Подсказки улыбающихся

Ключи к постижению того, каковы взаимоотно­шения между властным лидером и его подчиненным, скрыты уже в их манере улыбаться друг другу. Еще Дарвин отметил, что смех и улыбки часто оказываются неразлучны. Ученый пришел к заключению, что у этих эмоций один общий источник и что улыбка — лишь смягченная фор­ма смеха. Эта концепция представляется особен­но убедительной, если учесть, насколько легко перейти от улыбок к смеху и как тесно пережива­ние счастья связано с всплесками буйного весе­лья. Во многих языках мира слова, использую­щиеся для обозначения смеха и улыбки, являют­ся однокоренными.

Однако справедливость этой теории была по­ставлена под сомнение в результате одного от­крытия — выяснилось, что у шимпанзе можно наблюдать два совершенно различных выраже­ния, которые соответствуют улыбке и смеху людей. Первая из них — это «гримаса подчинен­ного», возникающая, когда губы открыты, а зубы обнажены. Вторая — «маска актера», характери­зующаяся отвисшей челюстью и разведенными в стороны уголками рта. Свойственная шимпанзе маска актера весьма похожа на человеческую гри­масу смеха, поскольку рот бывает широко открыт. К тому же подобное выражение лица сопровожда­ется ритмичным потоком звуков. В то же время гримаса подчиненного у шимпанзе крайне напо­минает человеческую улыбку, поскольку обе эти гримасы связаны с молчанием и полным обнаже­нием зубов. Однако функции, которые выполняют эти гримасы шимпанзе, весьма существенно отли­чаются друг от друга. И это при том, что человечес­кий смех и улыбки часто сопутствуют друг другу, и кажется, что они появились на лице с одной-единственной и общей целью. Это наводит на мысль, что в процессе эволюции человеческий смех и улыбка значительно сблизились друг с другом. Их смысл в восприятии наших далеких предков был совершенно различен, но для нас их линия совершенно сгладились. Если гримаса подчиненного у шимпанзе имеет своей целью ввести в состояние умиротворение доминирующую особь, то не те же ли функ­ции у человеческой улыбки?

Само собой напрашивается ответ «да», но на самом деле окончательный ответ будет зависеть от того, насколько дружественная атмосфера царит среди людей и какого рода улыбками они обмениваются. Рассмотрим для начала такой слу­чай: встретились двое людей, причем социаль­ный статус одного из них выше, чем статус друго­го. Если ситуация развивается по не слишком мирному сценарию, весьма вероятно, что подчи­ненный будет улыбаться значительно чаще, чем лидер. В этом случае улыбка будет играть роль умиротворителя. Однако когда встреча проходит в дружеской атмосфере, чаще улыбаться будет уже лидер, а не подчиненный.

Различие между этими двумя ситуациями, как оказывается, заключается вовсе не в том, что при мирном развитии событий подчиненный бу­дет улыбаться реже, но в том, что лидер окажется более улыбчив.

Другими словами, подчиненный будет улы­баться примерно с одинаковым усердием вне за­висимости от того, в какой атмосфере будет про­текать встреча — в дружественной или, напротив, в атмосфере конфликтов и противоречий, — важно то, что лидер улыбается значительно реже, если он настроен против своего подчиненного, и чаще — в атмосфере, исполненной мира и друже­любия.

