Монтелиус и Софус Мюллер 8 страница

16 мая 1913 г. на территории латунного завода близ Эберсвальде (севернее Берлина) рабочие, копая котлован для фундамента, наткнулись на большой глиняный сосуд, до краев наполненный золотом, 8 чеканных чаш, гривна, браслеты и прочее – всего 81 предмет общим весом в 2,5 кг. Это был самый большой клад золотых вещей бронзового века в Европе. Рабочие приняли вещи за латунные и вручили хозяину завода. Тот, сообразив, с чем имеет дело, обратился к кайзеру с просьбой принять сокровище в дар. А кайзер, надумав поручить квалифицированному археологу роскошное издание клада, немедленно призвал, конечно же, своего хорошего знакомого – Шухардта.

Этого Косинна уже не мог перенести. Ведь найдены вещи его древних германцев! "Это событие, – писал он о находке, – явилось мне как кивок древнегерманского бога неба и солнца, чтобы я не уставал в прилежном тщании просвещать наш народ обо всем великолепном из прагерманского наследства". И, захватив с собой фотографа, он помчался в Эберсвальде. Там, получив "любезное разрешение" хозяина завода осмотреть и сфотографировать "отдельные предметы" и отстранив молодых людей из музейной охраны, он обследовал и заснял всё. Уже через несколько месяцев в "Библиотеке Маннуса" вышла тоненькая книжечка "Золотой клад Латунного завода близ Эберсвальде и золотые культовые сосуды германцев" (Kossinna 1913) – это была исследовательская публикация клада. В ней была представлена сводка чаш этого типа, и они были нанесены на карту нордической культуры германцев бронзового века (рис. 5). В публикации, откуда взяты и приведенные выше строки (Ibid. 1), читателю между прочим сообщалось также следующее:

"Когда я уже был в разгаре работы по фотосъемке, мне показали копию составленного на Латунном заводе каталога находок (стало быть, и каталог был уже составлен! – Л. К.). Я тотчас увидел, что он, видимо, сработан не специалистом, а интересующимся любителем или, возможно, начинающим в области первобытной археологии... На мой вопрос, кто же составил этот список, мне было сказано: Карл Шухардт из Берлина".

Для Косинны золотые сосуды из Эберсвальде были дополнительным материалом к его идее о превосходстве древней германской культуры. "Кто прочтет эту книжечку, пожалуй, будет заново изумляться и спрашивать себя, как же это объяснить, что именно германцы снова создали нечто самое прекрасное во всей Европе?" (Ibid. 2).

Но Карл Шухардт, прочтя "эту книжечку", не стал "изумляться и спрашивать себя". Не заметил на сей раз и юмористической стороны в ней. Он ответил гневной рецензией в своем журнале.

"Господин Косинна, – писал он, – очень быстро издал публикацию эберсвальдского золотого комплекса. Он даже чувствует потребность обосновать эту спешку". Далее, приведя ссылку Косинны на кивок древнегерманского бога неба и солнца, Шухардт продолжает: "Так он и решился... А вот о разрешении на публикацию от владельца нет ни слова". И вывод:

"Книга Косинны – поверхностная и несимпатичная халтура (Machwerk), ибо всякий заметит, что поверхностность проистекает от спешки, с которой он старался опередить другого – того, кому была уже поручена официальная публикация. "Мое или твое" – был вопрос, и этот вопрос Косинна решал не по тягостным правилам человеческого общества, а по свободному закону своего германского солнечного бога, который там вверху светит над правыми и виноватыми" (Schuchhardt 1913).

Впервые Шухардт употребил столь резкие выражения. Вскоре, в 1914 г., вышла его публикация клада.

Всё было кончено между ними. Пропасть легла не только между Косинной и Шухардтом – она разделила надвое всю первобытную археологию Германии.

С одной стороны Шухардт, Римско-Германская Комиссия Немецкого Археологического Института, Берлинское Археологическое Общество. С другой стороны – Косинна, Берлинский университет, Немецкое общество доистории. Органом первых являлся "Преисторический журнал" ("Прехисторише Цейтшрифт"), а позже (с 1917 г.) к нему был добавлен еще один журнал – "Германия". У вторых были "Маннус" (в основном с авторами-дилетантами) и "Библиотека Маннуса", а с 1929 г. – еще и "Вестник доистории" (Nachrichtenblatt für Vorgeschichte").

