ПАТРИСТИКА (лат. patres — отцы) — направле­ние философско-теологической мысли 2—8 вв., связан­ное с деятельностью раннехристианских авторов — От­цов Церкви. 2 страница

A.A. Грицанов

"ПИР" — произведение Платона, содержащее одну из классических версий изложения базовых идей плато­новской философской концепции и занимающее в силу этого важнейшее место в системе его диалогов. По тра­диционным данным (К.Гильдебрандт, С.К.Апт), "П." написан не ранее середины 70-х и не позднее 60-х 4 в. до н.э., согласно современной трактовке, эту дату отно­сят к середине 80-х, т.е. его создание приходится как раз на платоновское акмэ (см. Платон)."П." является фун­даментальным текстом классической философской тра­диции (см. Классика — Неклассика — Постклассика)и типичным произведением в авторской системе отсче­та Платона. Так, логическая композиция "П." организо­вана как воспроизведение дискуссии мудрецов по пово­ду выявления сущности определенного, специально из­бранного феномена — в данном случае в качестве тако­вого выступает любовь (конкретно — персонифициро­ванный Эрос древнегреческого пантеона). Структурно диалог включает в себя: 1) сюжетно-композиционное введение: описание разговора Аполлодора с Главконом о пире в доме Агафона, на котором присутствовал Аристодем из Кидафии, друг Аполлодора; согласие послед­него воспроизвести рассказ Аристодема о происходив­шем на этом пиру, главным среди которого было произ­несение всеми присутствовавшими, по предложению Павсания, "похвальных речей" Эросу. Таким образом, "П." может быть отнесен к "симпосиям" (от греч. symposion — "совместное питье", что означало ту стадию пира, когда гости переходили от вкушания блюд к ин­теллектуальной или развлекательной беседе вокруг кра­тера с вином) — "застольным беседам" как литератур­ному жанру (ср. "Пир" Ксенофонта Афинского, "Пир семи мудрецов" и "Девять книг пиршественных вопро­сов" Плутарха, "Софисты за пиршественным столом" Атенея, "Сатурналии" Макробия, "Пир, или Кронии" Юлиана и т.п.), и в этом отношении традиционные пере­воды его исходного названия "Symposion" (русское "П.", французское "Bunquet" и др. — в отличие от лат. "соnvivium") не передают достаточно точно идеи его замыс­ла; II) содержательное изложение семи соответствую­щих панегириков: 1) речь Федра: древнейшее происхож­дение Эроса ("любящий божественней любимого, пото­му что он вдохновлен Богом"); 2) речь Павсания: два Эроса ("коль скоро Афродиты две, то и Эротов должно быть два... Из этого следует, что... Эротов, сопутствую­щих обеим Афродитам, надо именовать соответственно

небесным и пошлым"), — данный постулат Платона оказал неизгладимое влияние на историю интерпрета­ции любви в европейской культурной традиции, во мно­гом определив не только концептуально-содержатель­ные векторы ее эволюции, но и многие ее проблемные узлы, включая типичные для европейского менталитета фобии и комплексы (см. Любовь);3) речь Эриксимаха: Эрос разлит во всей природе ("Эрот... живет не только в человеческой душе и не только в ее стремлении к пре­красным людям, но и во многих других ее порывах, да и вообще во многом другом на свете — в телах любых жи­вотных, в растениях, во всем, можно сказать, сущем, ибо он Бог великий, удивительный и всеобъемлющий, причастный ко всем делам людей и богов"), — идеи данного фрагмента "П." послужили важнейшей пред­посылкой формирования эманационных концепций не­оплатоников (см. Эманация)и мистической традиции христианства; 4) речь Аристофана:Эрос как стремле­ние человека к изначальной целостности ["когда-то на­ша природа была не такой, как теперь... Люди были трех полов, а не двух, как ныне, — мужского и женско­го, ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих; сам он исчез и от него со­хранилось только имя, ставшее бранным — андрогины, и из него видно, что они сочетали в себе вид и наиме­нование обоих полов — мужского и женского. [...] Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов... И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как поступить с ни­ми... Наконец Зевс... стал разрезать людей пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины... Вот с ка­ких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пы­тается сделать из двух одно и тем самым исцелить че­ловеческую природу. Итак, каждый из нас половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней...", — данная легенда, предложенная Платоном, наложила глубокий отпечаток на художественную традицию Запада, подвергая лю­бовь различным на протяжении истории романтичес­ким интерпретациям: от средневекового сюжета о Три­стане и Изольде и куртуазной лирики трубадуров до пушкинского письма Татьяны к Онегину ("То в высшем суждено совете, // То воля неба: я — твоя") и современ­ных кинематографических мелодрам]; 5) речь Агафона: совершенство Эроса ("Эрот, который сначала был сам прекраснейшим и совершеннейшим Богом, стал потом источником этих же качеств для прочих"); 6) речь Со­крата: цель Эроса — овладение благом (".. .Любовь — это всегда любовь к благу. [...] ...Все люди беременны

