ЦЕРКОВНЫЕ ДЕЛА. ВТОРОЕ ПАТРИАРШЕСТВО ФОТИЯ

Постепенное развитие кирилло-мефодиевского во­проса происходило в обстановке тогдашних отношений между патриархатом и Римским престолом, между Запад­ной и Восточной империей. Поэтому нам предстоит здесь рассмотреть эти отношения со времени удаления с патриаршего престола Фотия и возведения Игнатия. Этот большой церковный переворот произошел 25 сентября 867 г. и был выражением новых политических взглядов царя Василия. Патриарх Фотий пользовался громадным значением среди духовенства и народа, имел большие связи и в высших слоях византийского общества, его уда­ление было довольно опасным шагом для правительства, но, как известно, царю Василию казалось необходимым пожертвовать Фотием, дабы восстановить отношения с Римским престолом, от которого он много ожидал для осуществления своих планов в Южной Италии и Сици­лии. Бывшему патриарху назначен был для пребывания один из монастырей на Босфоре, в селении Стения (1), в за­ливе того же имени, где, однако, он подчинен был строго­му надзору и лишен сношений с внешним миром. Но ему была предоставлена свобода переписываться с его почи­тателями и друзьями; в этой переписке он жалуется, меж­ду прочим, на тяжелые условия заключения. Из этой пе­реписки можно также видеть, как высоко было его влия­ние в клире, которое нисколько не было поколеблено бывшим против него Собором и осуждением. На его сто­роне оставались кроме митрополита Григория Асвесты наиболее значительные представители малоазиатского духовенства: Захария Халкидонский, Евсхимон Кесарий-ский, Георгий Никомидийский, Амфилохий Кизикский, Захария антиохийской Писидии, Михаил Митиленский, Иоанн Ираклийский и др. — все это были иерархи, стояв­шие во главе обширных епархий, которые составляли вторую, неофициальную Церковь в империи. Превосход­ное и в качестве литературного произведения, и как сви­детельство настроения автора письмо Фотия к царю Ва­силию весьма живыми красками рисует положение быв­шего патриарха (2).

«Выслушай меня, всемилостивейший государь! Я не защищаюсь ныне ни старой дружбой, ни страшными клятвами и взаимными соглашениями, не ссылаюсь и на помазание и царское венчание, ни даже на то, что из на­ших рук ты приобщался страшных и чистых тайн, ни на узы, которыми связывает нас мое духовное усыновление твоего милого дитяти[55]. Все это оставляю в стороне и ссылаюсь перед тобой только на то, на что имею право по человечеству. По варварским, а равно и эллинским за­конам присужденных к смерти лишают жизни, а если ко­му даруется жизнь, тех не доводят до смерти голодом и всяческими мучениями. Хотя я жив, но испытываю смертные страдания; меня держат в заключении, все у меня отняли: родственников, знакомых, прислугу — и ли­шили всяческих жизненных удобств. И божественному Павлу, когда он был вузах, не возбраняли принимать у слу­ги от знакомых и друзей, и последние его минуты были об­легчены состраданием христоненавистных язычников. С давнего времени, не говорю уже об архиереях, но и пре­ступники не подвергались никаким страданиям. Но что у меня отняли и книги — это новое, и странное, и как буд­то для меня изобретенное наказание. Для чего это? С ка­кой целью отняли у нас книги? Если я виновен, то нужно датьмне больше книг иучителей, чтобы, читая их, я по­учался и, обличаемый, старался исправиться; если же я невиновен, то за что подвергаюсь обиде. Никогда ни один православный не испытывал этого от неправославных. Славный своими подвигами Афанасий часто лишаем был кафедры, но никто не присуждал его к лишению книг.

Но зачем вспоминать древние времена? Еще помнят многие из нас нечестивого Льва, который по природе был, более похож на зверя, чем на человека, но и он, лишив трона великого Никифора и присудив его к изгнанию, не лишил его, однако, общения с книгами и не томил голо­дом, как томят меня... На нас обрушились, увы, всяческие и необыкновенные испытания; будучи выброшены из сооб­щества друзей и лишены круга монашествующих и по­ющих псалмы, мы преданы военной страже и окружены военными отрядами. Подумай об этом, государь, с самим собой и, если совесть тебе подскажет, что ты прав, при­ложи и новые нам мучения, может быть, таковые и най­дутся еще; а если совесть этого не скажет, не жди, что­бы она осудила тебя тогда, когда и раскаяние бесполезно. Я обращаюсь к тебе, может быть, с необычной просьбой, но она соответствует необычным обстоятельствам. Останови зло одним из этих двух способов: или отняв у меня жизнь, или умерив испытываемые мной бедствия.

