать примеру Анании и Сапфиры, представив в ложном свете свою духовность. По воскресеньям умытые и приче­санные супруги со своими детьми вылезали из своих автомобилей, сияя улыбками, несмотря на то, что, как выяснялось позднее, они жесто­ко ссорились друг с другом всю неделю.

Когда я был маленьким, образцы моего лучше­го поведения являл по уграм в воскресенье, спе­циально наряжаясь для того, чтобы Бог и те хри­стиане, которые меня окружали, видели это. Мне никогда не приходило в голову, что церковь была тем местом, где можно было быть самим собой. Однако сейчас, когда я смотрю на мир через осо­бые стекла благодати, я понимаю, что несовер­шенство — это лишь предварительное условие появления благодати. Свет проникает внутрь только через разломы и трещины.

Моя гордость все еще искушает меня демонст­рировать все, на что я способен, бороться за улуч­шение внешнего. «Легко осознать, — пишет К. С. Льюис, — но практически невозможно жить с осознанием того обстоятельства, что все мы лишь зеркала, блеск которых, если мы блестим, цели­ком и полностью происходит от сияния солнца, которое на нас светит. Обладаем ли мы в действи­тельности хотя бы небольшим — сколь угодно небольшим — природным свечением? Не можем же мы быть всецело марионетками». Далее он пишет: «Благодать приходит на место полного, по-детски наивного и желанного признания на­шей необходимости, радости, которую мы полу­чаем от полного доверия. Мы становимся «весе­лыми нищими».

Мы, марионетки, мы, веселые нищие, прино­сим Богу славу тем, что целиком и полностью доверяем ему. Наши раны и недостатки и есть те трещины, сквозь которые может проникнуть бла­годать. Наша человеческое предназначение на Земле в том, чтобы быть несовершенными, уязвимы­ми, слабыми и смертными, и только принимая эту судьбу, мы можем избежать силы притяжения и обрести благодать. Только так мы можем при­близиться к Богу.

Необычно то, что Бог ближе к грешникам, чем к «святым». (Под «святыми» я понимаю людей, которые прославились своим благочести­ем. Настоящие святые никогда не забывают о том, что они грешны). Как объяснил один док­ладчик, делавший сообщение на тему духовнос­ти: «Бог в небесах держит каждого человека на веревке. Когда вы грешите, вы перерезаете эту веревку. Потом Бог снова привязывает ее, делая при этом узел, тем самым вы приближаетесь к нему. Снова и снова ваши грехи обрывают ве­ревку, и с каждым новым узлом Бог подтягивает вас все ближе и ближе».

Однажды я взглянул на себя иначе, и на церковь я тоже стал смотреть как на сообщество людей, жаждущих благодати. Как алкоголикам, вставшим на путь выздоровления, нам всем присуща слабость, которую мы осознаем. Притяжение искушает нас поверить в то, что оно может стать нашим соб­ственным. Благодать исправляет эту ошибку.

Я в очередной раз вспоминаю слова прости­тутки, которые она сказала о церкви, и которые я приводил в начале этой книги: «Церковь! — сказала проститутка, — что бы это дало мне? Я и так считала себя порочной женщиной. Они бы только заставили меня мучиться еще боль­ше». С теологической точки зрения, церковь должна стать прибежищем для тех людей, кото­рые ужасного мнения о самих себе. Это наш входной билет. Богу нужны смиренные люди (обычно это униженные люди), для того чтобы завершить свою работу. Если что-то заставляет нас чувствовать свое превосходство над другими людьми, искушает нас идеей превосходства, это земное притяжение, а не благодать.

Читатели Евангелия поражаются тому, с какой легкостью Иисус общается с грешниками и отбро­сами общества. Проведя достаточно времени сре­ди грешников и среди так называемых «святых», я догадываюсь, почему Иисус уделял столько време­ни вышеупомянутой группе людей. Я думаю, что ему нравилось их общество. Поскольку грешники были честны с самими собой, ничего из себя не разыгрывали, Иисус мог с ними общаться. Напро­тив, «святые» важничали, судили его поступки и искали, как поймать его в ловушку нравственнос­ти. В конечном итоге, именно святые, а не греш­ники, схватили Иисуса.

