ЗНАЧЕНИЕ КИРИЛЛО-МЕФОДИЕВСКОГО ВОПРОСА

Путешествие славянских проповедников в Риме и за­вязавшиеся вместе с этим непосредственные отношения их с Римским епископом сопровождались весьма важны­ми последствиями столько же в личной судьбе их, сколько в истории просвещенных ими христианством народов. / Несмотря на усиленные старания исследователей выяс­нить побуждения, заставившие свв. братьев идти в Рим, или обеспечить основание приглашения их в Рим со стороны папы Николая I, все же этот вопрос в биографии солунских братьев остается и, вероятно, останется неясным. Если и принять как несомненное то, что сообщается в паннон-ских житьях и в Итальянской легенде, именно, что им бы­ло приглашение или приказание явиться в Рим, то нельзя было бы понять, почему же в Риме желали их видеть «как ангелов Божиих». Многое, конечно, объясняется в приеме, оказанном Константину и Мефодию, тем обстоятельст­вом, что они пришли в Рим с мощами св. Климентия, папы Римского, обретенными ими в Херсоне. Отсюда и торже­ственная встреча за стенами города, которая, однако, должна быть понимаема как религиозная процессия, от­сюда их и ласковый прием виновникам большого церков­ного торжества. Никак не следует забывать, что и в даль­нейшем почет и внимание в Риме славянским просветите­лям объясняется не столько их великими заслугами в деле миссии между славянами, сколько тем, что благодаря их благочестию и святости Римская Церковь имела счастие возвратить себе мощи св. Климентия (1).

Но Константин и Мефодий имели ожидать в Риме ре­шения вопроса по делу их проповеди в Моравии. Следует показать, что и самое приглашение их в Рим вызвано бы­ло именно как самой их проповедью, так и исключитель­ными условиями, с которыми соединена была проповедь: они читали Евангелие и другие священные книги на сла­вянском языке и совершали богослужение на народном языке новообращенных. Несмотря на новшества, допу­щенные проповедниками, которые в Римской Церкви во­обще не считались принятыми, папа Адриан II не поста­вил никаких затруднений ни по отношению к переводу Священного Писания на славянский язык, ни по вопросу о совершении литургий на народном языке славян: со­гласие и одобрение выражено в такой торжественной форме, какая должна была заставить замолкнуть всех не­доброжелателей к делу славянских проповедников. И са­ми они были обласканы, и ученики их получили посвя­щение в разные церковные степени./[41] Но возникает не­которое сомнение в искренности, римской курии по отношению к славянским проповедникам. Если они при­были в Рим в конце 867 г. или даже в начале следующего года, то для деловых переговоров о потребностях цер­ковной миссии между славянами не требовалось так мно­го времени, сколько на самом деле должны были провес­ти в Риме свв. братья. Случилось, впрочем, неожиданное и прискорбное событие: в феврале 869 г. умер Константин — тот самый из свв. братьев, которому принадлежит об­ретение мощей св. Климента, открытие славянской азбу­ки и перевод Священного Писания. В этом совершенно случайном обстоятельстве создалась новая связь с Ри­мом, получился новый мотив для расширения сферы римского влияния на начатое Константином и Мефоди-ем дело проповеди между славянами. Позволительно при этом напомнить, что как раз в это время слишком резко и настойчиво ставился вопрос о расширении сферы влия­ния как Западной, так и Восточной Церкви на новообра­щенную славянскую страну и что рядом с церковными притязаниями с запада шло и политическое движение на дунайские области.

Источники дают понять (2), что вопрос о погребении св. Константина-Кирилла в Риме был оспариваем Мефодием, который желал отправить его тело в Константинополь, но что латинское духовенство настояло на своем желании оставить его в Риме. Нужно также обратить внимание, что папа оказал Константину Философу исключительное внимание, приказав похоронить его в базилике св. Петра и в своей собственной раке. И спустя немного времени по просьбе Мефодия гроб св. Константина был торжествен­но перенесен в базилику св. Климента и похоронен «у правой стороны алтаря» (3), где почивали и мощи св. Кли­мента. Нельзя не видеть здесь торжественного признания со стороны Римской Церкви высоких заслуг св. Кирилла и желания приобщить его к популярнейшим святыням Рим­ской Церкви. Память о св. Кирилле сохранилась в Риме в связи с базиликой Климента (4). Может быть, даже совре­менным и во всяком случае самым древним памятником пребывания свв. братьев в Риме должна быть признана знаменитая икона Петра и Павла, хранящаяся в Ватикане, самое древнее упоминание о которой относится к 1192 г. Икона состоит из двух частей: верхняя представляет апос­толов Петра и Павла с кирилловскими надписями и в се­редине Спаса благословляющего, внизу четыре фигуры небольшого формата: папу, благословляющего склонен­ного пред ним монаха (обе фигуры в акре), и по бокам две монашеские фигуры с воздетыми молитвенно руками. В этих изображениях нельзя не видеть, по мнению боль­шинства исследователей, славянских просветителей: без­бородая фигура изображает Константина, а другая, с бо­родой — Мефодия. Папа Адриан, поднявший руку над го­ловой склоненного пред ним Мефодия, по всей вероятности, представлен в момент посвящения в епис­копский сан Мефодия, уже по смерти Константина. Второй памятник находится в базилике св. Климента (5). На нем фресковая живопись представляет целую группу: в центре Спаситель, перед ним коленопреклоненные свв. братья, по бокам архангелы Михаил и Гавриил, за ними апостол Андрей и папа Климент[42].

Чтобы не возвращаться к затронутому здесь вопросу об отношении римской курии к солунским братьям в 868 и ближайших годах, следует особенно выдвинуть слова Анастасия Библиотекаря, который лично знал Кирилла и Мефодия и не меньше самих греков был посвящен в дела Восточной Церкви. В письме к императору Карлу Лысому, помеченном 8 индиктом, т. е. написанном не позже 875 г., Анастасий ссылается на авторитет св. Кирилла по литера­турному вопросу в следующих выражениях: «Великий муж и учитель апостолической жизни, Константин Философ, который прибыл в Рим при блаженной памяти папе Адри­ане и возвратил своей кафедре тело св. Климента, часто го­ворил...»6 Не может, таким образом, возникать никакого со­мнения, что Римская Церковь при папе Адриане руководи­лась определенным воззрением на миссионерскую деятельность солунских братьев, находя ее полезною в ин­тересах Западной Церкви и считая возможным усвоить ее вполне Римскому престолу.

Почему наступил продолжительный перерыв в дея­тельности Мефодия, почему долго оставляли его в Риме, не давая ему свободы снова возвратиться к прерванному делу, этого нельзя объяснять желанием тормозить дело христианской миссии между славянами, как это часто высказывается в литературе. Чтобы не относить этого промедления исключительно к неискренности Римской Церкви, достаточно сослаться на происходившие тогда в Моравии политические смуты, которые довели эту стра­ну до крайне бедственного состояния и служили препят­ствием к продолжению в ней миссионерской деятельно­сти. Укажем на некоторые обстоятельства. Ростислав вообще не жил в мире с франкским государством, и дея­тельность солунских братьев служила для него средством организовать национальную Церковь без участия немец­кого духовенства. Он заручился преданными ему людьми между служилыми мужами немецкого короля и завязал сношения с родственными соседними народами. Вместе с мораванами в 8б9 г. поднялись чехи, сербы лужицкие и бодричи. Во главе больших ополчений стали Ростислав и племянник его Святополк, союзники моравского князя напали на Баварию и Тюрингию. Немецкий король Людо­вик заболел и должен был поручить свое войско сыновь­ям Карломану и Карлу. Успех был, однако, на стороне немцев, которые прошли в глубь Моравии до самой сто­лицы княжества, хорошо защищенного и оберегаемого Велеграда. Немцы отказались от осады и повернули на­зад, причем им нанесено было славянами несколько по­ражений в малой войне. Когда было заключено наконец перемирие, начались внутренние смуты в Моравии. Бли­жайший сосед Ростислава, Карломан, носивший звание герцога Баварии и маркграфа Восточной марки, всех бо­лее заинтересованный в ослаблении Моравии, вошел в тайные сношения с племянником Ростислава Святополком и подговорил его свергнуть дядю с престола. Таким образом в 870 г. моравский князь был лишен власти и вы­дан Карломану, которым он был ослеплен и заключен в монастырь. На место его стал Святополк, но союзник его Карломан стремился к тому, чтобы сделать Моравию за­висимой областью и лишить Святополка самостоятель­ности. Следствием этого были новые смуты, которыми воспользовался Карломан, завладел Моравией и разгра­бил государственную казну и княжеские сокровища в Велеграде (7). Изложенные обстоятельства вполне объясняют, почему славянским просветителям нельзя было возвра­титься в Моравию, которая все это время была жертвой войны и внутренней смуты; притом же и сам Ростислав, при котором начато было дело просвещения Моравии, потерял власть, племянник же его имел совсем иные взгляды на дело Кирилла и Мефодия. С другой стороны, нужно принять в соображение и формальные трудности, которые соединялись с вопросом о продолжении пропо­веднической деятельности между славянами.