Приведи себе на память, что и ты человек, хотя и царствующий; вспомни, что одинаковое тело имеют и цари, и простые смертные и все одарены той же приро­дой. Зачем злобой ко мне ты уничижаешь свое милосер­дие и свою благость порочишь наносимой мне обидой? с какой целью гневом и суровым ко мне отношением ты посрамляешь человеколюбие, лицемерно прикрываясь им?Я не прошу возвращения престола, не гонюсь за сла­вой, благоденствием и успехами, мне нужно только то, в чем не отказывают узникам и пленникам, что и вар­вары благодушно предоставляют заключенным. Я уни­жен и доведен до такого состояния, что умоляю об этих вещах человеколюбивейшего ромэйского царя! В чем моя просьба? Позволь мне или жить, но так, чтобы не испытывать мучений, которые делают жизнь тяго­стней смерти, или немедленно прекрати мое сущест­вование. Имей уважение к природе, постыдись перед об­щими для всех человеческими законами, прими во вни­мание привилегии Ромэйской империи. Не допусти, чтобы история сохранила необыкновенное повество­вание, что когда-то был царь, слывший кротким и че­ловеколюбивым, и что этот царь, допустив патриарха до тесной дружбы и удостоив его кумовства и от рук его получив помазание на царство, пользуясь его особен­ной любовью, и дав ему клятву и страшные ручатель­ства, и всем показывая любовь к нему и расположение, тем не менее подверг его заключению и голоду, и томил бесчисленными муками, и предал его смерти, когда ар­хиерей молился за него».

Что первое время положение патриарха Фотия было весьма тягостно, это доказывается его перепиской и с дру­гими лицами, из коих большинство занимало влиятельное положение в Константинополе и могло оказать ему по­мощь. Таково письмо к препоситу и патрикию Ваану.

«Когда-то у римлян и у эллинов наблюдался обычай соблюдать границу в притеснениях, причиняемых и са­мим врагам, не говоря уже о благодетелях. И варварам свойственно не преступать границу в мучениях. Я дове­ден состоянием, в которое вы меня поставили, до тяж­кой болезни; нуждаясь во враче по состоянию здоровья, вот уже 30 дней, как я прошу прислать врача, и вы не хо­тите исполнить моей просьбы».

Нужно думать, что письма Фотия достигали своего на­значения и имели успех. Сохранилось еще письмо к царю Василию, в котором Фотий благодарит его за облегчение его положения.

Сам находясь в очень стесненном положении, Фотий должен был в это время поддерживать дух своих друзей и приверженцев, которые, не желая признать нового патри­арха, были лишены кафедр, сосланы в заточение и так же страдали, как и сам Фотий. В переписке с друзьями в осо­бенности рисуется величавый характер Фотия. Он всем подавал пример своей твердостью и, кроме того, прекрас­но умел действовать на дух своих почитателей и учеников в желательном для него направлении. Сам он не шел на ус­тупки и не допускал никакого общения между игнатиана-ми и своими последователями. Приверженцы павшего па­триарха составили особенную Церковь, члены которой не желали иметь общения с Церковью Игнатия и не участво­вали в богослужении, обрядах и молитвословиях, совер­шаемых священниками, посвященными Игнатием, или им рукоположенными епископами. Не только Фотий не терял своих приверженцев, но даже круг его почитателей рас­пространялся во всех слоях, в особенности среди монахов. Нужно думать, что, получая точные сведения через своих корреспондентов о состоянии умов и о церковных парти­ях, Фотий мог предугадывать ближайший ход вещей и пи­тать надежду на восстановление. С течением времени и его собственное положение изменилось к лучшему, и на его ходатайства в пользу его друзей стали обращать более вни­мания. Царь Василий не пренебрегал пользоваться учено­стью Фотия для некоторых занимавших его вопросов, и это не могло его не сблизить вновь с патриархом. Наконец в 876 г. Фотий получил разрешение жить в Константино­поле и ему было поручено воспитание царевича. Всем бы­ло ясно, что, как только престарелый Игнатий освободит престол, кандидат на патриаршество уже готов в лице Фо­тия. И действительно, по смерти Игнатия (23 окт. 878 г.) через три дня Фотий занял снова Константинопольскую ка­федру и отношения его к царской семье установились са­мые лучшие, что доказывается, между прочим, церковным актом исключительного внимания патриарха — внесени­ем в число почитаемых святыми царевича Константина, умершего в юношеском возрасте. Нужно, впрочем, иметь в виду, что внутреннее состояние Церкви до такой степени было нарушено в первые годы по удалении с кафедры Фо­тия, что правительство и само необходимо приходило к сознанию близости нового переворота. Сам Фотий в од­ном из заседаний Собора 879 г. так описывает свое поло­жение в это время (3):