Ученики и приверженцы Шухардта – Макс Эберт, В. Унферцагт, Ф. Бен, Губерт Шмидт, К. Шумахер, Г. Швантес, Г. Берсу, Ф. Кёпп и др. Объединенные прежде всего в Римско-Германской Комиссии, они осели главным образом в музеях южной и западной частей Германии, – по Рейну и Дунаю, где у Комиссии было больше всего работы, и на Северо-Западе – в исконном очаге Шухардта. В общем, в промышленной части Германии. Их дело – раскопки, составление сводов и археологических карт, музейная работа и публикационная деятельность. Они, прежде всего, накопители и препараторы материала. В первобытной археологии венцом их усилий явился коллективный труд – гигантская многотомная энциклопедия первобытной археологии ("Reallexikon") под редакцией Макса Эберта, незаменимый справочник, до сих пор не сходящий со стола любого археолога-первобытника.

Ученики Косинны – Эрих Блюме, Ганс Гане, Мартин Ян, Вальтер Шульц и др. – штамповались семинаром Косинны в Берлинском университете (они иногда называли себя Берлинской школой). Преимущественно они осваивали музеи и университеты восточной половины Германии – на землях Прусского королевства, т. е. в старом очаге прусского юнкерства и офицерства, и вообще по соседству со славянами – в Саксонии, Силезии, губернаторстве Польском. Их забота – переосмысление всей первобытной археологии в духе идей их учителя, яростная полемика с инакомыслящими, теоретические заключения и популяризация археологии с определенным политико-воспитательным запалом. Они активизировали теоретические исследования в археологии, выделили и разработали (хотя и односторонне) некоторые интересные в этом плане категории материалов и технические приемы работы. Но самые капитальные результаты деятельности их наиболее сплоченного круга выходили за пределы археологии и не составляли их исключительного и безраздельного достояния – здесь было налицо соавторство с другими, более могучими силами. Эти результаты – две мировые войны и Третий Рейх.

5. Война и могилы. Первую мировую войну Косинна встретил с ликованием – как исполнение вскрываемого им "предназначения" немецкого народа. Предисловие ко второму изданию своей "чрезвычайно национальной" он многозначительно датирует: "Берлин, 1 августа 1914 г., в день указа о всеобщей мобилизации".

Когда в 1915 г. в ходе военных действий в Мазурских лесах был обнаружен Лётценский урновый могильник, фельдмаршал Пауль Гинденбург, видимо сразу же оценивший политическое звучание вопроса о том, чьи могилы находятся на этой земле, велел военному геологу фон Вихдорфу приступить к раскопкам и тотчас вызвал Косинну. Тот приехал в ставку и сходу сделал доклад о похороненных там древних германцах (рис. 6). Раскопки (уже без Косинны) шли полгода с лишком, и каждые неделю или две их навещал Гинденбург; "он тогда даже проштудировал мою книгу", – умиляется Косинна. "При виде высоко развитой древнегерманской культуры, – отчеканил свой вывод фельдмаршал, – мы должны заново уяснить себе, что только в том случае останемся немцами, если научимся держать наш меч всегда острым, а нашу молодежь – всегда готовой к оружию" (Kossinna 1934: 225).

Тяжело переживая поражение в войне, 60-летний Косинна отнюдь не утратил своей активности. С волнением воспринял он в 1918 г. весть о том, что на Версальском конгрессе началось обсуждение вопроса о передаче "данцигского коридора" (к морю) Польше. Тут же он садится за стол и пишет книжку о прошлом этого района, суть которой предельно четко выражена в ее названии: "Немецкая Восточная марка – родная земля германцев". Основной аргумент – этническое определение культуры лицевых урн как германской. Пытаясь как-то повлиять на ход событий, Косинна даже послал рукопись своего произведения в Версаль участникам конгресса, наивно надеясь убедить их.