Со времени вступления солунских братьев в сноше­ния с Римом начатое ими дело становилось, вследствие благожелательного к нему отношения Римского престо­ла, предприятием собственно Римской или во всяком случае Западной Церкви. Но для присвоения его Запад­ной Церкви в том особенном, боевом относительно Константинопольского патриархата смысле, какой уста­новился на практике к 869—870 гг., необходимо было считаться с тогдашним реальным положением полити­ческих влияний на Балканском полуострове и в особен­ности с церковными притязаниями как специально Рим­ской, так в частности Германской Церкви. Уже и Мора­вия, хотя она не успела еще в занимающее нас время войти непосредственно в сферу политического влияния Западной империи, в церковном смысле составляла при­надлежность немецкого епархиального церковного уп­равления, как это по крайней мере доказывали в IX в. не­мецкие епископы. Тем более строго ставились церков­ные притязания в тех областях, где сделаны были уже некоторые реальные завоевания со стороны латинского духовенства и где были начатки церковной организа­ции. Итак, в Моравии пока не было места для деятельно­сти св. Мефодия, да и в другой стране могли встретиться препятствия формального характера.

Наступил очень важный момент, когда папа решился дать св. Мефодию другое назначение и вместе с тем от­крыть ему широкую перспективу. Только жизнеописате-лем Кирилла отмечена подробность, что свв. братья на пути в Рим посетили паннонского князя Коцела, имевше­го свое пребывание в Мосбурге близ Балатонского озера. Теперь в 870 г. этот самый князь обратился к папе с прось­бой прислать ему Мефодия для проповеди и для устрой­ства богослужения на славянском языке. Как бы ни было само по себе малозначительно это обстоятельство в жиз­ни св. Мефодия, но оно выдвинуло его на высокую, можно сказать, мировую роль и придало политический ха­рактер всему просветительному делу. Коцел, приняв с че-стию проповедника, выразил неудовольствие, что папа не дал Мефодию духовного авторитета и не посвятил его в епископский сан, каковой давал бы ему каноническое право самостоятельно управлять всей областью Коцела. Его настойчивое ходатайство было принято во внима­ние, и в следующем году Мефодий был посвящен в архи­епископы Моравии и Паннонии. Это и было громадным политическим и церковным делом, на которое Римская Церковь могла решиться не скоро и не без всесторонне­го обсуждения предпринимаемого шага. Как бы ни су­дить о мотивах, вызвавших Рим на эту уступку, историк не может не признать, что учреждением архиепископии, объединявшей в церковном управлении большинство южных славян единством церковной власти и богослу­жебного языка, создавалась основа для церковной особ-ности славянского мира и что от этого церковно-адми-нистративного акта получает исходную силу кирилло-мефодиевский вопрос.

Вот почему ближайшие обстоятельства, стоявшие в связи с назначением Мефодия архиепископом на паннонскую кафедру, составляют предмет непрекращающихся литературных состязаний, с течением времени находя­щих себе новую пищу не в новых материалах, которых весьма мало, а в горячих симпатиях и антипатиях писате­лей. И прежде всего подвергаются сомнению и критикуют­ся основные источники. В самом деле, грамота папы Адри­ана, сохранившаяся только в славянском переводе в жиз­неописании Мефодия и надписанная: «Ростиславу, Святополку и Коцелу», составляющая ключ всего вопроса, до самого последнего времени служит специальной те­мой, в постановке которой расходятся ученые, одни стоя за подлинность грамоты, другие считая ее подложной (8). В связи с отношением писателя к грамоте Адриана II необ­ходимо стоит в зависимости взгляд его на грамоты Иоанна VIII и вообще на всю постановку вопроса об отношении Римской Церкви к делу солунских братьев. Ближайше ставится вопрос о том, когда папа разрешил св. Мефодию совершение литургии на славянском языке, а разрешение этого вопроса слишком близко касается оценки вообще отношения Рима к просвещению славян. Близко к этому основному вопросу стоит другой: в епископском или в священническом только сане отправлен был Мефодий к Коцелу? Не вступая здесь на путь полемики, мы отправляемся в изложении дальнейших фактов из того положения, что Римская Церковь в первые годы непосредственного соприкосновения с славянскими проповедниками оказывала им особенное внимание и готова была делать значительные уступки против установившихся в практике ее обычаев. К этому частию побуждала ее и неудача в сношениях с Болгарией, так как неуступчивость и настойчивость Римского престола привела Богориса-Михаила к мысли склониться на сторону Константинопольского патриархата, но что всего важнее, это то, что занимающие нас события должны быть изучаемы с точки зрения политической и церковной борьбы двух империй и двух Церквей. Патриарх Фотий в это именно время занимался разработкой вопроса о заслугах Восточной Церкви в деле христианской миссии между славянскими народами; именно тогда была им составлена и послана энциклика Восточным Церквам с обвинениями против Западной Церкви: разве не должна была Римская Церковь считать особенно счастливым и благоприятным обстоятельством, что присвоением себе дела солунских братьев она могла нанести большой удар притязаниям Константинопольского патриархата и положить вместе с тем пределы сфере влияния Византии. С этой точки зрения находящееся в Паннонском житии Мефодия распоряжение папы Адриана имеет свое оправдание и прекрасное объяснение.

По всей вероятности, в самом конце 869 г., если не в начале следующего года, Мефодий был отправлен в Паннонию к князю Коцелу с грамотой на имя Ростислава, Святополка и Коцела, в которой изложена и политическая задача миссии, и исключительные уступки с точки зрения церковной администрации и канонических правил.

«До нас дошли слухи, — писал папа, — что вы со всем тщанием ищете спасения и что просили учителя не только у нашего престола, но и у царя Михаила. И он послал вам, так как мы не у спели этого сделать, философа Константина с братом. Они же, принимая во внимание, что ваша область принадлежит к апостольской кафедре, согласно канонам, явились к нам и принесли мощи св. Климента. И вот мы по размышлении решились послать к вам сына нашего Мефодия, посвятив его в священный сан вместе с его учениками. Это муж совершенного разума и правой веры, он будет проповедовать у вас, как вы желали, на вашем языке и совершать все богослужения, не исключая литургии и крещения, на славянском языке, как это начал по Божией благодати и по молитвам св. Климента Константин Философ».

Давая далее общее разрешение в том же смысле и для будущих проповедников, папа сделал ограничение лишь по отношению к чтению Апостола и Евангелия на литургии в том смысле, чтобы сначала читался латинский текст, а потом славянский перевод. Деятельность св. Мефодия в Паннонии была весьма кратковременна. Можно догадываться, что она встретила препятствия и затруднения со стороны других проповедников и бывших в стране духовных лиц, почему Коцел отправил св. Мефодия в Рим с просьбой дать ему сан епископа и организовать независимое церковное устройство в его стране. Подробностей о ходе этого дела нигде не сохранилось, но нужно допустить, что уже в 870 г. папа посвятил Мефодия в епископский сан и вместе с тем дал ему права и привилегии Паннонской архиепископии. Это есть кульминационный факт в жизни св. Мефодия, и потому выяснение его представляет особенный исторический интерес.