Исследовавшие этот феномен Марвин Хечт и Марианна Лафранс обратили внимание на то, что когда подчиненный хочет, чтобы лидер пре­бывал в состоянии умиротворения, он вынужден улыбаться. Лидер же волен улыбаться, когда ей или ему это будет угодно. Чтобы найти ключ к постижению того, почему лидер оказывается бо­лее улыбчивым в дружественной ситуации, необходимо повнимательнее присмотреться к мимике людей и попытаться понять, каким образом по­движные черты человеческого лица могут при­нять одно из тех многообразных выражений, ко­торые принято относить к разновидности улыбки. Мы все хорошо знаем, что некоторые виды улыбок являются искренними, другие — ложными. И виной тому стремление людей хотя бы вы глядеть счастливыми — ведь не менее известно и то, какие чувства движут людьми, которые улы баются в тот самый момент, когда сердце их ноет от горечи и печали. И хотя к нам часто обраща­ются с натянутой или деланной улыбкой, хотя мы и сами львиную долю отпущенного нам на земле времени тратим на то, чтобы, щадя нервы других людей, предстать перед ними улыбающи­мися, несмотря на все наши старания, только после многих усилий и детального изучения все­возможных выражений лица мы можем прибли­зиться к пониманию того, по каким конкретным признакам можно отличить искреннюю улыбку от ее ложного двойника.

Одним из первых ученых, которые всерьез решились во что бы то ни было найти решение вызвавшей столько споров проблемы, был фран­цузский анатом Гильем Дюшань де Болонь, кото­рый в 1862 году опубликовал свой труд «Меха­низм физиогномики у человека», то есть десятью годами раньше книги Дарвина, посвященной изучению человеческого лица. Дюшань был бук­вально очарован мускулами лица: по общему мнению, его интерес сформировался в период исследования голов казненных, отрубленных на гильотине. Именно он был первым, кто подклю­чил лицо к электрической цепи, чтобы увидеть, как работают мышцы.

Дюшань сделал открытие, заключающееся в том, что при появлении на лице искренней улыб­ки оказываются задействованными две группы мышц. Во-первых, это большие скуловые мышцы, которые, располагаясь по обеим сторонам лица, как бы сбегают вниз и прикрепляются к уголкам

рта. Когда эти мышцы сокращаются, уголки рта оказываются подтянутыми вверх, а зубы при этом иногда оказываются обнаженными. Ко второму типу мышц относятся круговые мышцы глаза, расположенные по периметру глаз. Когда эти мышцы сокращаются, глаза сужаются и в складках вокруг них показываются «гусиные лап­ки». Дюшань понял, что ключ, необходимый для распознавания искренней улыбки, спрятан где-то в области глаз. Это связано с тем, что работа больших скуловых мышц поддается контролю со стороны разума, а круговых мышц глаза — нет. Вот как он сформулировал существо своей идеи: «Ощущение искренней радости выражается на лице посредством сокращения больших ску­ловых мышц и круговых мышц глаза. Первые по­слушны воле, во вторых же улыбка может заиграть лишь в результате радостных эмоций, наполняю­щих нашу душу... Мышцы, расположенные во­круг глаз, не подчиняются воле человека, их мо­гут привести в движение только подлинные чув­ства и приятные эмоции. Инертность этой группы мышц во время улыбки способна сорвать маску с ложного друга».

Если вы понаблюдаете, как подчиненные ве­дут себя по отношению к лидеру, вы заметите, что в их улыбках обычно задействованы только мышцы, расположенные над линией рта, но вов­се не те, что окружают глаза. Иначе говоря, на лице подчиненных куда чаще появляются «улыб­ки ртом», нежели «улыбки глазами и ртом», кото­рые называют также «улыбками Дюшаня». По сути говоря, улыбки ртом — это ложные улыбки, поскольку они стремятся выразить удовольствие, которого нет. В действительности же они моти­вированы одним-единственным желанием под­чиненного — стремлением выглядеть человеком общительным и добрым, не склонным хмуриться и принимать грозный вид. Но если вы понаблю­даете за тем, как лидеры ведут себя по отношению к подчиненным, вы заметите, что они улы­баются значительно реже, но обычно на их лице появляются «улыбки глазами и ртом». Это разли­чие возникает в связи с тем, что подчиненные улыбаются с целью создать умиротворяющую ат­мосферу, в то время как лидеры вольны улыбать­ся, когда им заблагорассудится. У улыбок, при­званных создать благостную атмосферу, сущест­вует несколько особенностей, по которым их можно отличить от искренних улыбок. Напри­мер, уголки губ могут быть скорее растянуты в стороны, нежели подняты вверх. В результате на лице появляется нечто, более напоминающее гри­масу, чем улыбку. А в чрезвычайных ситуациях уголки рта способны мгновенно опуститься вниз: таким путем мимолетные признаки страха на лице сливаются в единую с улыбкой гримасу. Кроме этих, существуют и другие разновидности улыбки, которые позволяют обнаружить, что же скрывается за теми или иными выражениями лица, а следовательно — понять, что в действи­тельности чувствует тот или иной человек.

