Основные парадигмы и методы географии.

Космическое тело или «планета людей»? Как следует из анализа рассуждений о предмете географической науки, а также из исследования истории ее развития, подавляющее большинство географов утверждает, что предметом их научного интереса является земная поверхность. Однако, как только от общих рассуждений о предмете они переходят к формированию концептуальных структур своих учений, выясняется, что само понятие «Земля» не выводится ни из этих структур, ни из непосредственного эмпирического опыта, а выступает как предопределенное до начала всяких собственно географических построений. Таким образом, получается, что наиболее фундаментальные понятия географии, определяющие сам ее предмет, а, в конечном счете, и методологические основы всех ее теоретических построений, формируются за пределами этой науки, и не столько определяются в ходе собственно географических исследований, сколько определяют и их направленность, и их ход, и наиболее важные методологические принципы. Характеризуя природу таких наиболее фундаментальных понятий, известный современный географ Д. Харвей замечает, что те «убеждения, опираясь на которые мы определяем объекты изучения, представляют наше мировоззрение, наш взгляд на действительность. Поэтому резонно называть проявление этих убеждений… мировоззренческими или философскими аспектами географии. Такие убеждения, - говорит он, - варьируются от страны к стране, от одной научной школы к другой и, более того, меняются во времени».[20]

Задачей естественных наук, а к их числу вполне можно отнести и науки о Земле, является воссоздание мысленного образа окружающего нас мира. Но мир слишком велик, чтобы его можно было охватить одним взглядом. И даже каждый отдельный фрагмент этого мира обладает таким множеством самых разнообразных характеристик, что невозможно отобразить их исчерпывающим образом в одной единственной универсальной системе знания. Поэтому всякая научная система строится на основании, осуществляемой еще до начала самого исследования, генерализации собственного объекта. Чтобы избежать регресса в бесконечность, необходимо a priori, то есть еще до начала опыта определить его общие границы, отбросив все ненужное, не относящееся к делу и выделив наиболее важное, существенное в исследуемом предмете. Иными словами, сама возможность начала исследования определяется ответом на вопрос: «Что должно быть исследовано?», ибо именно он определяет направленность нашего внимания и выступает основанием выбора особенностей и характеристик, подлежащих наблюдению и объяснению.

В сфере любой науки в каждую эпоху ее существования присутствует господствующая мировоззренческая доктрина, определяющая, какие именно проблемы являются достойными изучения, и какого рода ответы на поставленные вопросы могут считаться профессионально приемлемыми. Такая доктрина или, как ее сейчас называют, парадигма, признаваемая и поддерживаемая сообществом ученых, нормативно задает границы и общее направление исследований в любой научной области, а ее признание становится критерием принадлежности к научной школе и направлению. Человеческое познание в целом может рассматриваться как постоянный процесс. Накопление эмпирического материала, выдвижение и опровержение новых гипотез осуществляется постоянно. Но наиболее фундаментальные мировоззренческие установки сохраняться дольше, чем любая из построенных на их основе теорий.

Смена мировоззренческих установок всегда связана с радикальным изменением конфигурации предметной области соответствующей науки. Переход к новой парадигме означает изменение самого подхода ученого к предмету своего исследования. Появляются иные, ранее не возникавшие вопросы, изменяются принципы отбора значимых фактов и способы их истолкования. Наблюдения, которые ранее могли считаться вообще не относящимися к делу, вдруг оказываются в центре внимания и требуют самого тщательного анализа. При этом различные парадигмы могут какое-то время сосуществовать, конкурируя друг с другом. В большинстве же случаев, как отмечали многие исследователи, смена парадигм связана со сменой поколений в сообществах ученых.

Новые поколения часто без видимого логического обоснования отказываются от традиционных концептуальных схем. Однако и их собственные парадигмальные установки со временем превращаются в устоявшуюся традицию, отвергаемую последующими поколениями. При этом достаточно часто бывает и так, что эти последующие поколения возвращаются к ранее отвергнутым мировоззренческим установкам и строят на их основе новые, более развернутые теоретические системы.

Формирование первых мировоззренческих установок можно отнести к эпохе становления античной науки. Древнегреческие ученые, в отличие от мудрецов Египта, Вавилонии, Ассирии и Финикии, стремились придать своему знанию организованный характер. Именно они разработали многие парадигмальные модели, которые стали своеобразными «концептуальными матрицами» для европейской науки. В области географии сформировались две такие «концептуальные матрицы», которые в течение столетий конкурировали между собой, сосуществуя или периодически сменяя друг друга. В зависимости от того, какая из них принимается за основу, Земля рассматривается либо как физический объект (космическое тело), либо как место обитания (дом) человека. Первая парадигма акцентирует внимание на математически выраженной фиксации взаимного расположения объектов безотносительно к человеческим целям и интересам, вторая - на их описании в терминах учитывающих значение географических объектов в системе субъективных целей и ценностей человеческой культуры. При этом невозможно сказать, какая из названных мировоззренческих установок в большей мере соответствует «объективному положению вещей». Предпочтение одной или другой из них опирается исключительно на наш выбор. Сама по себе земная поверхность является континуальной. Выделение того, что мы называем ее частями, производится на основании априорного решения, утверждающего исходные принципы такого выделения и определяющего структурообразующие единицы из которых строится целостная система знания. И в этом отношении науки о Земле занимают особое положение. Если структурообразующие единицы наук о Вселенной (например, физики) являются определенно объективными, а наук об обществе (например, социологии) - определенно субъективными, то структурные единицы географии в этом отношении являются неопределенными или, точнее, могут определяться и так, и эдак. Иными словами, построению системы знания здесь должен предшествовать выбор того, что полагается в основу ее построения: объективная данность или субъективный интерес.