как телесно, так и духовно, и, когда они достигают из­вестного возраста, природа наша требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в пре­красном, но не в безобразном. [...] Любовь — стремле­ние родить и произвести на свет в прекрасном. [...] Вот каким путем нужно идти в любви — ... от одного пре­красного тела к двум, от двух — ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это — пре­красное"); — данная "речь" репрезентирует авторскую позицию Платона (изложение которой, как это харак­терно для платоновских диалогов в целом, вложено в уста Сократа), — позицию, во многом определившую: в системе отсчета философской традиции — не только платоновскую трактовку блага, но и европейский иде­ализм в целом (см. Идеализм); в системе отсчета за­падного типа ментальности — не только историю фи­лософских интерпретаций любви, но и эволюцию представлений о любви в целом, наложивших сущест­венный отпечаток на специфику ментальности запад­ного типа, включая и характерные для нее романтиче­ские идеалы (непременно сопрягающие любовь с "высшим благом"), и своего рода трансцендентализацию любви (классическим образцом которой являются тексты писем А.Блока к жене), и даже стереотипы эро­тического поведения, — не случайно П.Слотердайк к числу важнейших задач современных интерпретаци­онных стратегий в отношении любви называет ее декогнитизацию (см. Любовь); 7) речь Алквиада: пане­гирик Сократу ("он похож на тех силенов... которых художники изображают с какой-нибудь дудкой или флейтой в руках. Если раскрыть такого силена, то вну­три у него оказываются изваяния богов..."); III) ком­позиционное заключение, подводящее фабульный итог рассказа о пире в доме Агафона. Центральным моментом философского содержания "П." является развитие Платоном эйдотической концепции (см. Эйдос). К моменту создания "П." идея эйдоса как таковая была уже выдвинута Платоном (диалог "Федон" и др.), заложив основу философского идеализма в его классическом понимании (см. Идеализм). В контекс­те "П." данная идея существенно обогащается трак­товкой эйдоса в качестве предела (в математическом смысле этого слова) бытия вещи, — и последнее пони­мается в данном случае именно как процессуальное стремление к эйдосу. Кроме того, "П." может быть рассмотрен как первый историко-философский преце­дент полноты и корректности постановки вопроса о соотношении общего и отдельного, без которого не были бы возможны такие феномены европейской ис-

торико-философской традиции, как диалектика Гегеля и диалог номотетической и идиографической парадигм в философии истории.

