Островки зелени

Во время извержения вулкана на горе Святой Елены высокая температура расплавила почву, оставив голые камни, покрытые толстым слоем пепла. Специалисты из службы по охране леса заинтере­совались тем, сколько времени должно пройти, прежде чем здесь сможет вырасти что-либо жи­вое. Затем в один из дней парковый служащий наткнулся на пышную лужайку, полную цветов, папоротников и трав, цепляющихся корнями за эту каменистую пустошь. Всего через несколько секунд он заметил необычное обстоятельство. Этот участок зелени по форме напоминал лося. Расте­ния питались органической материей, которая лежала в том месте, где под слоем пепла погребло лося. С этого времени ученые стали искать по­добные участки с пышной растительностью как вспомогательное средство при подсчете потерь среди диких животных.

Долгое время после того, как общество начина­ет деградировать, продолжают проявляться знаки его прошлой жизни. Не понимаю, почему люди цепляются за нравственные традиции прошлого, за «порывы сердца», выражаясь словами Роберта Белла. Разбросанные повсюду, подобно останкам животных, усеявшим голые склоны горы Святой Елены, они дают жизнь ландшафту, который, в противном случае, остался бы бесплодным.

Англия викторианской эпохи представляет со­бой пример такого места, где островки зелени пробудились к жизни, места, где группа предан­ных своей вере христиан принесла благодать все­му обществу. Это было мрачное время, характер­ными чертами которого были рабство в колониях, использование детского труда на фабриках и ни­щета в городах. Как это обычно бывает, перемены пришли снизу, быстрее, чем их навязали сверху.

На протяжении девятнадцатого века сформи­ровались почти пятьсот британских благотвори­тельных организаций, по меньшей мере, три чет­верти из них были евангелическими по своей сути. Общество Клэфэмского университета, небольшая группа истинно верующих христиан, в которую входили Чарльз Симеон и Уильям Уилберфорс, провела пятерых своих членов в Парламент. В то время как Уилберфорс посвятил всю свою карьеру уничтожению рабства, другие члены занялись воп­росом долговых тюрем, освободив в результате четырнадцать тысяч заключенных. Остальные на­правили свои усилия на развитие образования, предоставление жилья бедным и заботу о беспо­мощных, борясь в то же время против использо­вания детского труда, против общественной без­нравственности и пьянства. Противники с издев­кой называли их «святошами» — ярлык, который члены этой группы носили с гордостью.

В тот же самый период времени Уильям Бут бродил по трущобам лондонского Ист-Энда, пока его жена преподавала Библию. Он заметил, что в каждом пятом доме находился паб, где мужчины сшивались без дела целыми днями, пропивая день­ги, необходимые на содержание семьи. Во многих пабах даже были оборудованы приступки рядом со стойкой так, чтобы маленькие дети могли вскарабкаться на них и заказать джин. Придя от этого в ужас, Уильям Бут основал в 1865 году «Христи­анскую миссию», посвятив себя служению «отбро­сам общества», на которых никто не обращал вни­мания, и из этого начинания выросла «Армия спасения». (Представьте себе организацию, кото­рая сформировалась бы сегодня под таким назва­нием!) Когда религиозные общины традиционно­го толка выразили недовольство тем континген­том, который привлекал Бут, он вынужден был основать свою собственную церковь, чтобы защи­тить достигнутые «позиции благодати».

Многие люди не знают, что «Армия спасения» функционирует как местная церковь и как благо­творительное учреждение. Однако ни одна благо­творительная организация не получает большей финансовой поддержки, и работа «Армии спасе­ния» находится на пике эффективности. Ее чле­ны кормят голодных, находят убежище для без­домных, заботятся о наркоманах и алкоголиках и первыми появляются в тех местах, где происходят различные бедствия. Это движение разрослось настолько, что сегодня эти солдаты благодати на­считывают миллион. Это одна из крупнейших постоянных армий в мире, действующая в сотнях различных стран. Первый камень, заложенный Уильямом Бутом, теперь лежит в фундаменте струк­туры общества многих стран мира.

Реформы, предпринятые Уильямом Бутом и группой Клэфэмского университета, стали, в ко­нечном итоге, политикой общества. И качества, присущие человеку викторианской эпохи: честь, трудолюбие, целомудрие и благотворительность — распространились в обществе, помогая Англии избежать раскола, сопряженного с насилием, по­стигшим другие нации.

Европа и Соединенные Штаты продолжают линию нравственности, накопленную христиан­ской верой, вливаются в поток благодати. Соци­ологические опросы показывают, что большин­ство американцев испытывают страх перед буду­щим (опросы Гэллапа свидетельствуют о том, что восемьдесят три процента американцев убеж­дены, что нация находится в состоянии нрав­ственной деградации). Историк Барбара Тачмен, получившая за свои работы две премии Пулицера, очевидно не является паникером религиоз­ного толка, но беспокоится о моральном банк­ротстве общества. Она рассказала Биллу Мойерсу, что ее беспокоит потеря чувства нравствен­ности, потеря понимания разницы между истиной и ложью и то обстоятельство, что люди больше не руководствуются этим пониманием. Мы наблюдаем это постоянно. Мы открываем любую утреннюю газету и видим, что несколько чиновников были изобличены в хищениях и коррупции. Люди кругом стреляют в своих кол­лег по работе или убивают других людей на улице. Я спрашиваю себя, исчезали ли когда-либо нации, потеряв чувство нравственности, а не по каким-либо физическим причинам или из-за нашествия варваров? Мне кажется, что да.