Одним из наиболее ранних примеров такого выбора в определении границ между структурообразующими элементами земной поверхности может служить спор о разграничительной линии между Азией и Африкой - континентами, имеющими, казалось бы, достаточно четко очерченные «естественные» границы. Так Геродот, вопреки уже тогда установившейся традиции, предлагал проводить границу между Азией и Ливией (Африкой) не по Нилу, а по восточным границам Египта. В качестве основания для этого «противоестественного» разграничения он принимает, такой этнографический (или политический) фактор, как единство народа, населяющего данную территорию. Для Геродота, в отличие от Гекатея, например, важно, прежде всего, то, что египтяне - жители данной страны - составляют один народ и не становятся азиатами или ливийцами в зависимости от того, на каком берегу Нила они проживают. Единство народа представляется ему более важным основанием для географических разграничений, чем конфигурация материков, горные хребты или русла рек. Эта полемика представляет одну из самых ранних дискуссий о принципах структуризации земной поверхности: следует ли проводить ее на базе объективных (физических) или субъективных («человеческих») оснований?

Затихнув в эпоху Средневековья, сравнительно равнодушного к вопросам естествознания, эта мировоззренческая дискуссия обретает новую силу на рубеже ХVI-XVII вв., когда вновь оживляется интерес к проблемам методологии естественнонаучных исследований. Первый со времен античности опыт построения географической теории принадлежит Бернхарду Варению (1622-1650), взгляды которого сформировались под сильным влиянием рационалистической философии одного из основоположников математического естествознания Рене Декарта. Поэтому не удивительно, что по своим исходным мировоззренческим установкам всеобщая география Варения сильно напоминает математическую географию Птолемея и даже рассматривается им как часть прикладной математики. Однако, явно отдавая предпочтение объективистской парадигме, Варений, в то же время, не хочет полностью отказывается и от субъективистской, отводя ей место в пределах частной географии, которая, рассматривая не Землю вообще (как космическое тело), а «положения и состояния отдельных ее областей» может включать в свое рассмотрение и человека «для придания увлекательности».[21]

В XVIII веке происходит разделение парадигм. Появляются две всеобщие географии, в каждой из которых реализуется одна из сформировавшихся еще в античности фундаментальных мировоззренческих установок. Объективистская парадигма находит свое выражение в учении о речных бассейнах французского географа Филиппа Бюаша, субъективистская - в «политической географии» немецкого ученого Фридриха Бюшинга.

Бюаш предложил в качестве структурообразующей единицы земной поверхности речной бассейн - часть суши, окаймленную водоразделами, проходящими по горным хребтам. Он полагал, что бассейны крупных рек, имея продолжение в океанах, объективно делят всю земную поверхность на регионы, разграничение которых осуществляется по четко и однозначно фиксируемым естественно-природным (физическим) признакам и не зависит от каких бы то ни было «человеческих» факторов. Идея бассейнов была воспринята многими географами, которые продолжают достаточно широко использовать ее вплоть до сегодняшнего дня, не взирая на то, что впоследствии были обнаружены достаточно многочисленные примеры, когда реки, прорвав водораздел, внедряются на территории, относящиеся к смежным бассейнам.[22] Такая «живучесть» идеи речных бассейнов свидетельствует о ее метанаучном характере, ибо подобной сверхустойчивостью обладают обычно парадигмальные установки, которые мало чувствительны к контрпримерам именно благодаря своему априорному происхождению.

В отличие от Бюаша, Бюшинг, считая географию не столько естественной, сколько гуманитарной наукой, полагает в качестве структурообразующих единиц не объективные (естественно-природные), а субъективные – «человеческие» - образования. Он предлагает проводить географическое районирование по границам политических субъектов и одним из первых начинает использовать показатель плотности населения в качестве географической характеристики региона. И эта концепция также находит достаточное число приверженцев и последователей. Таким образом, к началу XIX века происходит достаточно явное разделение двух географических парадигм и, соответственно образование двух направлений в самой географической науке - физического и политического.

Физическая география говорит о Земле безотносительно к тому, что сделано на ней человеком. Ее цель - выявление объективных характеристик и описание Земли такой, какой она, по выражению русского географа Евдокима Зябловского (1764-1846), «вышла из рук творца». Политическая география, напротив, стремится привлечь внимание исследователя к изучению субъективных факторов, рассматривая земную поверхность как место расположения полезных ископаемых, как пространство организации экономических контактов, политических объединений и т.п.

К XIX веку все более интенсивным становится процесс междисциплинарного разделения науки, и, по мере того как отдельные ее области все более обособляются и замыкаются в себе, растет интерес естествоиспытателей к мировоззренческим основам специальных дисциплин. Многие выдающиеся ученые полагают, что обращение к философско-методологическим аспектам научного знания позволит преодолеть междисциплинарную разобщенность и сохранить целостность науки как единой системы рационального знания о мире. Так, например, Карл Линней (1707-1778) заложил «философские основы» ботаники, а Жан Батист Ламарк - зоологии; разработкой «философии истории» активно занимался Иоганн Гердер (1744-1803), а «философские вопросы геологии» разрабатывали Абраам Вернер (1750-1817) и затем Чарльз Лайель (1797-1875). «Философия географии» нашла свое воплощение в трудах создателей двух признанных классическими, но, тем не менее, остро конкурировавших между собой, географических систем – Александра Гумбольдта и Карла Риттера. В их противостоянии с новой силой возобновилась восходящая к античности полемика между объективистами, склонными рассматривать Землю как чисто природный объект и субъективистами, предпочитающими видеть в ней, прежде всего «Дом человека».

