Хозяин Земли 2 страница

Положению Эндрю Стоктона завидовали многие бизнесмены. Лихорадочный переход на уголь свалился на него как золотая гиря: он держал свой завод в круглосуточном рабочем режиме и, обгоняя метели следующей зимы, изготавливал детали для угольных печей и топок. В стране осталось не так много надежных литейных заводов; Стоктон стал одним из столпов, снабжавших подвалы и кухни страны. Столп рухнул без предупреждения. Эндрю объявил, что оставляет дело, закрыл завод и исчез. Он не сделал никакого намека на дальнейшую судьбу завода, даже не сказал, имеют ли его родственники право вновь открыть его.

На дорогах страны еще попадались автомобили, но они двигались, как путешественники в пустыне, которые проходят мимо зловещих конских скелетов, выбеленных солнцем; они проезжали мимо скелетов автомобилей, развалившихся на ходу. Люди перестали покупать машины, и автомобильные заводы закрывались. Но кое- кто по- прежнему мог доставать нефть - благодаря личным связям, о которых все предпочитали умалчивать. Эти люди покупали машины за любую цену. Горы Колорадо освещались светом огромных окон завода Лоуренса Хэммонда, со сборочного конвейера которого к подъездному пути «Таггарт трансконтинентал» сходили грузовые и легковые автомобили. Весть о прекращении деятельности Лоуренса Хэммонда пришла, когда ее меньше всего ожидали, быстрая и внезапная, как резкий удар колокола в мрачной тишине. Комитет из местных жителей передавал обращения по радио, призывавшие Лоуренса Хэммонда, где бы он ни был, разрешить открыть завод. Но ответа не было.

Дэгни кричала, когда исчез Эллис Вайет, она задыхалась, когда отошел от дел Эндрю Стоктон; услышав, что и Лоуренс Хэммонд бросил завод, она безразлично спросила себя: «Кто следующий?»

- Нет, мисс Таггарт, я не нахожу этому объяснений, - сказала сестра Эндрю Стоктона, когда Дэгни зашла к ней во время последней поездки в Колорадо два месяца назад. - Он ничего не говорил мне об этом, я даже не знаю, жив он или нет, впрочем, как и Эллис Вайет. Нет, накануне ничего особенного не произошло. Помню только, что в тот вечер к нему пришел незнакомый мужчина. Раньше я никогда его не встречала. Они говорили допоздна, когда я ложилась спать, в кабинете Эндрю еще горел свет.

Люди в промышленных городках Колорадо молчали. Дэгни видела, как они проходили по улицам мимо аптек, магазинов, бакалейных лавок; они словно надеялись, что движение поможет им не задумываться о будущем. Она тоже ходила по улицам, не поднимая головы, чтобы не видеть груды покрытых копотью камней и искореженной стали, - того, что осталось от нефтяных промыслов Вайета.

Одна из вышек на гребне холма все еще горела. Никто не мог ее потушить. Проходя по улицам, Дэгни видела рвущийся в небо сноп пламени. Она видела его ночью из окна поезда: яростное пламя, колышущееся на ветру. Люди называли его факелом Вайета.

Самый длинный состав на линии Джона Галта насчитывал сорок вагонов; самый быстрый двигался со скоростью пятьдесят миль в час. Надо было беречь двигатели: сейчас они работали на угле, и срок их эксплуатации давно истек. Джиму удалось найти мазут только для локомотивов, тянувших «Комету» и пару скоростных составов дальнего следования. Единственным поставщиком топлива, на которого она могла положиться и с которым могла иметь дело, был Кен Денеггер из «Денеггер коул» в Пенсильвании.

Пустые поезда грохотали по четырем штатам, примыкающим к Колорадо. Они перевозили овец, корма, дыни и случайного фермера с принарядившейся семьей, у которого были друзья в Вашингтоне. Джим получал из Вашингтона субсидию на каждый рейс, который числился не как коммерческий, а как «социально значимый».