Если когда-нибудь христианское единодушие исчезнет и когда-нибудь общество лишится рели­гиозной веры, что произойдет тогда? Нам не нуж­но задумываться над этим, поскольку наш век предоставил нам доскональные ответы на этот вопрос. Возьмем в качестве примера Россию.

Коммунистическое правительство ополчилось на наследие России с таким антирелигиозным пы­лом, какого не знала человеческая история. Эти люди сносили церкви, мечети и синагоги, запре­щали религиозное воспитание детей, закрывали семинарии и монастыри, бросали в тюрьмы и убивали священников. Все мы, конечно, знаем, к чему это привело. Пережив десятки миллионов смертей, социальный и нравственный хаос, на­род России, наконец, пробудился ото сна. Как обычно, люди искусства заговорили первыми. Александр Солженицын сказал: «Более полувека тому назад, когда я еще был ребенком, я слы­шал, как многие пожилые люди предлагали сле­дующее объяснение тех великих потрясений, которые обрушились на Россию: «Люди забыли Бога. Вот почему все это произошло». С тех пор я потратил целых пятьдесят лет, изучая исто­рию нашей революции. За это время я прочитал сотни книг, собрал сотни свидетельств очевид­цев и сам написал восемь томов моих собствен­ных впечатлений, пытаясь излечить шрам, ос­тавленный этим переворотом. Но если бы меня сегодня попросили лаконично сформулировать основную причину той разрушительной револю­ции, которая унесла около шестидесяти милли­онов жизней наших людей, я бы не мог выра­зить ее более точно, нежели чем повторив: «Люди забыли Бога. Вот почему все это произошло».

Он сказал эти слова в 1983 году, когда Советс­кий Союз все еще был сверхдержавой, и Солженицына повсюду преследовали. Однако менее де­сяти лет спустя лидеры России с одобрением цити­ровали его слова, что я слышал лично во время своего визита в Россию в 1991 году.

Я увидел в России народ, изголодавшийся по благодати. Экономика (а в действительности и все общество) находилась в состоянии свободно­го падения, и все винили в этом друг друга. Люди, принесшие реформы, обвиняли коммуни­стов, упрямые коммунисты винили американ­цев, иностранцы винили мафию и русскую лень, разрушающую этику труда. Взаимные обвинения не прекращались. Я заметил, что простые граж­дане России вели себя, как запуганные дети. Их головы были опущены, речь запиналась, глаза бегали. Кто мог бы вызвать их доверие? Так же, как испуганному ребенку тяжело поверить в порядок и любовь, этим людям было тяжело поверить в Бога, который единственно своей властью контролируют Вселенную и который страстно их любит. Им тяжело поверить в бла­годать. Однако без благодати, чем может кон­читься цикл не-благодати в России?

Я покинул Россию, ошеломленный теми неиз­бежными переменами, которые ей предстояли. И все же я уезжал с чувством смутной надежды. Даже на пустынном нравственном ландшафте я видел признаки жизни, островки растительности, смягчавшие эту опустошенность, растущие на том месте, где было совершено убийство.

Я увидел простых людей, которые теперь на­слаждались своей свободой вероисповедания. Боль­шинство из них знали о вере от бабушки, от своих близких старшего поколения. Когда государство начало преследовать церковь, оно проигнорирова­ло эту группу населения. «Пусть старые женщины подметают пол, продают свечи и цепляются за традиции, пока они не умрут», — решило оно. Однако, пожилые руки бабушки качали колыбели. Сегодня молодые люди, приходящие в церковь, говорят, что они впервые узнали о Боге из тех песен и историй, которые нашептывала им ба­бушка, когда они отправлялись спать.

Я никогда не забуду одну встречу, во время которой московские журналисты плакали. Прежде я никогда не видел, чтобы плакали журналисты, когда Рон Никкель из «Интернационального братства заключенных» рассказал о подпольных церквях, которые разрастались теперь в России в. колониях для заключенных. В течение семидесяти лет тюрьмы были прибежищем истины, единствен­ным местом, где вы могли спокойно произносить имя Бога. Это в тюрьмах, а не в церквях такие люди, как Солженицын, нашли Бога.

Рон Никкель также рассказал мне об одном разговоре с генералом, который возглавлял Ми­нистерство внутренних дел. Этот генерал слы­шал о Библии от старых верующих и восхищал­ся ей, но как музейным экспонатом, а не чем-то, во что нужно верить. Последние события, однако, заставили его пересмотреть свое мне­ние. В конце 1991 года, когда Борис Ельцин приказал закрыть все национальные, региональ­ные и местные ячейки коммунистической партии, его министерство следило за этим про­цессом. «Ни один партийный чиновник, — ска­зал генерал, — ни один человек, имевший пря­мое отношение к закрытию партии, не протес­товал». Он противопоставил эту ситуацию семи­десятилетней кампании по разрушению церкви и искоренению веры в Бога: «Христианская вера пережила все идеологии. Церковь теперь пере­живает такое возрождение, какого мне никогда не доводилось видеть».