Вспомните историю, рассказывающую, как Иисус обедал в доме Симона Фарисея, где женщина, не слишком отличавшаяся от проститутки в Чикаго, натерла Иисуса маслами и вызывающе вытерла ему нога своими волосами. Это вызвало осуждение Си­мона. Такая женщина не должна была даже входить в его дом! Но вот, что ответил ему Иисус в этой накалившейся обстановке: «И, обратившись к жен­щине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом Твой, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования Мне не дал, а она, с тех пор, как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги; ты головы Мне маслом не помазал, а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлю­била много, а кому мало прощается, тот мало любит».

Почему же получается так, спрашиваю я себя, что церковь скорее поступает в духе Симона Фа­рисея, нежели прощенной женщины? Почему я сам часто поступаю так?

Один роман, опубликованный в прошлом веке, «Проклятие Тирона осторожного», дал мне четкое представление о том, какой должна быть церковь. Скептически настроенный доктор, обращаясь к пастору фундаменталистской церкви и католичес­кому священнику, сказал: «Вы, разумеется, може­те возразить против того, что я сейчас скажу. Я со стороны оцениваю вас всех достаточно объектив­но, но мне кажется логичным, что церковь долж­на существовать для тех, кто нуждается в ее помо­щи, а не для тех, кто уже в силу своей профессии так добродетелен, что сам помогает церкви». По­том этот скептически настроенный человек опи­сал церковь как место, в котором благодать запер­та, как в ловушке. «Одни люди приходят туда ежедневно, другие — раз в год, третьи, возможно, ни разу не появляются там с момента их креще­ния и до их похорон. Но у них всех есть на это право, у профессионального грабителя такое же, как у святого, ничем не запятнавшего свое имя. Нужно только оговориться, что они не должны приходить в церковь, притворяясь...»

Организация по борьбе с алкоголизмом («Ано­нимные алкоголики»), которая устраивала свои собрания в подвале нашей церкви в Чикаго, стала причиной того, что я особенно остро восприни­маю образ церкви как организации готовой не­медленно предоставить благодать тем, кто в ней нуждается. Найдется немного церквей, которые захотели бы иметь дело с «Анонимными алкоголиками», по одной простой причине. Члены этой организации склонны устраивать беспорядок. Они борются с демонами наркомании и алкоголизма, прибегая при этом к помощи менее опасных де­монов табакокурения и демонов, поощряющих поглощение кофе в огромных количествах, и не­многие церкви хотят иметь заляпанные столы и пол, не говоря уже о том вреде, который сигарет­ный дым наносит стенам и обоям. Церковь, кото­рую я посещал, решила, невзирая ни на что, от­крыть для них свои двери.

Я иногда заходил на собрания этой организа­ции в знак солидарности со своим другом, кото­рый пытался излечиться от алкоголизма. Первый раз, когда я пришел с ним туда, я был ошеломлен тем, что там увидел, поскольку во многих отно­шениях это было похоже на церковь Нового Заве­та. Один известный телевизионный ведущий и несколько значительных миллионеров свободно общались с безработными, отторгнутыми обще­ством, и детьми, которые носили повязки, скры­вавшие следы от иглы на их руках. «Времяпрепро­вождение» проходило в небольших группах, где изучалось руководство, задавались искренние воп­росы, раздавались дружелюбные ответы и люди делились множеством объятий. Представлялись примерно следующим образом: «Привет, я Том. Я алкоголик и наркоман». В ту же секунду все кри­чали в один голос, как греческий хор: «Привет, Том». Каждый из приходящих рассказывал о сво­их успехах в борьбе с пагубной зависимостью.

По истечении некоторого времени я заметил, что члены «Анонимных алкоголиков» придержи­ваются двух принципов: максимальная честность и максимальное доверие. Это как раз те принци­пы, которые Иисус приводит в Нагорной Пропо­веди, когда лаконично учит «жить сегодняшним днем», и члены организации «Анонимных алкого­ликов» цитируют слова из Нагорной Проповеди каждый раз, когда собираются вместе.

Организация «Анонимных алкоголиков» никог­да бы не допустила, чтобы люди говорили: «При­вет, я Том, раньше я был алкоголиком, но теперь я излечился». Даже если Том не пил уже тридцать лет, он все еще считает, что у него сущность алкоголика. Отрицая свою слабость, он бы стал ее жертвой. Точно также Том никогда не скажет: «Может, я и алкоголик, но мои дела не так пло­хи, как у Бетти. Она сидит на кокаине». Для них самое дно — это тоже определенный уровень.