«Я не употреблял никаких стараний, чтобы снова за­нять кафедру»... Но Бог коснулся сердца нашего императо­ра, который и обратил ко мне свою любовь — не ради, впрочем, меня, а многочисленного народа Божия. Доколе был жив блаженный Игнатий, я не мог и думать занять кафедру, хотя к этому многие побуждали меня, а в осо­бенности могла к тому поощрить меня забота о судьбе моей братии и соепископов, которые претерпевали за­точение, преследование и изгнание. Я делал все, чтобы до­стигнуть мира с Игнатием, и этот мир был заключен, когда он прибыл ко мне и мы пали друг другу в ноги и про­сили взаимно прощения. Когда он сделался болен, я наве­щал его много раз» (4).

По другому случаю Фотий такими чертами описывает положение оставшихся ему верными епископов и священ­ников.

«Когда я был изгнан из Церкви и когда множество епи­скопов и пресвитеров лишились своих мест, я говорил мо­им врагам: если ваш гнев обращен единственно на меня, то дайте свободу моим друзьям, против меня вымажете предъявлять сколько хотите и какие хотите обвинения. Я предаю себя вам в ваше полное распоряжение, только об одном прошу, чтобы Церковь Божия была избавлена от тягостного зрелища, как народ Божий, преданный ис­тинной вере и со мною согласный, предается смерти, го­лоду, ссылкам, озлоблениям, как святые христианские таинства становятся предметом насмешек для язычни­ков и варваров».

Ближайшая задача правительства теперь заключалась в том, чтобы восстановление Фотия оправдать со стороны церковной практики и канонических правил и достигнуть признания совершившегося факта со стороны Рима. До известной степени это было подготовлено уже самим Фотием: есть следы переписки его с Анастасием Библиотека­рем, с которым он свел знакомство в Константинополе, когда Анастасий прибыл сюда послом от императора Лю­довика И. Был, по-видимому, составлен план мероприятий насчет оказания содействия Фотию (5). Во всяком случае, как сейчас увидим, происшедший в Константинополе перево­рот в пользу Фотия не встретил таких препятствий в Риме, каких можно было ожидать. Чтобы выяснить, однако, сло­жившиеся в то время условия, необходимо несколько раз­двинуть исторический кругозор. Еще при жизни Игнатия царь Василий не раз обращался в Рим с просьбой послать легатов для примирения враждебных партий в патриарха­те и для принятия в общение с Церковью тех многочис­ленных епископов и священников, которые находились под запрещением вследствие соборных постановлений против Фотия в 869 г. В апреле 878 г. папа Иоанн VIII по­слал в Константинополь епископов Павла Анконского и Евгения Остийского с специальными поручениями, кото­рые частию объяснены были в письмах, врученных им для передачи разным лицам — и во главе всех царю и патриар­ху. В общем, папа на этот раз был гораздо сговорчивей, он делал значительные уступки по делу Фотия, хотя и ставил с своей стороны разные условия, между которыми важней­шее значение имел вопрос о Болгарии. /Нужно принять в соображение, что все распоряжения папы, касающиеся па­триархата, имели в виду тот порядок вещей, какой был в последние дни Игнатия./ Послы папы имели на пути в Кон­стантинополь представиться болгарскому князю Богорису-Михаилу, для чего им вручены были письма как к само­му князю, так и к приближенным к нему лицам. Главная цель этих писем — возвратить Болгарию к подчинению Риму и побудить ее к принятию римского духовенства, «ибо Римская Церковь чище Греческой, многие епископы Константинополя были еретики; поддерживая единение с греками, болгаре и сами могут впасть в ересь». В особен­ном письме, назначенном для греческого духовенства, приглашенного в Болгарию, папа приказывает ему в 30-дневный срок очистить Болгарию, иначе непослушным уг­рожает отлучением, а тем, кои исполнят его волю, обещает дать епископские и священнические места в Константино­польском патриархате. В письмах к царю и патриарху па­па отвечает на ходатайства, о содержании коих можно су­дить только по этим письмам, так как самых ходатайств не сохранилось. Между прочим, любопытно отметить обста­новку, в которой находился в то время Римский престол6. Папа просит царя оказать помощь Риму, угрожаемому са­рацинскими набегами, которыми он был вынужден согла­ситься на уплату арабам ежегодной дани. Патриарха Игна­тия папа предостерегал против опасного шага — распро­странять пределы патриархата далее, чем установлено канонами. «Всякому известно, что Болгария принадлежит Римскому престолу, и между тем Игнатий забыл это, равно как все благодеяния, полученные от Рима». Папа напоми­нает ему еще раз, что он должен поспешить вызовом из Болгарии греческого духовенства в течение тридцати дней, в противном случае ему угрожает лишение причас­тия и низвержение из сана.