В 1983 году группа смельчаков из организа­ции «Молодежь за христианскую миссию» раз­вернула утром Пасхального воскресенья на Крас­ной площади плакат с написанными на нем по-русски словами: «Иисус воскресе!» Некоторые пожилые россияне упали на колени и заплака­ли. Солдаты вскоре окружили поющих гимны нарушителей порядка, отняли их плакат и увез­ли их в тюрьму. Менее чем через десять лет после этого акта гражданского неповиновения в Пасхальное воскресенье на Красной площади люди приветствовали друг друга традиционными словами: «Христос воскресе! — Воистину воскресе!»

Во время долгого полета из Москвы в Чикаго у меня было много времени поразмыслить над тем, что я увидел в России. Там я чувствовал себя, как Алиса в Стране чудес. Ограниченное в средствах правительство, несмотря ни на что, выделяло биллионы рублей на реставрацию хра­мов, разрушенных или снесенных во времена коммунистического режима. Мы молились вмес­те с Верховным Советом и КГБ. Мы видели, как в здании российского правительства продавалась Библия. Редакторы газеты «Правда» интересова­лись, не может ли кто-нибудь из нас написать статью для передовицы газеты. Работники сфе­ры образования приглашали нас провести семи­нар по теме «Десять Заповедей».

У меня было ясное ощущение, что Бог пересе­ляется не в религиозном смысле этого слова, а совершенно буквально, собирает пожитки и пере­езжает. Западная Европа теперь уделяет Богу мало внимания. Соединенные Штаты отодвигают Бога на задний план, и, возможно, будущее Царствия Божия принадлежит таким странам, как Корея, Китай, Африка и Россия. Царство Божие процве­тает там, где его подданные исполняют повеле­ния Царя — разве сегодня это относится к Соеди­ненным Штатам Америки?

Поскольку я являюсь американцем, перспекти­ва подобного «переезда» огорчает меня. В то же самое время, однако, я яснее, чем когда-либо, понимаю, что предан Царствию Божию, а не Со­единенным Штатам. Первые ученики Иисуса ви­дели, как сгорел дотла их любимый Иерусалим, и я более чем уверен, что они оглядывались назад со слезами на глазах, когда отправлялись в Рим, Испанию и Эфиопию. Августин, который написал свой трактат «Град Божий» для того, чтобы объяс­нить двойное гражданство христианина, пережил падение Рима и наблюдал со своего смертного одра, как языки пламени охватывают его родной Иппо в Северной Африке.

Недавно я беседовал с одним пожилым мис­сионером, который начинал свою карьеру в Ки­тае. Он был в числе тех шести тысяч миссионе­ров, которые были изгнаны после того, как ком­мунисты пришли к власти. Так же, как и в России, коммунисты там делали все, чтобы унич­тожить церковь, которая до этого представляла собой образцовый пример миссионерского дви­жения. Правительство запретило домашние цер­кви, объявило нелегальным религиозное воспи­тание детей, бросало в тюрьмы пасторов и про­поведников Библии.

А в это время миссионеры находились не у дел и не находили себе места. Как китайская церковь будет обходиться без них? Без их семинарий и библейских колледжей, их литературы и семина­ров, даже не имея возможности печатать Библию, разве могла церковь выжить без всего этого? В течение сорока лет до миссионеров доходили слу­хи о том, что происходило в Китае, некоторые обескураживающие, некоторые ободряющие, но никто ничего не мог сказать с полной увереннос­тью, пока в восьмидесятых годах страна не начала открывать свои границы.

Я спросил этого пожилого миссионера, теперь известного эксперта по Китаю, что происходило в течение прошедших сорока лет. «По самым скром­ным подсчетам, в Китае было около 750000 хрис­тиан, когда я покинул страну. А теперь! Вы може­те услышать самые различные данные, но, по моему мнению, наиболее точной будет цифра 35 миллионов верующих». По всей видимости, церковь и Святой Дух совсем неплохо обходятся без постороннего вмешательства. Китайская церковь теперь представляет собой вторую в мире по ве­личине евангелическую общину; ее превосходят только Соединенные Штаты.

По оценкам одно из экспертов по Китаю, воз­рождение церкви, имевшее место в этой стране, является самым большим по численности в исто­рии церкви. Непонятным образом, враждебность государства шла на пользу церкви. Изгнанные из властных структур, китайские христиане посвяти­ли себя служению Богу и миссионерству — ис­тинной задаче церкви, а не занимались полити­кой. Они сосредоточились на том, чтобы изме­нить жизнь, а не законы.

Из России я вернулся, проявляя меньше озабо­ченности по поводу того, что происходит за мра­морными и гранитными стенами здания Конгрес­са и Верховного суда, а больше заботясь о том, что творится за стенами церквей, разбросанных по всей Америке. Обновление религиозной жизни в Соединенных Штатах не произойдет сверху. Если оно вообще будет иметь место, то начнется с простых обывателей, и будет расти снизу вверх.

