Ускользающая мудрость

В пятидесятые годы, когда я учился в школе, директор начинал каждый день с молитвы, ко­торая транслировалась по школьной радиосети. В школе мы торжественно клялись в верности «благословленной Богом» нации, а в Воскрес­ной школе присягали на верность американско­му флагу и христианским знаменам. Тогда мне и в голову не приходило, что в один прекрасный день перед христианами в Америке встанет но­вая задача — внедрить «благодать» в общество, которое становится все более враждебным по отношению к ним.

До недавнего времени американская история (по крайней мере, ее официальная версия) пред­ставляла собой вальс двух партнеров по танцу — церкви и государства. Религия настолько глубоко пустила свои корни, что Соединенные Штаты описывали как нацию с религией в душе. Договор на борту судна «Мейфлауэр» характеризовал мис­сию колонистов как «предпринятую во славу Гос­пода и для распространения христианской веры и величия нашего Короля и нашей страны». Осно­ватели нашей страны считали религию необходи­мой для функционирования демократии, говоря словами Джона Адамса: «Наша конституция была создана только для людей высоконравственных и религиозных. Она совершенно не приспособлена для государства, где живут люди другого склада».

На протяжении почти всей нашей истории даже Верховный суд был эхом единодушия с христианством. В 1931 году суд заявил: «Мы, христиане, признаем друг за другом соответству­ющее право на свободу вероисповедания и с почтением признаем долг повиновения воле Гос­пода нашего». В 1954 Эрл Уоррен, Главный су­дья, пользующийся дурной славой у многих кон­сервативных христиан, сказал в одной своей речи: «Я уверен, что, читая историю нашей страны, все понимают, что Священное Писание и дух Спасителя с самого начала были нашими доб­рыми гениями». Все хроники первых колонис­тов, добавил он, описывали одно и то же: «Хри­стианскую страну, управляемую в соответствии с христианскими принципами».

В нашей жизни мы ежедневно сталкиваемся с напоминанием о нашем христианском наследии. Уже сами названия органов управления — граж­данские службы, министерство юстиции — не­сут в себе религиозные оттенки. Американцы быстро реагируют на бедственное положение, отстаивают права беспомощных людей, поддер­живают людей, оказавшихся в затруднительном положении, жертвуют биллионы долларов на благотворительность. Эти и многие другие «по­рывы сердца» напоминают о том, что нацио­нальная культура имеет христианские корни. Только тот, кто путешествует за океан, способен оценить то обстоятельство, что не все культуры отмечены подобными проявлениями благодати.

Между строк, естественно, история содержит другой сюжет. Коренные американцы были прак­тически истреблены в этой «христианской стране». Женщинам было отказано в основных правах. «Добрые христиане» на юге избивали своих рабов без малейшего угрызения совести. Будучи урожен­цем юга, я знаю, что афроамериканцы как группа населения без малейшей ностальгии оглядывают­ся на «Божий» дни нашей ранней истории. «В то время я был бы рабом», — напоминает нам Джон Перкинс. Для этих меньшинств идея благодати утратила свой смысл.

В наши дни люди в Соединенных Штатах почти не смешивают понятия церковь и госу­дарство. Эта перемена наступила с такой захва­тывающей дух скоростью, что любой человек, родившийся в последние тридцать лет, может подивиться тому, о каком христианском согла­сии я говорю. Кажется невероятным, что слова «благословенные Богом» были добавлены в текст присяги только в 1954 г., а фраза «веруем в Бога» стала официальным девизом нации в 1956 г. Вскоре после этого Верховный суд запретил молитвы в школах, и некоторые педагоги пыта­лись воспрепятствовать своим студентам писать работы на какие-либо религиозные темы. Кино­фильмы и телевизионные шоу упоминают хрис­тиан крайне редко, почти исключительно в уни­чижительном тоне, и суды тщательно удаляют религиозную символику из публичных мест.

