Компромисс. Критика Стетсона, возражения на критику. Фактор резонанса

Итак, как же обстоит дело с двумя разновидностями теории слога, акустической и моторной? Современная радиотехника обращала немало внимания на то, как действуют приемные и передаточные механизмы при общении людей на естественном языке, и многое позаимствовала. Однако до сих пор недоступным и технически не воспроизводимым остается необычайно важное взаимодействие приемных и передаточных механизмов в одной и той же психофизической системе. Осуществляя слуховое восприятие, мы действуем не только и не просто как акустический рецептор; когда же мы говорим, мы действуем не только и не просто, как глухие отправители. Напротив, услышанное мы воспринимаем, одновременно внутренне реконструируя его (и часть просто проговаривая про себя), а собственные сообщения передаем под постоянным контролем слуховых органов. Я в данном случае не имею в виду периферийных случаев, когда указанные условия не выполняются и вследствие этого возникают значительные и хорошо известные трудности взаимопонимания; достаточно, если будет признано, что восприятие и понимание осмысленной речи нормальным слушающим человеком предполагают одновременную работу его собственного передающего механизма, и наоборот. Было бы наивно предполагать наличие взаимодействия между говорящим и слушающим лишь в том случае, когда можно наблюдать реальные артикуляционные движения последнего; наивно придавать слишком большое значение моторному аспекту при описании гораздо более общего резонансного феномена, который я имею в виду. Нет, в этом случае происходит лишь внутреннее (мысленное) реконструирование, при котором мускульных усилий в речевом аппарате слушающего засвидетельствовать не удается (по крайней мере самыми грубыми методами).

Если указанный тезис о перекрестном взаимодействии применить к проблеме слогового членения звучащей речи, то решительный сторонник моторной теории слога начнет, по–видимому, с того, что попытается облечь все рассуждения в термины моторной фонетики (motor–phonetics). Практически так и поступает Стетсон, этим объясняется его резкая критика всех акустиков, приобретающая оттенок борьбы во имя методических догматов; такой убежденный бихевиорист, как Стетсон, уже потому не способен ни на какие уступки в этом вопросе, что более всего следит за тем, чтобы не ступить на опасный путь якобы устаревшего феноменологического анализа. Тем самым его критика бьет мимо цели, допуская промахи, непростительные для психолога.

Стетсон хочет утвердить некоторую теорию слога в качестве единственно адекватной, перечеркивая акустическую теорию. Его взгляды в известной степени допустимы и имеют смысл, поскольку резонансный фактор действительно влияет на восприятие слушающего. В известной степени следует признать верным утверждение, что при приеме слоговая кривая воспроизводится собственным передаточным механизмом принимающего. В результате возникает эхо этой слоговой кривой в виде дыхательных импульсов; тем самым слушающий воспринимает сообщение уже в виде им самим порожденной кривой: он может отличить слог а от слога b, не прибегая к акустическим признакам. Область, в которой имели место подобные различия, называли раньше кинестетической. Радикальные новаторы типа Дж.Б. Уотсона и Стетсона упрощают это понятие и предлагают приблизительно следующую аргументацию: то, что у меня, исследователя, имеется в виде белого изображения на черной фотобумаге, имеется и у воспринимающего субъекта; поэтому (как свидетельствует опыт) последний может «вести себя» различным образом в зависимости от того, что он воспринимает. Это сущность чистой моторно–фонетической теории слога Стетсона.

Объективность в сочетании с наглядностью, конечно, всегда были убедительным аргументом в науке. Остается лишь один вопрос — достаточно ли приборов Стетсона, чтобы в явном виде представить полную картину восприятия. Мы не станем ограничивать нашу критику изображением столь тщательно выполненной кривой слога maul; мы можем упрекнуть Стетсона — приверженца моторной теории — в том, что он принципиально не способен прочесть на своих графиках кое–что из того, что содержит акустическая кривая. Если то, что на них отсутствует в принципе, но имеется в акустических кривых, так же существенно для речевого общения, как дыхательные импульсы, то всякий апологет «объективного» анализа должен снизойти до того, чтобы до поры до времени учитывать наравне со своим собственным моторным анализом достижения акустиков, которые в ряде важных моментов идут дальше в анализе релевантных аспектов речевого общения. Ничего большего мы и не требуем. Вместе с тем нам не хотелось бы, чтобы все сказанное воспринимали как простое упражнение в остроумии: следует подчеркнуть определенную односторонность обоих подходов и обратить внимание на психологические проблемы теории слога.