Я должен признаться, что мое возвращение в Соединенные Штаты дало мне мало поводов надеяться, что Россия и весь мир могли бы научиться благодати от наших христиан. Рэндэлл Терри вещал по Национальному Обществен­ному Радио (National Public Radio), что наводне­ния на Среднем Западе, в результате которых тысячи фермеров потеряли свои земли, дома, скот, были карой Божией за то, что Америка не поддержала его борьбу против абортов. Следую­щий 1992 год оказался самым беспокойным го­дом проведения выборов, поскольку религиоз­ные партии впервые испытывали свои силы на национальном уровне. Христиане, казалось, были больше заинтересованы во власти, чем в благодати.

Вскоре после выборов 1992 года я был участни­ком одной дискуссии вместе с Люсиндой Робб, внучкой президента Линдона Джонсона и дочерью сенатора Чака Робба и его жены Линды. Ее имя незадолго до этого фигурировало в безумной кам­пании против Оливера Норта, в ходе которой христиане правого толка пикетировали любое ее появление в обществе. «Я считала, что мы хрис­тиане, — сказала мне Люсинда. — Мы выросли в доме, где частым гостем был Билли Грэм, и мы всегда проявляли активность в церковных делах. Мы действительно верим в Бога. Но эти демонст­ранты обращались с нами так, как будто бы мы были демонами из ада».

Группа специалистов, в число которых входили и мы, выступала с темой «войны за культуру» перед большим собранием, которое придержива­лось либерально-демократических взглядов и име­ло в своем составе непреклонное еврейское мень­шинство. Меня избрали в качестве типичного еван­гелического христианина. Помимо Люсинды Робб, в числе специалистов находились президенты ком­паний «Дисней Чаннел» и «Уорнер Бразерс», а также президент Уэлсли-колледжа и личный по­веренный Аниты Хилл. Готовясь к своему выступ­лению, я пролистал Евангелия, чтобы освежить свои впечатления, и лишний раз убедился, на­сколько Иисус был далек от политики. По словам П. Т. Форсиса, «самые обширные и глубокие выс­казывания, содержащиеся в Евангелии, касаются не мира или его социальных проблем, а вечности и гарантий, данных ей обществу». В наше время каждый раз, когда проходят выборы, христиане обсуждают, является ли тот или иной кандидат на пост президента «божьим человеком». Представляя себя в эпохе Иисуса, мне сложно было представить его размышляющим над тем, были ли Тиберий, Октавиан или Юлий Цезарь «божьими людьми» для империи.

Когда подошла моя очередь выступать, я ска­зал, что человек, последователем которого я явля­юсь, палестинский еврей первого века нашей эры, также принимал участие в войне культур. Он вос­стал против консервативной религиозной системы и языческой империи. Эти две силы, часто враж­довавшие между собой, объединились в заговоре против него. Какова же была его реакция? Не сражаться со своими врагами, а отдать за них жизнь и сделать этот дар доказательством своей любви. Последними словами, которые он произ­нес перед смертью, были: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают».

После передачи ко мне подошла одна телеви­зионная знаменитость, чье имя узнал бы любой читатель. «Я должен сказать вам, то, что вы рас­сказали поразило меня в самое сердце, — произ­нес он. — Я изначально относился к вам предвзя­то, поскольку не люблю всех христиан правого толка, и предполагал, что вы один из них. Вы не можете представить себе, какие письма приходят в мой адрес от «правых». Я не последователь Иисуса — я еврей, но когда вы рассказывали о том, как Иисус прощал своих врагов, я понял, насколько я духовно далек от него. Я борюсь со своими врагами, особенно с «правыми». Я не про­щаю их. Мне нужно многому поучиться у Иису­са».

В жизни этой знаменитости делало свою рабо­ту медленное, постоянное подводное течение бла­годати.

Иисус изображает царство как некую тайную силу. Агнцы среди волков, сокровища, спрятанные в поле, горчичное зерно в саду, пшеница, растущая среди плевел, щепотка дрожжей, из ко­торой поднимается тесто, немного соли на мясо

— все эти образы намекают на некое движение, которое происходит в обществе, изменяя его из­нутри. Вам не потребуется целый совок соли, чтобы засолить окорок, а достаточно натереть его.

Иисус не оставил после себя организованной армии последователей, поскольку он знал, что пригоршня соли постепенно разъест самую мощ­ную в мире империю. Несмотря на огромную раз­ницу между ними, великие институты Рима: Ко­декс законов, библиотеки, Сенат, римские легио­ны, дороги, акведуки, памятники — постепенно пришли в упадок, а маленькая группа людей, ко­торым Иисус передал свои идеи, сохранилась и продолжает существовать по сей день.

Сёрен Кьеркегор описывал себя, как шпиона, и, действительно, христиане ведут себя, как шпи­оны. Мы живем в одном мире, и в то же время глубоко преданы другому. Мы, укоренившиеся чу­жаки или, говоря словами Библии, «гости на этой земле». Мои посещения тоталитарных государств наполнили эту фразу новым смыслом.

