Теология истории христианского средневековья

История как борьба двух градов. В христианском миропонимании возникает представление о двух историях: истории земной и истории священной или небесной. Причем события, земной истории здесь обретают смысл лишь благодаря событиям священной истории. История человечества перестает быть бесконечной цепью круговоротов и тщетной суетой «политического животного». В Библии, начиная с ветхозаветных книг пророков, предлагается не циклическое, а линейное понимание исторического времени. У истории есть начало и есть конец, есть цель, и именно наличие цели устраняет «дурную бесконечность» и придает человеческой жизни и истории смысл. Причем, подлинный смысл земной истории открывается за ее пределами, ибо он связан с событиями, которые прекращают историю как таковую (второе пришествие Христа, воскрешение из мертвых, царство Божие на земле).

Историческая мысль христианского средневековья формируется на двух уровнях: философско-историческом и историографическом, которые тесно связаны друг с другом, но, в то же время, обладают своей спецификой.

Христианская историософия. Христианское историческое мышление ориентировано, прежде всего, на основные принципы и ценности христианской религии. Основой для понимания событий земной жизни здесь является интерпретация библейских текстов. Уникальные события священной истории, о которых говорится в Писании, с одной стороны, предопределяют ход дальнейших земных дел, задают параметры исторического существования человечества, а, с другой, служат своего рода ключом к постижению их внутреннего мистического смысла.

Христианская историософия начинается трактатом Августина Блаженного (354-430) «О Граде Божьем». Этот труд величайшего представителя западной патристики создавался в драматических условиях, связанных со взятием и разграблением Рима остготами Алариха. Данное событие, ознаменовавшее собой не только конец великой Римской империи, но и целой исторической эпохи, которую называют античностью, потрясло весь христианский мир. Великая империя, веками державшая в страхе и повиновении многие народы, рухнула вскоре после того, как христианство в ней приобрело статус государственной религии. Каким образом Бог допустил гибель великого Рима, в котором христианская идея впервые стала государственной идеологией? В то время, как многие мыслящие христиане пребывали в унынии и растерянности по поводу этого исторического события, торжествовали приверженцы старых языческих культов. По их мнению, падение Рима явилось решающим аргументом в пользу всемогущества языческих богов, под покровительством которых многие века процветало римское государство. Гибель Рима – это месть богов, которые покарали его за измену истинной вере.

В своем историческом трактате Августин утверждает, что в земной истории разыгрывается драма, предначертанная Небом. Государственная власть необходима, она допущена Богом для исправления человека, для освобождения его от оков и соблазнов земной, природной жизни. Причем, чем ниже пали люди, тем суровее должна быть власть. Отсюда, по Августину, вытекают характер, стиль жизни и судьба Римской империи. Тайна возвышения и падения Рима не в покровительстве мнимых языческих богов, а в промысле истинного христианского Бога. История есть борьба двух сил или двух градов: града Божьего, в котором живут любовью к Богу и ставят духовное выше природного, и града земного, который создан любовью человека к самому себе, к миру земных удовольствий. В этой борьбе победа, в конечном счете, будет, за градом Божьим, но на долгом и трудном историческом пути иногда временно торжествует и град земной, как это было в Вавилоне и ныне произошло с Римом. Рим рос и укреплялся, поскольку объединял в единое целое ту часть мира, в которой восторжествовала христианская идея. Но, объединяя народы, Рим стал господствовать над ними, он стал символом насилия и несвободы и пал жертвой приверженности ценностям земного, природного существования. Здесь град земной временно поборол град Божий.

В истории нет случайностей. Великая империя существовала и процветала до тех пор, пока служила распространению христианских идеалов в мире. Она рухнула, ибо не решила этой задачи, не исполнила своей великой миссии до конца, оставив это дело следующему Риму. Крушение Рима не есть возмездие языческих богов. Это сам христианский Бог наказал римлян и сделал это руками христиан. Ведь вечный город устоял перед многими ордами варваров и язычников, но пал под ударами воинов Алариха, который сам был христианином.

Христианство вырывает человека из мира природной необходимости и погружает его в мир истории. Смысл и цели человеческой жизни раскрываются не в природном существовании, а в историческом процессе, начало и конец которого имеют не космический, а метафизический, духовный смысл. Историческое время в христианстве приобретает линейность и телеологическую направленность, которую придают ему три метафизические точки священной истории: творение – воплощение – второе пришествие. Причем, центральным событием на этой линии времени является «воплощение Спасителя», в котором человеку открывается истина о том, что конец мира, а значит и конец истории, предопределены, заданы еще в самом начале движения. Историческое время вырывается из замкнутого круговорота бесконечных циклов и приобретает форму стрелы, устремленной из вечности в вечность. Любое историческое событие становится уникальным, единственным в своем роде и неповторимым. Будущее не тождественно прошлому и троянская война уже больше не повторится, как некогда полагал Аристотель. Правда, не совсем понятным при этом остается смысл полета стрелы, которая движется от вечного и совершенного вновь к вечному и совершенному. Зачем и кому понадобилось это отпадение от абсолюта, которое к абсолюту и ведет? Зачем совершенному и вседоброму творить несовершенное и злое? Но ограниченный разум человеческий не в силах ответить на это. Поэтому, теряясь в сомнениях и противоречиях, мы, с христианской точки зрения, должны, в конечном счете, опираться, прежде всего, на веру.