В этой работе (она издана в 1919 г.) Косинна пополнил свое учение новым положением принципиальной важности. Вся книга пронизана идеей о том, что права народа на территорию определяются и измеряются древностью его пребывания на ней; что прежние, хотя бы и очень давние хозяева земли вправе сгонять с нее нынешних жителей; что больше прав на нее имеет тот, кто раньше ею владел; и что, следовательно, археологические факты, интерпретированные методами "археологии обитания", являются законными аргументами в территориальных спорах. Археология становится орудием внешней политики и средством ее оправдания, источником обоснования территориальных претензий и агрессии, полем для национальных столкновений и "войны на картах".

Сделав первобытную археологию "чрезвычайно национальной" и весьма политической, Косинна еще более прежнего проникся сознанием собственного величия. Отмечая в 1920 г. четверть века своего учения, он поместил в журнале "Маннус" собственную статью под беспрецедентным в научной литературе названием: "Победоносное внедрение моих научных взглядов как результат моего научного метода".

6. Нордические арийцы. Осенью 1924 г. Косинна выступил в Берлине с новым докладом, несколько раз повторенным в Берлине же и других местах. Затем доклад по обыкновению был переработан в книгу, которая вышла в свет двумя частями в 1926 и 1927 гг. под названием "Происхождение и распространение германцев в до- и раннеисторическое время".

Берлинский доклад завершил вооружение "археологии обитания" расовой теорией. Расовая теория издавна привлекала Косинну, но отдельные попытки обосновать ее в антропологии носили очевидный дилетантский характер, и в своей работе 1902 г. ("Индогерманский вопрос, археологически разрешенный") Косинна, упоминая с симпатией эти работы, прямо указывает, что всё же приходится воздержаться от привлечения антропологии. Он поясняет: нет еще солидных обзорных трудов, и конкретные культуры пока не удается связать с чистыми расами; краниологических материалов мало, а те, которые есть, обнаруживают за культурами смешение разных расовых типов, "запутывая" картину (Kossinna 1902: 217 – 218).

В своем Берлинском докладе Косинна смог уже опереться на результаты работ Шлица и Гюнтера. Докладу непосредственно предшествовала также серия собственных работ Косинны, направленных на увязку культур с расами, "нордической расы" – с "индогерманскими" народами и с древнейшим Севером Европы: "Zum Homo Aurignacensis" (1910), "Нордический физический тип греков и римлян" (1914), "Индогерманцы. Очерк. I. Индогерманский пранарод" (1921).

В книге "Происхождение и распространение германцев" (1926–27) разбору антропологических вопросов посвящено из четырех глав две целиком и еще в одной – разбросанные отрезки. "С определенными телесными признаками, – повторяет вслед за Гюнтером и другими расистами Косинна, – связаны и определенные душевно-духовные силы или, по крайней мере, особые способности, которыми они частично проявляются". И далее конкретизирует этот тезис в приложении к европейским расам:

"Северный длинноголов – это собственно творческий, культуросозидательный, изобретательный человек прогресса, аристократический и геройский, который жизнь воспринимал как постоянную серьезную борьбу, к тому же волевой и отважный, гордый и презирающий смерть, всегда беспокойный, даже авантюристичный и особенно склонный к путешествиям и деятельный в завоеваниях; высокий моральный закон для него – нерушимая верность своей семье ... , но он, далее, прирожденный завоеватель моря, блестящий техник. Но он не охоч работать наподобие муравья или пчелы равномерно, машинообразно, предпочитает – рывками.

Совершенно иным оказывается восточный короткоголов с широким лицом. Более консервативный, упрямо косный, он – прилежный работник, но слабоват в мышлении; удовольствующийся тем, что есть, и экономный, он уклоняется от высоких планов, особенно от военных походов, всегда держится за унаследованные жизненные привычки, больше думает о своей собственной выгоде, чем об общественных интересах..., склонен к зависти и демократической уравниловке. Он восприимчив к религии и одарен в поэзии и музыке. Короче – человек настроения с темной или светлой окраской, ... не имеет ни военных способностей, ни качеств вождя" (Kossinna 1926 – 27: 94 – 95).