Из приведенных актов ясно, до какой степени дохо­дили притязания Римского престола по отношению к Константинополю и как они не соответствовали взглядам на взаимное отношение Церквей Фотия, который зани­мал кафедру в Константинополе, когда прибыли сюда папские послы. Положение дел быстро изменилось. Но­вый патриарх, опираясь на благорасположение царя и на значительную партию преданного ему духовенства, на­шел возможным настоять на полном восстановлении сво­его церковного авторитета, для чего необходимо было со­брать вселенский Собор, который бы мог отменить поста­новления Собора 869—870 гг., отлучившего Фотия. Так как прибывшие из Рима легаты не имели полномочий ни вступать в сношения с Фотием, ни тем более участвовать в Соборе, то немедленно начаты были переговоры с папой насчет изменившихся условий в Константинопольской Церкви. В Рим был отправлен митрополит Евхаитский Феодор Сантаварин, один из преданнейших Фотию ие­рархов, чтобы уведомить папу о вступлении Фотия на престол и просить о признании совершившегося факта. Посол был снабжен несколькими документами, которые давали полную возможность разобраться в Риме в совер­шившихся событиях. Так, было присоединено ходатайст­во митрополитов патриархата Константинопольского, письма восточных патриархов — Антиохийского, Алек­сандрийского и Иерусалимского и рекомендательное письмо самого царя. В мае 879 г. посольство прибыло в Рим, а в августе был отправлен в Константинополь карди­нал-пресвитер Петр с шестью актами, помеченными 16 августа 879 г. Как эти акты, так и деяния Собора, состояв­шегося вскоре затем в Константинополе, доселе составля­ют соблазнительный эпизод в истории взаимных отно­шений между латинской и греческой Церковью. Было время, когда самый Собор 879 г. признавался фантастиче­ским, т. е. измышленным, со всем его делопроизводством и присоединенными к нему оправдательными документа­ми. В настоящее время подозрения не идут так далеко; в реальности Собора, отменившего осуждение Фотия Собо­ром 869 г. и восстановившего его церковный авторитет, более не сомневаются, но зато выставлено много серьез­ных возражений против подлинности некоторых актов, которые будто бы были изменены в пользу Фотия или им самим, или по его приказанию. Так как против этого по­следнего возражения не могут защитить Фотия и самые искренние его почитатели и ценители его громадных знаний и таланта, то необходимо заметить, что подлин­ное значение актов может быть восстановлено при сличе­нии латинского оригинала папских писем с греческим их переводом, сделанным уже в Константинополе (7). Извест­но, что латинские акты на Соборе сообщались в греческом переводе, и не всегда точном, и что римские легаты, не понимавшие греческого языка, легко могли давать свое согласие на такие мысли и предложения, которые не со­гласовались с данными им инструкциями. Эти обстоя­тельства следует принимать в соображение при оценке противоположных мнений католических и православных писателей о занимающих нас событиях.