Географическая парадигма Гумбольдта имела вполне определенный объективистский характер. В этом отношении он был близок к позиции Канта, утверждавшего, что география должна рассматривать, прежде всего, пространственный порядок вещей и явлений, и в этом состоит ее главное отличие от истории, имеющей дело с их временной упорядоченностью. О том, что Гумбольдт, хотя он нигде прямо не ссылался на Канта, придерживался той же точки зрения, свидетельствует его современник Юлиус Фрёбель, указывая на тождественность их мировоззренческих позиций.[23] Общая методология Гумбольдта, ориентированная на выявление причинных зависимостей между природными явлениями с целью представить их как взаимосвязанные части некого универсального единства распространяется им и на отношения человека к природе. В результате человек включается в это единство на тех же основаниях, что и любое природное образование, что, в свою очередь, выступает основанием для применения к нему той же естественнонаучной методологии, что и к любому другому объекту.

Существенно иной способ построения системы географического знания демонстрирует Риттер, мировоззренческие позиции которого сложились под сильным влиянием философии немецкого романтизма Фридриха Шеллинга (1775-1854) и Иоганна Гердера. Согласно Гердеру отношения между географией и историей гораздо более тесные, чем полагал Кант. Гердер определял историю как «приведенную в движение географию», и видимо не без его влияния сложилась риттеровская концепция географии как науки вспомогательной для истории.[24] Риттер не ограничивается непосредственными эмпирическими наблюдениями территорий и местностей, дополняя их обширными историческими материалами. Систематизируя свои географические построения, Риттер опирается не столько на каузальный, сколько на телеологический принцип. Главный вопрос для него не «Почему?», а «Зачем?», «Для чего?» сформирована именно таким образом земная поверхность. Столь характерная для Гумбольдта причинно-следственная схема естественнонаучного рассуждения, рассматривающая человека в одном ряду с другими объектами, представляется Риттеру чересчур упрощенной. Он предпочитает рассматривать Землю как организм, полагая, что отношения человека и природы могут быть уподоблены, скорее, отношениям души и тела, чем механическому взаимодействию двух однопорядковых объектов. В качестве последнего основания для объяснения природы Земли Риттер полагает ее функцию по отношению к человеческому роду, считая, ее «домом воспитания человечества, в котором развертывается его история».[25] Поэтому для него не человек приспосабливается к жизни на Земле, а наоборот, - она приспособлена для проживания на ней человека.

Для «птолемеевца» Гумбольдта география - наука естественная и даже математическая, непосредственной целью которой является изучение Земли. «Страбонист» Риттер считает ее наукой исторической, а его интерес к изучению Земли - опосредованным и обусловленным интересом к человеку. Практически все методологические разногласия в географии XIX века были обусловлены различием этих мировоззренческих позиций. При этом Риттер и его последователи сумели в большей мере оценить значение философии для разработки мировоззренческих основ науки вообще и географии в частности. Характерное для риттеровской школы соединение логического анализа с историческим подходом обеспечило ее более глубокое влияние на развитие последующих концепций, в то время как географическими идеями Гумбольдта воспользовались больше физики и геологи.[26] В отличие от Гумбольдта, практически не оставившего последователей среди географов, Риттер создал собственную географическую школу. Его наиболее известными учениками являются один из лидеров анархизма французский географ Элизе Реклю и швейцарец Арнольд Гюйо, оказавший значительное влияние на развитие американской географии. Выражая общую установку школы, Гюйо писал: «Вся природа, весь наш земной шар не составляет еще конечной цели творения, но служит только условием существования человека... Земля создана для человека как тело для души... и каждый материк имеет свое предназначение в истории человечества».[27]

В итоге, расхождение методологий, базирующихся на принятии альтернативных мировоззренческих установок, становится столь значительным, что возникает сомнение в самой возможности дальнейшего сосуществование физической и политической географий в рамках одной научной дисциплины. Когда в XIX веке, следуя примеру Германии, университеты других стран учреждали кафедры географии, практически везде возникал вопрос: допустимо ли изучение физической и политической географий на одном и том же факультете? И куда вообще правильнее отнести этот новый учебный предмет - к естественнонаучным или к гуманитарным дисциплинам?[28] Однако в ХХ веке намечается некоторое смягчение столь жесткой альтернативности, благодаря разработке, новых подходов к построению методологии науки, в том числе и в области географии. Новизна этих подходов связана, прежде всего, с осознанием того, что разработке объясняющих моделей всегда предшествует акт осмысления реальности, ибо, всякое объяснение предполагает предварительное придание смысла объясняемым явления, чтобы в их бесконечном многообразии выделить действительно значимые события и факты. Это осознание в полной мере относится и к традиционным парадигмальным установкам, которые теперь начинают рассматриваться не как некие «в себе и для себя сущие» предельные основания бытия или познания, а как следствие свободного выбора той или иной мировоззренческой позиции. В результате, во второй половине ХХ столетия, наряду с традиционными, формируется и ряд новых подходов к разработке методологических построений в области географии. Все они, так или иначе, включают субъективные моменты в контекст географического исследования, хотя присутствие субъективности осуществляется в них не в равной мере.

