Два аспекта и пути осмысления образа и изобразительности в раннепатристической литературе.

О существовании росписей в катакомбах было известно с самых первых веков. Об этом важном обстоятельстве вспоминает и Л.А. Успенский в первой главе уже упоминаемой его работы. Археологи обнаруживают их большей частью в «местах сборов, где происходило богослужение, а также в местах (как, например, римская катакомба Каллиста), где по преимуществу хоронили духовенство. Таким образом, росписи эти были известны не только простым верующим, но и иерархии. Трудно предположить, чтобы духовенство, совершая богослужение перед этими росписями, их не замечало и, если христианство было враждебно искусству, не предпринимало никаких мер, чтобы положить предел такому заблуждению». И если древние писатели, такие как Евсевий действительно боролись против изображений в христианском богослужении, то уже сам факт наличия этого противостояния «доказывает и существование, и важную роль изображений, ибо нельзя бороться с тем, чего нет, и незачем бороться против того, что не имеет значения.» (Л.А. Успенский, гл.1). Но большинство из противников икон, как то Климент Александрийский, протестуя против изображений, имели в виду определенно образы языческие. Так, Климент Александрийский пишет: «Искусство обманывает и обольщает [...], увлекая если не к любви, то во всяком случае к уважению и почитанию статуй и картин. Ибо то же действительно и для живописи. Можно хвалить это искусство, но пусть оно не обманывает человека, выдавая себя за истину» [Педагог, гл.4.]. Итак, Климент говорит лишь об изображениях, которые обольщают и обманывают, выдавая себя за истину, то есть борется против изображений ложных. В другом же месте он пишет: «Нам разрешается иметь кольцо, служащее печатью. Изображения, выгравированные на нем, должны быть предпочтительно голубь, рыба, быстрый корабль под надутыми парусами; можно изображать на нем даже лиру Поликрата или якорь, как Селевк; наконец, рыбака у берега моря, вид которого напомнит нам Апостола и детей, вынимаемых из воды» [Педагог, 1,3, гл. II, РС, 8, 633.]. Все перечисленные изображения являются христианскими символами.

Поэтому не удивительно, что уже ко 2 веку по Рождеству Христову обращенность к образу и изобразительности занимает должное внимание в философско-богословской литературе, найдя опору как в исторически определенных границах традиции, так и в разнообразии изучаемых его (образа) модусов: от образа-подражания до образа–знака, образа–символа и образа–аллегории. В конечном итоге, апологеты и Отцы раннепатристической литературы уже сформулировали два аспекта этой проблемы и таким образом определили две магистральных линии в ее осмыслении.

В первой образ рассматривается как принцип Божественного проявления,а вовторой образопределяется как“основание сугубой личностной связи человека с Богом” – так называемое интериорное направление, целью которого является феория т.е. созерцание. [Лосский Вл. Богословие образа / Богословские труды, №14 , 1975., 105].

1) Первый аспект достаточно успешно разрабатывался представителями Александрийской школы, начиная с самого Филона, как ее основателя, а так же занял достойное место в наследии Тертуллиана, Лактация, Афинагора Афинского. Наконец, у Климента Александрийского образ ( eicwn) как принцип Божественного проявления превращается в структурный принцип всей его философско-богословской системы. [Малая история византийской эстетики., К: Путь к истине, 1991, 69-91 ]. Обращение к этой проблеме мы находим и в Corpus Aropagiticum, в творениях св. Иоанна Дамаскина и св. Феодора Студита.

2) Второй аспект наиболее выразительно представлен апофатической линией мистического богословия. Наиболее яркое проявление он нашел в аскетической литературе преподобных Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Максима Исповедника, опять же не лишенных апелляций к уже упоминаемому Corpus Aropagiticum , и вплоть до богословского осмысления исихазма в “Омилиях” и “Триадах” св. Григория Паламы, ибо только в человеке “таинственно сосредоточены все божественные силы и энергии, открывающиеся в мире… По самому устроению своему он призван к обожению и к тому, чтобы именно в нем совершилось обожение всей твари, ради которого она измышлена и сотворена …(ибо) прежде всего человек призван соединять” разбившееся человечество во Адаме, созданного с создаваемым, конечного с бесконечным [Флоровский Г.В. Восточные Отцы V-VШ веков., М: Паломник, 1992. 16, 208 ].

Таким образом, богословское осмысление сущности образа своим основанием имеет христологию, через которую раскрывается домостроительство Сына Божия в его воплощении для осуществления Божественного замысла о человеке.