Освоение нордической расовой теории не только придало внутреннюю связность и завершенность всей концепции Косинны, введя в нее биологическое объяснение силы и устойчивости культурных традиций. Увязка культуры с расой позволила Косинне преодолеть одно старое и очень неприятное препятствие в решении "индогерманской" проблемы.

7. Походы индогерманцев в неолите. Дело в том, что, прослеживая ретроспективным методом вглубь веков культурную преемственность на Севере Европы, Косинна в прежних работах добрался только до II периода эпохи бронзы, а на первом периоде традиция обрывалась (типы бронзовых изделий оказываются не местными), и в неолит Косинна перебраться конкретными исследовательскими операциями уже не мог. Еще в "Происхождении германцев" в 1911 г. он называл носителей культуры бронзового века "первыми немцами в Германии" и лишь предполагал прибытие их из Ютландии и Скандинавии (Kossinna 1911a: 25).

Теперь он увидел возможность перепрыгнуть через разрыв, опираясь на антропологию. Не навести мостик, а именно перепрыгнуть, и не на противоположный край разрыва, в конец неолита, а гораздо дальше – к самым истокам индогерманского пранарода, в начало неолита или даже в мезолит. И уже оттуда двигаться плавно к более поздним временам навстречу пройденному ранее маршруту. Ведь если индогерманцам от эпохи бронзы до современности присущ нордический расовый тип, а раса очень тесно связана с этносом и культурой, то очаг происхождения нордической расы будет одновременно и очагом происхождения индогерманцев вообще. Ну, а место происхождения нордической расы в принципе ясно – это Север Европы, палеоантропологические находки помогут установить более точно границы ареала...

Таким образом, Косинна изменил своему ретроспективному методу – там, где этот метод отказал. Нововведение же оказалось каким-то подобием старого метода Муха, только с тем отличием, что вместо опоры на сопоставление лингвистических данных с археологическими, Косинна в своем прыжке оперся только на антропологию.

Но теперь нужно было подтвердить статус пранарода для ранненеолитических индогерманцев, отмеченных хорошими длинными черепами и весьма примитивной культурой кьёккенмеддингов, именуемой у Косинны "культурой Эллербек" (остродонная мешковидная керамика, макролиты, костяные шилья и проч.). Теперь нужно было провести от них линии генетических связей не только к местным культурам последующих времен, но и во все концы индоевропейского мира, к культурам всех потомков "индогерманского пранарода" от Испании до Индии. Таких возможностей материал не предоставляет: культуры этих народов отнюдь не выглядят продолжением и развитием "культуры Эллербек". Задача была бы невыполнимой, если бы Косинна не ввел еще одно методическое облегчение.

Вот когда пригодился полученный за 20 лет до того вывод о том, что и один тип, и одна категория вещей может быть опознавательным признаком этноса. Забыты были добродетельные возмущения вроде "Разве ж я когда-либо просто горшки отождествлял с народами?... Разве я не рассматривал всегда скорее целые культуры...?" Теперь надо было проследить центробежное движение "целых культур", а культуры, увы, упорно оставались на месте. Распространение целых комплексов культурных явлений за пределы старых границ оказывалось чрезвычайной редкостью. Зато гораздо чаще, конечно, вылезало за старые границы "целой культуры" распространение какого-нибудь одного ее элемента, каждый раз (у каждой культуры) иного – то это были мегалитические сооружения, то боевые топоры, то какая-нибудь категория глиняной посуды.

По одному элементу можно было проследить "передвижку населения" за пределы определенной культуры на земли, занятые позже другой культурой. Затем оставить его и посмотреть, какой элемент этой другой культуры выходит за ее пределы и приводит к ареалу третьей культуры, и т. д. Так, на перекладных, меняя лошадей, можно было, глядишь, и доехать от ютландской "культуры Эллербек" до весьма отдаленных Индий.

И Косинна реконструирует в деталях 14 завоевательных походов нордических "арийцев", носителей индогерманской речи, походов, осуществленных в неолите, так и именуя эти походы порядковыми номерами: "der erste Indogermanenzug", "der zweite Indogermanenzug"... – совсем как в какой-нибудь диспозиции старого прусского генерального штаба: "die erste Kolonne marschiert...", "die zweite Kolonne marschiert..." (рис. 7).