Паннонский архиепископ по прибытии в область Коцела оказался на первых же порах своей деятельности в чрезвычайно странном положении. Несмотря на формальное право, присущее ему вследствие распоряжения Римского престола, и вопреки всем привилегиям, за ним торжественно признанным, он оказался в глазах местной власти, бывшей там до его прибытия и, бесспорно, прини­мавшей участие в просвещении страны христианством, неизвестным самозванцем, вступившим в чужую епархию и совершающим незаконные действия. Дабы выяснить это обстоятельство, сопровождавшееся тяжелыми последст­виями для св. Мефодия, нужно принять в соображение, что область, вошедшая в пределы архиепископии Мефодия, не была совершенно свободной в церковном отношении, что учреждением Паннонской епископии собственно восста-новлялось прежнее церковное учреждение и до некото­рой степени нарушались те церковные границы и установ­ления, которые стали входить в жизнь со времени распро­странения на придунайские области власти Каролингов. Но рядом с этим формальным затруднением выдвигалось гораздо более существенное и совершенно новое в прак­тике Западной Церкви: допущение народного языка в бо­гослужении. Значение этих вопросов в деятельности св. Мефодия прекрасно выдвигается в официальном доку­менте, составленном немецким духовенством не позже 873 г. и назначенном для подачи императору или папе (9). /С этим документом нужно основательно ознакомиться./

Записка об обращении в христианство баварцев и хорутан, имеющая специальный интерес и для славянской истории вообще, задается целью доказать на основании исторических фактов право немецкой Зальцбургской ар­хиепископии на духовную власть в Паннонии и вместе с тем незаконность назначения епископа Мефодия в эту об­ласть. Из этого видно, что главным образом этот документ направлен против распоряжения папы, организовавшего архиепископию без ведома Зальцбургского архиепископа, которому якобы принадлежала Паннония. Время состав­ления записки определяется следующим местом:

«С той поры, как по воле государя императора Карла жители Восточной Паннонии стали управляться зальцбургскими епископами, до настоящего времени про­шло 75 лет».

Полагая, что автор ведет счет с 798 г., когда любимец Карла епископ Арно был назначен в эту страну с епископскими полномочиями, составление записки следует отно­сить к 873 г.

«Во весь этот период, — продолжает составитель записки, — ни один епископ не имел духовной власти в этой пограничной земле и ни один чужеземный пресвитер не смел более трех месяцев исполнять в ней церковные требы, не представив предварительного увольнения от своего епископа».

Нельзя не признать за этим документом важного ис­торического значения, ибо в нем собраны сведения из истории Паннонии, каких нельзя теперь найти в других источниках. Любопытно, между прочим, что автор начи­нает свой рассказ с прибытия к хорутанам Само и его княжения; с конца VIII в. его сведения становятся подроб­ней, и в особенности выдвинуто участие зальцбургского духовенства в просвещении страны христианством. По­следним архиепископом упомянут Адальвин, о котором прибавлено, что он непосредственно и лично предпола­гает управлять славянскими землями[43]. Ввиду всех этих обстоятельств назначение епископом Мефодия затрону­ло исконные права немецкого духовенства, которое не могло долее держаться в Паннонии и принуждено было уступить место тому духовенству, которое поставил Мефодий и которое начало отправлять богослужение и учить на славянском языке.

Прежде чем отмеченные сейчас факты доведены бы­ли до сведения светских и духовных властей и прежде чем принято было какое-либо решение по возникшему со сто­роны Зальцбурга протесту, местоблюститель архиеписко­па Адальвина архипресвитер Рихбальд, находя свое поло­жение совершенно невозможным, удалился в Зальцбург и поставил свое духовное начальство в известность о про­исходящем в Паннонии. Здесь немедленно приняты были более чем решительные меры непосредственно против Мефодия. Не считаясь с волей Римского епископа, не при­знавая за Мефодием никакого канонического права на епископские действия и относясь к нему, как к самозван­цу, Зальцбургский архиепископ в ноябре 870 г. пригласил его в Регенсбург пред духовный Собор для суда. Что про­исходило на этом Соборе и по каким основаниям св. Ме-фодий был признан преступником и присужден к тем­ничному заключению, в котором содержался два с поло­виной года, об этом мы ничего не знаем, кроме краткой заметки в житии Мефодия. У него, по-видимому, требова­ли отчета, на каком основании он проповедует «в нашей» области; ответ его заключался в следующем: «Если бы я знал, что это ваша область, я бы не пошел в нее, но так как это область св. Петра, то мне не в чем оправдываться пе­ред вами».

Период содержания св. Мефодия под стражей «в Швабии» до конца 873 г. составляет и в каноническом, и в дипломатическом отношении наиболее невыяснен­ный вопрос. Почему Римский епископ не оказал надле­жащего содействия архиепископу Мефодию; почему те славянские князья, в землю которых назначен он был ар­хиепископом, не заступились за него с той энергией, ко­торая требовалась положением дела? Нельзя, наконец, скрывать и того, что Мефодий и мог и должен был искать поддержки у царя и Константинопольского патриарха. Ввиду полной беззащитности, в которой оказался посвя­щенный папой Адрианом в архиепископы Паннонии и Моравии славянский проповедник, возбуждается мно­жество второстепенных вопросов по отношению к зани­мающему нас эпизоду, в решении которых нельзя прий­ти к бесспорным данным. И прежде всего, как относить­ся к учреждению Паннонской архиепископии? По дальнейшему ходу дела следует думать, что с вопросом о возобновлении Паннонской епископии, с епископской кафедрой в Среме (Sirmium), соединялась мысль о непо­средственном подчинении Паннонии Римскому престо­лу. По церковному преданию Западной Церкви, апостол Андроник, один из 70, был насадителем христианства в придунайских областях и первым епископом Сремско-паннонским — в IV в. Паннонская епископия распространилась на весь Иллирик. Но в эпоху движения гуннов и авар христианство погасло в этих странах, и об еписко­пии было забыто. Ясное дело, что здесь сталкивались ин­тересы Римской Церкви с правами Зальцбурга: интересы Рима поддерживались преданием, права Зальцбурга ос­новывались на исторических конкретных фактах, про­тив которых мог, впрочем, возражать Константинополь­ский патриархат на основании распоряжения Льва Исавра о церковном Иллирике. Пока продолжалось уп­равление Римской Церковью Адриана II, Мефодию, не­смотря на его жалобы и донесения, не было оказано из Рима помощи. По смерти его 12 декабря 872 г., с вступле­нием на папский престол Иоанна VIII, отношение Рима к Паннонскому архиепископу радикально изменилось.

Судить о причинах, которые бы объясняли такое странное отношение немецкого духовенства и самого Римского престола к судьбе Мефодия, два с половиной го­да томившегося в заключении, мы лишены всякой воз­можности. Читая краткое известие об этом в житии Мефо­дия, что «его сослали и держали в заключении, пока не уз­нал апостолик и не послал на них клятву, запретив им богослужение, пока его держат», можно бы думать, что по­добное слишком безучастное отношение к важнейшему в жизни Мефодия событию не может принадлежать пре­данному ему ученику, а представляет собой чужую вставку, но самый факт засвидетельствован бесспорными офици­альными документами папской канцелярии. Преемник Адриана был хорошо ознакомлен с вопросом о Паннон­ской архиепископии, так как занимал значительную должность при Церкви еще при Адриане II и был весьма заинтересован в том, чтобы новообращенные славянские земли, Моравию и Паннонию, во что бы то ни стало удер­жать в непосредственном подчинении Римской кафедры. Таким образом, в первые месяцы 873 г. дело св. Мефодия обратило на себя внимание нового папы и вызвало ряд писем и распоряжений, которыми документально под­тверждается и иллюстрируется то, что кратко и сухо изло­жено в Паннонском житии.