Как пишет Льюис Мейер: «Я знаю только одно место, где статус человека ничего не зна­чит. Никто не делает ни из кого дурака. Всякий из присутствующих очутился здесь, потому что сделал из своей жизни грязный бедлам и сейчас пытается снова собрать ее по кусочкам... Я при­сутствовал на тысяче церковных собраний, со­браний в ложах, собраний, устраиваемых брат­ствами, но я нигде не нашел такой любви, ка­кую я нашел у «Анонимных алкоголиков». На один недолгий час сильный и властный опус­кался до слабого, а слабый поднимался до силь­ного. В результате возникало то, что люди име­ют в виду, когда говорят о братстве.

Чтобы добиться «исцеления», «Анонимные ал­коголики» требуют от своих членов максимальной веры в Высшую Силу и своих товарищей. Многие люди в той группе, на собраниях которой я при­сутствовал, использовали слово «Бог» вместо сло­восочетания «Высшая сила». Они открыто проси­ли у Бога, чтобы он дал им прощение и силы, и просили своих товарищей о поддержке. Они при­шли в эту организацию, потому что верят, что она источник, из которого струится благодать.

Иногда, когда я спускался вниз по ступенькам, которые вели из церкви в подвальное помещение, я размышлял над тем контрастом «наверху» / «вни­зу», который отличает утренние часы воскресенья и вечерние часы вторника. Только немногие из тех, кто собирался по вечерам во вторник, прихо­дили в церковь в воскресенье. Хотя они ценили великодушие церкви, предоставившей им подваль­ное помещение, однако члены этой организации, с которыми я разговаривал, отвечали мне, что они не чувствовали бы себя в церкви, как дома. Наверху люди, казалось, были вместе, в то время как они здесь просто цеплялись друг за друга. Они чувствовали себя куда более комфортно в клубах сизого дыма, нацепив на джинсы и фут­болки металлические цепочки и переходя на ру­гань, если они чувствовали себя паршиво. Мир, к которому они принадлежали, был здесь, а вовсе не в церкви с цветными стеклами и скамьями с высокими спинками.

Если бы только они могли понять, если бы только церковь могла понять, что члены этой организации были нашими учителями, преподав нам несколько важных уроков духовности! Они начали с максимальной честности и закончили максимальным доверием. Томимые жаждой, они как «веселые нищие» приходили каждую неделю, потому что «Анонимные алкоголики» были един­ственным местом, где раздавали благодать.

Несколько раз я читал проповедь в своей церкви, а затем ассистировал, когда исполнялся обряд причастия. «Я не отведаю этого, потому что я добрый католик, благочестивый, набож­ный и смиренный, — пишет Ненси Мейерс о ритуале евхаристии. — Я отведаю это, потому что я плохой католик, ослабевший от малокро­вия души, которого гнетут сомнения, тревога и страх. Прочитав проповедь, я помог поддержать изголодавшиеся души.

Те, кто желал принять участие в таинстве, про­шли в первые ряды, практически образовав полу­круг, и ждали, когда мы принесем священные атрибуты. «Сие есть тело Христа, за тебя ломи­мое», — говорил я, протягивая хлеб человеку передо мной, чтобы он отломил от него. «Сие есть кровь Христа, за тебя проливаемая», — говорил пастор позади меня, протягивая чашу, из которой все пили. Поскольку моя жена работала в церкви, а я в течение многих лет проводил там занятия, я знал истории некоторых людей, стоявших передо мной. Я знал, что Мейбл, женщина с волосами цвета соломы и сгорбленной осанкой, которая при­шла в центр, созданный для пенсионеров, раньше была проституткой. Моя жена присматривала за ней в течение семи лет, пока она, наконец, призна­лась в одном мрачном секрете, который лежал у нее на душе тяжким бременем. Пятьдесят лет назад она продала своего единственного ребенка, свою дочь. Ее семья отказалась от нее задолго до этого, за время беременности она лишилась последнего ис­точника доходов, и зная, что будет никудышной матерью, она продала свою девочку паре супругов в штате Мичиган. «Я никогда себе этого не прощу», – сказала Мейбл. Теперь она стояла у ограждения, отделявшего ее от причастия, румяна как клочки бумаги лежали на ее щеках, и она протягивала руки в ожидании дара благодати. «Тело Христово, за тебя, Мейбл, ломимое...»