Оказывается, женщины улыбаются значитель­но чаще мужчин. Возможно, это в какой-то мере обусловлено тем, что в обществе женщины обык­новенно выступают в роли подчиненных, хотя остается непонятным, почему уже в двухмесячном возрасте младенцы-девочки улыбаются зна­чительно чаще своих сверстников мальчиков В результате научного изучения школьных фото альбомов, в которых помещены фотографии разных лет, было установлено, что по мере взросления девочки продолжают удерживать за собой лидерство по числу улыбок. Но их «отрыв» о мальчиков становится особенно заметным, когда юное поколение достигает половой зрелости.

Когда женщины занимают достойное положение во властных структурах, то автоматического отказа от привычки улыбаться у них не происходит — в этом они не уподобляются мужчинам Однако доказано, что женщины, добившиеся успехов и оказавшиеся на вершине власти, улыбаются ничуть не меньше женщин, которые не достигли верхних ступенек социальной лестницы. Однако мужчины, занимающие ответственные посты во властных структурах, улыбаются значи­тельно реже мужчин, которые не преуспели в ка­рьере. Этот феномен отчасти объясняется особой ролью тестостерона, поскольку мужчины с высо­ким уровнем тестостерона в организме менее склонны к улыбкам, особенно к тем, что приво­дят в движение рот и мышцы вокруг глаз. В то же время мужчины с низким уровнем тестостерона улыбаются куда более охотно, и на их долю при­ходится достаточно большее количество улыбок. Описанные выше различия в поведении по­лучили свое отражение и в восприятии улыбки, то есть в том, какие предположения обычно дела­ют окружающие относительно характера улыба­ющегося человека. Когда мужчины и женщины улыбаются, и те и другие выглядят радостными, довольными жизнью и позволившими себе рас­слабиться. Неулыбчивый мужчина выглядит ли­дером, в то время как женщина-неулыба кажется просто несчастной. Такое восприятие улыбки, возможно, обусловлено тем, что женщины улы­баются гораздо чаще мужчин. Короче говоря, не­улыбчивый мужчина выглядит вполне нормаль­но, а женщина-неулыба — совершенно непривы­чно. Следовательно, чтобы выглядеть нормально, женщине необходимо улыбаться значительно чаще, чем мужчине. Напротив, мужчине нет не­обходимости много улыбаться, поскольку он вос­принимается на фоне других мужчин, которые вовсе не склонны улыбаться столь же часто, что и женщины.