Основная заслуга Стетсона — это введение важного понятия баллистического движения в теорию слога; мы бы хотели, чтобы начатая им работа в этом направлении была доведена до конца. Предположим, при быстрой речи по слогам не происходит баллистических движений дыхательного и речевого аппарата, а некоторое незакрепленное постороннее тело свободно

падает на звучащую струну, как это, например, имеет место при игре на рояле. В этом случае результат моего мышечного импульса будет зависеть от качества струны (материала, длины, натяжения), а не только от действия мышечной силы. Вопрос: какое отношение это имеет к колебаниям воздуха, производимым речевым аппаратом говорящего? Ответ: они точно так же не находятся в полной и однозначной зависимости от дыхательных импульсов, а зависят еще и от меняющегося напряжения, конфигурации полостей и ò.ï. в звукообразующем механизме и не могут быть полностью и однозначно отражены гальванометром, фиксирующим лишь мышечные усилия. Акустические же кривые могут сообщить нам о многих важных параметрах речевого общения. Стетсон должен был предположить в своих кривых единственный вокалический анализ, прежде чем объявлять устаревшими результаты исследователей противоположного толка, от Гельмгольца до Штумпфа; а едва лишь он попытался обнаружить вокалические кривые в мышечных импульсах, потребовалось лишь немного элементарной физики, чтобы предсказать ему блестящее фиаско. Ибо ни колеблющиеся голосовые связки, ни какая–либо другая колеблющаяся часть голосового аппарата не будут для его удовольствия вырабатывать двигательные импульсы в виде вокалических кривых — просто потому, что их колебания происходят так же независимо и автономно, как и колебания обычной натянутой мембраны.

Далее, нас пытаются уверить, что гласные — излишняя роскошь в человеческом общении: ведь обходятся без них глухие, способные — при хорошей подготовке — читать по губам говорящего. Это довольно странный способ доказательства, с которым можно сравнить лишь изящный пример «избыточности» согласных при восприятии речи по телефону (см. ниже, с. 259—260), после чего остается сделать вывод, что как гласные так и согласные, в сущности, не нужны. Ясно, что мы совершаем здесь логическую ошибку, поскольку из того, что существует окольный путь, не следует, что не существует или не нужен прямой путь; из того, что в каких–то случаях Х может быть легко заменен на Y, не следует, что Х вообще избыточен. Зато легко обнаружить (если это необходимо, даже и бихевиористскими методами) то, что реально слышит человек, обладающий слухом. Но в том, что Tische 'столы' — Tasche 'карман' — Tusche 'тушь' не являются тремя различными немецкими словами, Стетсон не сможет убедить ни одного говорящего по–немецки, несмотря на то что различие гласных в этих словах никоим образом не может быть отражено в стетсоновских кривых.

Тому, кто понимает, любопытно наблюдать эти эквилибристические ухищрения «строгого бихевиоризма», пытающегося распространить свой подход, основанный лишь на анализе наблюдаемых движений, на любую область психологии. В нашем случае попытка рассмотрения мускульных импульсов в качестве единственной основы для процесса приема и передачи сообщений в рамках психофизической системы обречена на провал прежде всего в силу того простого физиологического фактора, что слуховой аппарат по–разному реагирует на такие формы и оттенки звуковых волн, которые никак не могут быть отражены гораздо более инертными мышечными импульсами. Объем воспринимаемого слухом превышает объем того, что мы можем воспроизвести собственным голосовым аппаратом, по многим параметрам (высота, глубина, интенсивность). Всего сказанного уже вполне достаточно, чтобы обнаружить неестественность и неадекватность тотальной резонансной гипотезы радикальных сторонников моторной теории. Еще отчетливей, однако, несостоятельность этой гипотезы обнаруживается при рассмотрении расстройств речи: подразделение этих расстройств на преимущественно сенсорные и преимущественно моторные является одним из наиболее примитивных, которые только можно представить[181].

Несмотря на все вышеизложенное, как психическое, так и физическое реконструирование (резонанс) существует и сохраняет важнейшее значение. Некоторые акустики, специалисты по проблеме слога абсолютно не признают, например, «ударные слоги» Зиверса или нелепое (с их точки зрения) понятие «тяжести» слога, которое приписывается слогу в речи независимо от того, связана ли в каждом конкретном случае эта тяжесть с реальной громкостью или высотой звука (или обеими характеристиками сразу), с укороченностью или же с удлиненностью слога. Эти и другие трудности исчезают, если признать некоторую ограниченность односторонне акустического анализа. Действительно, в каждом языке существует известная степень свободы относительно того, как проявляется изменение «тяжести» в звуковом потоке речи. То, почему это возможно и беспрепятственно допускается в речи, наиболее простым способом объясняется в терминах моторной теории. Последовательный же сторонник ее всегда работает, сознает он это сам или нет, в рамках резонансной гипотезы.

5. Результаты

Итак, резюмирую: слоговое членение звукового потока речи в целом является частью материально обусловленного оформления (звуковых гештальтов) и может проявляться различным образом. Слова и предложения, которые производит говорящий, в своем звуковом строении во многом следуют за естественным, как бы заранее заданным, оформлением и не настолько радикально изменяют его, чтобы естественная звуковая волна слогового ряда могла исчезнуть. Естественная звуковая волна слогоделения должна ощущаться, поскольку акустическая индивидуальность звукового образа слов во многом характеризуется своей одно–, двух–, трех–или многосложностью.