Маршруты первых нескольких походов установлены по распространению воротничковых фляг, шестого и девятого – распространением шаровидных амфор, одиннадцатого – шестигранных боевых топоров и т. д. Если взять генетическую линию, соединяющую греков с индогерманской прародиной (походы 8, 11 и 12), то одно и то же движение из Ютландии на юг прослеживается на первом этапе по шаровидным амфорам, на следующем – по боевым топорам, а на третьем – и вовсе не прослеживается, а лишь предполагается.

Иными словами, Косинна и в этом изменил своей методической системе в решающий момент и на самом ответственном участке. То есть молчаливо признал ее банкротство в столкновении с той основной исследовательской задачей, для решения которой эта система и была создана, – задачей отыскания "индогерманского пранарода", реконструкции расселения "индогерманцев".

Если до того методическая система Косинны, пополняясь новыми положениями, просто благополучно росла и расширялась, то оба последних методических новшества, введенных со спасательными целями, противоречили некоторым важным старым положениям и явились их отрицанием. Система приобрела внутрене-противоречивый характер и двойственность. С одной стороны, археология декларируется единственным надежным средством реконструкции расселения пранарода; с другой – признается, что она пасует на важном участке и ее предлагается заместить антропологией. С одной стороны, единственно правильным путем признается последовательно-постепенное ретроспективное продвижение по археологическим культурам вглубь веков; с другой стороны, рекомендуется прыжок через эпохи с опорой не на археологию, а на антропологию.

Сочтя свою задачу выполненной, Косинна семидесяти лет оставил кафедру и уступил кафедру, как ни странно, без боя Максу Эберту – хоть и занимавшемуся в семинаре Косинны, но другу и соратнику Шухардта. Через три года после обнародования концепции "14 походов", в 1931 г., ученики и поклонники Косинны устроили торжественное празднование 50-летия докторской диссертации Косинны, а в декабре того же года 73-летний юбиляр умер.

8. Личность и наследие. Взглянем на портрет: немного одутловатое лицо, под насупленными бровями – водянистые глаза слегка навыкате (возможно, щитовидка не в порядке), большие чуть подкрученные усы пруссака и седенькая треугольная бородка (рис. 8). На общем снимке одного конгресса он стоит впереди между величественно-монументальным шведом Гильдебрандтом и спокойным тяжеловесным Брауном из России. Кривобокий, как-то скособочившись, он – весь в движении, резко развернувшийся, будто готовый к драке (рис. 9), такой же он и на съезде своего Общества в Кёнигсберге в 1930 г.(рис. 10).

Знания материала у Косинны были действительно обширны, но работа его строилась в основном на типах вещей преимущественно из кладов и погребений, хронология выводилась из типологических рядов, а на сочетания типов в комплексах обращалось мало внимания, не интересовался он и поселениями (Adler 1987: 35 – 36). Происхождение типа определял по густоте находок: где основное сгущение – там и очаг происхождения (Adler 1987: 44).

Косинна обычно очень мало заботился о логическом и фактическом доказательстве своих положений, особенно методических. Он выдвигал их как аксиомы, как догмы, как символ веры. Вместо предъявления фактов он ссылался на свою опытность и свои знания – неужели такой человек может соврать или ошибиться! Вместо доказательств - "да будет здесь воздвигнута очевидность противоположного со всей определенностью" (Kossinna 1911a: 3). Но ведь это заклинания, а не научные доказательства! Огромную роль в способе утверждения идей играл у Косинны эмоциональный фактор – это была замена доказательств, а нередко – и исходная посылка для выводов.