В течение многих лет диссиденты в Восточной Европе встречались тайно, использовали пароли, избегали пользоваться телефоном и публиковали эссе под псевдонимами в нелегальных изданиях. В середине семидесятых, однако, эти диссиденты начали понимать, что эта их двойная жизнь доро­го им обошлась. Работая тайком, постоянно нерв­но оглядываясь через плечо, они привыкли боять­ся, что как раз и было целью их врагов коммуни­стов. Они приняли осознанное решение изменить свою тактику. «Мы будем поступать так, словно мы свободные люди, чего бы это нам ни стоило», — решили польские диссиденты. Они стали устраивать публичные встречи в зданиях церквей, несмотря на присутствие информаторов, о кото­рых все прекрасно знали. Они подписывали ста­тьи, иногда указывая адрес и номер телефона, и распространяли газеты открыто, на улицах. На самом деле, диссиденты начали поступать так, как, по их мнению, должно было поступать обще­ство. Если хочешь свободы слова, говори свобод­но. Если любишь правду, говори правду. Власти не знали, как на это реагировать. Иногда сопро­тивление диссидентов оказывалось сломленным. Почти все диссиденты сидели в тюрьмах. Иногда власти наблюдали за происходящим с неудоволь­ствием, которое граничило с бешенством. Тем вре­менем дерзкая стратегия диссидентов облегчила им общение друг с другом и с Западом. Так образовался некий «архипелаг свободы» — яркая противополож­ность мрачному «архипелагу Гулагу».

Немаловажен тот факт, что мы дожили до момента, когда мы можем наблюдать триумф этих диссидентов. Альтернативный мир оборван­ных субъектов, заключенных, поэтов и священ­ников, которые выражали свои слова в наспех написанном от руки «Самиздате», опрокинув то, что казалось несокрушимой твердыней. В каж­дой нации церковь функционировала как оппо­зиция, иногда спокойно, а иногда шумно наста­ивающая на истине, которая выходила за преде­лы официальной пропаганды и часто противо­речила ей. В Польше католики маршировали мимо правительственных зданий с криками: «Мы прощаем вас!» В Восточной Германии христиане зажигали свечи, молились и маршировали по улицам, пока однажды ночью Берлинская стена не обрушилась, как прогнившая плотина.

Вскоре после прихода к власти Сталин постро­ил в Польше деревню под названием Нова Хута, или «Новый город», чтобы продемонстрировать будущее коммунизма. Он сказал, что не может в один миг изменить всю страну, но может создать новый город с прекрасным сталелитейным заво­дом, просторными квартирами, многочисленными парками и широкими улицами, символизировав­шими будущее. Позднее Нова Хута стала одним из очагов солидарности, демонстрируя падение коммунизма, пытавшегося заставить функциони­ровать всего один единственный город.

Что если бы христиане точно так же вели себя в мирском обществе и преуспели в этом? «В миру христиане являются колонией, которая представля­ет нашу истинную родину», — сказал Бонхеффер. Возможно, христианам следует усиленнее трудиться над созданием колоний царства, которые будут сви­детельствовать о нашем истинном доме. Слишком часто церковь показывает обществу зеркало, в кото­ром оно видит свое отражение, вместо того, чтобы открыть окно, за которым начинается другой путь.

Если мир презирает отъявленную грешницу, церковь полюбит ее. Если мир отказывает в по­мощи бедным и страдающим, церковь предоста­вит им пищу и лечение. Если мир угнетает лю­дей, церковь поднимет угнетенных. Если мир стыдится отбросов общества, церковь возвестит о примиряющей любви Бога. Если мир ищет выгоды и самореализации, церковь ищет жертвы и служения. Если мир требует возмездия, цер­ковь распространяет благодать. Если мир раска­лывается на части, церковь объединяется. Если мир уничтожает своих врагов, церковь любит их.

Так, по крайней мере, представлена Церковь в Новом Завете — колония Небес во враждебном мире. Дуайт Л. Муди сказал: «Из сотни людей один прочитает Библию; девяносто девять будут читать христиан».

Подобно диссидентам в коммунистических госу­дарствах, христиане живут, руководствуясь другим набором правил. «Мы — «особенные» люди, — пи­сал Бонхеффер, расшифровывая это понятие, как «экстраординарные, необычные», — что, конечно же, не является верным». Иисуса распяли не за то, что он был хорошим гражданином, не за то, что он был всего лишь немного лучше других. Люди, сто­явшие в те дни у власти, правильно видели в нем и в его последователях разрушительную силу, посколь­ку они исполняли приказы, исходившие от более могущественной власти, чем Рим или Иерусалим.

Как выглядела бы в современных Соединенных Штатах церковь, представляющая собой разруши­тельную силу? Некоторые исследования назвали Соединенные Штаты самой религиозной нацией на земле. Если это правда, то этот факт ведет за собой один ободряющий вопрос, как его сформу­лировал Даллас Виллард: «Разве четверть фунта соли не окажет большее воздействие на фунт мяса?»