Наиболее близким к традиционному объективизму является экологический подход, акцентирующий внимание на вопросах приспособления человека к его физико-географическому и биотическому окружению и предлагающий рассматривать географию, прежде всего, как экологию человека.

Затем следует генетический подход, который похож на каузальный, но, в отличие от него, акцентируя внимание на происхождении наблюдаемых явлений, рассматривает их не столько в логической, сколько в исторической перспективе, с целью уточнения, интересующих нас сегодня, деталей путем экспликации истории их происхождения.

Весьма близок к нему хорологический подход, согласно которому, задача географии состоит в выявлении и объяснении региональных особенностей, характеризующих те или иные местности на поверхности Земли. При этом исследование не ограничивается простым описанием наличного состояния того или иного региона, а включает анализ последовательности событий, приведших к формированию именно этих особенностей.

И, наконец, разработанный в США функциональный подход, являющийся самым последним по времени своего возникновения, и, концентрирующий внимание на разработке концепций функциональной организации пространства в соответствии с теми или иными формами человеческой деятельности в этом пространстве осуществляемой.

Помимо мировоззренческих различий, на дифференциацию географических школ и направлений воздействовало влияние методологических установок смежных наук: естественных, социально-экономических и гуманитарных. При этом степень влияния в значительной мере определялась, в том числе, и национальными особенностями, поскольку в разных странах лидирующие позиции традиционно принадлежали различным группам научных дисциплин. Так, например Д. Харвей отмечает, что во Франции география традиционно сохраняла тесные связи с историей, в Англии - с геологией, а в США существовали сразу две школы, одна из которых (университет Беркли) сближала географию с антропологией и этнографией, другая помещала ее ближе к физике и геологии.[29] Таким образом, в результате наложения на фундаментальные мировоззренческие различия более частных особенностей национальных традиций, в ХХ веке происходит формирование весьма широкого спектра географических школ и направлений.

Методология географических исследований. Представления о предмете географии неоднократно менялись в течение всего времени существования этой науки. Отсюда возникало стремление обнаружить единство и преемственность географического познания не столько в предмете, сколько в методологии, историю которой многие авторитетные исследователи предлагали трактовать как «историю смены точек зрения на земную поверхность».[30] Сравнивая отдельные науки, говорит Альфред Геттнер, мы обнаруживаем, «что в то время как многие из них едины по содержанию предмета изучения, у других это единство проявляется в методах изучения. География принадлежит к последним, ее единство заключено в используемых методах».[31] Однако единство метода вовсе не означает его абсолютную недифференцированность и неизменность. Речь может идти, скорее, о некой логике, которая связывала бы всю систему географического познания, обеспечивая, с одной стороны, структурное единство частных методологий, а с другой – преемственность отдельных этапов ее развития. Вот эту-то связанность мы и попытаемся выявить.

Дэвид Харвей, ссылаясь на Питера Хаггета, высказывает мысль о том, что все идеи, составляющие теоретическое содержание географии, группируются вокруг пяти основных тем:

• Тема территориальной дифференциации, в рамках которой основной задачей общей географии является синтез материалов, поставляемых отраслевыми географическими науками, применительно к их специфическим «регионам»;
• Тема ландшафта, разрабатывающаяся на основе различения физико-географического и культурно-исторического ландшафтов и исследующая, прежде всего, генетические аспекты взаимодействия между ними;
• Тема экологии человека, вырастающая из синтеза двух односторонних версий, признававших в качестве решающего фактора эволюции либо природные условия (географический детерминизм), либо деятельность человека (поссибилизм);
• Тема территориального размещения объектов на земной поверхности, ранее входившая в контекст темы территориальной дифференциации, однако в последнее время обретающая самостоятельное значение, прежде всего в таких отраслях как, например, климатология или экономическая география;
• Тема геометрических соотношений, восходящая еще к античной традиции Евдокса и Птолемея, но получившая новый стимул к развитию в середине ХХ века с появлением новых средств исследования – космической фотографии и компьютера.[32]

Порой некоторые из этих тем оказывались в центре внимания исследователей или смещались на периферию. Иногда они совмещались или разделялись, образуя более дробные направления, но, так или иначе, эти темы всегда присутствовали в сфере географического познания. Однако, говоря о тематизации географических исследований, следует упомянуть также и об уровнях, на которых они осуществляются. Можно выделить три таких уровня:

· Парадигмальный уровень, связанный, прежде всего с ответом на вопросы о том, какие именно объекты подлежат наблюдению и изучению? На каком основании из огромной массы фактов и обстоятельств выделяются наиболее важные наиболее значительные для понимания существа дела? И в чем именно состоит оно, это существо?

· Методологический уровень, связанный с совершенствованием методологии познания; к этому уровню относится разработка средств наблюдения и анализа, формирование концептуальных структур, выступающих основанием для установления и обобщения фактов, проблемы оформления и предъявления научному сообществу результатов исследований.

• Прагматический уровень, связанный с практическим использованием географического знания в решении экономических, социальных и политических проблем; разработки этого уровня представляют особый интерес для политического руководства и хозяйствующих субъектов, для всех, кому нужно иметь ясное и четкое описание конкретных условий и ситуаций для принятия квалифицированных решений.

Исследования земной поверхности осуществлялись на всех трех уровнях, хотя каждый из крупных географов, как правило, отдавал предпочтение тому из них, который в наибольшей степени соответствовал складу его ума или мировоззренческой традиции, к которой он принадлежал. В данном разделе нас будут интересовать, главным образом, вопросы второго уровня, т.е. методологические.