Вот характерный пример. Двое исследователей, Бенковски и Шумахер, интерпретировали на римских рельефах женские фигуры в штанах как изображения германок в повседневном костюме. Косинне же это представлялось несовместимым с германской моралью, строго ставящей женщину "на свое место", и он выступил со следующим опровержением: "Мнение, что стыдливые германские женщины и именно только они разгуливали в узких брючках (Trikothosen), столь чудовищно и прямо-таки оскорбительно для германского чувства, что без внутреннего негодования этот пункт даже трудно обсуждать". Упомянув римские символические изображения Германии в виде женщины с обнаженной верхней частью тела, Косинна победоносно вопрошает: "Не думают ли Бенковски и Шумахер, что германки и в самом деле, подобно индийским женщинам, показывались так?" (Kossinna 1912: 251).

Дилетантскому характеру работы Косинны вполне соответствует и его средневековая манера полемики: если нет доказательств, то идеи приходится отстаивать с помощью удвоенной и утроенной категоричности, оглушать крикливой фразой, ошеломлять грубой бранью и апломбом. Отсюда все эти косинновские argumenta ad hominem, презрительные клички противникам, удары ниже пояса. В конце концов он оказался почти в одиночестве среди своих маститых коллег. Эд. Мейер, Шрадер, Гёрнес, Фейст, Мух, Шухардт, Рейнеке, Софус Мюллер, Шумахер, даже Шлиц – всех он успел оскорбить и обидеть, всех шокировал, все от него отвернулись, а с ними их друзья и ученики, чуть ли не весь ученый мир, особенно Германии и Австрии. В этом мире Косинна остался один.

Но он создал себе собственный мир, свой круг сотрудников и приспешников. Вокруг него была целая толпа учеников. Среди них известные впоследствии археологи. Из ранних заметны четверо: Ганс Гане, Эрих Блюме, Макс Эберт и Альберт Кикебуш. Но двое последних стали вскоре сотрудниками Шухардта. Затем появились Эрнст Вале, Вальтер Шульц, Мартин Ян и поляк Юзеф Костшевский. Далее, в первые послеверсальские годы в семинаре занимались Герберт Кюн и испанец Педро Бош-Гимпера. Позже народ мельчает – в годы увлечения мэтра расовой теорией и 14 походами вокруг него толпятся личности (уже не только прямые ученики) вроде Рейнерта, Штампфуса, Хюлле, Лехлера, Гешвандта, Бикера, Гуммеля, Гаммера и др. – из этих мало кто оставит прочный след в науке, зато многие заметно наследят в политике.

Его собственное наследие – это написанные им книги и статьи, воспитанные им ученики и его учение, "археология обитания", косиннизм.

9. Состав и корни косиннизма.Что учение Косинны с самого начала создавалось под определенным политическим стимулом, вполне очевидно. Оно должно было внушать немецкому народу сознание несправедливости доставшейся ему доли в империалистическом дележе мира, воспитывать чувства национального превосходства и агрессивные устремления. Ранние немецкие критики отмечали (обычно вскользь) это обстоятельство, но совершенно упускали из внимания социальную обусловленность этого настроя Косинны, связь со спецификой развития германского империализма. Именно в советской археологической литературе рассмотрена эта сторона дела (Равдоникас 1932; 1935; Артамонов 1937).

В 1888 к власти в Германии пришел кайзер Вильгельм II, сторонник пангерманизма. Через два года, в 1890, ушел со своего поста канцлер Бисмарк, который провел объединение Германии, но стремился ограничить это объединение, не включая в него всех немцев Европы, – дабы не восстановить против Германии остальные крупные государства Европы – Россию, Англию. Итак соседи – Франция, Австро-Венгрия и Дания – были уже задеты. Кайзер же был молод и агрессивен.

В политике кайзера особую остроту приобрел вопрос о территориальных границах Германии. Издавна при попытках перекройки границ дипломаты обращались к так наз. "историческому праву". И не случайно именно в это время на рубеже XIX-XX вв. именно в германской археологии отыскиваются средства установления древних границ обитания германцев, создается "археология обитания". Случайно лишь то, что это сделал Косинна – так сложилось стечение многих обстоятельств, по отношению к общим закономерностям истории – случайных. При небольших изменениях роль Косинны мог выполнить (может быть иначе) и кто-то другой. Мы знаем, что у Вирхова были подобные мысли, только он не разработал их в систему. Ратцель создал систему антропогеографии и сформулировал принципы миграционизма в этнологии и культурной антропологии. Его "Антропогеография" выходила с 1882 по 1891 гг. Идеи витали в воздухе Германии.