Конечно, особенные люди должны демонст­рировать более высокий стандарт личной этики, чем окружающий мир. Однако, стоит привести только один пример. Исследователь Джон Варна обнаружил, что среди возрожденных христиан в современной Америке, на самом деле, происхо­дит больше разводов (двадцать семь процентов), чем среди неверующих (двадцать три процента). Те, кто называют себя фундаменталистами, име­ют самый высокий процент (тридцать процен­тов). Действительно, четыре из шести штатов с самым высоким процентом разводов находятся в регионе, известном как Библейский Пояс. Со­временные христиане очень далеки от того, что­бы быть особенными людьми, и имеют тенден­цию выглядеть, как все, и даже хуже. Пока наша личная этика не преодолеет средний уровень, царящий вокруг нас, мы вряд ли можем надеять­ся на то, что станем хранителями нравственности.

Даже если бы христиане и демонстрировали са­мые высокие этические стандарты, все-таки одно это достижение не воплотило бы в жизнь евангель­ское учение. В конце концов, фарисеи были безуко­ризненны с точки зрения этики. Скорее Иисус вы­разил отличительные особенности христианина в одном слове. «По тому узнают все, что вы Мои ученики, — сказал Он, — если будете иметь любовь между собою». Самая подрывная акция, которую может предпринять церковь — последовательно ис­полнять эту единственную заповедь.

Возможно, причина, по которой политика ока­залась для церкви западней, заключается в том, что власть редко способна сосуществовать с любо­вью. Люди, стоящие у власти, составляют списки своих друзей и врагов, а затем воздают по заслу­гам друзьям и наказывают врагов. Христиане при­званы любит даже своих врагов. Чак Колсон, ко­торый довел до совершенства искусство политики силы в администрации Никсона, теперь говорит о том, что мало верит в политику, как в средство решения сегодняшних социальных проблем. Наши попытки изменить общество, предпринятые с луч­шими намерениями, не будут иметь успеха, пока церкви не удастся научить мир любить.

Колсон приводит яркий пример христианина, который повиновался заповеди любви, а не зако­нам силы. После того, как Президент Никсон с позором ушел в отставку, он удалился в свою резиденцию в Сан Клементе, чтобы жить в пол­ной изоляции. В начале у Никсона было мало посетителей, поскольку политики не хотели пор­тить себе репутацию, встречаясь с ним. Един­ственным исключением был Марк Хэтфилд, на­стоящий христианин, который часто выступал против Никсона в Сенате США. Колсон спросил его, зачем он рискует, появляясь в Сан Клементе. «Чтобы мистер Никсон знал, что кто-то любил его», — ответил Хэтфилд.

Я знаю, какое негативное отношение к себе выз­вал Билли Грэм из-за того, что встретился с Биллом и Хиллари Клинтон и из-за того, что читал молитву на церемонии инаугурации Клинтона. Грэм также верит в то, что заповедь любви преодолевает поли­тические разногласия, и по этой причине он совер­шал богослужение для всех президентов, начиная с Гарри Трумэна, несмотря на их политические взгля­ды. В одном частном интервью я спросил препо­добного Грэма, с кем из Президентов он провел больше всего времени. К моему удивлению, он на­звал Линдона Джонсона, человека, с которым у него были совершенно разные политические взгляды. Однако Джонсон боялся смерти, и «казалось, он всегда хотел видеть рядом пастора». Для Грэма че­ловек был важнее политики.

Во времена правления Брежнева, на пике «хо­лодной войны», Билли Грэм посетил Россию и встречался с членами правительства и с церков­ными лидерами. Консерваторы на родине упрека­ли его за то, что он относится к русским с веж­ливостью и уважением. Он мог бы взять на себя пророческую роль, осуждая нарушение прав чело­века и свободы вероисповедания. Один из крити­ков обвинял его в том, что он вернул церковь на пятьдесят лет назад. Грэм выслушал его, склонил голову и ответил: «Мне очень стыдно. Я очень старался вернуть церковь на тысячу лет назад».

Политики проводят границы между людьми. В противоположность им, любовь Иисуса преодоле­вает эти границы и распространяет благодать. Это, конечно же, не означает, что христиане не долж­ны заниматься политикой. Это просто значит, что, занимаясь ей, мы не должны допускать, что­бы законы силы занимали место заповеди любви.

Рон Сайдер сказал: «Подумайте, какой был бы эффект, если бы первой мыслью, приходящей в голову радикальным феминисткам, когда речь захо­дит о мужчинах — евангелических христианах, была мысль о том, что они имеют лучшую репутацию как люди, хранящие верность брачным обетам, и обра­щающиеся со своими женами, руководствуясь пре­красным примером, который подал Иисус, распя­тый на кресте. Подумайте, какой был бы эффект, если бы первое, о чем вспоминали бы члены общи­ны гомосексуалистов, когда кто-то упоминает о еван­гелических христианах, был тот факт, что они со­держат приюты для больных СПИДом и нежно заботятся об этих людях до самого конца. Неболь­шая последовательная благотворительная деятель­ность и драгоценное служение стоят миллиона прав­дивых слов, брошенных в лицо».