Дэгни стоило неимоверных усилий обеспечивать движение поездов на участках, где они еще были нужны, по территориям, где все еще теплилось производство.

Но из балансовых отчетов «Таггарт трансконтинентал» было видно, что субсидии, выбитые Джимом на поезда, перегонявшиеся порожняком, значительно превышали прибыль, которую приносили грузовые составы, идущие из пока еще активных индустриальных районов страны.

Джим хвастался, что эти шесть месяцев оказались самыми доходными за всю историю существования «Таггарт трансконтинентал». В графе «прибыль» на глянцевых листах его доклада акционерам числились деньги, не заработанные им, - субсидии на порожняк; и деньги, не принадлежащие ему, - дивиденды, которые компания должна была выплатить держателям акций, и суммы, предназначенные на оплату процентов и выкуп облигаций «Таггарт трансконтинентал». По распоряжению Висли Мауча Таггарт получил разрешение не выплачивать этот долг. Он хвастался огромным потоком грузовых перевозок «Таггарт трансконтинентал» в Аризоне, где Дэн Конвэй закрыл последнюю линию «Финикс - Дуранго» и отошел от дел, и в Миннесоте, где Пол Ларкин перевозил руду по железной дороге, в результате чего последнее пароходство, занимавшееся грузовыми перевозками на Великих Озерах, прекратило свое существование.

- Ты всегда считала, что умение делать деньги - великая добродетель, - говорил ей Джим, чуть заметно улыбаясь. - Кажется, мне это пока удается лучше, чем тебе.

Никто не выражал желания разобраться в вопросе замораживания облигаций, возможно потому, что все достаточно ясно представляли ситуацию. Сначала среди держателей облигаций появились признаки паники, и в обществе стало нарастать возмущение. Затем Висли Мауч издал новый указ, согласно которому облигации могли быть «разморожены» по предъявлении заявления о «крайней необходимости» и правительство взяло на себя обязательство приобретать их, если сочтет «доказательство необходимости» весомым. Отсюда вытекало три вопроса, которые никто не задавал и на которые никто не отвечал. Что можно считать доказательством? Что можно расценивать как «необходимость»? И кто будет определять, «крайняя» она или не «крайняя»?

Затем стало дурным тоном обсуждать, почему одному позволили разморозить облигации, в то время как другому отказали. Люди отворачивались, поджав губы, когда им задавали этот вопрос. Позволительно было рассказать, описать, но только не объяснять или давать оценку; мистер Смит получил деньги, мистер Джонс - нет, и это все. И когда мистер Джонс кончал жизнь самоубийством, поговаривали: «Ну не знаю; если ему действительно нужны были деньги, правительство дало бы их; но некоторые просто слишком жадны».

Никто не говорил о тех, кто, получив отказ, продавал свои облигации за треть стоимости тем, у кого находились доказательства такого «бедственного положения», которое, как по волшебству, превращало тридцать три замороженных цента в полновесный доллар; никто не говорил о новом бизнесе, развернутом предприимчивыми молодыми людьми, только что окончившими колледж и называвшими себя размораживателями, которые предлагали «помочь составить заявление надлежащим образом». У молодых размораживателей имелись друзья в Вашингтоне.

Глядя на железнодорожное полотно своей дороги с платформы какой- нибудь пригородной станции, Дэгни ловила себя на том, что уже не ощущает былой гордости, но чувствует вину, стыд, словно рельсы покрылись ржавчиной, хуже того - словно ржавчина стала отливать кровью.

Но, глядя в вестибюле терминала на памятник Нэту Таггарту, она думала: «Это твоя железная дорога, ты проложил ее, ты боролся за нее, тебя не остановили ни страх, ни отвращение. Я не сдамся людям с ржавой совестью и запачканными кровью руками. Я единственная, кто может защитить ее».