М.А. Можейко

ПИРРОН (ок. 360—280 до н.э.) — древнегреческий философ из Элиды (Пелопоннес). Верховный жрец Элиды. Один из основателей античного скептицизма и автор словоформы "акаталепсия" (осознание собственного не­знания). Важнейшим источником для возможной рекон­струкции взглядов П. традиционно полагаются "Пирроновы положения" Секста Эмпирика, в значительной сте­пени основанные на записях ученика П. — Тимона (320—230 до н.э.). По мнению П., "в силу примесей на­ши чувства не воспринимают точной сущности внеш­них предметов. Но не воспринимает их также и разум, главным образом потому, что ошибаются его руководи­тели — чувства; кроме того, может быть, и сам он про­изводит какую-нибудь присущую ему примесь к тому, что ему сообщают чувства". Согласно П., "мудрость и знание не являются делом человеческим, и искать их на­до только у богов". Существование всего различного и разнообразного обусловливается произвольными чело­веческими обычаями и установлениями. Недоступность вещей нашему познанию делает единственно правиль­ным метод воздержания от суждений: по П., "текучесть и непрерывная качественная неустойчивость вещей ве­дут к их нечеткой же различимости в восприятии, а по­тому и невозможности судить о них с точки зрения кате­горий "истины" и "лжи". Так что лучше всего — воздер­живаться от однозначно-определенных утверждений и пребывать в невозмутимости духа и полной свободе суждений". П. утверждал, что ничто не является ни пре­красным, ни безобразным; ни справедливым, ни неспра­ведливым, — ибо все в себе одинаково и в действитель­ности ни в чем ничего не существует ("ничуть не более это, чем то"). Творчество П. индоктринировало в интел­лектуальную культуру Европы понятие "пирронизма" или "искусства обсуждать все вопросы, всегда приходя к воздержанию от суждений" (по Бейлю). Как отмечал Паскаль, "...люди не удивляются немощи своего разуме­ния. Они серьезнейшим образом следуют всем заведен­ным обычаям, и вовсе не потому, что полезно повино­ваться общепринятому, а потому, что твердо убеждены в правильности и справедливости своих действий. Еже­часно попадая впросак, они с забавным смирением ви­нят в этом себя, а не те житейские правила, постижени­ем которых так хвалятся. Этих людей очень много, они слыхом не слыхивали о пирронизме, но служат вящей его славе, являя собой пример человеческой способнос­ти к самым бессмысленным заблуждениям: они ведь да­же и не подозревают, насколько естественна и неизбеж-

на эта немощь их разумения, — напротив, неколебимо уверены в своей врожденной мудрости". Три ведущих вопроса философии П. — "Как устроены вещи? Как мы должны к ним относиться? Какую пользу приносит пра­вильное обращение с вещами?" — были, как известно, впоследствии воспроизведены Кантом: "Что я могу знать? Что я должен делать? На что могу надеяться?"

A.A. Грицанов

ПИРС(Peirce) Чарльз Сандерс (1839—1914) — американский философ, логик, математик, "отец науч­ной философии США". Профессор в Кембридже, Балти­море и Бостоне. Член Американской академии наук и искусств (1877). Ввел в философию понятие "прагма­тизм" (а также и "прагматицизм", что не привилось) как обозначение нового философского направления. Основ­ные сочинения: "Как сделать наши мысли ясными" (1878), "Фиксация веры" (1877), "Исследования по ло­гике" (1883) и др. В 1931—1958 было издано 8-томное собрание сочинений П. Познание, по мнению П., неин­туитивно по собственной природе: из него должны быть элиминированы артефакты здравого смысла и априор­ные синтетические суждения. Реконструируя те пути и процедуры, которые ведут от сомнения к вере, П. вычле­няет 4 метода фиксации верований как таковых: а) сле­пой приверженности, б) авторитета, в) априорный, г) на­учный. Демонстрируя ненадежность трех первых, П. постулирует, что единственным корректным методом в этом контексте правомерно считать научный. П. отме­тил, что любое научное верование уязвимо для критики ("фаллибельно") — нет допущений либо гипотез, не подлежащих проверке и, в случае необходимости, опро­вержению. Приближение к истине, по П., — это процесс беспрестанного устранения ошибок, совершенствова­ние гипотез, обновление результатов. Эволюция же на­уки являет собой "кумулятивно-конвергирующий" про­цесс первоначального формирования общей структуры отношений между изучаемыми феноменами вкупе с дальнейшей "кумуляцией" уточнения численных значе­ний тех параметров, которые характеризуют эту струк­туру. Традиционные типы рассуждения П. подразделил на: дедукцию, индукцию, а также то, что было им обо­значено как "абдукция" (попытка синтезировать первую и вторую по схеме: 1) наблюдается необычный факт С; 2) если А истинно, то С естественно; 3) есть, таким об­разом, основание предполагать, что А истинно). В соот­ветствии со своей трехзвенной схемой "индукция — де­дукция — абдукция", П. подразделил основные катего­рии на три фундаментальных класса, "модуса бытия" или "Идеи": "первичности" (firstness), "вторичности" (secondness) и "третичности" (thirdness). "Первичность" у П. — понятие бытия или существования, не зависимо-