Папа принял ряд весьма энергичных мер, чтобы выяс­нить дело о Паннонском архиепископе. Прежде всего он объяснил Людовику Немецкому, в области которого нахо­дился Зальцбургский архиепископ, всю неоснователь­ность притязаний немецкого духовенства на Паннонию.

«Многие разнообразные и очевидные указания могли бы заставить твою мудрость убедиться, что Паннонская епархия издревле составляет привилегию апостоль­ской кафедры. Военные смуты помешали некоторое вре­мя посылать туда епископов... но права святой Римской Церкви неотчуждаемы, их не изменяет время и не унич­тожает никакое деление государств, да и самые римские законы в церковных делах устанавливают давность во 100 лет» (10).

Король не хотел ссориться с папой из-за притязаний баварского духовенства и предоставил ему полную свобо­ду в устроении Паннонии. Таким образом, протест бавар­ского клира, выразившийся в самовольных его действиях, был строго осужден высшим церковным авторитетом. Сделав распоряжение об освобождении Мефодия, папа приказал архиепископу Адальвину восстановить Мефодия в его церковных правах, а светским властям рекомендовал его как достойного заместителя Паннонской кафедры. В высшей степени любопытна отправленная папой булла славянскому князю Мутимиру, в которой ему рекомендует­ся «по примеру предков возвратиться к подчинению Пан­нонской кафедре и епископу Мефодию оказать пастыр­ское почтение» (11). Какое серьезное значение приписывал папа занимающему нас вопросу, видно из инструкции, данной легату, епископу Павлу Анконскому, отправленно­му для устройства церковных дел в Германии и Паннонии. Содержание этой инструкции знакомит с общим взглядом на дело, который папский легат должен был проводить в своих сношениях с официальными учреждениями и лица­ми. Между прочим, здесь выставляется положение, что апостольский престол имеет издавна право на посвяще­ния и административные распоряжения по всему Иллирику, что сроки не имеют значения для тех областей, которые подвержены варварским вторжениям. По отношению к архиепископу Паннонии легату даются специальные на­ставления. Он должен в сношениях с епископами Зальцбургским, Пассавским и Фрейзингенским, которые участ­вовали в осуждении Мефодия, держаться того положения, что назначен для восстановления на кафедре Мефодия, лишенного свободы в течение трех лет, а не для суда и что на основании декреталий его следует сначала восстано­вить в епископском сане, а затем привлечь к отчету, дабы через полтора года, облеченный правами, он мог присту­пить к решению своего дела[44].

«В случае, если бы Адалъвин с Германрихом захотели привлечь нашего епископа к суду, — продолжает инст­рукция, — скажи им: вы, не имея канонических оснований, осудили епископа, назначенного апостольским престо­лом, посадили его в темнику, подвергали заушениям, ли­шили права совершать священные службы и три года держали в удалении от кафедры, хотя он в течение это­го времени неоднократно обращался к апостольскому престолу письменно и чрез послов. Вы не имели права со­ставлять Собор для суда над епископом, но вы упорно старались этого не признавать и ныне притворяетесь, что ищете судебного следствия помимо апостольского престола, между тем я получил миссию на тот конец, чтобы, наложить на вас запрещение совершать священ­ное служение на столько времени, сколько по вашей вине былудален от епископского служения тот достопочтен­ный муж, а он, с другой стороны, столько времени имеет право пользоваться вверенной ему епископией без всяких хлопот и беспокойства, сколько по вашей вине он нахо­дился в удалении. Затем вы можете явиться пред апос­тольский престол, который рассудит вас. / Когда про­изойдет спор между архиепископами и не будет соглаше­ния, нет другого суда над ними, как суд патриарха. /Не следует пользоваться никаким предлогом, чтобы тебе или брату Мефодию не посетить Святополка, хотя бы то возбраняли названные епископы и стали делать не­приятности».

Приведенные черты наказа легату Павлу Анконскому бросают много света на отношение Римского престола к делу св. Мефодия и еще более заставляют пожалеть, что Паннонское житье в этом столь важном обстоятельстве оказывается таким кратким и несообщительным. Самым значительным фактом следует признать то, что папа, не одобряя самовольных распоряжений баварских еписко­пов и поручив своему легату наложить на них запрещение, оставляет за собой право впоследствии призвать на суд в Рим ту и другую сторону, т. е. баварских епископов и Мефо­дия. Из отдельных распоряжений, относящихся к первым месяцам того же года, следует упомянуть еще специальное письмо на имя епископа Пассавского (12). Ему отдается при­каз явиться в Рим вместе с епископами Павлом Анконским и Мефодием, дабы дать отчет в преступлениях, соделан-ных по отношению к Мефодию, причем на него наложено отлучение за то, что он был груб и жесток с Мефодием, подвергая его темничному наказанию и жестоким мучени­ям от холода и непогоды и удалив его от управления вве­ренной ему Церковью, а на Соборе епископов наносил ему удары хлыстом. А епископ Фрейзингенский, также подвер­женный отлучению за незаконные действия против Мефо­дия, между прочим, обвинен был в том, что своевременно не уведомил папу о несправедливых действиях против епископа Паннонского и даже на допросе в Риме отрицал свое с ним знакомство, хотя был главным виновником всех нанесенных Мефодию огорчений (13).

По всей вероятности, легату папы предстояло дать надлежащее направление делу о Паннонской архиепис-копии, т. е. дать свободу Мефодию, восстановить его в же­стоко нарушенных его правах и дать ему всяческое удов­летворение. Вся эта сторона дела в Паннонском житье совсем не отмечена; переход св. Мефодия в Моравию по требованию князя Святополка оказывается для автора как будто счастливым выходом из затруднительного положе­ния, в которое его поставило недостаточное знакомство с действительным состоянием дела. Здесь мы стоим перед большой загадкой в биографии св. Мефодия. Папа Иоанн VIII, наказав баварских епископов и дав, по-видимому, полное удовлетворение Паннонскому архиепископу, сде­лал ли или нет какие-либо ограничения относительно славянского языка в богослужении? Обыкновенно ссыла­ются на якобы утраченное письмо папы от 873 г., в кото­ром заключалась статья о запрещении славянского языка и на которое есть указание в последующих (14) официаль­ных актах. Но так как с этого времени большинство фак­тов, касающихся жизни Мефодия и Паннонской архиепископии, подвергается спорам и сомнениям, то и хроноло­гия запрещения богослужения на славянском языке испытывает одинаковую судьбу с другими событиями из жизни св. Мефодия.

Из всех указанных актов римской канцелярии выясня­ются как желание папы направить деятельность солунских братьев в интересах Римского престола и вместе с тем сло­мить упорство баварского духовенства, так и сожаление о постигшем св. Мефодия несчастии и старание дать ему полное удовлетворение. По-видимому, первоначальным намерением Иоанна VIII было немедленно послать Мефо­дия к Коцелу в Паннонию, где и началась епископская его деятельность до заключения, дав ему самостоятельное по­ложение как своему легату, — на это находим указание в инструкции епископу Павлу Анконскому, в этом же смысле он высказывается в переписке с Карломаном. Но в следую­щем году резко изменившиеся политические обстоятель­ства дали другое направление делу. Именно к этому време­ни закончилась смута в Моравии, вызванная изменой Свя­тополка, который выдал немцам своего дядю Ростислава и сам в свою очередь попался в плен Карломану. Следствием этого было временное занятие Моравии немецким вой­ском и передача страны в управление графам Восточной марки Вильгельму и Энгильскальку. Но это вызвало взрыв народного неудовольствия. В лице Славомира появился народный герой, поднявший движение против чужезем­цев и заставивший их искать защиты в укрепленных горо­дах. Между тем королевич Карломан пришел к мысли воз­вратить Святополка в Моравию, поручив ему усмирение бунта и восстановление немецкого потрясенного автори­тета. Прикидываясь верным слугой Карломана, Святополк с немецким войском проник до самой столицы Моравии Велеграда и расположился лагерем под его стенами, как будто с намерением начать осаду. На самом же деле он го­товил отмщение Карломану и вошел в тайные сношения с мораванами, предлагая им захватить немецкий лагерь. Не подозревая враждебных планов, немцы не были приготов­лены к защите и подверглись неожиданному и жестокому избиению. Мало было семейств, говорит современный ле­тописец, в Баварии, Австрии и Хорутании, которым бы не приходилось оплакивать своих близких (15).