Большинство нарушений прав верующих про­истекает из невысокого темпа распространения этих культурных перемен. Харольд О. Дж. Бра­ун, один из первых евангелических активистов, протестовавших против абортов, говорит, что он и его коллеги восприняли кодекс 1973 г. (Roe v. Wade) как призыв к действию. Для христиан Верховный суд был собранием мудрецов, кото­рые вызывали наибольшее доверие и которые в своих решениях исходили из нравственного консенсуса с остальным населением страны. Нео­жиданно появилось решение, произведшее эф­фект разорвавшейся бомбы, которое раскололо страну на куски.

Другие решения суда — легализация «права на смерть», новая трактовка понятия брачных уз, выступления в защиту порнографии — заставили вздрогнуть консервативных христиан. Ныне хрис­тиане гораздо больше склонны видеть в государ­стве силу, антагонистичную церкви, нежели ее друга. У Джеймса Добсона перехватывает дыха­ние, когда он говорит: «По всей Северной Амери­ке сегодня происходит ничто иное, как великая Гражданская Война за вечные ценности. Две сто­роны с совершенно разными и несравнимыми мировоззрениями сошлись в жестоком конфликте, который затрагивает все социальные уровни».

Идет культурная война. По иронии судьбы цер­ковь в Соединенных Штатах каждый год все бли­же и ближе подходит к ситуации, с которой стол­кнулась церковь в Новом Завете. Готовое к оборо­не меньшинство, живущее в плюралистическом языческом обществе. Христиане в таких местах, как Шри-Ланка, Тибет, Судан и Саудовская Ара­вия, часто сталкивались с враждебностью, исхо­дившей от их правительств в течение многих лет, но в Соединенных Штатах, где история идет рука об руку с верой, нам неприятно это наблюдать.

Как могут христиане распространять благодать в обществе, которое, кажется, так отдалилось от Бога? Библия предлагает множество схем поведе­ния. Илия удалился в пещеры и совершал мол­ниеносные набеги на языческий режим Ахава; его современник Авдий сотрудничал с системой, уп­равляя дворцом Ахава и укрывая там истинных пророков Бога. Есфирь и Даниил служили язы­ческим империям; Иона призывал кару на головы других. Иисус подчинился суду римского правителя; Павел дошел со своей жалобой до самого Кесаря.

Помимо всего прочего, дело усложняется тем, что Библия не дает прямого указания гражданам, живущим при демократии. Павел и Петр призыва­ли своих читателей подчиниться властям и чтить царя, но при демократическом управлении мы, граждане, сами являемся «царем». Едва ли мы можем проигнорировать правительство, когда, в соответствии с нашим конституционным правом, мы сами входим в его состав. Если христиане составляют большинство, то почему бы не про­возгласить себя «большинством, определяющим нравственные ценности», и не кроить культуру по своему собственному подобию?

Когда в Соединенных Штатах поддерживалась некоторая форма христианского согласия, эти воп­росы стояли менее остро. Теперь же все те из нас, кто любит нашу веру и нашу нацию, должны решать, как проявить свою заботу наилучшим об­разом. Я предлагаю три предварительных вывода, которые никак не должны зависеть оттого, что принесет нам будущее.

В первую очередь, нужно оговориться. Я верю в то, что распространение Божией благодати — это основная христианская миссия. Как сказал Гор­дон Мак Дональд: «Мир может все, что может церковь, за исключением одной веши. Он не спо­собен продемонстрировать благодать». По моему мнению, христиане не выполняют очень важную работу по распространению благодати в мире, и наше развитие замедлено, прежде всего, в этой области веры и политики.

Иисус не позволял никаким общественным институтам вторгаться в его любовь к отдельным людям. Еврейская политика в отношении расы и религии запрещала ему разговаривать с самаритянской женщиной, оставляла человека наедине с зыбкой нравственной почвой; Иисус выбрал чело­века в качестве своей миссии. Среди его учеников был мытарь, в котором видели человека, изменив­шего Израилю, а также зилот, член партии ульт­ра-патриотов. Он восхвалял Иоанна Крестителя, противника существовавшей культуры. Он позна­комился с Никодимом, законопослушным фари­сеем, и с римским сотником. Он обедал в доме другого фарисея по имени Симон, а также в доме «нечистого человека» Симона Прокаженного. Для Иисуса человек был важнее, чем любая категория или привешенный к нему ярлык.

Я знаю, как легко захватывает человека поли­тика полярных противоположностей, как легко из рядов демонстрантов бранить «врага», стоящего в толпе напротив. Но Иисус призывал: «Любите врагов ваших». Для Уилла Кемпбелла это значило любить оголтелых ку-клукс-клановцев, которые убили его друга. Для Мартина Лютера Кинга Млад­шего это означало любить белых шерифов, кото­рые натравливали на него полицейских собак.

Кто мой враг? Сторонник легализации абор­тов? Голливудский продюсер, загрязняющий нашу культуру? Политиканы, несущие угрозу моим мо­ральным принципам? Наркобарон, заправляющий в моем городе? Если моя деятельность, какими бы хорошими мотивами она ни была движима, уводит от любви, значит, я неправильно понял Евангелие Иисуса. В моих мыслях только закон, а не Евангелие благодати.

Вопросы, с которыми сталкивается общество, существенно важны, и, возможно, это вопросы войны за культуру. Но христиане должны исполь­зовать другое оружие для ведения войны, оружие «милосердия», если воспользоваться замечатель­ной фразой Дороти Дей. Иисус заявлял, что у нас должна быть одна отличительная особенность: не политическая корректность или моральное превосходство, а любовь. Павел добавлял, что без любви все, что бы мы ни делали — чудеса веры, красноречие теологии, самоотверженные жертвы отдельных людей — все будет бесполез­но (1 Коринфянам 13).

Современная демократия сильно нуждается в новом духе гражданственности, и христиане могут показать путь, демонстрируя «плоды» духа Божиего: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, ми­лосердие, вера, кротость и воздержание.

Оружие милосердия может быть действенным. Я уже рассказывал о моем визите в Белый Дом, кото­рый вызвал поток гневных писем. Два христианских лидера, присутствовавших на нашей встрече, сочли нужным принести президенту извинения за нетер­пимость, которую проявили их собратья христиане. Один из них сказал: «Христиане подорвали доверие к Евангелию злобой... личными выпадами в адрес президента и его семьи». Во время визита мы также слышали из первых рук рассказ Хиллари Клинтон, которая стала мишенью многих из этих выпадов.

Сьюзен Бейкер, республиканка и супруга бывше­го государственного секретаря Джеймса Бейкера, пригласила миссис Клинтон на встречу с библейс­ким обществом, состоящим из представителей обе­их партий. Первая леди государства признала, что скептически относилась к встрече с группой жен­щин, которые описывали себя как «консерваторов и либералов, республиканцев и демократов, которых объединяла преданность Иисусу». Она отправилась туда настороженная, готовая защищать свои пози­ции и принять словесные выпады в свой адрес.

Однако встреча началась с того, что одна из женщин сказала: «Миссис Клинтон, все присут­ствующие в этой комнате решили от всего сердца молиться за вас. Мы хотим извиниться за то, как с вами обошлись некоторые люди, среди которых были и христиане. Мы были не правы по отноше­нию к вам, оклеветали вас, поступили с вами не по-христиански. Простите ли вы нас?»

Хиллари Клинтон сказала, что она пришла в то утро, готовая ко всему, кроме извинений. Вся ее подозрительность рассеялась. Позднее она по­святила целую речь на Национальном Молит­венном Завтраке тому, что перечислила духов­ные «дары», полученные ею во время той встре­чи. Она спросила, не могли ли бы они органи­зовать подобное общество для молодых людей возраста ее дочери. Челси редко встречала «ис­полненных благодати» христиан.

Меня печалит то обстоятельство, что письма от консервативных религиозных обществ по свое­му тону очень похожи на письма из ACLU («Аме­риканский союз по соблюдению гражданских сво­бод») (ALCU - либеральная организация отстаивающая, сре­ди прочего, права сексуальных меньшинств и право женщи­ны на аборт (прим. теол. редактора)) и из общества «Люди за американский об­раз жизни» (People for the American Way) («Люди за американский образ жизни» — объединение пропагандирующее традиционные (в том числе и христиан­ские) ценности (прим. теол. редактора)). И те и другие впадают в истерику, предрекают жуткие заговоры и занимаются нравственным террором своих врагов. Словом, и те и другие распростра­няют дух не-благодати.

Ральф Рид, к его чести, публично отказался от подобных методов. Теперь он сожалеет, что гово­рил на языке, которому недоставало «искупитель­ной благодати, которая всегда должна характери­зовать наши слова и дела». «Если мы и достигнем успеха, — писал Рид в журнале «Деятельная вера», — то это произойдет благодаря тому, что мы следовали примеру [Мартина Лютера] Кинга, при­зывавшего любить тех, кто ненавидит нас, сра­жаться «христианским оружием и христианской любовью». Если мы потерпим поражение, то это будет не поражение из-за нехватки средств или правильных методов, но поражение сердца и души. Каждое слово, которое мы произносим, и каждая акция, которую мы предпринимаем, должны от­ражать благодать Божию».

Ральф Рид прав в том, что берет пример с Мартина Лютера Кинга Младшего, который мо­жет многому научить нас в политике конфронтации. «Боритесь с ложной идеей, а не с человеком, который исповедует эту идею», — настаивал Кинг. Он стремился применить на практике завет Иису­са «любить своих врагов», даже тогда, когда он сидел в тюремной камере, выслушивая насмешки этих самых врагов. «Мы можем убедить наших противников, только основываясь на истине, - го­ворил он, - не прибегая к полуправде, преувеличе­нию или лжи». Каждый доброволец в организа­ции Кинга давал клятву, что будет придерживать­ся восьми принципов, включая следующие: ежед­невно размышлять об учении и жизни Иисуса, жить и руководствоваться законами любви и обхо­диться с друзьями и врагами, следуя простым правилам вежливости.

Я присутствовал при одной публичной сцене конфронтации, которая происходила в соответ­ствии с теми принципами милосердия, которые сформулировал доктор Кинг. В то утро, когда я брал интервью у Президента Клинтона, как я уже упоминал, мы оба присутствовали на Националь­ном Молитвенном Завтраке, где слышали речь Матери Терезы. Это было замечательное событие. Семьи Клинтонов и Горов сидели на возвышении во главе стола напротив Матери Терезы. Хрупкая восьмидесятитрехлетняя женщина, которую при­везли в инвалидном кресле, лауреат Нобелевской премии за мир, нуждалась в помощи, чтобы под­няться на ноги. Была установлена специальная платформа, чтобы она могла стоять на подиуме. Даже при этом сгорбленная женщина ростом шесть футов семь дюймов еле-еле доставала до микро­фона. Она говорила четко и медленно, негромким голосом, который, тем не менее, был слышен во всех уголках аудитории.

Мать Тереза говорила, что Америка стала само­влюбленной нацией, которой угрожает опасность потерять основной смысл любви, состоящий в том, чтобы «отдавать все без остатка». По ее мне­нию, значительным пробным шагом в этом на­правлении является легализация абортов, резуль­таты которой проявляются в эскалации насилия: «Если мы признаем, что мать может убить даже своего собственного ребенка, как мы можем тре­бовать от других людей, чтобы они не убивали друг друга? ... Любая страна, в которой разрешены аборты, учит людей не любить, а использовать любое насилие, чтобы добиваться своей цели».

«Мы поступаем непоследовательно,- сказала Мать Тереза, — борясь с насилием, проявляя за­боту о голодных детях в таких странах, как Индия и Африка, в то же время не обращая внимания на миллионы детей, убитых по обдуманному реше­нию их матерей». Она предложила решение для тех беременных женщин, которые не хотят иметь детей: «Отдайте этого ребенка мне. Я хочу его. Я буду заботиться о нем. Я согласна принимать каж­дого ребенка, который в противном случае был бы подвержен аборту, чтобы отдать его супружес­кой паре, которая будет любить ребенка и будет любима им». Она уже передала три тысячи детей в дома приемных родителей в Калькутте.