го ни от чего другого, "чистое присутствие феномена", свободное от апплицированных концептуальных схем. Встреча свободно играющего творческого духа с дейст­вительностью порождает самые разнообразные "качест­ва в возможности", "идеальные проекты" реальности, некие чистые формы. "Вторичность" — факт сам по се­бе как данность ("весомо, грубо, зримо"), воспринимае­мый и понимаемый исключительно через "отношение к": факт, осуществляющий экспансию в реальности в состоянии неизбывного противостояния, борьбы, оппо­зиции, соотнесенности с иной реальностью. Свободной игре духа противодействует "сопротивление действи­тельности", устойчивость и постоянство наших воспри­ятий. "Третичность" же, согласно П., — это интеллиги­бельное измерение (ипостась) реальности, царство уни­версалий, законов, сущностей, упорядочивающих и ор­ганизующих (в частности, через процедуры верифика­ции) любые множества. Трактуя их в совокупности как динамические фундаментальные характеристики объек­та ("phaneron"), П. вводит в оборот понятие "фанероскопия", занимающее центральное место в процедурах вы­явления универсальных и значимых характеристик ка­кого-либо опыта или высказывания. Космология П. ба­зировалась на его убеждении, что "все стремится обрес­ти привычное устройство" вопреки капризам природы. Данное положение конституировалось в принцип "тихизма" (греч. tyche — случай). Принцип "синехизма" (греч. syneches — непрерывный) П. выводил из того, что материальное и духовное начала в своей сопряженности подвержены перманентному структурированию, вос­произведению закономерностей и, таким образом, обре­тению "законов-привычек". Человеческое мышление П. полагал состоящим из знаков, сам человек может быть интерпретирован как знак — мышление невозможно вне знаков, ибо оно языковое по природе, а язык — пуб­личен по сути своей. Знаки репрезентируют объект в ка­ком-то его качестве. Ситуация коммуникации поэтому выглядит так: знак (первый компонент) как функция не­коего объекта (второго компонента), являющийся в оп­ределенном отношении к толкователю-интерпретатору (третий компонент). Триадическая природа знака обус­ловила и облик сопряженных семиотических таблиц П. П. подразделил знаки на: "qualisign" (знак сам по се­бе — знак, обозначающий какое-то качество); "signsign" (могущий выступать репрезентантом всякого объекта); "legisign" (знак — маркер ссылки на некий закон или ду­ховную конвенцию). Трактуя взаимоотношения знака и объекта, который он репрезентирует, П. увидел следую­щие варианты их отношений: знак как иконический об­раз (например, рисунок), знак как индекс (сигнал), знак как символ (книга). Связка "знак — толкователь (интер­претатор)" может выглядеть как "Rheme" (неопределен-

ность объекта в утверждении вкупе с определенным предикатом — А есть красное); "Dicisign" (субъект ука­зывает на явление или предмет, предикат же — на каче­ство); "Argument" (любой силлогизм — ряд "Dicisign", следующих друг за другом в соответствии с правилами вывода). Рациональный смысл словоформ (понятие) мо­жет быть осмыслено и постигнуто, по П., через выявле­ние возможных последствий его употребления в том или ином значении для реального жизненного поведе­ния людей, т.е. может быть определено посредством фиксации экспериментальных эффектов. Последние же — потенциально сводимы к возможным действиям. По утверждению П., "мы постигаем предмет нашей мысли, рассматривая те его свойства, которые предпо­ложительно имеют практическое значение; наше пред­ставление об этих свойствах и образует в целом понятие данного предмета" ("принцип П." или "прагматическая максима"). Речь не шла о одномерном редуцировании истины к "полезности". Истина (как "согласие абстракт­ного утверждения с идеальным пределом, к которому бесконечное исследование привело бы мнения ученых", или "вера, вызывающая действия, ведущие нас к опре­деленной цели") обрела у П. качество "совершаемости". Прагматистски окрашенное неприятие П. субстанциалистского подхода к фиксации логических форм и их значения, ярко проявившееся в его анализе соотноше­ния классического и неклассического в философии и ло­гике, наглядно продемонстрировало глубину его миро­понимания. П., видимо, одним из первых адекватно оце­нил философское звучание открытия неевклидовых гео­метрий: "Небольшая книга Лобачевского "Геометричес­кие исследования" отмечает эпоху в истории мысли тем, что она ниспровергает аксиомы геометрии. Философ­ские следствия из этого несомненно значительны и те­перь ученые признают, что она должна вести к новому пониманию природы, менее механистичному, нежели то, которое направляло развитие науки со времени от­крытий Ньютона". В целом теория П. оказалась доста­точно эвристичной и результировалась позднее в облике самых разнообразных методологий деятельности. (См. также Прагматизм, Неопрагматизм, Знак.)

A.A. Грицанов

ПИСЬМО— одна из возможных версий перевода фр. слова écriture, могущего обозначать П., письмен­ность, Священное Писание. В широком смысле П. фик­сирует общую артикулированность, членораздельность в функционировании, работе психики, сознания, культу­ры. Артикуляция, членоразделение оказываются в этом контексте общим условием любого человеческого опы­та. (Такой подход впервые был явно задан Р.Бартом, предлагавшим легитимировать "артрологию" — или

"суставоведение — в статусе научной дисциплины, призванной изучать членоразделения любого типа в культуре.) В узко-классическом смысле П. предполагает расчленение потока речи на слова, звуки и буквы. П. как способность артикуляции расщепляет в языке все, что стремится быть континуальным, а также сочленяет в нем все разорванное. В истории человечества П. в ипо­стаси "письменности" являлось существенной характе­ристикой состояния общества: так, "дикарское общест­во", представляемое социальным типом "охотника", изобрело пиктограмму; "варварское общество" в лице "пастуха" использовало идео-фонограмму; "общество землепашцев" создало алфавит. Техника П., таким обра­зом, выступала важным фактором формирования обоб­щенного социального пространства, обусловливая до­минирующие репертуары общественной коммуникации. (Два типа П. — фонологизм и иероглифика — способст­вовали формированию разного типа культур и различ­ных форм этноцентризма.) Логоцентризм (см. Логоцентризм),присущий западной культуре, традиционно вы­теснял П. на статусную периферию: постулировалось, что П. суть вторичный феномен, находящийся в безус­ловном услужении у устной речи. Считалось, что П. — это всего лишь "знак знака": графический знак, замеща­ющий устный в его отсутствие. (Возможность осмысле­ния идеи об изначальности П. отнюдь не связана с фак­том хронологической первичности указанного обстоя­тельства. Вопрос о том, "предшествует ли письмо фоне­тическому языку", был, в частности, сформулирован во второй четверти 20 в. академиком Марром. Соответству­ющие выводы, сформулированные в первом издании Большой Советской Энциклопедии, позднее были под­вергнуты критике И.Сталиным.) В истории философии Платон, например, весьма низко оценивал функции П., трактуя его как служебный компонент языка, как вспо­могательную технику запоминания — hypomnesis. (Ср. у Ницше: "Сократ, тот, который не писал".) Пренебре­жительное отношение к П. было концептуально сфор­мулировано у Аристотеля: согласно Деррида, "для Ари­стотеля слова сказанные являются символами мыслен­ного опыта, тогда как письменные знаки есть лишь сим­волы слов произнесенных. Голос, производящий "пер­вые символы", состоит в сущностной и интимной связи с разумом... Этот первый означатель находится в особом положении по сравнению с другими означателями, он фиксирует "мысленные опыты", которые сами отража­ют вещи мира. Между разумом и миром существует от­ношение естественной сигнификации, между разумом и Логосом — отношение конвенционального символизма. Первой конвенцией, непосредственно связанной с есте­ственной сигнификацией, является устный язык, Логос. Как бы то ни было, именно естественный язык оказыва-

ется наиболее близким к означаемому, независимо от то­го, определяется ли он как смысл (мыслимый или жи­вой) или как вещь. Письменный означатель, по Аристо­телю, всегда лишь техничен и репрезентативен, он не имеет конструктивного значения". Именно Аристотель, по мысли Деррида, заложил интерпретацию П., до сих пор доминирующую в западной культуре, где "понятие письма... остается в рамках наследия логоцентризма, яв­ляющегося одновременно фоноцентризмом: в рамках представления об абсолютной близости голоса и Бытия, абсолютной близости голоса и значения Бытия, голоса и идеальности значения". По Аристотелю, речь непосред­ственно передает представления души; П. же всего лишь выражает то, что уже заложено в речи, в голосе. Данная интенция мышления транслировалась и христи­анством: истинным словом Бога полагалось его первое слово, слово сказанное. (Согласно Деррида, "письмо, буква, чувственное начертание всегда расценивалось за­падной традицией как тело и материя, внешние по отно­шению к духу, дыханию, глаголу и логосу. И проблема души и тела, несомненно, производна от проблемы письма, которое и наделило первую своими метафора­ми".) Р.Декарт, выдвигавший проект разработки всеоб­щего П., полагал, что ввиду своей произвольности П. не подвластно непосредственной интуиции и подлежит расшифровке. Неоднозначно оценивалась роль П. в творчестве Руссо: П., поставленное вслед за речью, по его мысли, суть маркер степени деградации культуры относительно природы. При этом Руссо полагал П. от­ветственным за многие проблемы общества, культуры и языка. По мысли Руссо, П. способно в известных ситуа­циях "восполнять" язык. Тесная взаимосвязь П. и чте­ния обращала на себя внимание многих мыслителей. Согласно Г.Гегелю, в рамках этих процедур сознание со­вершает восхождение к представлению об описывае­мых явлениях: "...произведения искусства достигают видимости жизни лишь на своей поверхности, а внутри являются обыкновенным камнем, деревом, холстом, или, как в поэзии, представлением, проявляющимся в речи и буквах". В целом классической западной метафи­зике присуще забвение и уничтожение П.: оно полага­лось несущественным, вторичным (в гносеологическом плане); подменой и маской (в моральном аспекте); спо­собом замены личного участия представительством (в политическом контексте). По мысли Деррида, логоцентризм — эта эпоха полной речи — всегда заключала в скобки и в конечном счете вытесняла любую свободную рефлексию относительно происхождения и статуса П., любую науку о П., если она не была технологией и исто­рией П. на службе речи, если она не шла вслед за речью, которая якобы стремится следовать за Бытием в попыт­ке зафиксировать присутствие человека при/в жизни ми-

ра. К примеру, по мнению Соссюра, язык не зависит от П. как способа изображения речи; единственным оправ­данием существования П. является речевая репрезента­ция. По схеме Соссюра, П. — это П. главным образом фонетическое, являющее собой систему произвольных и условных знаков. (Хотя Соссюр и признавал необхо­димость особого подхода к звуковой субстанции: "Са­мое существенное в языке... посторонне звуковому ха­рактеру языкового знака"; "в своем существе языковое означающее никоим образом не звук".) Как отмечал Деррида, "эпоха Логоса унижает, дискредитирует пись­мо, которое рассматривается лишь как медиация медиа­ции...". П. трактуется здесь "как то, что выпадает из зна­чения, оказывается посторонним, внешним значению". В строго определенном смысле наука о П. конституиро­валась в 18 в. — в период, характеризующийся вполне однозначным пониманием взаимоотношений устной ре­чи и описаний. Так, по Гуссерлю ("Происхождение гео­метрии"), П. есть условие возможности идеальных объ­ектов, условие научной объективности как таковой. Гус­серль стремился обосновать дихотомию экспрессивных и индикативных знаков; попытка оказалась не слишком удачной, ибо, как выяснилось, любая экспрессия оказы­вается захваченной в сети индикации. По мысли Дерри­да, различие между экспрессией (выражением) и инди­кацией (обозначением), т.е. различие, по Гуссерлю, между знаком и не-знаком, между словом и П. являет со­бой различие функциональное или интенциональное, но никак не сущностное. Ибо то, что должно отделять экс­прессию от индикации — непосредственное не-личное присутствие живого настоящего, — оказывается нефик­сируемым в языке. Из этой неудачи Гуссерля Деррида вывел перспективную возможность отождествления знака П. со знаком как таковым. В постструктуралист­ском литературоведении (в контексте идеи о "смерти ав­тора" — см. "Смерть Автора") обращение к феномену П. было обусловлено отказом от идеи связи языка с че­ловеком как его началом и источником. По Р.Барту, П. есть "точка свободы писателя между языком и стилем": пишущий находится в промежутке между языком, дан­ным ему как внешнее, и идущим "изнутри" стилем. Вы­бор в этой ситуации, согласно Барту, сводится к приня­тию формальной реальности П. Предложенная Деррида ("Нечто, относящееся к грамматологии", 1967) идея "грамматологии" как иной науки о П. означала качест­венно новый этап в его понимании. Дерридианская трактовка проблемы была нацелена на опровержение логоцентризма как идеи тождества логоса и голоса в ев­ропейской культуре: у Деррида идея П. фундирована от­казом от тезиса единства звука и смысла. По мысли Дер­рида, "фонетическое письмо — это арена великих мета­физических, научных, технических и экономических

происшествий Запада". Стратегия деконструкции не могла не предполагать пафосный отказ от фоноцентризма: "система языка, ассоциирующаяся с фонетически-алфавитной письменностью, есть то, в рамках чего бы­ла создана логоцентристская метафизика, метафизика детерминирующая, определяющая смысл Бытия как присутствие" (Деррида). Суть концепции Деррида сво­дится к следующему. Между человеком и истиной суще­ствует весьма значимая череда посредников, располага­ющаяся в основном в сфере языка. "Наличие" — об­ласть данного и несомненного — находится на расстоя­нии бесконечности, с каждым шагом к ней отступая все дальше и дальше. Посредники эти являют собой ряд ступеней, каждая из которых не более чем "след" (см. След) предыдущей. Ступени-следы отличаются друг от друга тем, что возможно обозначать как "различие". Об­щая индивидуализирующая функция этих различий, со­гласно Деррида, именуется differance (см. Differance).Как отмечал Деррида, "это специфическое графическое вмешательство /differance — А.Г./ было задумано в про­цессе разработки вопроса о письме". Способом осуще­ствления differance и выступает П. (или "прото-П.", по­нимаемое Деррида как собственно сам принцип расчле­нения; как возможность записи, условие любой дискур­сивности, любой артикулированности). "П.", не распо­лагаясь в оппозиции к речи, акцентированно пред-поло­жено языку, всякие посредники, по Деррида, гасят зву­ковую речь. (По Деррида, "изучение функционирования языка, его игры предполагает, что выводится за скобки субстанция смысла и среди прочих возможных субстан­ций — субстанция звука". Ср. у М.М.Бахтина: "фонема почти совершенно уступает свои служебные функции — обозначать значение... графеме".) Нанесение следов-посредников — это тоже артикуляция. Деррида в этом контексте считает П. самые различные феномены: на­резки, насечки, гравировки и иные виды установления артикуляций — со(рас)членений. У Деррида П. объем-лет любую "графию": от стено-графии до спектрогра­фии, любую про-грамму (греч. пред-писание). В беседе с Кристевой Деррида отметил: "Зрительное начертание (gramme) делается таким образом наиболее общим по­нятием семиотики". Важной предпосылкой создания грамматологии явилось у Деррида осознание того, что всякий знак (и устный, и письменный) — знак знака, след следа, означающее означающего; звено-посредник в бесконечной цепи отсылок. (Согласно Деррида, "знак и божественность имеют одно и то же время и место рождения. Эпоха знака, в сущности, теологична. Она, может быть, никогда и не кончится. Однако историчес­кая ограда этой эпохи очерчена".) Любовь Деррида к па­радоксам и языковым играм сказалась и на его трактов­ке перспектив грамматологии. По мысли Деррида, пред-