Папские письма и данные легатам личные поручения действительно не вполне соответствовали тому, что из­влечено было из них и из благоприятно сложившихся об­стоятельств византийским правительством и патриархом Фотием. Но нельзя не отметить и того, что политические обстоятельства в описываемое время так были исключи­тельны, что даровитому дипломату и редкому государст­венному уму, каким рисуется папа Иоанн VIII, не остава­лось другого исхода, как склониться пред необходимос­тью и посредством уступок царю Василию приобрести его военное содействие. Действительно, для папы шла речь о сохранении Церковной области, существованию которой угрожали сарацины и христианские князья Ита­лии, вошедшие с первыми в соглашение. Арабы доходили до устьев Тибра, и единственным союзником папы в это время оказался стратиг города Бари Григорий; герцог Ламберт Сполетский и маркграф Тусции Адальберт под­вергли Рим тесной осаде и поставили папу в необходи­мость обратить заискивающий взор на византийский Восток. В начале 878 г. он первый писал царю Василию в примирительном тоне (8). Сближение с Византией давало, кроме того, надежду на возвращение Болгарии, на сохра­нение под римским влиянием Далмации. Папе необходи­мо было делать большие уступки в это время, припомним его отношение к кирилло-мефодиевскому вопросу. Итак, в существенном была одержана Фотием значительная по­беда уже в том, что папа, хотя и условно, согласился при­знать его вторичное вступление на патриарший стол. Эта условность выражена им в следующих положениях: 1) на будущее время избегать посвящения в епископы из свет­ского звания; 2) не посылать епископов и священников в Болгарию и предоставить ее администрации Римского престола; 3) испросить прощение перед Собором за прежние действия. Требование относительно Болгарии в письме на имя Фотия обставлено весьма строго: «Если хо­чешь, чтобы мы содействовали тебе, возврати Римской Церкви Болгарию. Но если ты будешь назначать новых епископов и священников для этой страны, то будешь подвержен вместе с ними отлучению от Церкви».

В ноябре 879 г. начались заседания Собора в храме св. Софии константинопольской. Это был Собор весьма вну­шительный как по числу присутствовавших членов, так и потому, что на нем были представители всех восточных патриархов. Особенное же значение имеет этот Собор по своим постановлениям, весьма чувствительно затронув­шим все споры и недоразумения, возникавшие до тех пор между Восточной и Западной Церковью. Для последующей истории католичества и православия деяния этого так на­зываемого Софийского, или VIII Вселенского, Собора име­ют капитальное значение, хотя взгляды на него совершен­но противоположны у западных и греко-славянских писа­телей. Читая акты Собора, нельзя не прийти к выводу, что патриарх Фотий в полном смысле был и председателем, и руководителем этого Собора и что папские легаты не только не пытались лишить его первенствующей роли на Соборе, но часто, по-видимому, не отдавали себе полного отчета в том, о чем шла речь. Внешним и формальным об­разом Фотий воздавал им и папе честь и похвалы, но, ког­да нужно было формулировать серьезные и тонкие вопро­сы, касающиеся преимуществ Римского престола или при­тязаний Рима на Болгарию, в этих случаях строго деловой тон заступал место «преданности и братской любви» и де­лалось постановление, которое далеко не могло удовле­творять притязания Римской Церкви. Все это, повторяем, легко было достигнуть Фотию посредством легкого смяг­чения смысла подлинных выражений оригинала и в при­сутствии абсолютного большинства членов, или бывших издавна его приверженцами, или сделавшихся таковыми после его вторичного вступления на кафедру. Приведем мнение одного из новых католических писателей о роли Фотия и папских легатов на этом Соборе (9).

«Фотий был не из таких, чтобы не воспользоваться благоприятными обстоятельствами для осуществле­ния своих планов. Патриархом уже признавали его все в Риме, на Востоке и в Константинополе, даже сам импе­ратор. Итак, Собором он мог воспользоваться лишь для своего личного возвышения, и в этом отношении легаты соответствовали его желаниям. Незнакомые с гречес­ким языком, обязанные пользоваться переводчиками и, по-видимому, люди ограниченных способностей, оба епи­скопа и кардинал-пресвитер позволили ввести себя в об­ман — если верить греческим актам и допустить труд­но допустимое, что они не подделаны, — и согласились на все, чего желал Фотий. Таким образом, патриарх не только на Соборе не выполнил ни одной канонической формальности, потребованной папой, и уклонился от обязательства по поводу возвращения Болгарии и избра­ния на будущее время патриарха из светских лиц, но в согласии с своими друзьями и при их посредстве он реши­тельно отверг высший авторитет апостольского пре­стола и отменил и подверг анафеме акты пап Николая I и Адриана II и самый V Вселенский Собор, т.е. Собор 8б9 г., и на развалинах римского могущества, оконча­тельно поверженного в прах, он воздвиг свою собствен­ную славу, заставив признать себя высшим над всеми как величайшего архиерея Божия, имеющего власть вязать и решить. Таков был первый шаг Фотия на том пути, по которому он мог уйти далеко, т. е. до заговора против царя, задуманного с целью все захватить в свои руки, и духовную и светскую власть».