Кроме Мейбл, тут были Гус и Мидцред, звезды единственной брачной церемонии, которая была устроена пенсионерами, входящими в конгрегацию нашей церкви. В результате свадьбы они тратили 150 долларов ежемесячно, платя налоги в фонд со­циального обеспечения, хотя могли просто жить вместе, но Гус настоял на этом. Он сказал, что Милдред бьиа светом в его жизни, и его не заботи­ло то, что он жил в нищете, пока она была рядом с ним. «Кровь Христова, за тебя, Гус, и за тебя, Милдред, проливаемая...»

Следующим шел Адольф, озлобленный моло­дой афроамериканец, чьи худшие опасения на счет человеческой расы подтвердились во Вьет­наме. Адольф отпугивал людей от нашей церк­ви. Однажды во время моего занятия, на кото­ром мы читали книгу Иисуса Навина, Адольф поднял руку и заявил: «Я бы хотел, чтобы у меня сейчас была винтовка М-16. Я бы пере­стрелял всех белых ублюдков в этом помеще­нии». Один пресвитер из нашей церкви, кото­рый был доктором, отвел его после этого в сто­рону и поговорил с ним, настаивая на том, что тот должен принимать свои медикаменты, прежде чем приходить в церковь по воскресеньям. При­хожане мирились с ним, потому что мы знали, что им управляла не только злость, но и голод. Если он не успевал на автобус, и никто из нас не предлагал подвезти его, он иногда шел пеш­ком до церкви по пять миль. «Тело Христово, за тебя, Адольф, ломимое...»

Я улыбнулся, увидев Кристину и Райнера, эле­гантную немецкую пару, работавшую в Чикагском университете. Оба были докторами философии и приехали из общины пиетистов, находящейся на юге Германии. Они рассказали нам, какое силь­ное влияние оказало на весь мир движение морав­ских братьев, под влиянием которого все еще на­ходится церковь в их родном городе. Но в данный момент они боролись с той самой идеей, которая была им дорога. Их сын только что присоединил­ся к группе миссионеров, отбывших в Индию. Он хотел прожить год в самых грязных трущобах Каль­кутты. Кристина и Райнер уже не раз относились с уважением к таким жертвам, но теперь, когда это был их собственный сын, все выглядело ина­че. Они боялись за его здоровье и безопасность. Кристина закрыла лицо руками, и слезы потекли сквозь ее пальцы. «Кровь Христова, за тебя, Кри­стина, и за тебя, Райнер, проливаемая...»

Потом шла Сарра, тюрбан закрывал ее лысую голову, покрытую шрамами в том месте, где врачи удалили ей опухоль головного мозга. И Майкл, который заикался так сильно, что непроизвольно сжимался от страха, когда кто-либо к нему обра­щался. И Мария, необузданная и страдающая лиш­ним весом итальянка, которая только что вышла замуж в четвертый раз. «Этот точно будет не похож на предыдущих, я-то знаю».

«Тело Христово... кровь Христова...» Что мы еще могли предложить этим людям, кроме благо­дати, здесь и сейчас? Что вообще могла предло­жить церковь, если не «средства благодати»? Бла­годать здесь, среди этих разрушенных семейных уз и людей, наполовину напоминающих марионе­ток? Да, здесь. Возможно, церковь «наверху» не так уж сильно отличалось от организации «Ано­нимных алкоголиков» «внизу».

Достаточно странно, что увиденные через при­зму благодати, люди за пределами церкви пред­стают в том же самом свете, что и внутри. Как и я, как любой из нас внутри церкви, они тоже грешники, которых любит Бог. Заблудшие дети, некоторые из них забрели очень далеко от своего дома, но даже их Отец с готовностью ждет их обратно, чтобы устроить пиршество в честь их возвращения.

Пророки в пустыне, современные художники и мыслители напрасно ищут альтернативный ис­точник благодати. «Я стесняюсь это сказать, но то, что нужно миру, это христианская любовь», — написал Бертранд Рассел. Незадолго до своей смерти, мирянка, гуманист и романист Марганита Ласки сказала в телевизионном интервью: «Что в вас христианах вызывает во мне зависть, так это ваша способность прощать. У меня нет никого, кто бы меня простил». И Дуглас Капленд, которому принадлежит понятие «Поколе­ние X», пришел в своей книге «Жизнь после Бога» к следующему выводу: «Мой секрет в том, что я нуждаюсь в Боге, в том, что я болен и не справлюсь дальше в одиночку. Мне нужен Бог, чтобы он помог мне отдавать, поскольку мне кажется, что я больше не способен на это; для того, чтобы помочь мне быть добрым, когда я больше не чувствую себя способным на доброту; чтобы помочь мне любить, когда я, кажется, полностью лишен способности любить».