Но закономерность появления косиннизма имеет и другой план, более широкий. Рубеж XIX и XX веков был переломным моментом в развитии теоретической мысли историков культуры в целом. Четко обозначился кризис эволюционизма. Даниел (Daniel 1950: 239) верно подметил ряд причин этого кризиса (демонстрация одновременности разностадиальных явлений, охват культур всего мира археологическими исследованиями, влияние географии расселения и антропологии, интеграция разных отраслей археологии), но упустил из виду его связь с общим кризисом прогрессивной буржуазной идеологии вообще. Выступления пролетариата и социалистическое революционное движение подорвали веру в безоблачность перспектив и в дальнейший прогресс и подъем буржуазного мира, в закономерность эволюции вообще. Но так как трудно отрицать движение, будучи на подступах к ХХ веку, то стали подыскивать другое объяснение движению – на место качественного и количественного роста было подставлено перемещение в пространстве. Одни стали объяснять основные перемены и нововведения миграциями, другие – влияниями.

В этом смысле Брейль, Косинна и Флиндерс Питри несмотря на все свои различия – порождения одного и того же духа времени.

За всем этим открывается еще и третий план, в котором должны быть рассмотрены работы Косинны. Это план гносеологический, определяемый последовательностью движения по дороге познания, внутренней логикой развития науки. Понятия типа и замкнутого комплекса, разработанные эволюционистами, приучили исследователей фиксировать внимание на повторяемости вещей и их сочетаемости. По сути уже Вирхов и Тишлер выделяли "культурные провинции", а Шлиман группировал древности по "цивилизациям": и Вирхов и Шлиман связывали их с определенными древними народами (Gummel 1938: 277; Daniel 1950: 243). Одновременно в далекой России тишайший Спицын (1899), картографируя типы височных колец, реконструировал расселение летописных славянских племен. Деятельность Косинны стояла в русле логики развития самой археологической науки, наиболее ярко выражая определенное звено логической цепи этого развития.

Научное наследие Косинны, в настоящее время являет собой весьма пеструю массу утверждений, поучений, деклараций, гипотез и трактовок: "этническое объяснение" (ethnische Deutung), ретроспективный метод, северная прародина, превосходство древней германской культуры и нордической расы, длинная хронология, 14 неолитических походов "индогерманцев" и т. д. – все это обычно подставляется выборочно или все скопом под каким-нибудь из примелькавшихся терминов: учение Косинны, косиннизм, "археология обитания", работы "Берлинской школы..."

Для более основательной оценки взглядов и утверждений Косинны их нужно рассмотреть в полном объеме и упорядоченном виде. Постараемся проделать эту работу за Косинну – сам он систематизации своих принципов не дал. Не сделал этого и никто из его учеников и критиков.

Вся совокупность научных результатов Косинны и его "берлинской школы" состоит в основном из двух систем положений: ­конкретно-фактоведческой и принципиально-установочной (методико-методологической).

Под первой следует разуметь разработанную Косинной и его учениками конкретную источниковедческую трактовку и историческую интерпретацию археологических материалов. В эту систему входят прежде всего: автохтонность германцев в Северной Европе, ютландско-северогерманская прародина "индогерманцев", вытеснение прафинской культуры "доббертинцев" (маглемозе) в Скандинавию, германская принадлежность культуры "Эллербек" (кьёккенмеддингов Эртебёлле) и мегалитической культуры воронковидных кубков, выведение саксотюрингской шнуровой керамики из ранней баальбергской и датской культуры одиночных погребений, 14 неолитических походов "индогерманцев", связь "индогерманизации" Европы с деятельностью нордической расы, изобретение бронзы в северной Европе и превосходство северных бронз над всеми другими, длинная хронология европейских древностей, иллирийский этнос лужицкой культуры, дуальное деление археологической культуры германцев железного века и т. п. Эти трактовки археологических факторов являются основными в конкретной картине первобытного прошлого, которую рисовал Косинна, опорными для его общих идей.