Она не отказалась от поисков человека, который изобрел двигатель. Это было единственной частью работы, ради которой она готова была терпеть все остальное. Это было единственной в поле зрения целью, придающей значение ее борьбе. Было время, когда она удивлялась, зачем ей нужно восстанавливать этот двигатель. Казалось, какие- то голоса спрашивали ее: «Зачем?» «Потому что я еще жива», - отвечала она. Но поиски были тщетны. Два инженера из ее компании никого не нашли в штате Висконсин. Она послала их найти людей, которые работали на компанию «Твентис сенчури», чтобы узнать имя изобретателя. Они ничего не узнали. Она послала их просмотреть данные в патентном бюро - ни одного патента на двигатель зарегистрировано не было.

Единственное, что дали поиски, - окурок сигареты со знаком доллара. Она уже забыла о нем, но недавно нашла его в ящике стола и вечером отдала знакомому продавцу сигарет на вокзале. Старик очень удивился, рассматривая окурок, осторожно держа его между пальцами; он никогда не слышал о таком сорте и недоумевал, как мог пропустить это.

- Мисс Таггарт, а сигареты были хорошего качества?

- Я, во всяком случае, никогда не курила ничего лучше. Озадаченный, он покачал головой. Старик обещал ей

выяснить, где произведены эти сигареты, и принести пачку.

Она пыталась найти ученого, способного взяться за восстановление двигателя. Она опросила людей, которых ей рекомендовали как лучших в своей области. Первый, изучив остатки двигателя и рукопись, тоном вымуштрованного солдафона объявил, что двигатель принципиально не может работать, никогда не работал и он докажет, что существование подобного двигателя невозможно. Второй растягивал слова, словно отвечал надоедливому собеседнику, что не знает, можно ли это сделать, и что ему вообще нет никакого дела до этого. Третий воинственно- наглым тоном произнес, что возьмется за дело при условии заключения с ним контракта на десять лет с ежегодным окладом в двадцать пять тысяч долларов.

- В конце концов, мисс Таггарт, вы собираетесь получить от этого двигателя огромную прибыль, ставя на карту мое время. Вам придется раскошелиться.

Четвертый, самый молодой, молча смотрел на нее. И его лицо выражало презрение.

- Видите ли, мисс Таггарт, я думаю, что этот двигатель вообще не следует восстанавливать, даже если это кому- нибудь по силам. Это настолько превосходит все, что мы имеем, что несправедливо по отношению к ученым не столь высокого ранга, им не останется ни одной области для достижений и открытий. Я считаю, что сильный не имеет права ранить чувство собственного достоинства слабого.

Она приказала ему немедленно убираться из ее кабинета и потом еще долго сидела, не в силах преодолеть изумление и ужас; самое порочное утверждение, которое она слышала, было изречено тоном праведника.

Решение обратиться к доктору Роберту Стадлеру возникло у нее, когда иного выхода уже не оставалось. Она заставила себя позвонить ему вопреки непоколебимому душевному сопротивлению, похожему на тугие тормоза. Она спорила с собой, рассуждая: «Я имею дело с такими людьми, как Джим и Орен Бойл; его вина меньше, почему я не могу обратиться к нему?» Она не находила ответа на этот вопрос - у нее было лишь стойкое чувство отвращения, ощущение, что доктор Стадлер как раз тот человек, к которому ни в коем случае нельзя обращаться.

Пока Дэгни сидела за столом, глядя на график движения по линии Джона Галта и дожидаясь прихода доктора Стадлера, она задавалась вопросом, почему за все последние годы не появилось ни одного талантливого ученого. И не находила ответа. Она смотрела на перечеркнутый график Движения девяносто третьего поезда - труп этого состава.

У поезда было два свойственных жизни признака: движение и цель; он был похож на живое существо, но сейчас представлял собой лишь некоторое количество мертвых товарных вагонов и двигателей. «Не давай себе времени для чувств, - думала Дэгни, - расчлени мертвое тело как можно скорее, двигатели нужны по всей системе; Кену Денеггеру в Пенсильвании нужны поезда, много поездов, если только...»