Меня поражает та нежность, какую Иисус проявляет в отношении людей, которые выска­зывают подобные желания. Евангелие от Иоан­на содержит спонтанно возникший разговор Иисуса с женщиной у колодца. В то время ини­циатором развода был муж. Эта самарянская женщина была отвергнута пятью различными мужчинами. Иисус мог начать разговор, указав ей на тот хаос, в который она превратила свою жизнь. Однако он не сказал: «Женщина, пони­маешь ли ты, какую безнравственную жизнь ты ведешь, живя с мужчиной, который не является тебе мужем?» Напротив, на самом деле он ска­зал: «Я вижу, ты жаждешь». Иисус обратился к ней, чтобы сказать, что та вода, которую она пьет, не утолит ее жажду, а затем предложил ей живой воды, чтобы утолить ее жажду навеки.

Я пытаюсь вспомнить образ мышления Иисуса, когда сталкиваюсь с кем-нибудь, чье поведение я не одобряю с точки зрения нравственности. «Это, наверное, очень жаждущий человек»,- говорю я себе. Однажды я беседовал со священником Ген­ри Ноувеном сразу после того, как он вернулся из Сан-Франциско. Он посетил различные служения, уделявшие внимание больным СПИДом, и был глубоко тронут теми печальными историями, которые он от них услышал. «Они так хотят испор­ченной любви, это буквально убивает их», — ска­зал он. Он видел в них страждущих людей, кото­рые жаждут не той воды.

Когда я испытываю искушение в ужасе отшат­нуться от грешников, от «других» людей, я вспо­минаю о том, что должно было значить для Иису­са жить на Земле. Совершенный, безгрешный, Иисус имел полное право почувствовать отвраще­ние к поведению тех людей, которые его окружа­ли. Однако он проявлял в отношении отъявлен­ных грешников милосердие, а не судил их.

Тот, кто прикоснулся к благодати, не будет больше смотреть на бесприютных людей, как на «порочных людей» или как «на бедноту, которой нужна наша помощь». И мы также не должны искать в них того, что «достойно любви». Благо­дать учит нас, что Бог любит нас, потому что он Бог, а не потому что мы такие, как мы есть. Категории достойного здесь неприменимы. В сво­ей автобиографии немецкий философ Фридрих Ницше написал о своей способности «чуять» са­мые сокровенные уголки человеческой души, в особенности «обильно скопившуюся грязь на дне души многих людей». Ницше был учителем не­-благодати. Мы призваны поступать наоборот, чув­ствовать остаток скрытого достоинства.

В одной из сцен в фильме «Доспехи» герои, которых играют Джек Николсон и Мерил Стрип, наталкиваются на пожилую эскимоску, лежащую в снегу, вероятно, пьяную. Сами, будучи нетрезвы­ми, эти двое обсуждают, что им с ней делать.

— Она пьяна или бродяга? — спрашивает Ни­колсон.

— Просто бродяга. Она всю жизнь так.

— А до этого?

— Была проституткой на Аляске.

— Она же не была проституткой всю жизнь. До этого?

— Я не знаю. Просто маленьким ребенком, наверно.

— Ну, маленький ребенок — это уже кое-что. Это не бродяга и не шлюха. Это уже что-то. Давай внесем ее в дом.

Двум бродягам эскимосская женщина увиде­лась через призму благодати. Там, где общество видело только никчемного человека, благодати открылся «маленький ребенок», человек, создан­ный по образу и подобию Бога, неважно, на­сколько исказился этот образ.

В христианском учении существует принцип: / «Возненавидь грех, но возлюби грешника», кото­рый проще проповедовать, чем жить в соответ­ствии с ним. Если бы христианам удалось просто возродить практику следования этому принципу, столь совершенным образом задуманную Иисусом, мы бы далеко продвинулись на пути воплощения в жизнь нашего призвания распространителей Божией благодати. К. С. Льюис рассказывает, что он долгое время не мог понять едва уловимое различие между ненавистью к человеческому гре­ху и ненавистью к грешнику. Как можно ненави­деть сделанное человеком и не ненавидеть самого человека? «Но много лет спустя мне открылось, что есть один человек, с которым я поступал таким образом всю свою жизнь, а именно: я сам. Какую бы сильную неприязнь я не испытывал по отношению к моей собственной трусости, к мое­му тщеславию или жадности, я продолжал любить себя. Это никогда не вызывало у меня ни малей­ших трудностей. На самом деле, истинной причи­ной того, что я ненавидел вышеупомянутые каче­ства, была моя любовь к этому человеку. Только потому, что я любил себя, мне было неприятно обнаружить, что я относился к тому типу людей, которые делают подобные вещи».