Одна моя знакомая работала в женской кон­сультации. Будучи истинной католичкой, она со­ветовала своим клиентам не делать абортов и по­зволить ей найти приемных родителей для малы­шей. Из-за того, что консультация находилась недалеко от крупного университета, ее часто пи­кетировали сторонники разрешения абортов. В один из холодных, снежных мичиганских дней моя знакомая заказала пончики и кофе для де­монстрантов, стоявших напротив здания. Когда привезли еду, она лично вышла на улицу, чтобы предложить еду своим «врагам».

«Я знаю, мы расходимся в этом вопросе, — сказала она им, — но я все равно уважаю вас, и, по-моему, стоять здесь весь день очень холодно. Я подумала, что вам захочется немного перекусить».

Участники пикета онемели от удивления. Они пробормотали слова благодарности и уставились на кофе, хотя большинство отказалось его пить, думая, что, может быть, она отравила его.

Христиане могут принять решение вступить на политическую арену, но мы не должны забывать про любовь. «Власть без любви безрассудна и ве­роломна, — сказал Мартин Лютер Кинг Младший. — Власть в лучшем своем проявлении — это лю­бовь, исполняющая требования правосудия».

Фридрих Ницше обвинял церковь в том, что она «стоит на стороне всего слабого, низменного, нездорового». Он презирал религию за сострада­ние, которое препятствует эволюции и реализа­ции ее законов, и отдавал предпочтение силе и конкуренции. Ницше затрагивает скандальную сто­рону благодати, сторону, корни появления кото­рой он видел в «Боге на кресте».

Ницше был прав. В притчах Иисуса богатым и здоровым, кажется, никогда не попасть на свадеб­ное торжество, в то время как бедные и слабые бегут туда со всех ног. И во все времена христи­анские святые выбирали самые антидарвиновские объекты для своей любви. Монахини Матери Те­резы расточают свою доброту на жалких бездом­ных, которым осталось жить несколько дней, если не часов. Жан Ванье, основатель движения «Ков­чег», живет в доме, где семнадцать нанятых асси­стентов работают с умственно отсталыми мужчи­нами и женщинами, из которых никто никогда не сможет говорить или координировать движения своих рук. Дороти Дэй из «Католического рабоче­го движения» призналась в том, что ее благотвори­тельная кухня — это безумное предприятие: «Как это приятно, — сказала она, — быть настолько расточительной, что, не обращая внимания на цены на кофе, продолжать обслуживать длинную очередь безработных, которые приходят к нам, подавая им хороший кофе и самый лучший хлеб».

Христиане помогают слабым не потому, что они этого заслуживают, а потому что Бог обра­тился к нам с любовью, когда мы заслуживали совершенно противоположного. Христос сошел вниз на землю, и всегда, когда у его учеников появлялись мечты о признании и власти, он на­поминал им, что самым большим человеком явля­ется тот, кто служит. Лестница власти ведет вверх, лестница благодати ведет вниз.

Будучи журналистом, я имел возможность уви­деть множество замечательных примеров того, как христиане распространяют благодать. В отличие от политических деятелей, эта группа людей не часто попадает на страницы газет. Они преданно служат, приправляя нашу культуру особым пре­дохраняющим средством, содержащимся в Еванге­лии. Я боюсь представить себе, как выглядели бы современные Соединенные Штаты без этой «соли земли» в самом их центре.

«Никогда не нужно недооценивать силу мень­шинства, которое лелеет мечту о справедливом и добром мире», — сказал Роберт Белла. — Я хочу, чтобы мысли о таких людях приходили на ум, когда я спрашиваю моего соседа в самолете: «Как выглядит евангелический христианин?»

Мне хорошо известно движение, занимающееся организацией хосписов (хоспис — приют для безнадежно больных [прим. теол. редактора].), поскольку моя жена ра­ботает в одном из них в качестве капеллана. Од­нажды я брал интервью у Дэйм Сайсли Сондерс, основательницы современного движения по орга­низации хосписов, в лондонском хосписе Святого Христофора. Будучи социальным работником и медсестрой, она была потрясена тем, как меди­цинский персонал обращается с теми людьми, которые стояли на пороге смерти, в сущности, игнорируя их, как живые напоминания о совер­шенной ошибке. Такое отношение претило Сон­дерс как христианке, потому что для церкви забо­та об умирающих традиционно была одним из семи дел милосердия. Поскольку никто не стал бы слушать медсестру, она вернулась в медицин­скую школу и стала врачом, прежде чем основать место, куда люди могут прийти умирать с чув­ством собственного достоинства и без боли. Те­перь хосписы существуют в сорока странах, вклю­чая две тысячи только в Соединенных Штатах, и более половины этих учреждений основаны хрис­тианами. Дэйм Сайсли с самого начала верила, что христиане могут предложить лучшее сочета­ние физической, эмоциональной и духовной под­держки людям, стоящим перед лицом смерти. Она считает, что движение по организации хосписов является яркой альтернативой доктору Кеворкиану и его движению «Право на смерть».