Карломан, пораженный неожиданным оборотом дел, должен был примириться с совершившимся фактом, а Свя­тополк, наученный несчастиями и опытом, стал заботить­ся о восстановлении за Моравией того положения, какое она начала приобретать при Ростиславе. В ближайшее за­тем время (872—873) рядом блестящих побед Святополку действительно удалось, с одной стороны, обезопасить Мо­равию со стороны немецкого короля, с другой — усилить себя союзами с родственными славянскими народами16. Следствием осмотрительной политики его было то, что немецкий король Людовик в 874 г. предложил Святополку заключить мир. Это известный в славянской истории дого­вор в Форхгейме, которым прочно была установлена по­литическая и церковная независимость Моравии. Нет со­мнения, что в переговорах в Форхгейме было дано место и делу Шпионского архиепископа: личным влиянием на ко­роля Людовика папа достиг того, чтобы на будущее время Моравия была свободна от вмешательства баварского ду­ховенства и чтобы более не поднималось вопроса о ста­ринных правах. На некоторое время, во всяком случае, враждебное движение против Паннонского архиепископа было потушено.

Чтобы дать себе отчет в условиях дальнейшей мисси­онерской деятельности Мефодия, нужно прежде всего припомнить, что еще папой Адрианом он был назначен архиепископом Паннонии и Моравии, но что вследствие как военного положения Моравии, так и личных весьма неблагоприятных условий он до 874 г. не мог посетить Мо­равии. Ряд писем и распоряжений папы Иоанна VIII, рас­смотренных выше, предоставляет Мефодию ранее данные ему церковные права в Паннонии и Моравии и обеспечи­вает за ним церковный авторитет, без сомнения немало поколебленный темничным заключением. Так как главная цель папы заключалась в том, чтобы вновь организован­ную епархию поставить в непосредственную зависимость от Рима, то естественно было ожидать, что самая полити­ческая судьба Моравии и Паннонии не могла быть чужда ему и что распространение власти Святополка на сосед­ние славянские племена не могло не встречать сочувствия со стороны Римского престола.

В какой степени совпадали задушевные желания Ме­фодия с той ролью, которая ему, природному греку и при­верженцу Константинопольского патриархата, ставшему по смерти брата во главе совершенно нового и громадной важности дела христианской миссии между славянами и национального их возрождения, выпадала под защитой и указаниями Римского престола, интересы которого были прямо противоположны греко-славянским историческим стремлениям, — эта в высокой степени интересная пробле­ма остается до сих пор маловыясненной, да, может быть, и навсегда останется гадательной. Для солунских братьев су­щественным вопросом в их просветительной между славя­нами деятельности был славянский язык как орудие пропо­веди христианства и как язык богослужения. В этом они на­ходили могущественное средство воздействия на простой народ, но в этом же было отличие их миссии от всякой дру­гой, тогда известной. Проникнуть в психологию Кирилла и Мефодия после того, как они на долгие годы прекратили всякие сношения с Константинополем и вошли в непо­средственные живые отношения к Риму, оказывается со- вершенно трудным, и вопрос о том, до какой степени ис­кренни католические писатели, говорящие о латинстве св. Мефодия, никогда не перестанет занимать историка.

В период от 874 г. около четырех лет св. Мефодий на­ходился в княжестве Святополка Моравии, управляя об­ширной епархией из стольного города Велеграда. Это пе­риод наибольшего напряжения миссионерского и просве­тительного дела. При содействии приготовленных им учеников и помощников Мефодий распространял пропо­ведь христианства, строил церкви и посвящал священни­ков. Тогда же продолжено было дело перевода священных книг на славянский язык. Рядом с успехами в христиан­ском просвещении Моравия в занимающий нас период да­леко раздвинула свои политические пределы, и постепен­но этим расширена была область церковного влияния ар­хиепископа Мефодия. Тогда был заключен родственный союз между моравским и чешским княжеским домом, и на­чалось просвещение христианством Чехии, тогда же по­литическое и церковное влияние Моравии перешагнуло за Карпаты. Сам папа содействовал тому, чтобы церковная власть Мефодия распространилась на часть сербов и хору-тан. Таким образом, то положение биографа св. Мефодия, что расширение политических границ Моравии шло ря­дом с распространением христианства, вполне оправды­вается событиями.

Но в дальнейшем весь успех христианской миссии между славянами находился в зависимости от взглядов Святополка на кирилло-мефодиевское дело. Как бы ни смотреть на политические склонности и внутренние обрядовые и национальные расположения Мефодия, нельзя быть двух мнений насчет того, что его деятель­ность между славянами должна быть оцениваема не только с точки зрения греческого обряда, но еще и в связи с протестом Восточной империи и Константино­польского патриархата против Западной империи и ла-тинско-римской Церкви. Этого нельзя оспаривать пото­му, что в судьбе Мефодия исходная мысль его миссии сказывается на каждом шагу. Весьма важным обстоятельством в этом отношении были политические воз­зрения Святополка и его личные отношения к Мефодию. На первых порах цели князя и архиепископа, каза­лось, вполне совпадали: для того и другого важно было создать в Моравии оплот национальной Моравской Церкви с народным языком в богослужении и с нацио­нальным духовенством. При полном единодушии и до­верии между князем и архиепископом обеспечен был широкий успех политической и церковной миссии, и Святополку предстояло сыграть громадную роль в куль­турной и политической истории Восточной Европы, ибо подобного же благоприятного сочетания обсто­ятельств, какое было в занимающий нас период, для ис­тории славян едва ли можно указать до переживаемых ныне событий, но этот момент был пропущен и вместо ожидаемой пользы принес непоправимый вред.

Судить о личных расположениях Святополка мы мо­жем по его делам. Это был бесспорно весьма даровитый и умный деятель, который умел понять все выгоды и найти средства для достижения преследуемых целей. Но свою личную власть он ставил выше национального дела и мало останавливался пред средствами для достижения личных целей. Вследствие давних и близких сношений с западны­ми соседями, у которых он и жил некоторое время и кото­рым выдал своего дядю Ростислава, Святополк должен быть причислен, если пользоваться нашей терминологи­ей, к лишенным национальной почвы людям: едва ли он придавал значение славянскому языку в богослужении и едва ли видел в греческом обряде средство к завоеванию славянами национальной и политической самостоятель­ности. Быть же заслоном Восточной империи и патриар­хата против франкской державы и латинской Церкви он не желал и, как можно догадываться, не видел в этом насто­ятельной необходимости. По всей вероятности, Мефодий был тяжел для Святополка по своей принципиальности и прямолинейности и не мог получить над ним преобладаю­щего влияния. Первое время по прибытии в Моравию он постарался очистить страну от немецкого духовенства и назначить на церковные должности людей своего собст­венного пострижения и из своих учеников. Но с течением времени при известном безразличии князя к вопросам культа немецкое духовенство проникло снова в Моравию, нашло доступ даже ко двору и вошло в доверие князя. Ра­зузнав слабые стороны князя и потакая его страстям, оно возбудило в неосмотрительном Святополке недоверие и подозрительность к Мефодию. Жизнеописатель Климен­та (17), ученика Мефодия, в следующих словах рисует это по­ложение дела.

«Святополка, человека грубого и невежественного, обошедши коварством, сделали они всецело участником своего учения. Да и как он, раб женских удовольствий, не внимал бы больше им, чем Мефодию, который отмечал гибельное для души зло в каждом удовольствии? Ибо что изобрел Евномий для привлечения к себе учеников, то при­думал также и безумный народ франков, т, е. снисхожде­ние к грехам. Святополк, развращенный ими, вовсе не об­ращал внимания на Мефодия и даже враждебно относил­ся к нему. И чего не говорил ему с лаской, какими угрозами не устрашал князя великий!»