После сказанного мы можем ограничиться лишь са­мым существенным по отношению к деяниям этого Собо­ра, не останавливаясь на подробностях. Председательство на Соборе и направление всего делопроизводства принад­лежало патриарху Фотию, римские легаты занимали пер­вое после него место. Что касается представителей восточ­ных патриархов, то Иерусалимский и Александрийский имели таковыми простых священников, а Антиохийский хотя был представлен митрополитом Мартиропольским, но последний явился только на четвертое заседание, про­исходившее накануне Рождества. Но почти все члены в числе 383, принадлежавшие главным образом к Констан­тинопольскому патриархату, были приверженцами Фотия и поддерживали его предложения. Непримиримые же про­тивники, Митрофан Смирнский и Стилиан Неокесарий-ский, не принимали участия в соборных деяниях. Уже на первом заседании делопроизводству дан был такой обо­рот, что могло казаться, что Собору предстоит заниматься не местным делом патриархата — умиротворением двух партий, — а отношениями между Западной и Восточной Церковью, нарушенными постановлениями Собора 869 г. Главным моментом в заседании, определившим все на­правление соборной деятельности, была речь митрополи­та Халкидонского Захарии, отличающаяся большим ора­торским искусством и полемическим задором. Только что патриарх Фотий с целью превознести попечительность папы о благе Церкви уподобил его Христу, принявшему подобие человека, дабы спасти человечество, как означен­ный митрополит произнес следующую речь (10). Выразив со­жаление, что мир в Церкви долгое время был нарушен вследствие «простоты» патриарха Игнатия, оратор пере­ходит к объяснению причин этого печального положения.

«Причину нужно искать в том, — говорит он, — что возвышенные свойства и славные дела Фотия, его необыкновенные познания и ученость, чистота души, врожденная ему мудрость, кротость, благоразумный и умеренный образ действий, его смирение, привлекавшее к нему всех, и в особенности епископов, его ревность к обращению грешников, еретиков и неверующих[56] возбудили к нему зависть и ненависть, подобно тому как Спаситель навлек на себя ярость иудеев. Доблесть благочестивейшего царя вознаградила за понесенное пора­жение. Он всем доказал ложность изветов, приходящих с Востока, в то же время папа Иоанн пришел к прекрас­ному решению не настаивать более на мерах, принес­ших столько вреда Церкви (разумеются меры против Фотия). Церкви возвращено то, что ей принадлежит, она получила своего Жениха; и все, что произнесено против Фотия, вменяется в болтовню и в суесловие. Большинство епископов подчинилось совершившемуся повороту немедленно, многие присоединились спустя короткое время, и лишь небольшая часть остается в схизме. Если кто спросит у них причину, по которой они продолжают свое упорство, у них готово следую­щее оправдание: таков приказ Римской Церкви. Это все равно, если бы грабители храмов и убийцы стали гово­рить в свое извинение: мы совершаем злодеяния по при­казанию римлян. И вот эта Церковь, соблюдающая у се­бя церковный мир и заботливо охраняющая его в других Церквах, ныне становится виновницей смут, вражды и скандалов и всяческих бедствий, угнетающих нашу Церковь, —я не говорю, что это правда, но так говорят наши враги. Ради этого созвал вас благочестивейший наш царь. И вы, — обращается оратор к папским по­слам, — прибыли сюда с той целью, чтобы опроверг­нуть те обвинения и укоризны, которые, по их словам, тяготеют на вас за несправедливости по отношению к нам. Если говорить прямо, этот Собор состоялся ра­ди вас, для защиты Римской Церкви, дабы никто из схизматиков не считал ее виновницей смут и раздоров. И в настоящее время по милости Божией, при благоже­лательном содействии благочестивейшего царя, мо­литвами владыки нашего святейшего патриарха и трех восточных престолов и богоугодным предста-тельством святейшего папы Иоанна все пришло в над­лежащий порядок и не нуждается в исправлении. Это не мое мнение, а голос всего собрания».