«Христиане не должны идти на компромисс в своей ненависти по отношению к греху», — счи­тает Льюис. Скорее мы должны ненавидеть гре­хи в других людях столь же сильно, как мы ненавидим их в самих себе. Сожалея о том, что человек совершил подобные поступки, и, испы­тывая надежду, что каким-нибудь образом ког­да-нибудь в какой-нибудь ситуации этот чело­век обретет исцеление.

Документальный фильм Билла Мойерса о гим­не «О Благодать!» содержит сцену, снятую на ста­дионе Уэмбли в Лондоне. Различные музыкальные группы, в основном рок-группы, собрались вмес­те, чтобы отпраздновать реформы в Южной Аф­рике, и по какой-то причине организаторы реши­ли, что программу будет завершать выступление оперной певицы Джесси Норман.

Камера попеременно показывает то возбуж­денную толпу на стадионе, то интервью с Джес­си Норман. В течение двенадцати часов группы вроде «Ганз н Розес», взрывали толпу ударной волной своей музыки, пропущенной через бата­реи колонок, будоража фанатов, и без того воз­бужденных алкоголем и наркотиками. Толпа бес­нуется, вызывая музыкантов на «бис», и рок группы повинуются. Между тем Джесси Норман сидит в своей гримерной, обсуждая с Мойерсом «О Благодать!»

Гимн, конечно, был написан Джоном Ньюто­ном, грубым, жестоким работорговцем. Он впер­вые воззвал к Богу в разгар шторма, во время которого его чуть не смыло его за борт. Ньютон лишь постепенно пришел к свету, продолжая развивать свою торговлю даже после своего об­ращения в веру. Он написал песню «О имя Иисуса, как сладостно оно...», когда ждал в одном из африканских заливов, пока рабы поднимутся на борт корабля. Однако позднее он отказался от своего занятия, стал священником и присоеди­нился к Уильяму Уилберфорсу в борьбе против рабства. Джон Ньютон никогда не переставал помнить о том, с какого дна он поднялся. Он никогда не забывал о благодати. Когда он пи­сал: «... Был мертв и чудом стал живой», — он писал эти слова от всего сердца.

В фильме Джесси Норман говорит Биллу Мойерсу, что Ньютон, вероятно, позаимствовал ста­рый мотив, который напевали сами рабы, возро­див песню так же, как был возрожден он сам.

Наконец, наступает ее очередь выходить на сцену. Луч единственного прожектора следует за Норман, величественной афроамериканкой, оде­той в развевающуюся африканскую накидку, ког­да она проходит по сцене. Ни танцевальной группы, ни музыкальных инструментов — толь­ко Джесси. Вся толпа, до единого человека, охвачена волнением. Мало кто узнает оперную примадонну. Какой-то голос требует повторить «Ганз'н'Розес». Остальные поддерживают этот возглас. Обстановка накаляется.

В одиночестве, a capella, Джесси Норман начи­нает петь, очень медленно:

«О Благодать, спасен тобой, Я из пучины бед!

Был мертв, но чудом стал живой, Был слеп, но вижу свет!»

Удивительная вещь происходит на стадионе Уэмбли в эту ночь. Семнадцать тысяч охрипших фанатов умолкают, услышав ее арию благодати.

Тем временем Норман доходит до второго куплета. «Сперва внушила сердцу страх, затем дала покой...», — певица своим сопрано завораживает толпу.

Между тем, она доходит до третьего куплета: «... Но ты всегда была со мной, ведешь меня домой», — несколько тысяч фанатов подпевают, откапывая в памяти полузабытые слова, которые они слышали давным-давно.

«Пройдут десятки тысяч лет, Забудем смерти тень,

А Богу также будем петь, Как в самый первый день».

Джесси Норман позднее призналась, что она не имела ни малейшего представления о том, что за сила снизошла на стадион Уэмбли в ту ночь. Мне кажется, что я знаю. Мир жаждет благодати. Когда благодать снисходит на мир, он умолкает.

Источники: