Монтелиус и Софус Мюллер 7 страница

Надо отдать должное самообладанию и эпическому спокойствию Муха: уже в 1904 г. он выпустил второе издание своей книги, в котором снова ни о Косинне, ни о его методе и претензиях нет ни малейшего упоминания. Мы же вправе видеть в Мухе еще одного из предшественников Косинны, поскольку от Муха заимствовано и включено в концепцию одно из важных ее положений. Чтобы оправдать свои претензии на лидерство, Косинна постарался в этой статье задним числом придти к упущенному результату уже своим методом, но в обеих работах – в кассельском докладе 1895 г. и, так сказать, "поправочной" статье 1902 г. – ни новые методические принципы, ни конкретные археологические выводы не были обоснованы и детализированы. Они были провозглашены в общей и крайне категоричной форме, так сказать, ex cathedra.

Впрочем, кафедра (cathedra, Lehrstuhl) была пока лишь воображаемой и желанной (Косинна хлопотал о назначении с 1896 г.). Но после выхода названной статьи, в том же 1902 году появилась и реальная кафедра: умер Вирхов, и, как это ни странно, Косинна действительно получил пост профессора археологии в самом влиятельном среди тогдашних университетов Германии – Берлинском. Сорокачетырехлетний библиотекарь отнюдь не воспринял это как нечаянный дар судьбы. Наоборот, его душило негодование: почему так поздно и почему в такой унизительной форме (он был назначен экстраординарным, т. е. внештатным профессором – это означало: жить на пенсию библиотекаря). И всё же налицо был важный успех: дело было не только в официальном признании и в укреплении авторитета, но и в том, что высвободилось время для более детальных исследований и появилась возможность формировать по-своему научную молодежь.

В 1905 г. появилась его большая статья, которой, по мнению Эггерса, суждено было остаться лучшей из работ Косинны, – "Орнаментированные железные наконечники копий как признак восточных германцев". В этой статье Косинна на конкретном примере детально реализовал свое этническое объяснение археологических "культурных провинций". Установленную языковедами и совершенно неизвестную античным авторам дуальную классификацию германских племен (разделение их по диалектным особенностям на восточных и западных) Косинна усмотрел на археологической карте памятников I тыс. до н. э., продемонстрировав тем самым превосходство в данном вопросе археологических источников над письменными. Он увидел это деление в размещении наконечников копий, фибул и глиняных сосудов, т. е. старался учесть разнообразные части культурного комплекса. Но этой комплексностью характеризовался лишь подход к данной работе. Выход же из нее, т. е. полученный результат, как его понял Косинна, оказался противоположным, что отражено в названии статьи: и один элемент, одна категория вещей, может послужить опознавательным признаком этноса.

Эггерс отметил, что из этой работы Косинны выросли как ее продолжение и развитие первые крупные работы трех лучших учеников Косинны – Эриха Блюме, Мартина Яна и Юзефа Костшевского.

Окруженный покорными учениками и вдохновленный их восторженным и юношески некритическим восприятием новизны его идей, Косинна быстро утратил последнюю возможность выслушивать критику со стороны коллег. Раздражаясь и приходя в ярость от малейшего возражения, он всё больше проникался мыслью о необходимости захвата ключевых позиций в археологической науке, чтобы беспрепятственно внедрять свои идеи и направить всё исследование в новое русло. Здесь на его пути встала другая крупная фигура германской археологии его времени – Карл Шухардт (Carl Schuchhardt, 1859 – 1943, рис. 3).

5. Противостояние и борьба за господство. На год младше Косинны, уроженец Ганновера, Шухардт изучал классическую филологию и археологию в Лейпциге и Гейдельберге, диссертацию защитил по классической филологии, а затем, поступив домашним учителем в семью румынского князя Бибеску, использовал пребывание в Румынии для изучения валов Траяна. Отчет молодого учителя заинтересовал знаменитого историка Т. Момзена, который предложил Шухардту стипендию для путешествия по археологическим памятникам античного мира.

В 1886 г., т. е. в то самое время, когда Косинна взялся за штудирование классической литературы, Шухардт принял участие в раскопках Пергама. Когда в том же году Шлиман решил поручить составление сводного труда о своих раскопках квалифицированному "способному археологу", специалисту по первобытной археологии, Вирхов рекомендовал ему для этой работы молодого Шухардта. Тот весьма успешно справился с этой задачей – в 1889 г. вышла его книга "Шлимановы раскопки в Трое, Тиринфе, Микенах, Орхомене, Итаке в свете сегодняшней науки".

Затем Шухардт возглавил музей в Ганновере и объединил в одну организацию все музеи Северо-Западной Германии, обильно публиковал памятники, явился инициатором создания в 1906 г. на месте Limeskommission знаменитой Римско-Германской Комиссии, действующей и поныне. С участием Шухардта в исследовании римских укреплений были открыты пятна ямок от столбов, по которым археологи стали реконструировать деревянные конструкции. Ко времени смерти Фосса, директора Берлинского музея, (1906 г.) за плечами Шухардта было 20 лет раскопок, музейной работы и публикационной деятельности. Немудрено, что именно Шухардт и был назначен в 1908 г. директором археологического Берлинского музея (точнее, археологического отдела "Берлинских музеев").

Как был поражен Косинна! Он считал себя единственным законным претендентом на этот пост (собираясь совмещать его с преподаванием в Университете), поскольку Шухардт в его глазах – не специалист, пусть занимается своей античной археологией, а первобытные древности – не его дело!

Тем временем Шухардт начал раскопки первобытного городища Рёмершанце близ Потсдама и перенес в практику первобытной археологии анализ столбовых конструкций. Раскопки Шухардта шли поблизости от резиденции кайзера, и тот часто посещал их, любовался ямками от столбов. Августейшую особу очень позабавили слова Шухардта о том, что "нет ничего более долговечного, чем простая дыра ("nichts ist mehr dauerhaftes als ein ordentliches Loch"), хотя шуточка была нечаянно злой: всего несколько лет оставалось до краха империи Вильгельма II.

Когда Шухардт в 1909 г. вместо упраздненных "Сообщений" основал "Преисторический журнал" ("Prähistorische Zeitschrift"), он вначале имел в виду редактировать журнал вместе с Косинной: видимо, особых идейных разногласий с Косинной у него не было. Но этому воспротивились коллеги: нетерпимость, неуживчивость и бесцеремонность Косинны успели уже приобрести общую известность. Косинна был взбешен: его опять обошли! Он демонстративно вышел из Берлинского антропологического общества и основал собственную организацию – Немецкое общество доистории (Deutsche Gesellschaft für Vorgescjichte), а на членские взносы стал с того же года издавать свой журнал "Маннус" ("Mannus" – для названия взято имя одного из героев древнегерманской мифологии) и серию приложений к нему ("Mannus-Bibliothek).

В числе основателей журнала был и еврей – известный историк-индогерманист Зигмунд Фейст. Вскоре он ушел или от него избавились, во всяком случае, поместили статью против его работ (он отвергал идею трактовки германцев как оставшихся на месте индогерманского очага, отвергал и особую чистоту наследия у них).

Уже во втором томе "Маннуса" Косинна поместил большую статью некоего Ф. Кноке "Карл Шухардт как римско-германский исследователь". Статья должна была, по словам Косинны (в редакционном примечании) охарактеризовать "научно-моральную индивидуальность Шухардта" или, как выразился сам автор, "вывести деятельность этого человека на свет божий". Кноке старался подробно доказать, что вся научная биография Шухардта, все его раскопки и публикации – это сплошная серия ошибок и провалов и что даже в классической археологии он всего лишь нахальный дилетант, не говоря уж о первобытной.

Печатая в своем журнале отчеты о Потсдамских раскопках, Шухардт определил городище с его лужицкой культурой как германское, основываясь на своем понимании Тацита. То есть посмел уклониться от косинновской диспозиции, по которой германцам надлежало жить в Северной Германии! Косинна немедленно ответил в своем журнале:

"Здесь он ссылается на своего друга Тацита, который ему сообщил, что в его время "в Лужице" (так говорит Шухардт) сидели семноны и что они были очень древним народом; следовательно, заключает Шухардт, с очень древних пор, т. е. уже во времена лужицкой культуры эпохи бронзы должны были сидеть там. Так вот я ему отвечаю: мои ученики знают это лучше. Они знакомы также с их Тацитом, с которым они регулярно беседовали целый зимний семестр, и им он сделал совсем иные сообщения. Они в частности указали ему сначала на статью Косинны об "орнаментированных железных наконечниках копий", где показано, что..." и т. д. (что семноны во времена Тацита жили гораздо севернее).

"... Когда Тацит услышал это мнение моих учеников, то он сказал: Мне было очень интересно услышать это. Но это вообще не отличается от того, что я слышал в Риме... Если, однако, вы знаете настолько больше, чем господин Шухардт, то почему же он не спросит сначала у вас, прежде чем печатать такие сказки о моих взглядах и о моей "Германии"? И почему бы ему не поработать пару семестров в вашем семинаре вместе с вами, прежде чем публично обсуждать эти вопросы?

На это мои ученики не могли дать Тациту вразумительного ответа. И я, – заключает Косинна, – тоже не могу" (Kossinna 1911b: 325 - 326).

Чувство юмора и вкус Косинне явно не были даны. Шухардт же впоследствии вспоминал, что ему доставило огромное удовольствие читать эти строки. Но он не поспешил в семинар Косинны изучать Тацита.

Между тем, Косинна решил, что приспело время разделаться и с другими корифеями, посмевшими усомниться в благотворности нового метода и достоверности его результатов. Со скептическими отзывами теперь уже успели выступить маститые ученые.

Глава школы историков древнего мира Эдуард Мейер высказался до обидного пренебрежительно: "С такими аргументами, которые приводятся в пользу длительного заселения берегов Балтики индогерманцами, – заявил он, – можно доказать преемственность населения почти для каждой страны на свете", и в частности назвал Грецию (Meyer 1907, II). Авторитетнейший австрийский археолог Мориц Гёрнес написал, что готов был бы принять "эту упрощенную идентификацию доисторических горшков с историческими племенами за шутку, ... пародию, если бы не святая серьезность автора" (Hoernes 1903: 141). Наконец, известный лингвист и историк культуры Отто Шрадер, автор капитальных трудов по индоевропейской проблеме, призывает "полностью отвергнуть" гипотезы Муха и Косинны. В адрес обоих Шрадер выдвигает пять обвинений, указывая на

1) "излюбленные обоими исследователями бездоказательные отождествления известных культурных районов с определенными народами, особенно с пранародом индогерманцев", у Косинны здесь – "голая аксиома";

2) "объяснение различных культурных групп переселениями народов (а не, скажем, торговлей или передачей культуры) – у Муха бездоказательно почти полностью, а у Косинны полностью";

3) отсутствие доказательств, что переселения шли с севера на юг и с запада на восток, а не в противоположном направлении;

4) "фактический материал, особенно у Косинны, неописуемо скуден";

5) "у обоих ... материал происходит почти исключительно из западной половины Европы... Так, например, у Косинны арии (индоиранцы) с помощью шаровидной амфоры продвинуты до Днепра, после чего безнадежно предоставлены собственной участи" (Schrader 1906 - 1907, I: 118 - 119, II: 472 - 473).

Таковы были суровые отзывы представителей трех наук – истории, археологии и лингвистики. Отзывы эти относятся и к результатам и к основам самого метода. Самое время было бы и дать, наконец, систематическое изложение и обоснование самого метода, до тех пор отсутствовавшее. В 1911 г. в этнологии вышел знаменитый учебник Ф. Гребнера, так и озаглавленный "Метод этнологии". Там были сформулированы важные для миграционизма критерии родства схожих предметов. И Косинна быстро (в 1911 г.) откликается на критику тоненькой книжечкой "Происхождение германцев. К методу археологии обитания" (Kossinna 1911a). Тут он дает и карту трех культур бронзового века (рис. 4): Север Европы занимает "нордическая культура германцев", южнее нее помещена культура курганных погребений, которую он объявил пракельтской, а восточнее - лужицкая, в которой он увидел карпо-дакскую (позже сменил определение на иллирийское). В более поздних работах Косинна нанес на эту карту границы нордического круга в разные периоды бронзового века. А книжку 1911 года использовал для полемики с критиками.

Конечно, – притворно смиренничает Косинна, – можно было бы "в ответ на дилетантские скептические разговорчики пройти мимо, с усмешкой пожимая плечами... Но мои друзья и ученики в последнее время так сильно давили на меня, побуждая (в интересах науки и влияния "нового направления" в преистории) впредь не игнорировать эти нападки, что я поддался их пожеланиям" (Ibid. 13). И вот так, нехотя, "поддавшись" давлению, этот "простой немецкий ученый", как он тут же себя аттестует, вдруг скидывает маску смиренной благости и с остервенением набрасывается на инакомыслящих.

Эдуард Мейер, увы, "король в мире древней истории" (Ibid. 8), и с ним приходится еще соблюдать некоторую вежливость. "Конечно, я охотно преклоняюсь перед выдающимися достижениями…". Но "Ему отказано в верном взгляде, когда речь идет о вопросах, которые с высшей культурно-исторической точки зрения являются решающими и для которых необходимо овладение известными естественнонаучными познаниями, как, например, расовая история при разработке индогерманской проблемы…". Мейеру этого будет достаточно. "Теперь нам, к сожалению, надлежит еще разделаться с двумя другими названными учеными, которых приходится отнести лишь к 'dii minorum gentium' (второстепенным божествам)... Строгая критика – не их удел" (Ibid. 8 - 9).