Мать Тереза дополняла свою речь пронзитель­ными историями тех людей, которым она помога­ла, и никого из слышавших эту речь она не оста­вила равнодушным. После завтрака Мать Тереза встречалась с Президентом Клинтоном, и вечером того же дня я узнал о разговоре, который потряс и его. Клинтон сам пересказал несколько из ее историй во время нашего интервью.

Смело, твердо, но вежливо и с любовью, Матери Терезе удалось свести спорный вопрос о легализа­ции абортов к его простым нравственным составля­ющим, а именно: жизнь или смерть, любить или отвергнуть. Скептик мог бы сказать о ее предложе­нии: «Мать Тереза! Вы не понимаете, какие трудно­сти с этим связаны. В Соединенных Штатах еже­годно совершается более миллиона абортов. Уверен, вы собираетесь позаботиться обо всех этих малы­шах!» Но, в конце концов, она остается Матерью Терезой. Она прожила жизнь в согласии со своим четким божественным призванием, и если бы по воле Господа на ее пути встретился миллион детей, она, вероятно, нашла бы способ позаботиться о них. Она понимает, что жертвенная любовь — один из самых могущественных видов оружия в христи­анском арсенале благодати.

Пророки являются во всех образах и обличиях, и мне представляется, что пророк Илия, к примеру, использовал бы более сильные выра­жения, чем Мать Тереза, обличая нарушения в области морали. И все же, меня не оставляет мысль о том, что из всех высказываний об абор­тах, которые президенту Клинтону довелось ус­лышать за время пребывания на своем посту, сказанное Матерью Терезой запало глубже всего.

Мой второй вывод может показаться противо­речащим первому. Приверженность стилю благодати не означает, что христиане будут жить в совершенной гармонии с правительством. Как на­писал Кеннет Конда, бывший президент Замбии, «более всего нация нуждается не в христианском правителе во дворце, а в христианском пророке в пределах слышимости».

С самого начала христианство, чей основатель, в конце концов, был казнен государством, находилось в конфликте с правительством. Иисус хотел, чтобы мир ненавидел его учеников, как он ненавидел его самого, и в случае с Иисусом, именно власть иму­щие составили против него заговор. Когда церковь распространилась по Римской Империи, ее после­дователи переняли девиз «Христос — Господь», прямой вызов римским властям, которые требова­ли, чтобы горожане произносили клятву «Кесарь (государство) — Господин». Непоколебимый устой столкнулся с непреодолимой силой.

Ранние христиане создали правила, призванные регулировать выполнение их обязательств по отно­шению к государству. Они запрещали некоторые профессии: актера, которому приходилось играть роли языческих Богов; учителя, которого заставля­ли преподавать языческую мифологию в обществен­ных школах; гладиатора, который уничтожал людей ради развлечения; солдата, который убивал, про­фессии полицейского и судьи. Иустин, который стал впоследствии мучеником, сформулировал пре­делы подчинения Риму: «Только одному Богу мы поклоняемся, но во всем другом мы с радостью служим тебе, признавая тебя царем и правителем людей, и молимся, чтобы вместе с царской властью, ты обладал также и здравым суждением».

Как показало время, некоторые правители про­являли здравое суждение, другие — нет. Когда дело дошло до конфликта, отважные христиане выступили против государства, ссылаясь на более высокую власть. Томас Бекет сказал английскому королю: «Мы не боимся никаких угроз, поскольку тот Суд, которому мы подчиняемся, привык отда­вать приказы императорам и королям».

Миссионеры, которые несли Евангелие в дру­гие культуры, чувствовали необходимость бросить вызов некоторым обычаям, практиковавшимся в других странах, что приводило их к прямому кон­фликту с государством. В Индии они ополчились против кастовой системы, брака с несовершенно­летними, сжигания невест и приношения в жерт­ву вдов. В Южной Америке они остановили чело­веческие жертвоприношения. В Африке они выс­тупали против полигамных браков и рабства. Хри­стиане понимали, что их религия не является просто частной и благочестивой, но что она ока­зывает влияние на все общество.

Не случаен тот факт, что христиане, например, оказались пионерами в борьбе против рабства именно из-за своих теологических убеждений. Такие философы, как Дэвид Юм, признавали чер­нокожих более низкими существами, и лидеры деловых кругов рассматривали их как дешевую рабочую силу. Некоторые смелые христиане за утилитарной пользой рабов смогли разглядеть их неотъемлемое достоинство — достоинство челове­ческих существ, созданных Богом. Эти христиане и проложили путь к их освобождению.

Несмотря на все недостатки, которые церковь проявляла время от времени, она распространила учение Иисуса о благодати по всему миру, хотя, честно говоря, довольно фрагментарно и несовер­шенно. Именно христианство (и только христиан­ство) положило конец рабству, и именно христи­анство сновало первые больницы и приюты для больных. Та же самая сила стала причиной появ­ления движения профсоюзов, избирательного права для женщин, привела к запрещению продажи спир­тных напитков и к организации кампаний по борь­бе за права человека и гражданские права.

Что касается Америки, Роберт Белла говорит, что «в истории Соединенных Штатов не суще­ствовало ни одной великой идеи, по поводу кото­рой религиозные институты не высказали бы свое мнение публично и громогласно». В истории пос­ледних столетий основные лидеры движения по борьбе за гражданские права (Мартин Лютер Кинг Младший, Ральф Эйбернафи, Джесси Джексон, Эндрю Янг) были клерикалами, и их активные выступления это продемонстрировали. Церкви черных и белых предоставляли здания, коммуни­кации, идеологию, добровольцев и теологическую базу для поддержания этого движения.

Позднее Мартин Лютер Кинг младший расши­рил сферу своей деятельности и включил в нее заботу о бедных и организацию оппозиции войне во Вьетнаме. Лишь в последнее время, когда по­литическая активность перешла в русло консерва­тизма, участие христиан в политической жизни стало вызывать беспокойство. Как предполагает Стивен Картер в книге «Культура неверия», это беспокойство просто выдает тот факт, что людей, находящихся у власти не устраивает позиция но­вых активистов.

Стивен Картер предлагает хороший совет по­литическим активистам. Для эффективности дей­ствия «милосердные» христиане должны прояв­лять мудрость при выборе тех идей, которые они поддерживают или против которых выступают. История показывает, что христиане всегда прояв­ляли тенденцию ударяться в крайности. Да, мы добились уничтожения торговли рабами и соблю­дения гражданских прав. Но протестанты также не чуждались участия в неистовых кампаниях против католиков, иммигрантов, против франкмасонов. Главным образом, сегодняшнее беспокойство в об­ществе по поводу активной деятельности христиан уходит своими корнями в эти жестокие кампании. Как же обстоят дела сегодня? Проявляем ли мы мудрость, выбирая себе поле битвы? Очевид­но, что вопросы легализации абортов, проблемы сексуальных меньшинств и определения, давае­мые жизни и смерти, достойны нашего внимания. Когда я читаю литературу, написанную евангели­ческими христианами, занимающимися полити­кой, мне также встречаются высказывания о пра­ве на ношение оружия, нападки на Министерство по образованию, статьи о торговых соглашениях NAFTA («Североамериканское соглашение о сво­бодной торговле»), об использовании Панамского канала и об ограничении сроков пребывания кон­грессменов в их креслах. Несколько лет назад я слышал выступление президента «Национальной ассоциации евангелических христиан» (National Association of Evangelicals), один из десяти основ­ных пунктов которого гласил: «Отмена налога на прибыль». Слишком часто вопросы, стоящие на повестке дня консервативных религиозных групп, слово в слово повторяют вопросы, стоящие на повестке дня консервативных политических партий, и не основывают свои приоритеты на трансцендентных понятиях. Как и все остальные, евангелические христиане имеют право высказы­вать свои аргументы по любым вопросам, но в тот момент, когда мы представляем их как часть «хри­стианской платформы», мы предаем наши мо­ральные основы.