На самых ранних этапах развития специализированных форм познания методологические проблемы составляли периферию исследовательской деятельности. В центре внимания древних мудрецов находились, скорее, вопросы парадигмального и прагматического уровней, связанные с утверждением мировоззренческих установок, формируемых, прежде всего, в сфере мифологии, и с практическим применением полученного знания. Методология, как посредник между мировоззрением и жизненной практикой появляется позднее. Так, например вавилонские астрологи были твердо убеждены в том, что расположение звезд оказывает существенное влияние на судьбы и отдельных людей, и целых государств. Руководствуясь этим убеждением, они провели гигантскую исследовательскую работу, собрав массу эмпирических сведений о движении звезд и планет. Но, если предсказанные ими события так и не наступали, это не поколебало твердости их мировоззренческих установок, поскольку всякое отклонение предсказаний астрологи были склонны трактовать как исключение из правил, не ставя под сомнение истинность самих установок. Начало собственно методологических разработок обнаруживается в трудах древнегреческих ученых, впервые допустивших мысль о том, что в случае несовпадения реальных результатов с предсказанными, под сомнение могут быть поставлены мировоззренческие принципы, положенные в основу этих предсказаний. С этого сомнения и начинается развитие, с одной стороны, философии, как науки о предельных основаниях бытия и мышления, а с другой – методологии, как учения о способах взаимной корреляции формирующихся на высших уровнях абстракции парадигмальных концепций с эмпирическим опытом и повседневной житейской практикой.

Основы общенаучной методологии были разработаны крупнейшими философами древности – Платоном и Аристотелем. В платоновских диалогах можно обнаружить изложение главных идей дедуктивного метода, а в трудах Аристотеля - основные принципы метода индукции. А частные методологии, связанные с определенными областями специализированного познания начинают формироваться даже еще раньше, чем более универсальные общенаучные методы. Если говорить о собственно географической методологии, то ее начала коренятся в тех первых попытках создания общих землеописаний, которые предпринимались почти каждым из ранних древнегреческих философов. Несмотря на то, что по своему содержанию эти землеописания могут показаться простоватыми и даже наивными, в них, тем не менее, можно обнаружить основы всех методологических приемов, широко используемых современными географами. Так математический метод, восходящий к философии пифагорейского союза, был впоследствии развит астрономом Гиппархом и обобщен географом Птолемеем. Основные принципы картографического метода впервые были реализованы представителем ионийской школы Анаксимандром. К той же ионийской школе принадлежал и Гекатей (546-480 до н.э.), идеи которого оказали влияние на основоположника описательного метода стоика Посидония и получили развитие в трудах Страбона. Таким образом, основные методологические подходы: математический, картографический и описательный наметились уже на самых ранних этапах формирования географической науки.

Но наиболее глубокое методологическое расхождение обнаружилось более двадцати четырех столетий назад между географами, стремившимися обнаружить общие закономерности и теми, которые общим формулировкам предпочитали как можно более точные и подробные описания. Это расхождение сохраняется вплоть до сегодняшнего дня в виде полемики между сторонниками номотетического (законотворческого) и идеографического (описательного) метода. Причем в течение всех этих столетий сторонники каждого из подходов настаивали на том, что настоящей наукой география может стать, лишь строго следуя одному из указанных направлений. Только в самое последнее время появляются предложения, не отказываясь от своеобразия этих подходов, использовать их оба, каждый для решения тех задач, к которым он максимально приспособлен. Так, например, мысль о том, что любое исследование можно ограничивать или изучением неповторимо уникальных объектов, или разработкой общих представлений, и ни в коем случае невозможно заниматься и тем, и другим одновременно, приводится П. Джеймсом и Дж. Мартином как «замечательный пример тирании слов».[33] Само введение Виндельбандтом терминов «идеографический» и «номотетический» вызвало обострение разногласий по поводу предпочтения исключительно описательной или законотворческой методологии. На деле же, как отмечают указанные авторы, в географии эти методы всегда сочетались, не исключая, а дополняя друг друга.

Действительно, с одной стороны, географ всегда имеет дело с уникальными природными объектами. Но само определение такого объекта в качестве предмета исследования связано с выделением его из общей массы как нужного, значимого объекта, что невозможно без какой бы то ни было генерализующей теории, опирающейся на концептуальный каркас, состоящий из общих теоретических идей, как правило, весьма отличных от обыденных представлений. Так, например, в обыденном сознании Земля – плоскость. Но уже большинство древнегреческих географов считало ее шарообразной на том лишь основании, что шар – наиболее совершенная из фигур. Из этой, вовсе не эмпирической идеи были сделаны весьма далеко идущие и отнюдь не тривиальные выводы. Таким плодом чистой дедукции из учения о совершенных формах стало, например, учение Евдокса Книдского (408-355) о климатических зонах. Аристотель, поддерживая саму концепцию климатических зон, пытался дать ей, как он полагал, эмпирическое (физическое) обоснование. Однако, на деле, отказываясь от общегеометрической идеи шара как совершенной фигуры, он заменяет ее собственной общефизической идеей «естественного места», согласно которой в результате стремления всех тяжелых тел к центральной точке должна образоваться именно сфера.

Бернхард Варениус, чья «Общая география» (1650) в течение более чем ста лет считалась лучшим учебником, уже внятно указывает на наличие глубокой связи между эмпирическим описанием отдельных местностей и обобщающей теорией, формулирующей законы, применимые ко всем местностям. Возражая сторонникам как чисто описательного, так и чисто умозрительного подходов, нидерландский географ показывает, что разрозненные описания отдельных областей не могут рассматриваться как вклад в науку, если не увязываются с определенной теоретической системой. В эпоху географических открытий проблема взаимоувязанности эмпирического описания с обобщающей теорией приобретает особую актуальность в связи с необходимостью упорядочения и систематизации лавинообразно нарастающего потока информации о вновь открываемых землях и их характеристиках. Эта эпоха знаменуется радикальной сменой мировоззренческой позиции: качественный подход сменяется количественным, и в результате описательная методология смещается на задний план, уступая место измерению вычислению. Новые методы, фиксации фактов открывают возможность глобальных обобщений, поскольку опираются на использование универсальных, качественно неразличимых единиц, использование которых, в свою очередь, открывает широчайшие возможности для применения математического аппарата практически во всех областях научного познания. На рубеже XVII-XVIII вв. происходит настоящая «методологическая революция»: Лейбниц и Ньютон (практически одновременно и независимо друг от друга) разрабатывают основные принципы применения математики в научных исследованиях. Использование математического аппарата не просто дало в руки ученых универсальный язык для передачи полученных результатов, но и ознаменовало возникновение становления классической науки.

Разработка методологии количественного анализа обеспечивает ученых острыми и точными инструментами, наиболее важными из которых (в области географических исследований) становятся математика и статистика. «Математика, - говорит Д. Харвей, - обеспечивает средства для строгой и точной формулировки наших доводов, а статистика обеспечивает средства для анализа эмпирических данных и проверки гипотез, опирающихся на эти данные».[34] Благодаря широкому применению математических методов географические описания становятся более точными и лаконичными, а объяснения приобретают более объективный характер.[35]

Описание и объяснение в географии. В географии, (как, впрочем, и в науке вообще), обычно выделяют два способа, посредством которых исследуемый объект может быть представлен в системе научного знания: это описание и объяснение. В зависимости от принятых парадигмальных установок способы эти могут рассматриваться как альтернативные или взаимно дополняющие друг друга. Кроме того, внутри каждого из этих способов, можно выделить определенные типы описательных и объяснительных методик, как это делает, например Д. Харвей.[36]

Под географическим описанием обычно понимается представление изучаемых объектов земной поверхности в виде знаков и символов различного рода: вербальных (словесных), картографических, математических и др. Можно выделить два основных вида такого представления: познавательное описание и морфометрический анализ.

Познавательное описание (его еще можно назвать субстанциальным, поскольку оно имеет дело, прежде всего, с фиксацией качественных характеристик описываемых объектов) представляется наиболее простым и «естественным». Оно опирается, прежде всего, на знаковые средства обыденного языка и, на первый взгляд, не требует никакой специальной методологии. Однако, поскольку его задачей является первичный отбор, упорядочение и классификация данных, некая исходная теоретическая установка (пусть даже и неосознанная) такому описанию непременно предшествует. Иначе среди наблюдаемых явлений было бы просто невозможно отличить значимые от безразличных. Развитие методики познавательного описания связано с выявлением и артикуляцией таких теоретических установок.

Морфометрический анализ представляет более специализированную форму описания, которая фиксирует преимущественно уже не качественные, а количественные характеристики географических объектов. Такое описание имеет дело не с чувственно воспринимаемыми свойствами, а с пространственно-временными параметрами своих объектов, поэтому средства обычного языка недостаточны; для него создаются специализированные знаковые системы (например, математические или картографические). Развитие методики морфометрического анализа связано с разработкой и совершенствованием таких систем.

Задача объяснения – представить исследуемый объект как часть некого единого целого. В объясняющих методологиях каждое явление рассматривается не как изолированный феномен, а как необходимый элемент внутренне связанной (консистентной) системы. В отличие от описания, объяснение не ограничивается простой констатацию существующего положения дел: «Так есть», - а придает этому положению необходимый характер: «Именно так и должно было быть». Применение объясняющих методик направлено на то, чтобы всякое явление, каким бы неожиданным и удивительным оно не казалось вначале, представить как закономерное и ожидаемое. Сами же эти методики можно разделить на две группы: временные и концептуальные.

Временное объяснение по своему характеру близко к описанию и отличается от последнего, главным образом, введением в него временной размерности. Шаг за шагом описываются события, подводящие ситуацию к явлению, интересующему исследователя. И, хотя в каждом из описаний запечатлевается лишь мгновенное состояние объекта, соединенные в один ряд они, подобно отдельным статичным кадрам на кинопленке, способны представить динамику его развития. В этом смысле объяснить что-либо - значит установить последовательность событий, которые привели к какому-либо необычному явлению. Так, например, удивительный факт – смерть человека, убитого упавшей на его лысину с неба черепахой, можно представить как вполне обычный, объяснив его тем, что орлы в этой местности, чтобы полакомиться черепашьим мясом, раскалывают их твердые панцири, сбрасывая на камни. Если же детально проследить траектории пространственных перемещений черепахи, орла и человека, то его смерть можно представить как событие не просто обычное, но даже необходимое. К временным объяснениям в большинстве склонны исследователи, ограничивающие свой интерес единичными или локальными явлениями.