Именно священная история, как повествование о деяниях Творца и Церкви, раскрывает причины и значение событий мирской, профанной истории. Поэтому, историография средневековья это, прежде всего, описание событий, связанных с деяниями святых и делами Церкви. Все средневековые хроники, так или иначе, привязаны к библейским сюжетам. Рядом со священной историей и в связи с ней создается история мирская, история светская, описывающая жизнь града земного с ее политическими, экономическими и военными событиями. Ведь средневековье было эпохой не только религиозных споров и строительства храмов, но и эпохой развития феодального способа производства, роста торговли, многочисленных войн и территориальных завоеваний.

Таким образом, средневековое историческое знание делилось на два вида или уровня: на историю священную и историю светскую. Первая опиралась на божественное откровение, а вторая основывалась на опыте человека и его памяти. Если священная история представляла собой абсолютно истинное знание, имевшее божественное происхождение, то светская история не обладала такой достоверностью. Человек, создававший ее, мог ошибаться, быть субъективным, пристрастным при описании и оценке известных ему фактов и событий. Но оба уровня исторического знания неизменно присутствовали в любой хронике и дополняли друг друга.

Если история есть процесс, развертывающийся во времени, то, естественно, возникает вопрос о природе самого времени. Августин был одним из первых христианских мыслителей, который обратился к проблеме времени.[12] Его концепция сформировалась под влиянием раннехристианской литературы, а также на основе идей таких античных авторов как Платон и Аристотель.

Августин полагал, что время возникло вместе с миром в результате божественного творения. Сам же Бог как абсолютное совершенство существует вне времени, в вечности: «Всякое время создал Ты, и до всякого времени был Ты…».[13] Вечность, как ее понимает Августин, это не бесконечная временная длительность, а отсутствие времени, отсутствие любых изменений. Время в таком понимании есть отпадение от вечности, предполагающее изменчивость бытия и, следовательно, его несовершенство. Наш мир временен, относителен и несовершенен. Но, что же есть время само по себе? – спрашивает Августин и выделяет в нем три модуса: настоящее, прошлое и будущее. Только в одном из них, в настоящем оно проявляет себя как нечто действительное. Ведь прошлое это то, чего больше нет, а будущее это то, что еще не наступило. Прошлое и будущее существуют не сами по себе, а только через настоящее как «прошлое настоящее» и «будущее настоящее». Они конституируются в человеческой душе посредством памяти, которая оперирует уже не реальными вещами и событиями, а представлениями, образами и идеями.

Действительно только настоящее, но что есть оно само? Ведь каждое настоящее мгновенно и неуловимо превращается, ускальзывает из нашего бытия в прошлое, оно бесследно исчезает при любой попытке его уловить и зафиксировать. Настоящее это то, что не имеет временной протяженности, это то, что происходит, переживается сейчас. Но, с другой стороны, - отмечает Августин – время и есть некая протяженность. Оно бывает долгим и коротким, оно иногда, как мы говорим, тянется, а иногда стремительно летит, как в старости наши годы. Каким же образом из неуловимого и непротяженного настоящего складывается, возникает эта длительность, которой принадлежит и наша история? Августин не дает окончательных и ясных ответов на эти и многие другие вопросы, ибо, в конечном счете, только творцу доступен в полной мере замысел творения. Ведь мудрость, которая творит, отличается от той, которая сотворена. «Признаюсь Тебе, Господи, я до сих пор не знаю, что такое время, но признаюсь, Господи, и в другом: я знаю, что говорю это во времени»[14] – заключает Августин.

Историческое время в концепции Августина приобретает линейность и телеологическую направленность, которую придают ему три метафизические точки священной истории: творение – воплощение – второе пришествие. Причем, центральным событием на этой линии времени является «воплощение спасителя», в котором человеку открывается истина о том, что конец мира, а значит и конец истории, предопределены, заданы еще в самом начале движения. Историческое время вырывается из замкнутого круговорота бесконечных циклов и приобретает форму стрелы, устремленной из вечности в вечность. Любое историческое событие становится уникальным, единственным в своем роде и неповторимым. Будущее не тождественно прошлому и троянская война уже больше не повторится, как некогда полагал Аристотель.