Когда в середине шестидесятых появилось движение в защиту гражданских прав, великий крестовый поход нашего времени во имя нрав­ственности, евангелические христиане, по большей части, стояли в стороне. Многие церкви на Юге, как и та церковь, в которой я состоял, со страхом противились переменам. Постепенно появились такие ораторы, как Билли Грем и Орэлл Роберте. Только сейчас такие евангели­ческие общины, как «Братство пятидесятников Северной Америки» и «Южные баптисты», гото­вы объединиться с общинами чернокожих. Только сейчас такие стихийно возникшие движения, как «Хранители обещаний» (Христианская организация, призывающая мужчин взять иа себя ответственность за состояние семей, церквей и об­щества (прим. теол. редактора)), ставят во главу угла вопросы примирения рас.

К нашему стыду, Ральф Рид признает, что со­временная вспышка увлечения евангелических хри­стиан политикой была вызвана не беспокойством по поводу абортов, нарушений прав человека в Южной Африке или иными подобающими нрав­ственными проблемами. Нет, администрация Кар­тера породила новую волну активности, когда потребовала от внутренней налоговой службы под­вергнуть проверке частные школы на предмет того, не имеют ли они намерения сохранить расовое разделение. Полные возмущения по поводу этого пролома в барьере, разделяющем церковь и го­сударство, евангелические христиане вышли на улицы.

Слишком часто в своих набегах в сферу поли­тики христиане показывали себя «мудрыми, как голуби» и «простыми, как змеи» — полная про­тивоположность того, что предписывал Иисус. Если мы ожидаем от общества, чтобы оно серь­езно воспринимало наш вклад в общее дело, то нам следует проявлять больше мудрости, когда мы делаем выбор.

Мой третий вывод об отношениях между цер­ковью и государством — это принцип, который я позаимствовал у Г. К. Честертона. Хорошие отно­шения между церковью и государством идут на пользу государству и во вред церкви.

Я уже предостерегал против превращения церкви в «защитника нравственности» в глазах мира. На самом деле, государство нуждается в защитниках нравственности и готово приветствовать их, как только церковь на это согласится. Президент Эйзенхауэр сказал в обращении к народу в 1954 году: «Наше правительство не имеет никакого смысла, пока оно не будет основываться на глубоко прочувствованной религиозной вере, и мне совершенно безразлично на какой». Раньше я смеялся над утверждениями Эйзенхауэра, пока однажды на выходных я не по­пал в ситуацию, которая показала мне простую ис­тину, стоящую за его словами.

Я, вместе с десятью христианами, десятью ев­реями и десятью мусульманами, принимал учас­тие в одном форуме, проходившем в Новом Орле­ане в разгар масленицы. Мы остановились в като­лическом приюте, расположенном далеко от шум­ного города, но в один из вечеров некоторые из нас отправились во французский квартал посмот­реть, как будет проходить один из карнавальных парадов. Это было пугающее зрелище.

Тысячи людей заполонили улицы так плотно, что нас снесло людской волной, и мы не могли от нее освободиться. Молодые женщины на балко­нах кричали: «Грудь за украшения!» В обмен на безвкусные пластмассовые бусы, они поднимали свои футболки и оголялись. За более красивое ожерелье они раздевались догола. Я видел пьяных мужчин, которые вытащили девочку-подростка из толпы и кричали ей: «Покажи свои титьки!» Ког­да она отказалась это сделать, они сорвали с нее футболку, подняли ее на плечи и хватали ее рука­ми, несмотря на ее протестующие крики. Своим пьянством, похотью и даже насилием гуляки на масленице продемонстрировали, что происходит, если позволить человеческим страстям вырваться из-под контроля.

На следующее утро, вернувшись назад в приют, мы поделились друг с другом впечатлениями о вчерашнем вечере. Некоторые женщины, ярые феминистки, были сильно потрясены. Мы поня­ли, что в каждой из наших религий было что-то, что они могли принести всему обществу. Будь то мусульманство, христианство или иудаизм. Мы все помогали обществу осознать, почему такое скотс­кое поведение было не просто неприемлемым, но настоящим злом. Религия дает определение злу и предлагает людям нравственную силу в качестве рецепта того, как ему противостоять. Будучи «со­вестью государства», мы доносим до мира инфор­мацию о справедливости и праведности.