Доктор Роберт Стадлер, - раздалось в селекторе на столе.

Он вошел улыбаясь, словно улыбка подчеркивала слова:

- Мисс Таггарт, поверите ли, я бесконечно счастлив вновь видеть вас!

Дэгни не улыбнулась и подчеркнуто вежливо ответила:

- Очень любезно с вашей стороны, что пришли.

Она кивнула, ее стройная, подтянутая фигура не шелохнулась, лишь голова слегка склонилась в медленном официальном кивке.

- Мисс Таггарт, вас бы удивило, если бы я сказал, что искал лишь повода для встречи с вами?

- Во всяком случае я постаралась бы не злоупотреблять вашей любезностью, - без улыбки ответила Дэгни. - Прошу вас, доктор Стадлер, садитесь.

Он осмотрелся:

- Никогда не бывал в кабинете вице- президента железнодорожной компании. Я не ожидал, что он такой... серьезный. Но это соответствует вашей должности.

- Случай, о котором я хочу посоветоваться с вами, очень далек от сферы ваших интересов, доктор Стадлер. Вы даже можете счесть странным, что я позвонила вам. Позвольте объяснить вам причину.

- То, что вы решили мне позвонить, уже само по себе существенная причина. И поверьте, для меня будет величайшим удовольствием, если я хоть в какой- то степени смогу быть вам полезен.

У него была притягательная улыбка человека, который использует ее не для того, чтобы прикрыть ею слова, а для того, чтобы подчеркнуть смелость в выражении искренних чувств.

- Это проблема чисто технологического характера, - сказала она четким, ничего не выражающим тоном молодого механика, обсуждающего сложное задание. - Я полностью осознаю ваше презрение к этой области науки. Я не жду, что вы решите мою проблему, это не тот случай, который мог бы заинтересовать вас лично. Мне просто хотелось бы представить ее на ваше рассмотрение и задать вам два вопроса. Мне пришлось побеспокоить вас, так как эта проблема сопряжена с личностью, наделенной выдающимся умом, - она произносила это безличным тоном, констатируя непререкаемую истину, - а в науке, кроме вас, выдающихся умов не осталось.

Она не знала, почему ее слова так задели его. Она увидела неподвижное лицо Стадлера, неожиданную серьезность во взгляде, странное выражение, казавшееся чуть ли не умоляющим, затем услышала его серьезный голос, словно обремененный каким- то чувством, придавшим ему чистоту и смирение:

- Что это за проблема, мисс Таггарт?

Дэгни рассказала ему о двигателе, о месте, где нашла его; рассказала, что установить имя изобретателя невозможно; она не упоминала о подробностях. Она дала ему фотографии двигателя и уцелевшие листы рукописи.

Пока он читал, она наблюдала за ним. Сначала она заметила в беглом движении глаз профессиональную уверенность, затем небольшую паузу, более пристальное внимание и, наконец, увидела движение губ, которое у другого человека можно было бы принять за свист. Она видела, как он на время прервал чтение и задумался, словно его мысли разбежались в разных направлениях, пытаясь проследить сразу все; она видела, как он начал быстро перелистывать страницы, потом остановился и заставил себя читать дальше, словно разрываясь между желанием продолжать чтение и попыткой охватить разом все открывающиеся перед его внутренним взором возможности. Дэгни заметила его возбуждение, она знала, что сейчас он забыл и про ее кабинет, и про нее - про все на свете; это изобретение полностью завладело его вниманием, и в благодарность за способность так реагировать ей захотелось, чтобы доктор Стадлер мог нравиться ей.

Они молчали более часа, затем он закончил читать и взглянул на нее.

- Поразительно! - радостно и изумленно воскликнул он, словно сообщая новость, которой никак не ожидал.

Дэгни очень хотелось улыбнуться в ответ и разделить с ним радость, но она лишь кивнула и сухо произнесла: - Да.

- Это потрясающе, мисс Таггарт!