Концептуальное объяснение уже довольно сильно отличается от описания и по характеру, и по сфере применения. Как правило, оно применяется, когда вопрос ставится в предельно общей форме: «Почему черепахи, да и все тяжелые предметы вообще, падают вниз?» - ответ на такой вопрос обычно дается в форме развернутых теоретических конструкций каковы, например, аристотелевское учение о «естественных местах» физических тел или классическая механика Исаака Ньютона. Ответ на вопросы столь высокого уровня общности уже невозможно дать в терминах наблюдения, поскольку они относятся ко всем без исключения объектам определенного рода, а все объекты не могут быть предметом чувственного восприятия. Поэтому концептуальные объяснения строятся на основе специально разработанных идеализированных понятий типа «совершенная форма», «координатная сетка» «климатическая зона», и др., которые являются чисто теоретическими конструктами, не выводимыми из эмпирического опыта, поскольку соответствующих им реальных объектов не существует в природе. Понятно, что приверженность к той или иной географической парадигме существенно влияет и на выбор методологических установок. Сторонники идеографического подхода предпочитают описание или, в крайнем случае, временное объяснение, те же, кто рассматривает географию как науку номотетическую, более склонны к концептуальному объяснению.

Существует несколько разновидностей концептуального объяснения. В области наук о Земле наиболее важными являются следующие их типы: каузальный (причинно-следственный), функциональный, аналоговый (модельный), и системный (экологический).

Наиболее древним и самым распространенным является каузальное объяснение, опирающееся на идею универсальности причинно-следственных отношений между явлениями. Корни каузальной традиции уходят в глубокую древность, к аристотелевскому учению о четырех причинах бытия сущего. В философии Новое время основы каузальной методики разрабатывается Лейбницем и Юмом, а в географии она начинает широко применяться благодаря трудам Риттера и Гумбольдта. Методика каузального объяснения состоит в выстраивании длиннейших цепочек причинно-следственных отношений, логически связывающих наблюдаемое состояние с событиями самого отдаленного прошлого. В результате любое современное событие может быть представлено как необходимое следствие длиннейшего ряда предшествующих событий.

В течение всего Х1Х века выстраивание причинно-следственных цепочек было преобладающей формой научного объяснения. Применение каузальной метологии рассматривалось как квинтэссенция научного подхода к действительности; работа, которая не опиралась бы на понятие причины, в профессиональной среде просто не воспринималась как научное исследование. Однако к концу столетия среди ученых возникают иные настроения, связанные с все возрастающим сомнением (высказанном впервые еще Юмом) в том, что любое событие (в силу самой «природы вещей») столь жестко связано со своей причиной, что неизбежно совершается, всякий раз, когда эта причина имеет место. Настроения эти порождаются чрезмерной жесткостью каузальной методологи, которая, как выясняется, вовсе не является прямым отражением жесткости природных взаимосвязей.

Во-первых, если всякое явление необходимо связано со своей причиной, ссылка на которую выступает его объяснением, то сама объясняющая причина возникает как следствие иной, более отдаленной причины и, в свою очередь, должна быть объяснена ссылкой на нее. Но если причинно-следственная цепь не имеет разрывов, то стремление к исчерпывающему объяснению грозит регрессом в бесконечность. Чтобы избежать этого, следует либо признать наличие абсолютного начала это цепи, то есть события, которое, выступая причиной следствия, само не является следствием причины, либо отказаться от самой мысли об исчерпывающем объяснении, остановив ретроспективное движение по причинно-следственной цепи на каком-либо произвольно выбранном звене. Но ведь и то, и другое не вытекают из «самой по себе природы вещей», не выводится как «результат обобщения эмпирического опыта», а опирается на наше свободное решение о том, какой именно следуют считать эту самую «природу вещей». Но это уже не естественнонаучная, а метафизическая, то есть философская проблема.

Во-вторых, если всякое явление жестко связано со своей причиной, то явления прошлого, выступающие как причины явлений настоящих, обладают по отношению к ним принудительной силой. Но в таком случае мы вынуждены признать, что все, ныне происходящее, фатально определено прошлым. Эта идея предопределенности происходящего, в соединении с весьма характерной для умонастроений Х1Х века мыслью о всеобщем прогрессе, порождает парадоксальный вывод: высшие, более развитые формы бытия находятся в полной зависимости от низших, менее развитых! В географии к подобным выводам приходят так называемые «географические детерминисты» – Генри Бокль (1821-1862), Жозеф Ренан (1823-1892), Лев Мечников (1838-1888) и др., - склонявшиеся к мысли об обусловленности психических и социальных особенностей жизни народов ландшафтом, климатом и другими чисто географическими условиями их обитания. Крайним выражением этой тенденции становится геополитическое учение немецкого географа Фридриха Ратцеля (1844-1904) впоследствии использованное германскими фашистами в качестве теоретического обоснования их территориальных притязаний.

В-третьих, в ХХ веке становится ясно, что принцип причинности является не универсальным законом бытия, «подсмотренным» исследователями «в самой природе», а имеет характер парадигмальной установки, то есть является одной из возможных метафизических позиций. Сама идея, на которую опирается концепция каузального объяснения – признание необходимой связи всякого события со своей причиной - при более внимательном рассмотрении оказывается содержащей в себе circulus vitiosus (логический круг), когда доказываемое уже неявно содержится в предпосылке доказательства. Вот, что говорит по этому поводу Д. Харвей: «Одинаковая причина должна сопровождаться одинаковым следствием уже просто потому, что в противном случае можно отказаться называть ее «одинаковой причиной». Можно ли в таком случае дать критерии одинаковости причин, не зависящие от вопроса о «следствии», ее сопровождающем?».[37] Из этого следует, что причинно-следственная связь, это не фундаментальная основа бытия мира, а не более чем априорный логический принцип, полагаемый нами в основу одного из методов эмпирического анализа. Осознание этого факта приводит к тому, что каузальное, объяснение, считавшееся в течение всего Х1Х века чуть ли не единственно научным, в ХХ веке утрачивает своё монопольное положение, хотя и продолжает оставаться одним из возможных методов объяснения.

