Реализация признаков понятия слова в композите

Когда теория языка возвращается к своим делам, проведя долгие часы учения у знатоков конкретных человеческих языков, она имеет возможность даже в споре с самим Бругманом защищать с аргументами в руках тривиальное положение о том, что композит на самом деле является композитом, то есть словом (в наиболее чистом виде — именем, составленным из символов). Бругман недоволен старым названием, ему хочется заменить его —лучше всего названием «словесное единство» (Worteinigung) или «объединенное слово» (Einigungswort).

«Между тем у нас со старых времен в грамматической терминологии есть, право, так много недостаточного и вводящего в заблуждение... и, вероятно, нам придется тащить это за собой еще столетиями, и не так уж быстро удастся нам избавиться от термина „сложение" (Zusammensetzungen)» (Вrugmann. Ор. cit., S. 400).

Мне кажется, что выражение «слово, составленное из символов» (symbolgefügtes Wort) достаточно в случае необходимости для объяснения положения дел; вообще же старое название было вполне подходящим. Во всяком случае, именной композит, как и «объединенное слово» (Einigungswort), представляет собой слово; применительно к нему можно верифицировать все признаки понятия «слово». Во–первых, у него есть собственный мелодический облик (правила акцентуации которого пока еще определены лишь частично), иногда слово, составленное из символов, обнаруживает фонематические модификации, как в примерах из списка Пауля: erlauben — Urlaub 'разрешать — отпуск' и erteilen — Urteil 'отдавать — приговор'. Во–вторых, композит оказывается способным к включению в поле и принадлежит к определенному классу слов. Слово, составленное из символов, ведет себя в поле предложения в целом так же, как симплекс; внутри него все синтаксические реликты как бы оказываются поглощенными, они остаются неприкосновенными, даже когда в конкретном случае этому образованию требуется доказать свою способность к «грамматическому употреблению» и быть снабженным полевыми знаками. Язык сам следует указанию Бругмана и придает композиту новые полевые знаки независимо от того, «возник ли данный тип в доисторическое или историческое время» и много или мало от прежнего полевого знака он может еще сохранить в себе. Будь то слова «Akropolis» или «Mannsbild» 'настоящий мужчина, мужик, мужчина, букв. мужской образ', генитив от композита образуется так же, как если бы это был симплекс: akropolewV, des Mannsbildes. В этом — подтверждение второму критерию Мейе для понятия слова.

Правильно и вполне понятно, что контактный и дистантный композиты несколько отличаются друг от друга по тем фонетическим и фонематическим характеристикам unitas multiplex[231], о которых мы говорили. Будучи поборником внутреннего подхода, Бругман внес в определения Пауля и Вилльманса как сторонников внешнего подхода поправку, которая в наикратчайшей формулировке звучит примерно так: вы правы, когда указываете, что контактный композит подвергается целостному акцентному оформлению (Akzentgestaltung), на которое не способен дистантный композит; вы правы, когда указываете на вытекающие отсюда последствия; по–латыни чисто синтаксическое соединение, соответствующее supplico vos 'умоляю вас', звучит как sub vos placo, а не как sub vos plico (см.: Brugmann. Ор. cit., S. 394); к тому же в истории языка контактному композиту чаще выпадает участь быть в изоляции, чем дистантному, хотя такое может случиться и с этим последним; ср. нем. wahrnehmen 'âocïpèíèìaòü, соблюдать' или durchbleuen 'отлупить' (ср.–верх. — нем. симплекс bliuwen 'бить, ударять' в качестве симплекса перестал существовать). Но одной вашей характеристики недостаточно. Пусть не те же самые, но должны быть хоть какие–нибудь внешне выраженные гештальтные связи, например музыкальные, которые бы объединили в каждом случае употребления члены дистантного композита в единое целое.

Сематологически важной особенностью такого целостного в звуковом отношении слова–единства (Wort–Einung) является тот факт, что внутри него не полностью исчезают синтаксические моменты. Если я объединяю активный глагол с именем в композит, то может оказаться, что имя окажется в падеже объекта, как в примере Schuhmacher 'сапожник, букв. делатель сапог', или в падеже субъекта,как в Meistersinger 'мейстерзингер, букв. мастер–певец'. Gesundbeter 'знахарь, букв. молитель здоровья' и Hellseher 'ясновидец' иллюстрируют другие типы глагольных дополнений, a Weihgabe 'священный дар' и Leihgabe 'нечто, данное во временное пользование' объясняют, как, даже несмотря на именную форму второй составной части, глагольный корень может различными способами сохранять свое управление и т.п. Мы можем лишь подчеркнуть, что этим отношения чрезвычайно интересны и поучительны, но, будучи теоретиками языка, ни в коем случае мы не можем по своему вкусу подвергать их систематическому анализу. Все же напоследок стоило бы каждое систематическое рассмотрение заключать содержательным выводом о том, что в значении композиции многое дается намеком и нуждается в уточнении сообразно с предметом, как в серии слов: Backofen, Backstein, Backobst 'духовка, кирпич, сухофрукты'[232] и ò.ä., — к рассмотрению которой мы то и дело возвращаемся. Тот, кто когда–либо стоял перед необходимостью изложить по–английски научные идеи, сформулированные на немецком языке, может красочно рассказать о часто возникающих затруднениях, связанных с потребностью эксплицировать по–английски лишь намеченные по–немецки отношения; по моему опыту, это, как правило, удобные немецкие композиты, которые там почему–то отказываются принимать банковскими чеками и заставляют разменивать.

Итак, еще раз нашел подтверждение тот факт, что среди немецких композитов вновь появляются все способы соединения предложений. Однако наряду с этим нельзя не признать и другого факта, того, что в любом случае можно совершенно корректно показать, какой полевой разрыв существует между типом сочетания в композите, характеризующем его как слово, и полем предложения, в которое входит этот композит. Например, если некто den Schuhmacher oder den Gesundbeter oder den Tagdieb durch bleut 'отлупит сапожника, или знахаря, или тунеядца', то «аккузативное» значение элемента Schuh 'сапог' и т.д. не будет иметь ничего общего с употреблением падежа в поле предложения, поскольку там с тем же успехом мог бы стоять, например, генитив. В конечном итоге именно это представление о полевом разрыве послужило основой для сопоставления композитов с придаточными предложениями в изящно написанной книге Германа Якоби «Композит и придаточное предложение»[233]. У композита и придаточного предложения между собой много общего. Но они различаются тем, что развитое придаточное в отличие от четкого композита не способно к образованию полевых значений и, например, как целое не может присоединять к себе падежные форманты, как «Akropolis» или «Mannsbild». Не стану оспоривать тот факт, что среди композитов есть переходные явления; таковы примеры, относящиеся к четырем последним группам по списку Г. Пауля, то есть те самые «предложения–композиты», которые не способны к образованию поля, но всюду, где могут быть употреблены, лежат в поле предложения, как эрратические валуны[234] или как вокативы и междометия. Точно так же в большинстве языков происходят интересные полевые фузии между управляющими и зависимыми предложениями. Тем не менее нам пришлось бы отказаться от многих положений теории языка, попытайся мы скрыть возникающий во многих местах нормальный полевой разрыв на том основании, что иногда приходится сталкиваться с из ряда вон выходящими промежуточными явлениями. Ведь они представляют собой чрезвычайно эффективные шарниры в человеческой речи и образуются в свою очередь в результате полевого разрыва между зависимыми предложениями; а при полевом разрыве между композитом и предложением возникает нечто существенно иное. Более подробно эти представления будут изложены в последнем параграфе книги.