Христианская историография. Именно священная история, как повествование о деяниях Творца и Церкви раскрывает конечные причины и значение событий мирской, профанной истории. Поэтому, историография средневековья это, прежде всего, описание событий, связанных с деяниями святых и делами церкви. В христианстве история освобождается от случайности, слепого рока или зависимости от расположения звезд. В ней действует сила божественного провидения, которое направляет ход событий к определенной цели и тем самым придает истории целостность и единство. Отсюда берет свое начало в европейской историографической традиции идея так называемой «всеобщей истории». Основой средневекового исторического знания являлась священная история, изложенная в Писании. Все средневековые хроники, так или иначе, привязаны к библейским сюжетам. Таким образом, рядом со священной историей и в связи с ней создается история мирская, история светская, описывающая, прежде всего, жизнь града земного с ее политическими, экономическими и военными событиями. Ведь средневековье было эпохой не только религиозных споров и строительства храмов, но и эпохой развития феодального способа производства, роста торговли, многочисленных войн и территориальных завоеваний. Летописцы средневековья не забывают воздать хвалу Господу, но говорят в основном о жизни своих родных городов и государств, описывая земную жизнь и деяния своих сограждан.

Основателем христианской историографии считается Евсевий Кесарийский (265-339 гг.), который предпринял попытку создания единой хронологии для историй различных народов. Именно в хронологии Евсевия события начинают датироваться либо по нисходящей («до рождества Христова»), либо по восходящей («после рождества Христова») линии. В то же время, следует иметь в виду, что основой средневекового исторического знания являлась именно священная история, рассказанная в Библии. Все хронисты средневековья считали своим святым долгом поместить описываемые ими конкретные события в контекст библейской истории. Строительство монастыря, расширение церковных земель или иные скромные земные деяния вписывались в контекст священной истории с воспроизведением всех ее основных событий, из которых как бы с необходимостью вытекало описываемое происшествие.

Таким образом, средневековое историческое знание делилась на два вида или уровня: на историю священную и историю светскую. Первая опиралась на божественное откровение, а вторая основывалась на опыте человека и его памяти. Если священная история представляла собой абсолютно истинное знание, имевшее божественное происхождение, то светская история не обладала такой достоверностью. Человек, создававший ее, мог ошибаться, быть субъективным, пристрастным при описании и оценке, известных ему фактов и событий. Оба уровня исторического знания присутствовали в любой хронике, дополняли друг друга.

1.3. Историческое познание в эпоху Возрождения.

К пределам земного града. В мировоззрении эпохи Возрождения преодолевается односторонняя средневековая ориентация на веру как единственный путь к постижению истины. Получает развитие так называемая «доктрина двойной истины», в соответствии с которой проводится различие между истиной веры и истиной знания. Вера иррациональна и может быть достигнута только в откровении. В чувстве веры человек находит внутреннюю связь с иным вечным миром. Истина знания опирается на разум, логику и опыт. Посредством рационального познания человек ориентируется в земном мире, устраивает в нем свою временную жизнь.

С разделением двух истин утрачивается и средневековое единство двух историй – истории священной и истории мирской. Так в одноименных трудах Макиавелли и Гвиччардини, названных «История Флоренции» и написанных почти в одно и то же время, отсутствуют, обязательные для средневековых авторов, обращения к Библии. Земная история рассматривается здесь сама по себе, вне контекста Священного Писания. На смену описаниям различных святых чудес и ссылкам на Божественное Провидение приходит анализ реальных событий, личностей и их характеров. Основная задача изучения истории теперь видится не в подтверждении библейских пророчеств, а в осмыслении опыта прошлой жизни для применения его в будущих свершениях. «Если в истории что-либо может… оказаться поучительным, так это подробное изложение событий, а если какой-либо урок полезен гражданам, управляющим республикой, так это познание обстоятельств, порождающих внутренние раздоры и вражду, дабы граждане эти, умудренные пагубным опытом других, научились сохранять единство» – пишет Макиавелли.[15]

Именно человек в исторических сочинениях итальянского Возрождения становится той реальной силой, которая творит и изменяет мир. Человек в своей земной жизни не просто пользуется тем, что получает от Бога через природу, но и творит собственную реальность. Совершенство земного мира зависит от знаний и умений человека, в том числе и от знания своей истории.

Взгляд историка в эпоху Возрождения становится все более пристальным и внимательным к деталям, нюансам и подробностям. Изменяется оптика исторического видения, утрачивается, уходит за горизонт перспектива единой всемирной истории. В эти времена закладываются начала исследований истории политических режимов, права, искусства, литературы. Раздвигаются географические границы исторического мира, появляются описания жизни народов, о которых ничего не говорилось в Библии. Вслед за великими географическими открытиями следуют открытия и описания иных нехристианских цивилизаций Америки и Азии.