- Да.

- Вы сказали, проблема технологического характера? Она намного шире. Страницы, где он описывает свой преобразователь... Можно увидеть, из какой предпосылки он исходит. Он вышел на новую концепцию энергии, отбросил все шаблоны, в соответствии с которыми его двигатель невозможен. Он сформулировал новую, собственную теорию, раскрыл секрет преобразования статической энергии в кинетическую. Вы понимаете, что это значит? Вы представляете себе, какой подвиг ради чистой, теоретической науки ему пришлось совершить, прежде чем он смог создать этот двигатель?

- Кто? - спокойно спросила она.

- Простите, что вы сказали?

- Это первый из двух вопросов, которые я хотела вам задать, доктор Стадлер. Вы не можете припомнить какого- нибудь молодого ученого, которого знали лет десять назад и который смог бы это сделать?

Он задумался, удивленный; у него не было времени углубиться в этот вопрос.

- Нет, - нахмурившись, медленно произнес он. - Нет, не могу вспомнить никого... и это бесполезно, потому что такие способности никак не остались бы незамеченными... Кто- нибудь обратил бы на себя мое внимание, мне всегда представляют подающих надежды молодых физиков... Вы сказали, что нашли это в исследовательской лаборатории обычного моторостроительного завода?

- Да.

- Невероятно. Что он делал в таком месте?

- Изобретал двигатель.

- Именно это я и имею в виду. Гениальный ученый, который захотел стать промышленным изобретателем? Это просто возмутительно! Он хотел изобрести двигатель и втихаря совершил революцию в энергетике; он даже не побеспокоился о публикации своих открытий, но продолжал работать над своим двигателем. Зачем ему было растрачивать свой гений на бытовую технику?

- Наверное потому, что ему нравилось жить на этой земле, - непроизвольно вырвалось у нее.

- Простите, что вы сказали?

- Ничего, я... я прошу прощения, доктор Стадлер. Я не

намерена обсуждать... не относящиеся к делу вопросы. Стадлер вновь погрузился в свои мысли:

- Почему он не пришел ко мне? Почему не появился в каком- либо выдающемся научном учреждении, где ему и надлежало быть? Если у него хватило ума разработать это, он должен был понимать важность того, что сделал. Почему он не опубликовал статью о своей концепции энергии? В общих чертах я понимаю его концепцию, но - черт возьми! - самые важные страницы отсутствуют, формулировки нет! Наверняка кто- нибудь рядом с ним должен был достаточно хорошо разбираться в этом, чтобы рассказать о его работе всему миру. Почему же этого не сделали? Как можно было отказаться, просто взять и отказаться от такого открытия?

- Есть ряд вопросов, на которые я не могу ответить.

- И кроме того, с чисто практической точки зрения, почему этот двигатель оставили в куче хлама? Да любой, даже самый недалекий промышленник с руками оторвал бы этот двигатель, чтобы сделать целое состояние. Для того чтобы распознать его коммерческую ценность, особого ума. не надо.

Впервые за все время разговора Дэгни горько улыбнулась, но ничего не сказала.

- А что, найти изобретателя невозможно? - спросил он.

- Совершенно невозможно.

- Вы считаете, что он еще жив?

- У меня есть основания так думать. Но я не уверена.

- Предположим, я попытаюсь найти его по объявлению.

- Нет, не надо.

Но если бы я поместил объявление в научных изданиям и попросил доктора Ферриса... - Он запнулся, его быстрый взгляд встретился с ее взглядом; Дэгни молча выдержала его взгляд; он первый опустил глаза и твердо, холодно закончил: - Я попрошу доктора Ферриса передать по радио, что я желаю с ним встретиться, неужели он откажется?

- Да, доктор Стадлер, думаю, что откажется.

Он не смотрел на нее. Дэгни заметила, как мышцы лица сжались и вместе с тем как- то обмякли, она не могла сказать, какой свет угасал в нем и что заставило ее думать об угасающем свете.

Стадлер небрежным жестом бросил рукопись на стол:

- Люди, которым не хватает практичности, чтобы продавать свои мозги, должны лучше изучить условия объективной реальности.

Он взглянул на нее, словно ожидая гневной реакции. Не ее ответ был хуже, чем гнев, - ее лицо ничего не выражало, будто его суждение не имело для нее никакого значения. Она вежливо произнесла:

- Я хотела спросить вас еще об одном. Не могли бы вы порекомендовать мне физика, который, по вашему мнению, смог бы взяться за восстановление двигателя?

Он посмотрел на нее и усмехнулся, но в этой усмешке сквозило страдание.

- Вас это тоже мучает, мисс Таггарт? Невозможность найти мало- мальски сведущего человека?

- Я переговорила с несколькими физиками, которых мне рекомендовали, и поняла, что они безнадежны.

Стадлер наклонился вперед.

- Мисс Таггарт, - спросил он, - вы обратились ко мне, потому что доверяете мне как ученому? - Вопрос был открытой мольбой.

- Да, - беспристрастно ответила она. - Как ученому я вам доверяю.

Стадлер откинулся назад; у него был такой вид, словно потаенная улыбка сняла напряжение с его лица.

- Мне очень хочется вам помочь, - дружелюбно сказал Стадлер, - и это желание отнюдь не бескорыстно, потому что сейчас у меня нет проблемы сложнее, чем набрать талантливых работников в свой отдел. Да что там талантливых! Меня устроил бы человек, подающий хоть какие- то надежды, но из тех, кого ко мне направляют, не выйдет даже приличного автомеханика. Не знаю, то ли я старею и становлюсь более требовательным, то ли человечество деградирует, но в годы моей молодости мир не был столь интеллектуально бесплодным. А сейчас... Если б вы только видели тех, с кем мне приходится общаться...

Стадлер внезапно замолчал и задумался, словно неожиданно вспомнив о чем- то. У Дэгни появилось такое чувство, словно он знает что- то, о чем не хочет говорить. Это чувство переросло в уверенность, когда Стадлер негодующе резким тоном, будто уходя от неприятной темы, сказал:

- Нет, мисс Таггарт, я не знаю, кого вам порекомендовать.

- Что ж... Это все, что я хотела выяснить, доктор Стадлер. Спасибо, что нашли для меня время.

Минуту он сидел молча, словно не решался уйти.

- Мисс Таггарт, не могли бы вы показать мне сам двигатель? - спросил он.

Дэгни удивленно посмотрела на него:

- Конечно... если вы хотите. Но он в подземном хранилище, в одном из тупиковых тоннелей.

- Это ничего, если вы не откажетесь проводить меня. У меня нет никаких особых побуждений. Так, любопытство. Мне просто хотелось бы взглянуть на него.

Когда они стояли в каменном подвале над стеклянным ящиком с металлическими обломками, Стадлер снял шляпу, и Дэгни не могла определить, был ли это обыкновенный жест человека, внезапно сообразившего, что он находится в одном помещении с женщиной, или же это движение сродни тому, как обнажают голову у гроба усопшего.

Они стояли в тишине при свете единственной лампочки, отражавшемся от стеклянной поверхности ящика. Вдалеке стучали колеса, и временами казалось, что внезапный резкий толчок разбудит безжизненные обломки в стеклянном ящике.

- Это замечательно, - тихо сказал доктор Стадлер. - Какое счастье видеть великую, новую, гениальную идею, принадлежащую не мне.

Дэгни посмотрела на него, желая удостовериться, что поняла его правильно. Он произнес эти слова с искренностью, отбрасывающей все условности, не беспокоясь о том, стоило ли позволять ей услышать признание в его страданиях, видя перед собой лишь лицо женщины, способной понять.

- Мисс Таггарт, знаете ли вы отличительную черту посредственности? Негодование из- за успеха другого. Эти обидчивые бездари трясутся над тем, как бы их кто не обскакал. Они и понятия не имеют, какое одиночество появляется, когда достигаешь вершины. Им чуждо это чувство тоски, когда так хочется увидеть человека, равного тебе, разум, достойный преклонения, и достижение, которым можно восхищаться. Они скалятся на тебя из своих крысиных нор, полагая, что тебе нравится затмевать их своим блеском, а ты готов отдать год жизни, чтобы увидеть хоть проблеск таланта у них самих. Они завидуют великому свершению, и в их понимании величие - это мир, где все люди заведомо бездарней их самих. Они даже не осознают, что эта мечта - безошибочное доказательство их посредственности, потому что человеку воистину великому такой мир просто противен. Им не дано понять, что чувствует человек, окруженный посредственностью и серостью. Ненависть? Нет, не ненависть, а скуку - ужасную, безнадежную, парализующую скуку. Чего стоят лесть и похвалы людей, которых не уважаешь? Вы когда- нибудь испытывали сильное желание встретить человека, которым могли бы восхищаться? Чтобы смотреть не сверху вниз, а снизу вверх?

- Я испытываю это желание всю жизнь, - сказала Дэгни. Это был ответ, в котором она не могла ему отказать.

- Я знаю, - произнес он, и в бесстрастной мягкости его голоса было что- то прекрасное. - Я знал это с того момента, как впервые встретился с вами. Поэтому я и пришел сегодня. - Он немного помолчал, но она ничего не сказала, и он продолжил так же спокойно и мягко: - Именно поэтому я хотел увидеть двигатель.

- Понимаю, - тепло произнесла Дэгни; тон был единственной формой признательности, которую она могла ему выразить.

- Мисс Таггарт, - сказал он, опустив глаза и глядя на стеклянный ящик, - я знаю человека, который мог бы взяться за восстановление двигателя. Он отказался работать на меня, поэтому, возможно, это тот человек, который вам нужен. - Он поднял голову, но перед тем, как увидел восхищение в ее глазах, открытый взгляд, которого так ждал, взгляд прощения, разрушил свое мимолетное искупление, добавив светски- саркастическим тоном: - Молодой человек несомненно не горит желанием работать на благо общества или ради процветания науки. Он сказал мне, что не станет работать на правительство. Предполагаю, что его больше интересуют деньги, на которые он мог бы рассчитывать у частного работодателя.

Он отвернулся, чтобы не видеть исчезающее с ее лица выражение, не догадаться о его значении.

- Да, - решительно произнесла она, - возможно, это тот человек, который мне нужен.

- Это молодой физик из Ютского технологического института, - сухо сказал он. - Его зовут Квентин Дэниэльс. Один мой знакомый прислал его ко мне несколько месяцев назад. Он встретился со мной, но от работы, которую я ему предложил, отказался. Я хотел взять его в свой отдел. У него ум настоящего ученого. Не знаю, справится ли он с вашим двигателем, но во всяком случае может попытаться. Думаю, вы легко найдете его в институте. Не знаю, правда, что он сейчас там делает, год назад институт закрыли.

- Спасибо, доктор Стадлер. Я свяжусь с ним.

- Если... если хотите, я был бы рад помочь ему с теоретической частью. Я собираюсь заняться работой самостоятельно, начиная с указаний в этой рукописи. Мне хочется раскрыть секрет его энергии - тот, что раскрыл автор. Надо понять его основной принцип. Если это удастся, мистер Дэниэльс сможет закончить работу, касающуюся непосредственно двигателя.

- Я буду глубоко признательна за любую помощь с вашей стороны, доктор Стадлер.

Они молча шли по вымершим тоннелям, шагая по освещенным голубым светом ржавым рельсам к виднеющимся вдалеке платформам.

На выходе из тоннеля они увидели человека, который, стоя на коленях, неуверенно и беспорядочно колотил по стрелке молотком. Рядом, проявляя признаки крайнего терпения, стоял другой мужчина.

- Да что случилось с этой чертовой стрелкой?

- Не знаю.

- Ты тут уже целый час копаешься! - Угу.

- И сколько еще прикажешь ждать?

- Кто такой Джон Галт?

Доктор Стадлер вздрогнул. Когда они прошли мимо рабочих, он сказал:

- Не нравится мне это выражение.

- Мне тоже, - ответила Дэгни.

- Откуда оно взялось?

- Никто не знает.

Они помолчали, потом он произнес:

- Знавал я одного Джона Галта. Но он давно умер.

- Кем он был?

- Одно время я думал, что он еще жив. Но сейчас я уверен, что он умер. Это был человек такого ума, что, будь он жив, весь мир только о нем и говорил бы.

- Но весь мир только о нем и говорит. Стадлер остановился как вкопанный.

Да... - медленно произнес он, потрясенный мыслью, которая никогда не приходила ему в голову. - Да... Но почему? - В его словах звучал ужас.

- Кем он был, доктор Стадлер?

- Почему весь мир говорит о нем?

- Кем он был?

Он вздрогнул, покачал головой и резко сказал:

- Это всего лишь совпадение. Имя вовсе не редкое. Это случайное совпадение. Оно никак не связано с человеком, которого я знал. Тот человек мертв. - Стадлер не мог позволить себе осознать все значение слов, которые добавил: - Он должен быть мертв.

* * *

Документ, лежащий на его столе, гласил: «Срочно... Секретно... Чрезвычайные обстоятельства... Крайняя необходимость подтверждена службой директора ОЭПа... На нужды проекта «К» - и требовал, чтобы он продал десять тысяч тонн металла Реардэна Государственному институту естественных наук.

Реардэн прочитал его и посмотрел на управляющего заводом, неподвижно стоявшего перед ним. Управляющий вошел и без слов положил бумагу на стол.

- Думал, вы захотите взглянуть на это, - произнес он в ответ на взгляд Реардэна.

Реардэн нажал кнопку вызова мисс Айвз. Он вручил ей заказ и сказал:

- Отошлите его туда, откуда он поступил. Передайте, что ГИЕНу я не продам ни грамма металла Реардэна.

Гвен Айвз и управляющий посмотрели на него, друг на друга, снова на него; в их взглядах он прочел одобрение.

- Слушаюсь, мистер Реардэн, - ответила Гвен Айвз, принимая листок, словно это была обычная деловая бумага. Она кивнула и вышла из кабинета. Управляющий вышел следом.

Реардэн слабо улыбнулся, разделяя их чувства. Ему была безразлична эта бумажка и возможные последствия.

Шесть месяцев назад, под влиянием внезапного внутреннего потрясения, которое дало выход напору чувств, он сказал себе: сначала действия, работа завода, потом чувства. Это позволило ему хладнокровно наблюдать за тем, как проводится в жизнь Закон о равном распределении.

Никто не знал, как следует исполнять этот закон. Сначала ему сообщили, что он не может выпускать свой металл в количестве, «превышающем количество наилучшего специального сплава, не являющегося сталью», выпускаемого Ореном Бойлом. Но наилучший специальный сплав Орена Бойла был низкопробным месивом, которое никто не хотел покупать. Затем ему сообщили, что он может выпускать свою продукцию в количестве, которое мог бы производить <- фен Бойл. Никто не знал, как это определить. Кто- то в Вашингтоне без всяких объяснений назвал цифру, указывающую количество тонн в год. Все приняли это как есть. Реардэн не знал, как «предоставить каждому заказчику иную долю своей продукции». Заказов накопилось уже столько, что, даже если бы ему позволили работать в полную силу, он не смог бы выполнить их и за три года. Кроме того, ежедневно поступали новые заказы. Это были уже не заказы в старом, благородном понимании; это были требования. По новому закону, заказчик, не получивший причитающейся ему равной доли металла Реардэна, имел право подать на Реардэна в суд.