Эта смелая речь была вполне одобрена отцами Со­бора, и митрополит Захария присоединил еще несколь­ко слов.

«Схизматики простирают дерзость до того, что са­мую Римскую Церковь ставят в ложное зависимое поло­жение. Принимая акты Николая и Адриана, они отверга­ют постановления святейшего папы Иоанна и этим до­казывают, что они, не желая подчиняться папам, хотят принудить этих архипастырей соображаться с их жела­ниями. Таким образом, легатам предстоит задача очис­тить Римскую Церковь от подобного унизительного раб­ства и освободить ее от всех обвинений».

Когда после этих слов читаем в соборных деяниях произнесенные кардинал-пресвитером Петром слова: «благодарим Бога за все, он совершит все на общую поль­зу», то невольно приходим к мысли, что он не понял значе­ния речи греческого митрополита, иначе должен был бы всячески протестовать.

На четвертом заседании папские послы внесли пред­ложение о принятии некоторых требований, которые им необходимо было провести в интересах Рима. Прежде всего ставился вопрос об отказе Константинопольского патриарха посвящать для Болгарии епископов и пресви­теров. Но предложение не нашло сочувствия, и против него выступило несколько ораторов, доказывавших, что этот вопрос подлежит решению светской власти, что, когда царь силой оружия восстановит границы Римской империи, тогда установлены им будут и пределы патриархатов. Наконец, митрополит Смирнский Никита вы­сказался в том смысле, что если папа и патриарх питают один к другому такую любовь, что составляют как бы од­ну душу, то нет и нужды делить церковные провинции, так как можно владеть ими сообща. Точно так же не про­шли и другие предложения относительно недопущения светских лиц к посвящению в епископы Константинопо­ля; но зато почти единодушно были приветствуемы пред­ложения: 1) считать недействительными бывшие в Риме и Константинополе Соборы против Фотия, 2) признавать отлученными от Церкви тех, кто отделился от Фотия и не признает его патриархом. В заключение этого заседания легат папы произнес: «Соблазны устранены, истина за­блистала» — и выразил пожелание, чтобы литургия в пра­здник Рождества Христова была совершена самым тор­жественным образом патриархом Фотием при участии папских легатов и чтобы все члены Собора приняли при­чащение в свидетельство того, что Фотий принят в обще­ние Церквами Запада и Востока и что мир между Церква­ми восстановлен.

Можно считать, что этим заседанием закончилась деятельность Собора, так как главный вопрос казался вполне решенным в интересах Восточной Церкви. Но 26 января 880 г. состоялось пятое заседание, на котором патриарх Фотий поставил вопрос о признании всею Церковью VII Никейского Собора Вселенским. После того как Собор принял это предложение, сопровождая его анафематствованием против тех, кто не будет согла­сен с ним, в том же заседании имели место некоторые предложения и решения, получившие большое значе­ние впоследствии. Когда попытка примирить с Церко­вью Смирнского митрополита Митрофана окончилась неудачей, Собор принял следующее постановление, на основании которого делается заключение о равенстве Римской и Константинопольской кафедры с точки зре­ния канонических правил: кого из латинского клира святейший папа Иоанн лишит сана и отлучит от Церкви, того и патриарх Фотий будет признавать отлученным от Церкви; точно так же и папа будет признавать разре­шенными или связанными тех, кого разрешил или свя­зал патриарх Фотий. Самым важным моментом нужно, однако, признать речи Василия Мартиропольского и Прокопия Неокесарийского, которые провозгласили чуть ли не примат Константинопольского патриарха во Вселенской Церкви (11). Первый, ссылаясь на делегацию церковного авторитета со стороны восточных патриар­хов и на высочайшую церковную власть, заимствован­ную от Рима, признал Фотия имеющим божественную власть величайшего архиерея, который имеет власть вя­зать нерушимыми узами Всесвятого Духа[57]. А Неокеса-рийский митрополит Прокопий на седьмом заседании выразил ту мысль, что Константинопольский архиепис­коп имеет попечение о всем мире по образу архипасты­ря Христа Бога нашего[58]. На шестом заседании, проис­ходившем 3 марта в императорском дворце и в присут­ствии царя Василия и сыновей его, царевичей Льва и Александра, было предложено вновь провозгласить и одобрить никейский Символ веры. Значение принятой меры легко можно понять из того, что как раз в эту эпо­ху в сношениях между Западной и Восточной Церковью начал обращать на себя внимание вопрос о внесении в Символ прибавки Filioque. В заседании был прочитан и принят акт, очевидно, заранее заготовленный, которым никеоконстантинопольскому Символу придавалась твердость и неизменность на вечные времена, обеспе­чивающая его против произвольных изменений[59]. Ле­гаты папы не нашли возможным сделать возражения против этого предложения, так как весьма вероятно, что папа Иоанн не принял еще прибавки Filioque, и так как серебряные доски, в Риме отлитые, имели Символ без прибавки (12). Тем не менее в истории последующих отно­шений между Востоком и Западом упомянутая статья соборных деяний играет большую роль. Царь Василий подписал собственноручно деяния этого Собора, при подписи обозначив существенные положения, вырабо­танные Собором.