Аналоговое или модельное объяснение представляет разновидность концептуального; по своему характеру оно близко к каузальному, хотя и является более «мягким» по сравнению с последним. Модельное объяснение непосредственно имеет дело не с самим объясняемым феноменом, а с его идеализированной реконструкцией. При этом считается, что все, происходящее с моделью, может быть по аналогии отнесено и к исследуемому объекту, например, можно представить атом как «пудинг с изюмом» (Модель Томсона) или планетную систему (Модель Резерфорда). В науках о Земле и ее обитателях примерами объясняющих аналогий можно считать спенсеровский социал-дарвинизм, рассматривающий государство по аналогии с живым организмом, или экономическую географию Уильяма Бунге, уподобившего динамику конфигурации дорожных сетей динамике водных потоков, меняющих своё русло вследствие речных отложений.

Более подробно об этом методе пишут Ричард Чорли и Питер Хаггет,[38] различающие два основных типа аналоговых объяснений: детерминистическое и стохастическое. Объяснение, которое они определяют как детерминистическое, опирается на принцип униформизма, утверждающий неизменность законов природы. Исходя из этого, условия, наблюдаемые в какой-то определенный момент времени, должны быть аналогичны тем, которые могли бы наблюдаться в прошлом или будут наблюдаться в будущем и, следовательно, могут выступать по отношению к ним, как объясняющая модель. Детерминистическая аналогия, сходна с каузальным объяснением и своей обращенностью к временным последовательностям, и степенью «жесткости». Однако, в отличие от последнего, не в прошлом ищет ключ к пониманию настоящего, а наоборот, стремится через постижение нынешнего состояния объекта объяснить его прошлое и будущее. Стохастическое моделирование не связано с временными последовательностями и представляет более «мягкую» версию модельного объяснения. В его основе лежит предположение о неком диапазоне вероятности, в пределах которого события, происходящие с моделью аналогичны тому, что должно происходить с моделируемым объектом.

Аналоговое объяснение, поскольку оно связано с формированием идеальных представлений о том, как должен протекать реальный процесс, обладает значительным эвристическим потенциалом, хотя бы уже потому, что, предлагая идеальную картину того или иного процесса, делает заметными отклонения от идеала и, привлекая к ним наше внимание, позволяет их зафиксировать и измерить.

Функциональное объяснение возникает из стремления объяснить наблюдаемые явления, исходя не из причины, их породившей, а из той роли, которую они играют в формировании некого организованного целого (например, определенного региона). Функциональное объяснение еще дальше отходит от каузального и, как полагают многие исследователи, даже противопоставляется последнему. Действительно, если рассматривать объяснение как ответ на определенный вопрос, то различие между типами объяснения станет очевидным. Каузальное объяснение всегда содержит в себе ответ на вопрос «Почему?», аналоговое – «Как?», функциональное же, по большей части, связано с ответом на вопрос «Зачем?». В естествознании, где «поведение» объекта давно уже (практически с XVI века) стало неприлично объяснять его волей или предназначением (целью), такой вопрос считался некорректным. Но ведь география и прежде никогда не рассматривалась как чисто естественная наука. По мере возрастания роли антропогенных факторов в организации пространства география все больше сближается с историческими и экономическими науками; в результате «среди географов стало обычным обращаться к ситуациям, в которых природные характеристики территории не играли основной роли».[39] Сама идея функционализма заимствуется из сферы социогуманитарного познания. Широкое же применение функционального метода в географии начинается с 1925 г., после публикаций американского географа Ричарда Хартшорна, высказавшего мысль, что определение местоположения объектов относительно источников сырья, энергетических ресурсов и транспортных сетей важнее, чем определение их по отношению к таким чисто природным образованьям как рельеф, береговая линия или климатическая зона.

Системное (экологическое) объяснение представляет развитие идеи функционализма. После изучения роли, которую играет объект в рамках определенной целостности, следующим шагом является исследование всей структуры самой этой целостности, как системы взаимосвязанных элементов. Как и в случае с функциональным объяснением системный метод возникает за пределами собственно географии. Общая теория систем была разработана Людвигом фон Берталанфи (1901-1972) на материале биологических исследований в самом конце 30-х годов ХХ века. В послевоенные годы она стала настолько популярна, что многие географические факультеты прибавили к своему традиционному имени новое слово «геоэкологический». Распространение системного метода существенно потеснило каузальную традицию, в рамках которой исследование, ограниченное выявлением и прослеживанием изолированной неосложненной (линейной) цепочки причинно-следственных связей представлялось вполне соответствующим самым высоким критериям научности. Новая методология опиралась на представление о мире (и о каждой его области в отдельности) как о сложной многофакторной системе, в которой само ее существование обеспечивается сбалансированностью всех ее элементов. Земля, со всеми ее объектами, стихиями и обитателями представляется теперь как такая сбалансированная система, которая существует лишь постольку, поскольку сохраняется «природное равновесие» между всеми этими факторами.