Как на той почве, которая отмечена в биографии Климента, так в особенности на вопросе о правоверии Мефодия и введенном им обычае совершения литургии на славянском языке возникли серьезные недоразумения, на выяснении коих необходимо остановиться. / Когда и почему возникли подразумеваемые недоразумения меж­ду Римским престолом и славянскими проповедниками? Это в высшей [степени] тонкий вопрос, постановка кото­рого зависит от взгляда на акты, вышедшие из папской канцелярии и имевшие прямое отношение к делу Кирил­ла и Мефодия. Нужно при этом заметить, что Паннонское житье Мефодия совсем не считается с официальными ак­тами, как будто бы их не существовало, между тем для со­временного исследователя единственное средство выйти из весьма запутанного положения, в каком находится этот вопрос, заключается в официальных актах, которы­ми определяются некоторые факты и дается их хронология. Уступая наговорам врагов Мефодия, которые успели заподозрить в глазах князя чистоту учения его, Свято­полк в 878 г. отправил в Рим преданного ему пресвитера Иоанна, вручив ему письмо к папе по поводу своего архи­епископа. Этого письма не сохранилось, но о содержа­нии его можно судить по ответному письму папы, поме­ченному 14 июня 879 г. В этом письме, уверяя Святополка в своей любви и выражая пожелание, чтобы всемогущий Бог утвердил его в правой вере, папа Иоанн переходит к главному предмету, переданному ему чрез пресвитера Иоанна, в следующих словах.

«Убеждаем твердо держаться того учения, которое преподает Римская Церковь со времени апостола Петра и которое распространяет по всему миру. В этом учении нагии предшественники воспитали ваших предков. Если бы, — продолжает папа, — кто-либо, даже ваш епископ или какой пресвитер, стал благовествоватъ вам иное, то вы из ревности к Богу должны отвергнуть ложное уче­ние и твердо держаться предания апостольского пре­стола. Мы весьма удивлены, что архиепископ Мефодий, рукоположенный и отправленный к вам папой Адрианом, учит совсем не так, как он устно и письменно обещал св. престолу. По этому поводу мы писали ему, чтобы он не­медленно явился к нам и лично засвидетельствовал, так ли он верует иучит, как обещал, или же нет» (18).

Тем же письмом получено и письмо к Мефодию.

«Вверенный тебе как духовному пастырю народ ты должен был своей проповедью вести к спасению, номы из-вестилисъ, что ты не то проповедуешь, что св. /Римская Церковь приняла от самих апостолов, и вводишь народ в обман. А потому приказываем безо всяких отлага­тельств явиться к нам, дабы мы лично от тебя услыша­ли, такли ты веришь иучишъ, какустно и письменно обе­щал св. Римской Церкви, и дабы точно ознакомиться с твоимучением. Слышали еще, что литургию совершаешь на варварском, т. е. на славянском, языке, между тем письмом, отправленным с епископом Павлом Анконским, тебе было воспрещено совершать священнослужение на этом языке, только на латинском и греческом принято совершать литургию во всей Церкви Божией, рассеянной по всей земле и распространенной во всех народах. Что же касается проповеди и беседы к народу, на это нет за­прещения, так как и псалмопевец увещает все народы славить Господа, и апостол говорит: всякий язык испове­дает, что Иисус есть Господь во славу Бога Отца»[45].

В официальных актах ясно выдвигается кроме веро­исповедных мотивов, т. е. кроме обвинения в догматичес­ких отступлениях, еще особенный вопрос церковной практики, совершение литургии на славянском языке, ко­торому, однако, суждено было играть в кирилло-мефодиевском вопросе не менее значения, чем догматическим от­ступлениям. Эти акты не только ставят против Мефодия подозрение в его уклонении от чистоты учения Римской Церкви, но усугубляют сущность взведенного на него об­винения двумя отягчающими обстоятельствами: 1) он яко­бы давал клятву в Риме по отношению к тем догматичес­ким особенностям, несоблюдение которых ему теперь вменяется, 2) он не исполнил ясного и определенного ука­зания папы относительно славянского языка[46] в богослу­жении, каковое преподано ему было чрез известного уже легата, епископа Павла Анконского. Что касается догмати­ческой стороны дела, выражающейся в принятии Римской Церковью догмата Filioque, этим вопросом мы займемся несколько ниже, теперь же сосредоточим внимание на во­просе об языке. Нигде с такой определенностью не расчле­нен этот вопрос, как в приведенном документе: с одной стороны, проповедь и церковные молитвы — на это нет за­прета, с другой — совершение литургии на славянском — варварском языке подвергается запрещению. Но так как сущность предпринятого солунскими братьями миссио­нерского подвига выражалась в применении славянского языка и к проповеди и к богослужению и так как этот язык, на который они переводили книги Священного Писания, а их непосредственные ученики стали передавать всю до­ступную им умственную и литературную производитель­ность, стал могущественным культурным средством для всех славян, то ясна и обязательна потребность, которая привела Мефодия к решению усвоить славянский язык в своей епархии не только для проповеди и совершения обычных треб, но и для литургии.

Отношение Римского престола к этому вопросу со­ставляет трудно разрешимую загадку. Не может быть со­мнения, что в Риме хорошо была известна практика, принятая Паннонским архиепископом, и что на эту осо­бенность обращали внимание папы, как вообще лица не­мецкого духовенства, частию остававшиеся в его епар­хии, так и те епископы, которые в свое время судили Ме­фодия и подвергли его заключению. Ввиду этого большинство католических исследователей вопроса, чтобы спасти положение, отрицает подлинность письма папы Адриана II, в котором ясно дается разрешение со­вершать богослужение на славянском, и заподозривает точность известий, заключающихся в житьи Кирилла. Но этим далеко не устраняются ожидающие нас трудности. Не говоря о прочем, категорическое запрещение славян­ского языка в 879 г. взято будет назад тем же папой в сле­дующем году. Кроме того, в приведенном выше письме к Мефодию находится ссылка на сделанное уже ранее за­прещение в этом смысле через легата Павла Анконского. Хотя этот легат в том же году справлял миссию на Восток и вел в Константинополе важные переговоры, но нельзя никоим образом думать, что папа имеет в виду эту новую миссию епископа Павла: конечно, нет, напротив, делает­ся намек на 873 г., т. е. на время, когда Мефодий был вос­становлен в своем епископском праве после насильст­венного его заключения в темнице. Если же действительно последовало запрещение еще в 873 г., то трудно по­нять основания, по которым оно могло быть допускаемо в области, на которую Римский престол смотрел как на подчиненную.

Возвращаясь к письму папы, мы должны сказать, что архиепископ Мефодий, нимало не медля, предпринял пу­тешествие в Рим в сопровождении доверенного лица князя Святополка, по имени Семисисны. В конце 879 г. он явился в Рим, где должен был представить объяснения по поводу предъявленных к нему обвинений, но, к сожале­нию, нам нужно ограничиться лишь деловыми актами, и притом между ними недостает иногда самых важных, другие же подвергаются спору или признаются подлож­ными. Независимо от состояния источников, которые при всей их скудости все же дают основания для главных выводов, необходимо здесь считаться с особенностями характера папы Иоанна VIII. Нельзя не удивляться широ­ким дипломатическим способностям этого церковного князя, которому пришлось играть выдающуюся полити­ческую роль. Он умел с большим искусством выпутывать­ся из всяких затруднений, но вместе с тем для этого он пользовался всякими средствами. Весьма легко он шел на всякие союзы, если они были полезны в данное время, но с большим хладнокровием и нарушал их. Из страха перед сарацинами и в надежде возвратить утраченную Болга­рию он охотно вошел в соглашение с Византией и без особенной борьбы признал патриархом отлученного и осужденного Фотия и почтил его похвалой. Теснимый, с одной стороны, в Италии местными герцогами и нападе­ниями сарацин и утративший, с другой стороны, надежду на слабых Каролингов, Иоанн VIII не раз обращал заис­кивающий взор на Восток и готов был поступиться ради союза с Восточной империей некоторыми существенны­ми интересами Западной империи. В продолжение своей десятилетней церковной деятельности он не раз круто менял политику, переходя от немецких Каролингов к французским и наоборот. В 879 г. положение папы было из самых затруднительных. Если в интересах немецких Каролингов он готов был наложить руку на особенности греческого обряда в Паннонии и Моравии, то в интере­сах церковной области и для защиты римских владений ему выгодней было считаться с влиянием в Южной Ита­лии царя Василия (19). Папа оказался весьма сговорчивым и уступчивым, когда Мефодий представил ему необходи­мые объяснения. В Риме не заметили ничего подозри­тельного в деятельности Мефодия и не нашли разницы между его вероучением и догматикой западных богосло­вов. Следствием переговоров Мефодия с папой было но­вое разрешение славянского языка в совершении литур­гии и признание правоверности его.