В XV-XVI веках существенным образом изменились представления европейского человека о пространстве и времени. Время наравне с деньгами становится одной из основных ценностей земной жизни. Оно даровано человеку Богом, перед которым придется держать ответ за то, как ты распорядился отпущенным тебе богатством. В эту эпоху в европейскую жизнь входят механические часы. Они становятся первым сложным механизмом, первой машиной для массового пользования. В начале часы устанавливаются на башнях городских ратуш. Первые из них были установлены в Болонье в 1450 году. К концу XV века у наиболее состоятельных граждан начинают появляться уже карманные часы и будильники. Часами регулируется время мирской деятельности, еще более привязывая бытие человека к ходу и ритму земных событий.

Внимание к времени это не только внимание к настоящему, но и озабоченность прошлым и будущим, которые теперь вступают в тесную живую взаимосвязь. Наше будущее, говорит Макиавелли, прежде всего, зависит от тех уроков, которые мы извлекаем из прошлого. Следует тщательно изучать прошлое и делать выводы, чтобы извлекать уроки для будущего. Люди же, по мнению Макиавелли, до сих пор в большей степени были склонны развлекаться прошлым, развлекаться историческими повествованиями как мифами и легендами. Но, если мы не делаем выводов из прошлых ошибок, то они будут повторяться вновь в будущем и тогда наше будущее станет воспроизведением нашего прошлого и, может быть, правы античные мудрецы, утверждавшие, что все в этом мире движется по кругу. Сам Макиавелли полагал, что это похоже на правду, так как власть над событиями лишь отчасти принадлежит человеческому разуму, а отчасти неподвластной ему, непостижимой Фортуне. Возрождение идеи Фортуны у Макиавелли и Гвиччардини означало определенное возвращение к сюжетам античной мифологии, к идее круговорота. История у этих авторов оказывается причудливой и во многом непредсказуемой сменой бытия и небытия, добра и зла, расцвета и упадка.

В то же время, модель истории в эпоху Возрождения не тождественна циклическим представлениям античности. Здесь круговорот событий определяется не метафизическими причинами (у Фортуны нет заранее заданной траектории движения), а волевыми действиями людей, за которыми скрывается неизменная человеческая природа, которая склоняет человека из век в век к одним и тем же стереотипам поведения. Понятие «естественного закона» объединяет картину природы и картину истории этого времени. В итоге изменяется ориентация исторической мысли, которая, формально признавая божественный промысел, направляется, прежде всего, на ближайшие, непосредственные земные причины исторических деяний.

В связи с этим происходит изменение шкалы ценностей. Если в культуре средних веков всему земному, мирскому как несовершенному противопоставляется небесное и священное, то в эпоху Возрождения начинает доминировать оппозиция старое – новое. В средние века новизна, сама по себе, не являлась достоинством и не привлекала внимания. Наоборот, именно древность явления повышала его статус. Чем вещь древнее, тем она ближе к своим истокам, к своему бытию, тем больше в ней существования. В эпоху Возрождения приоритет начинает переходить к новизне. Земное время не удаляет от подлинного бытия, а приближает к нему, ибо оно есть условие и место для человеческих деяний. На смену средневековому ощущению медлительности и никчемности земного времени приходит сознание его скоротечности и важности для человека. Это новое обостренное чувство времени «становится для людей Возрождения «шпорой», побуждающей их к своего рода панэнергетизму».[16]

В исторических сочинениях эпохи Возрождения значительное внимание уделяется вопросам исторического познания, анализу исторических источников и проблеме их достоверности. Исходной методологической установкой при изучении прошлого являлась идея антропоморфизма, согласно которой характер жизни целого общества или государства уподоблялся характеру деятельности самого человека. Деятельность государства представляется в виде суммы деятельностей составляющих его индивидов. Что же касается возможности достижения истины в историческом познании, то Франческо Патрици (1529-1597) в сочинении «Десять диалогов об истории» высказал достаточно серьезные сомнения по поводу достижения абсолютной истины в истории. Он отмечал, что практически не существует историков, которые всегда и обо всем сообщают только правду. Это происходит потому, что каждый человек наблюдает события с определенной позиции, которую он занимает в жизни и многое при этом остается скрытым для него. Историк способен, по мнению Патрици, постичь лишь общие черты и закономерности в развитии земных событий, но что касается действительных причин этих событий, то они, как правило, остаются скрытыми от его ограниченного взгляда. Поэтому основная задача историка состоит в описании наблюдаемых явлений с максимальной точностью. Объяснить же и понять происходившее в веках нам не дано.