«Василий, верный во Христе самодержец и царь ромэйский, соглашаюсь с сим святым и Вселенским Собором во всем, как относительно утверждения седьмого Все­ленского Собора, так и по отношению к признанию и утверждению Фотия, святейшего патриарха Констан­тинополя и нашего духовного отца, а равно и касатель­но осуждения всего того, что против него писано и выра­жено на словах, что и утверждаю собственноручной подписью».

Весной 880 г. папские легаты оставили Константи­нополь, им были вручены императором и патриархом письма для папы, не дошедшие до нашего времени. От­ветные письма папы помечены августом 880 г., но по ним трудно судить о том, как вообще отнесся папа к Констан­тинопольскому Собору и имел ли он точные сведения о том, что происходило на Соборе. Правда, он высказыва­ет царю благодарность за присылку военных судов, ко­торые должны оставаться у берегов Италии для защиты церковных владений, за пожалование Римской Церкви монастыря Сергия в Константинополе и за обещание возвратить папе власть над Болгарией, но, переходя к Собору, он выражается весьма осторожно: если наши ле­гаты преступили в чем данные им инструкции, мы не со­гласны утвердить таковые постановления. Сдержанная политика папы Иоанна как по отношению к делу патри­арха Фотия, так и по отношению к кирилло-мефодиевскому вопросу, достигшему, как мы видели выше, в то же самое время своего крайнего напряжения, хорошо объ­ясняется политическим положением Италии и опаснос­тью от сарацин. Папа все еще не терял надежды на воен­ную помощь со стороны Византии и на благоприятный поворот в спорном деле о Болгарии и потому, отправляя в Константинополь легата Марина, он рекомендовал ему употребить все средства для достижения этой цели. Но с Мариной в Константинополе обошлись очень круто: он лишен был свободы и содержался в заключении целый месяц. Таким образом, союз Церквей и тесная дружба, столь выразительно заявленная в речах латинских пред­ставителей на Соборе, продержались недолго. В 881 г. па­па Иоанн с амвона церкви св. Петра, держа в руках Евангелие, снова произнес отлучение на патриарха Фотия. С этого времени имя патриарха Фотия более не встречает­ся в переписке Иоанна VIII. /Оставаясь на Константино­польской кафедре до 886 г., Фотий не переставал нано­сить удар за ударом Римской Церкви как за догматичес­кие уклонения ее, так и за нововведения в обрядах. Так, он отказался признать преемника Иоанна, папу Марина (882), который, с своей стороны, отлучил его от Церкви; так, в своем сочинении о Св. Духе (13) и в переписке, напр, в письме к архиепископу Аквилеи, он открыто стал обви­нять Западную Церковь в еретичестве и отступлении от православия. Хотя капитальное значение патриарха Фо­тия как всемирно-исторического деятеля состоит в его призвании защитить самостоятельность Восточной Церкви против притязаний папства, но нельзя не заме­тить, что эта цель никогда не поглощала всецело его ши­рокого и отзывчивого на современные вопросы ума. В дальнейших главах мы встретимся еще с деятельностью Фотия на разнообразных поприщах./

Глава VIII