Когда людей просят повнимательнее пригля­деться, является ли искренней та или иная улыб­ка, которая оказалась в поле их зрения, они авто­матически бросают взгляд на зону, протянув­шуюся от уголков глаз к виску и напоминающую «гусиные лапки». Видимо, люди, пусть и интуи­тивно, но все же понимают, что искренняя улыб­ка заставляет эту часть лица подернуться сетью морщинок и поэтому именно на нее нужно обра­тить внимание. Однако хотя людям совершенно ясно, что именно должно остановить взгляд на­блюдателя, если ему предстоит решить, свидетель­ствует ли улыбка о подлинных переживаниях, — люди рады обманываться, принимая искусствен­ную улыбку за самую что ни на есть искреннюю. Например, если кто-нибудь совершит непрости­тельный проступок, к нему отнесутся весьма снисходительно, если только он или она винова­то улыбнется, принося извинение в форме улыб­ки. Интересно, что никого при этом не будет осо­бенно волновать, подлинной или ложной являет­ся улыбка. Как бы возмещая моральный ущерб виноватой улыбкой, человек в глубине души уже апеллирует к снисходительности окружающих. Подобные наблюдения наводят на мысль, что хотя мы способны распознавать искренние улыб­ки и отделять их от ложных, мы далеко не всегда пользуемся этой своей способностью, а времена­ми кажется, что в некоторых случаях мы даже по­давляем ее в себе с поразительным усердием. Но для нас важнее всего, чтобы люди вовремя улыб­нулись нам. И то, что эти улыбки часто бывают натянутыми и неискренними, кажется, нас вовсе не беспокоит.

Подсказки румянцем смущения или стыда

Для Чарлза Дарвина именно краска стыда, а вовсе не смех была отличительной чертой, позволяв­шей выделить человека из мира животных. Мне­ние Дарвина относительно краски стыда хорошо согласуется со взглядами, сложившимися еще в XVIII веке, за целый век до Викторианской эпо­хи, и господствовавшими на всем ее протяжении. XVIII век прошел для Англии под знаком убеж­дения в том, что смущение и краска стыда суть внешние проявления души, чувствительной к судьбам окружающих. В те времена полагали, что единственной причиной застенчивости может быть чувство стыда, причем столь сильное, что егo невозможно скрыть. Англичане при этом, ко­нечно же, сознавали, что этот закон не распро­страняется на иностранцев. Как метко заметил Кристофер Рикс, «в среде англичан сложилось предубеждение против иностранцев, лица кото­рых казались «багрово-медными от наглости», потерявшими всякий стыд, и, следовательно, свидетельствовавшими, что на этих людей ни в чем нельзя положиться. Особенно на францу­зов... Как можно верить людям, чей язык знать не знает такого понятия, как стыд, и, кажется, пре­взошел сам себя в искусстве скрывать само суще­ствование стыдливого румянца?»

В эпоху королевы Виктории отношение к стыдливому румянцу было далеко неоднознач­ным: румянец почитался признаком души отзыв­чивой и чувствительной, но казалось немысли­мым, чтобы он осмелился вспыхнуть на щеках мужчин, ибо им не полагалось прилюдно выказывать свои чувства ничем — даже изысканным ру­мянцем. Женщинам же, наоборот, вменялось в обязанность залиться краской стыда, когда произойдет нечто, способное их смутить. Например, гели юной леди случалось присутствовать при том, как некий джентльмен касается в разговоре проблемы пола, она должна была показать, до какой степени она потрясена этим и невинна. Свидетельствовать о чистоте ее души и была призвана крас­ка стыда. В подобных случаях румянец доводил по сведения окружающих два факта: он сообщал о чистоте и невинности юной леди, но, кроме того, он показывал, что умом она достаточно посвящена в проблемы пола, чтобы услышанное произвело на нее шокирующее впечатление.

Да, двойное послание румянца именно такое: он свидетельствует об искренности и подлин­ности как раз тех фактов, которые намеревался скрыть, и люди Викторианской эпохи были оча­рованы именно этим свойством краски стыда. Мри этом нужно особо отметить, что румянец не поддается контролю со стороны сознания. Одна­ко в Викторианскую эпоху именно принципы порядка и самоконтроля были в центре общест­венного внимания.

В румянце получил свое воплощение дух пол­ного отрицания основополагающих принципов общества, дух расшатывания устойчивых форм поведения. Вот почему люди оценивали румянен как нечто весьма интригующее: он свидетельствовал о том, что подлинные чувства невозможно скрыть и что эмоции способны одержать триумфальную победу над рассудком.