От 880 г., когда Мефодий возвратился из Рима, сохра­нилось письмо к князю Святополку, в котором папа выражает свой взгляд на поднятый вопрос и вместе с тем делает новые распоряжения насчет администрации Паннонской Церкви. В этом письме встречаются такие по­дробности, которые трудно согласовать с позднейшими актами, касающимися кирилло-мефодиевского вопроса, поэтому большинство западных исследователей считает этот документ подложным (20). Приводим в главных частях содержание этого документа. Похвалив Святополка за приверженность к св. престолу, засвидетельствованную Мефодием, и поощрив его на будущее время оставаться преданным и верным сыном Римской Церкви, папа уве­домляет его о деле архиепископа Мефодия.

«Достопочтенного архиепископа вашего мы спра­шивали в присутствии братьев наших епископов, так ли он исповедует Символ веры и читает его во время ли­тургии, как это принято св. Римской Церковью, уста­новлено сев. отцами на 6 Вселенских Соборах по еван­гельскому Христову авторитету. Он публично заявил, что верует и читает сообразно с апостольским и еван­гельским учением, как приняла св. Римская Церковь и как заповедано отцами. Поэтому мы, находя его правовер­ным во всех церковных доктринах и полезным для Церк­ви, снова отправили его к вам для управления вверенною ему Церковью. Вы же примите его как своего пастыря с честию и уважением и радостию, ибо мы утвердили за ним привилегию архиепископата и навсегда оставили ее неприкосновенною... дабы он по каноническим прави­лам имел непосредственное попечение о всех церковных делах и устроил их как бы пред очами Божиими. Пресви­тера Викинга, присланного тобою, мы посвятили в епи­скопа Нитрянской Церкви и повелеваем ему во всем по­виноваться своему епископу поучению канонов; желаем, чтобы ты по согласию с архиепископом прислал к нам и еще способного пресвитера или диакона, чтобы мы по­святили его в епископы другой Церкви. С этими двумя нами рукоположенными епископами ваш архиепископ, по апостольскому преданию, может затем рукопола­гать епископов в другие места, где могут и должны быть епископы».

Указав далее, что весь духовный чин княжества Мора­вии, будут ли то славяне или иноземцы, обязан подчинени­ем архиепископу Мефодию и что непокорные и непо­слушные подвергаются отлучению от Церкви и даже из­гнанию из пределов княжества, письмо папы, наконец, выражает заключение Римского престола по поводу сла­вянского языка.

«Мы одобряем славянские письмена, изобретенные Константином Философом, на которых правильно воз­даются хвалы Богу, и разрешаем повествовать и изъяс­нять на этом языке чудесные деяния Господа нашего И. Христа, ибо не на трех только, но на всех языках писа­ние повелевает воздавать хвалу Богу. И нисколько не противно истинной вере и правому учению петь обедни на том же славянском языке или читать Евангелие или чтение из Ветхого и Нового Завета в хорошем переводе и вообще отправлять обычные дневные службы, ибо тот, кто создал три языка — еврейский, греческий и ла­тинский, — создал и все прочие языки в честь свою и сла­ву. Впрочем, повелеваем во всех церквах земли твоей ра­ди вящей торжественности читать св. Евангелие сна­чала на латинском, потом уже в славянском переводе для тех, кто не в состоянии понимать латинского текста, как это и делается уже в некоторых церквах. Если же тебе и твоим вельможам предпочтительней слу­шать литургию на латинском языке, то мы даем это разрешение».

Приведенный акт составляет один из важнейших моментов в суждении о деятельности Мефодия. Для не­предубежденного читателя легко видеть, что это письмо вообще внушено чувствами расположения к архиепис­копу Мефодию. Уж если кто мог бы подделать этот акт, так тот, cui prodest, т. е. в чью пользу он составлен. Но письмо сохранилось только на латинском языке, в сла­вянских материалах для жизни свв. братьев, где бы так важно было его использовать, его нет. Следует при этом заметить, что одна черта в нем, именно посвящение Ви­кинга, сделанное едва ли с ведома Мефодия и во всяком случае далеко не в интересах мира и согласия в архиепископии, никоим образом не могла быть внесена славян­ским фальсификатором. Устраняя сомнения в подлин­ности приведенного письма, мы должны, однако, обра­тить внимание на некоторые черты, обличающие в нем значительную неискренность и двоедушие. Ясное дело, что против Мефодия было выставлено крупное обвине­ние в догматическом смысле. Об этом говорится в пись­ме папы, это же было причиной раздора епископа Мефо­дия с немецким духовенством в 869—870 гг., окончивше­гося заключением его под стражу. Догматический вопрос — это учение о происхождении Св. Духа и от Сы­на (Filioque). В первый раз он начинает заявлять о себе в сношениях между Восточной и Западной Церковью в де­ле Фотия, который выдвинул это догматическое обвине­ние против латинской Церкви в своей энциклике и вме­сте с тем заявил, что проповедники, посланные папой Николаем I в Болгарию, читали уже Символ веры с при­бавкой. Не входя здесь в подробности постепенного воз­никновения этого учения в Церкви, мы не можем, одна­ко, не остановиться на той стороне вопроса, которая ка­сается непосредственно св. Мефодия. Уже не один раз поднимался в Риме голос, что Мефодий не правоверен, и каждый раз обвиняемый представлял объяснения, кото­рые удовлетворяли Римский престол. В настоящем слу­чае Мефодий подвергался допросу на суде римских епи­скопов, но сделанные им при этом показания и объясне­ния привели к заключению, что обвинения против него не были справедливы. Как объяснять этот вопрос в при­менении к Мефодию, получившему посвящение от папы и действовавшему не в области Константинопольского патриархата, — напротив, как будто совсем забытого в Константинополе? Едва ли можно в данном случае от­правляться из весьма мало обоснованного мнения о принадлежности свв. братьев к одной из политических партий (21), враждовавших тогда в Константинополе, фотианцев и игнатианцев. В своей архипастырской дея­тельности Мефодий ничем не мог выразить своих поли­тических симпатий, имевших практическое применение в патриархате, а не в Риме или Велеграде. Итак, прини­мая во внимание условия, в которых воспитался Мефо­дий, нельзя ни минуты сомневаться, что он исповедовал Символ веры без прибавки, что в этом заключалась глав­ная причина козней и наговоров на него князю Свято-полку и что на этом главным образом опирались доносы на него в Рим. По отношению к принятой папой роли в деле Паннонского архиепископа следует принять в со­ображение, что решение прямо поставленного вопроса о догматическом исповедании, которого держался Ме­фодий, допускало возможность именно так отнестись к нему, как отнеслись в Риме в 880 г.