Я вспоминаю о тысячах групп, занимающихся по системе «двенадцати шагов», которые встречаются в подвальных помещениях церквей, в холлах «VFW» (организации ветеранов войн, ведущихся за преде­лами США) и в гостиных повсюду в стране и каж­дый вечер. Христиане, которые основали организа­цию «Анонимные алкоголики», стояли перед выбо­ром: либо превратить ее в строгую христианскую организацию, либо основать ее на христианских прин­ципах и сделать свободной. Они выбрали послед­ний вариант, и теперь миллионы людей по всей Аме­рике смотрят на эту программу, основанную на за­висимости от «Высшей силы» и на сообществе под­держивающих друг друга людей, как на средство, помогающее людям, страдающим алкогольной, нар­котической, сексуальной зависимостью и обжорством.

Я вспоминаю о предпринимателе-миллионере из Алабамы, который до сих пор говорит с провинциальным акцентом. Богатый, но несчастный, потерпев неудачу в браке, он отправился в Америкус, штат Джорджия, где попал под влияние Клэренса Джордана и общины Койнониа. Задолго до этого Фуллер перестал заниматься собственной карьерой и основал организацию, предпосылкой создания которой стала мысль, что каждый чело­век на земном шаре заслуживает того, чтобы иметь достойное жилье. Сегодня общество «Среда оби­тания для человечества» (Habitat for Humanity) насчитывает тысячи добровольцев, готовых стро­ить дома по всему миру. Однажды я слышал, как Фуллер объяснял цель своей работы одной скеп­тически настроенной еврейской женщине: «Ма­дам, мы не пытаемся проповедовать. Вам не нуж­но быть христианином, чтобы жить в одном из наших домов или помогать нам строить дом. Но в действительности, причина по которой я делаю то, что я делаю, и многие из наших добровольцев выполняют свою миссию, заключается в том, что мы повинуемся Иисусу».

Я вспоминаю о Чаке Колсоне, заключенном в тюрьму за ту роль, которую он сыграл в Уотергей­тском деле, которым овладело желание карабкать­ся не вверх по служебной лестнице, а вниз. Он основал «Братство заключенных», которое сегодня действует почти в восьмидесяти странах. Семьи бо­лее чем двух миллионов американских заключен­ных получили подарки к Рождеству, благодаря проек­ту Колсона «Дерево ангелов». За границей прихо­жане церквей приносят кастрюли с тушеным мя­сом и батоны свежеиспеченного хлеба заключенным, которым в противном случае пришлось бы голо­дать. Бразильское правительство даже разрешает «Братству заключенных» осуществлять надзор за тюрьмой, которой управляют сами заключенные-христиане. Тюрьма Хумаита задействует только двоих охранников, и, несмотря на это, не имеет никаких проблем с мятежами и побегами, а уро­вень повторных правонарушений в ней всего че­тыре процента, сравните с семьюдесятью пятью процентами в целом по Бразилии.

Я вспоминаю Билла Мэйджи, пластического хирурга, который был шокирован, обнаружив, что в странах «третьего мира» многие дети всю жизнь живут с расщепленным из-за болезни небом, ко­торых там не лечат. Они не могут улыбаться, и их губы остаются приоткрытыми в постоянной гри­масе, которая делает их постоянным объектом насмешек. Мэйджи и его жена организовали про­грамму под названием «Операция улыбка», цель которой — доставка врачей и персонала на само­летах в такие страны, как Вьетнам, Филиппины, Кения, Россия, в страны Среднего Востока для того, чтобы прооперировать людей с дефектами лица. На сегодняшний день они сделали опера­ции тридцати шести тысячам детей, оставляя после себя детские улыбки.

Я вспоминаю миссионеров-медиков, с которыми я познакомился в Индии, особенно тех, кто работа­ет с пациентами, больными проказой. На шкале не­благодати нет более бесправной группы людей, чем жертвы проказы, принадлежащие к касте Неприка­саемых. Невозможно пасть еще ниже. Большинство успешных исходов в лечении проказы стали резуль­татом усилий христианских миссионеров, поскольку они были единственными людьми, которые согла­шались прикасаться к жертвам проказы и ухаживать за ними. Во многом благодаря труду этих верных служителей, болезнь теперь полностью контролиру­ется с помощью лекарств, и опасность распростра­нения инфекции минимальна.

Я вспоминаю организацию «Хлеб для всего мира» (Bread for the World) — агентство, основанное христианами, верящими, что они лучше по­могут голодающим не путем создания телеканала, конкурирующего с World Vision, а лоббируя в Кон­грессе интересы голодающих во всем мире. Или Дом Джозефа, дом для больных СПИДом в Ва­шингтоне, округ Колумбия. Или «Операцию бла­гословение» Пэта Робертсона, благодаря которой в тридцати пяти крупных городах действуют про­граммы для городских трущоб, или «Дома спасен­ных детей» Джерри Фолуэлла, куда могут обра­титься за поддержкой беременные женщины, если они предпочитают выносить ребенка, а не делать аборт — программы, которые привлекают гораздо меньше внимания, чем политические взгляды их основателей.

Руссо сказал, что «церковь представляет нераз­решимую дилемму благонадежности». Как христи­ане могут быть добропорядочными гражданами в этом мире, если они, в основном, интересуются миром иным? Люди, которых я упомянул, и мил­лионы подобных им опровергают этот аргумент. Как отметил К. С. Льюис: «Люди, лучше всего осознающие существование иного мира, стали луч­шими христианами в мире этом».