С точки зрения гражданина, Эйзенхауэр был прав. Обществу необходима религия, и не особенно важ­но, какая. «Организация исламская нация» помога­ет привести в порядок кварталы гетто; церковь мор­монов снижает уровень преступности в штате Юта, сделав из него штат, в котором созданы благоприят­ные условия для создания семьи. Основатели Со­единенных Штатов поняли, что демократия, кото­рая меньше зависит от навязанного порядка и боль­ше от добродетели свободных граждан, в особенно­сти нуждается в религиозной основе.

Несколько лет назад философ Глен Тайндер написал статью в журнале «Атлантик мансли», которая вызвала обсуждение в широких кругах. Статья называлась: «Может ли существовать доб­ро без Бога?» Тщательно аргументированный вы­вод, к которому он пришел, заключался в одном слове — нет. Люди неизбежно приближаются к гедонизму и себялюбию, пока некая трансцендентная сила — вечеря любви (привел в качестве примера Тайндер) — не вынудит их заботиться о ком-либо, помимо самих себя. С достойной иро­нии синхронностью, статья появилась через ме­сяц после того, как пал Железный Занавес. Но даже это не ослабило идеализм тех, кто пытался построить справедливое общество без Бога.

Однако мы не должны забывать последнюю часть афоризма Честертона. В то время как хо­рошие отношения между церковью и государ­ством, возможно, и идут на пользу государству, церкви они идут во вред. Здесь заложена основ­ная опасность для благодати: государство, кото­рое существует по законам не-благодати, посте­пенно вытесняет присущую церкви возвышен­ную идею благодати.

Государство, жаждущее власти, вполне может придти к выводу, что церковь окажется более полезной, если государство будет контролиро­вать ее. Наиболее драматические последствия это имело в нацистской Германии, когда, к не­счастью, евангелические христиане были при­влечены обещанием Гитлера восстановить нрав­ственность в правительстве и обществе. Сначала многие протестантские лидеры благодарили Бога за то, что к власти пришли нацисты, которые, казалось, были единственной альтернативой ком­мунизму. Цитируя Карла Барта: «Церковь почти единодушно приветствовала режим Гитлера, с настоящим доверием, действительно связывая с ним самые большие надежды». Они слишком поздно поняли, что церковь в очередной раз прельстилась силой государственной власти.

Церковь функционирует лучше всего как сила противостояния, как противовес потребительской власти государства. Чем лучше отношения церквис правительством, тем более приземленной становится ее миссия. Само Евангелие изменяется, когда превращается в государственную религию.

В возвышенной этике Аристотеля, как напо­минает нам Аласдер МакИнтайр, не было места для доброго человека, проявляющего любовь к плохому человеку. Другими словами, не было места для Евангелия благодати.

Словом, государство всегда должно призем­лять абсолютность заветов Иисуса и придавать им форму навязанного морализма — полной про­тивоположности Евангелия благодати. Жак Эллю идет дальше и заявляет, что Новый Завет не учит таким вещам, как «иудео-христианская эти­ка». Он требует обращения в истинную веру и затем говорит: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Прочитайте Нагорную Проповедь и попытайтесь представить себе какое-либо правительство, которое прини­мает подобный пакет законов.

Государственная власть может запретить работу магазинов и театров по воскресеньям, но она не может провести богослужение. Она может аресто­вать и наказать убийц ку-клукс-клановцев, но не может излечить их ненависть и, тем более, на­учить их любить. Она может принять закон, кото­рый затрудняет развод, но не может заставить мужей любить своих жен, а жен — своих мужей. Она может поддержать бедных материально, но не может заставить богатых проявлять к ним со­страдание и поступать справедливо. Она может предотвратить прелюбодеяние, но не похоть, во­ровство, но не алчность, мошенничество, но не гордость. Она может побудить человека быть доб­родетельным, но не святым.