Из предшественников Иоанна VIII папа Лев III (795— 816) энергично восставал против внесения Filioque в никейский Символ. При том же папе в Иерусалиме возник спор между греками и западными монахами из-за при­бавки к Символу, причем греки называли франков самы­ми страшными еретиками, а последние могли бы смело отвечать, что тогда и папа еретик. Иоанн VIII в перепис­ке с Фотием принимает несколько неопределенное по­ложение к вопросу о Filioque, именно, он порицает изме­нение в Символе (22). Находя достаточно оснований отнестись благожелательно к патриарху Фотию и восстано­вить мир между Римской Церковью и патриархатом, Ио­анн VIII имел полное право признать данное на Соборе показание Мефодия и его исповедание веры согласным с апостольским и евангельским преданием и соответст­венным с учением Римской Церкви, так как, по-видимо­му, не было поставлено категорического вопроса о происхождении Св. Духа. Признавая в этом смысле орто­доксию Мефодия, папа, однако, дал некоторое удовле­творение и недоброжелателям его, посвятив, едва ли с согласия его, епископом немца Викинга для области Нитры, входившей в Моравскую епархию. Так как папе бы­ло хорошо известно внутреннее состояние моравской паствы, в которой были две враждебные партии — сла­вянская и немецкая — и так как в Риме нисколько не сомневались в симпатиях князя Святополка к немецко-латинской партии и в холодности к Мефодию, то в на­значении Викинга нельзя не усматривать желания под­крепить именно враждебную Мефодию партию и внести в страну повод к новым раздорам и смутам. Таким обра­зом, со времени возвращения в Моравию архиепископ Мефодий начал испытывать новые испытания. Немецкая партия, во главе которой стоял теперь епископ Викинг, получив доступ ко двору и пользуясь влиянием на Свято­полка, старалась всячески рассорить его с Мефодием и снова возбудить к нему недоверие. Пущена была даже в обращение грубая клевета, что переданное Мефодием князю послание папы есть подложный акт, что Викингу даны из Рима секретные поручения и что, наконец, Ме­фодий не признан архиепископом. Для разъяснения всех этих недоразумений Мефодий должен был снова обратиться к папе. От 23 марта 881 г. папа отвечал на жа­лобы Мефодия следующим письмом. Выразив ему похва­лу за ревность к православной вере и заботы о распрост­ранении ее, папа продолжает:

«Как мы соболезновали тебе, узнав из твоего письма о разных неприятностях, тебя постигших, можешь су­дить из того, что, когда ты изложил перед нами учение св. Римской Церкви, мы признали его вполне истинным и засвидетельствовали о том нашим посланием князю Святополку, которое, как ты знаешь, было к нему отправле­но, а другого письма к нему мы не писали и ни ему, ни то­му епископу ни явно, ни тайно не делали никаких поруче­ний; тем менее можно думать, что мы взяли клятву от этого епископа, когда между нами не было даже легкого разговора по этому делу. Итак, пусть прекратится вся­кое сомнение в этом смысле... Не предавайся слишком унынию за все искушения, но лучше радуйся за все, по апо­столу. Но если бы ты пришел снова к нам и выразил те огорчения, какие навлек на тебя названный епископ, мы, разобравши дело, дали бы ему законное решение, и он по­терпел бы должное наказание за свое упорство»[47].

Приведенное письмо, как последний подлинный и датированный акт, относящийся к Мефодию, заключает в себе как для католических, так и православных иссле­дователей и мыслителей самые твердые основания для их выводов. Поэтому позволим себе возвратиться к нему. Из него главным образом можно почерпать надежные и бесспорные данные по отношению к мероприятиям Римского престола насчет установления мира и спокой­ствия в Моравско-паннонской архиепископии; из него только, за утратой обращения св. Мефодия к папе Иоан­ну в 880 г., можно делать заключения о тяжком положе­нии, в какое был поставлен Мефодий вследствие подло­гов и гнусной клеветы, какую позволил себе вновь назна­ченный помощник его Викинг. Подлога Викинга нельзя ни скрыть, ни оправдать — в этом отношении нет разно­гласия в школах, разделяющих писателей[48]. Мы должны лишь настаивать на той мысли, что едва ли Викинг, мо­нах бенедиктинского ордена из Рейхенау, мог быть удач­но выбран в качестве помощника Мефодия и весьма со­мнительно, чтобы этот последний, если бы спросили его мнения, не остановился выбором на действительных учениках своих, которым и суждено было впоследствии продолжать его дело. Ближайшие события и показали, что присоединением Викинга немецкая партия при Рим­ском престоле успела создать в Моравии вторую Цер­ковь, антимефодиевскую, и что эта последняя нашла за­щиту и покровительство при дворе князя Святополка, первого резко выраженного антинационалиста в исто­рии славян. Дошло или нет до Святополка подлинное письмо папы, в котором давалось полное удовлетворе­ние архиепископу Мефодию и торжественно признава­лось его православие, об этом можно делать лишь догад­ки; но Викингу достаточно было того, на что делается на­мек в письме папы. Чтобы унизить авторитет Мефодия, он пустил слух, что ему сделаны секретные поручения и что он клятвенно обязался следить за Мефодием и на­блюдать за тем, как он исповедует свои верования. Ин­трига, тем более могущая повредить Мефодию и лишить его твердости и необходимого авторитета, что в конце концов он сам естественно начинал подозревать папу в неискренности с ним. Хотя в ответе своем папа открыто заявляет, что никаких секретных переговоров с Викин­гом не было и что особенных поручений ему не было да­но, но вместе с тем весьма знаменательно выражение neque aliae literae nostrae ad cum directae sunt, т. е. что к Святополку я не посылал никакого другого письма. Оно важно в том смысле, что показывает реальное существование подобного письма и ставит вне всякого сомнения учи­ненный епископом Викингом подлог. Нет сомнения, что при доброй воле и благорасположении папа Иоанн не только мог, но и должен бы был приказать расследовать дело о подлоге и, во всяком случае, отозвать Викинга, присутствие которого возбуждало в Моравии смуту и раздоры. Об этих внутренних отношениях в стране прекрасная страничка сохранилась в жизнеописании Мефодия, где в таких выражениях указывается движение враждебной Мефодию партии (иопаторская ересь).

«Папа дал нам всю власть, а Мефодия приказал вы­гнать вон и осудил его учение. И собрались на совещание моравляне и захотели выслушать письмо папы; большин­ство выражало сожаление по этому случаю, так как при­вязано было к своему пастырю, за исключением весьма малого числа легко[49] поддающихся посторонним внушениям. Когда стали читать папское послание, то в нем найти полное признание правоверия архиепископа Мефодия, равно и подтверждение того, что ему вручены от Бога и от апостольского престола все славянские страны».

Самым существенным обстоятельством остается, в смысле оценки положения архиепископа Мефодия, то, что подлог подчиненного ему епископа остался без должного наказания и даже, по-видимому, не подвергался расследо­ванию. Самая же молва о правоверии, которая под рукой была раздуваема Викингом и его приверженцами и кото­рая не встречала отпора в Святополке, угрожала в будущем весьма тяжкими последствиями. В конце 882 г. умер папа, с которым Мефодию пришлось иметь неоднократные лич­ные сношения, ближайшие его преемники до Стефана V не обнаруживали интереса к делам Моравской Церкви, и этим временем хорошо воспользовались недоброжелате­ли Мефодия. Нужно думать, что борьба партий и раздраже­ние между приверженцами национальной Церкви и латино-немецкого обряда доходило до крайней степени, как можно догадываться по некоторым намекам в сказаниях о жизни Мефодия. Князь явно держал руку Викинга, давая фактическую и официальную поддержку латино-немецкой партии, и уже был готов на самые крайние меры: «на­тянул уже лук и обнажил меч против Мефодия, но приоста­новился, не спустил стрелы и вложил меч в ножны» (23). Со стороны национальной партии также приняты были экстренные меры. Архиепископ Мефодий прибег к церковно­му наказанию против непослушного и строптивого по­мощника, он произнес против него отлучение. Некоторые исследователи, становясь на сторону врагов Мефодия, вы­сказывают порицание этой мере, но с точки зрения цер­ковной практики и по каноническим правилам принятое Мефодием распоряжение вполне оправдывается положе­нием дела (24). В таких, несомненно ве