Ученые викторианской эпохи были очарованы и ошеломлены шокирующей застенчивостью румянца. Сам Дарвин сознавал, что некоторые животные могут покраснеть, будучи поглощены какой-нибудь страстью или по-своему глубоко взволнованы, хотя нет такого вида, представители которого испытывали бы смущение. Дарвин пришел к заключению, что дар стыда есть только у человека, либо лишь он обладает той разновид­ностью чувства стыдливости, или смущенного самосознания, которое проявляется в том, что заливает лицо румянцем. Он же отмечал, что это свойство не исчерпывается способностью думать о себе: «Это не просто проявление рефлектирующего сознания во внешности человека; таков результат опасений при мысли о том, что же другие думают о нас. От этой мысли наши щеки и заго­раются румянцем».

Смущенное самосознание и заинтересованность во мнении других людей, по всей видимости, и являются той осью, вокруг которой враща­ются чувства и мысли человека, готового залиться румянцем стыда. Мы часто краснеем, когда знаем за собой какой-нибудь проступок или когда не оправдываем чьих-либо ожиданий, но, кроме того, мы можем покраснеть и тогда, когда не вольно привлекаем внимание других людей свои ми добрыми делами. Вот почему мы склонны покраснеть, когда бываем застигнуты врасплох и когда кто-нибудь делает нам комплимент. Но покраснеть нас заставляет не только сознание соб­ственных пороков или достоинств. Наши щеки могут вспыхнуть румянцем и при виде того, как кто-нибудь другой смутился, попав в затруднительное положение, особенно если мы принимаем близко к сердцу все, что с ним случилось, и даже почти отождествляем себя с ним.

Мы заливаемся румянцем в результате автоматических реакций нервной системы; при этом кровь приливает к лицу, особенно к щекам, а иногда и к шее и даже к груди. Как в действительности срабатывает механизм, приводящий к тому, что наши щеки пылают румянцем, — остает­ся в некотором роде загадкой, хотя не вызывает никаких сомнений, что толчок этому процессу дает то внимание, которое проявили к нам окру­жающие в столь неожиданный и нежелательный для нас момент.

В большей степени склонны покрыться ру­мянцем люди, болезненно озабоченные мнением

0 них окружающих и страстно стремящиеся завоевать репутацию безукоризненных людей, чье поведение и поступки безупречны. Когда тот или иной человек совершает социально значимый Неблаговидный поступок или говорит нечто, при­водящее в смущение его и окружающих, то его

часто выдает румянец, предательски прокравшийся налицо. Парадоксально, но такой человек будет с доверчивостью полагаться на румянец как на средство, позволяющее избежать наказания за невольный грех, ибо краска стыда воспринимается как мольба о пощаде и прощении, как уверение в благих намерениях и в стремлении жестко придер­живаться норм поведения, принятых в данном коллективе. В доказательство можно привести ответ­ную реакцию, которую вызывает румянец стыда в глазax окружающих, — ученые выяснили, напри­мер, что если человек совершил дурной посту­пок, а затем покраснел, то к его, поведению отнесутся с большим снисхождением, чем к дурным поступкам того человека, который, натворив бед, залился впоследствии румянцем стыда. Румянец неразрывно связан со смущением и часто появляется в сопровождении других при знаков душевного смятения и смущения, таких как заикание, улыбка, рождающаяся на стыке противоположных чувств, потупленный взгляд, прикос­новения к лицу или высовывание языка. В некотором смысле румянец представляет собой одну и; форм умиротворения и успокоения, ибо он обнаруживает перед другими людьми наше сожаление о случившемся и свидетельствует о нашем душевном дискомфорте. Однако в отличие от других форм умиротворения румянец не подлежит контролю со стороны разума — мы не можем заставить себя по краснеть и остановить приток крови к лицу, если этот процесс уже начался. Вот почему люди столь болезненно воспринимают каждый новый при­ступ невольного румянца, а для каждого, кто оказался рядом, румянец послужит заметной подсказкой о состоянии человека.