Из пяти обвинений Шрадера Косинна считает нужным ответить здесь только на два первых. Шрадер отвергает отождествление культурных провинций с народами – Косинна перечисляет (только перечисляет) ряд примеров. Шрадер не согласен с манерой объяснять распространение культуры исключительно переселениями народов, тогда как может ведь идти речь и о торговле или о полной передаче культуры. "Ну, речь о них может идти только для того, кто касается этих вещей в качестве начинающего, – терпеливо разъясняет Косинна, – а не для того, кто эти вещи разрабатывает в полном вооружении историка культуры, затем как всесторонне образованный археолог и одновременно как антрополог" (Ibid. 9).

Дав мимоходом столь полную и лестную характеристику своей квалификации (еще не вполне очевидную для большинства его коллег), Косинна совершенно отвергает возможность полной передачи культуры без одновременного переселения людей. Для вящего усмирения он еще и пригрозил Шрадеру: "Отдельная полемическая рукопись против Шрадера, хочу я открыть этому ученому, покоится в моем письменном столе и будет храниться на грядущие оказии готовой к печати, если Шрадер меня к тому вынудит".

Заставив трепетать Шрадера, автор восклицает: "Но тут ведь я еще, как я вижу, к сожалению, не рассчитался с третьим противником ... Морицем Гёрнесом". Ну, с этим и вовсе просто, потому что

"его приходится поставить еще одной ступенькой ниже Шрадера, почти на самый низ учености – на уровень чистого компиляторства. С некоторых пор обсуждение этнологических познаний доисторической археологии действует на Гёрнеса, как красная тряпка. Десятки лет он так уcердствует против этих занятий преистории, как если бы от этого зависело его существование. Они ему не даются, у него нет для этого ни малейшего дарования, и всё же он чувствует в себе позывы всё снова и снова подавать голос об этих вещах... Это упражнения ядовитой издёвки и желчной злобы..." (Ibid. 14).

Итак, всем сестрам по серьгам. А как же с обоснованием метода?

Обоснования по-прежнему не развернуты, сжаты до предела. В работе его ученика Блюме самый метод еще именуется "этнографическим" ("ethnographische Methode"), что, очевидно, отражает тогдашнюю терминологию Косинновского семинара. Косинна тоже иной раз именует свое направление "этнографической доисторией" ("ethnographische Vorgeschichte" - Kossinna 1911a: 13) или "доисторической этнологией" ("Vorhistorische Ethnologie" - Ibid. 16). Позже он яростно возражал против сближения двух наук: "От сильного привлечения этнографии я могу лишь предостеречь; европейская культура и внеевропейская – это всегда были два совершенно различных мира" (Kossinna, цит. по Eggers 1959: 239).

Но в подзаголовок книги 1911 г. вынесено уже другое наименование – "метод археологии обитания" (Methode der Siedlungsarchäologie). В нашей литературе термин Siedlungsarchäologie иногда переводят как "археология поселений", следуя основному значению слова Siedlung и трактовке коссиновского ученика Кикебуша в словаре Макса Эберта. Чаще у нас дают перевод "археология расселения", имея в виду миграционизм Косинны. Но этому не соответствуют ни точный перевод слова Siedlung, ни то значение, которое сам Косинна вкладывал в свой термин. Он говорит о Siedlungsgebiete, Siedlungskunde (местах обитания, изучении обитания).

Из оппонентов только у Шухардта были сильные позиции в немецкой археологии и широкая организационная база – поэтому, хоть он как раз менее других нападал на методологические принципы Косинны, он и был для Косинны врагом номер один.

В ближайших последующих своих произведениях Косинна сумел соединить тактические операции конкурентного характера против Шухардта со стратегическим развитием своего учения в духе шовинизма.

6. "Чрезвычайно национальная наука". В том же 1911 году, когда вышли из печати оба полемических сочинения – рецензия на отчет Шухардта и книжка с нападками на Э. Мейера, Шрадера и Гёрнеса, – Косинна выступил в Кобленце на третьем годичном собрании своего общества с докладом. Снабженный нескладным, но броским названием и "рассчитанный ... на широчайшие круги интересующегося наукой мира", этот доклад лег в основу книги, вышедшей в следующем, 1912, году под тем же ударным названием: "Немецкая доистория – чрезвычайно национальная наука" (Kossinna 1912). Кобленцский доклад и эта книжка означали наступление нового этапа в истории учения Косинны.

Книга написана как-бы одним духом, со страстью и вдохновением, которые во многих местах должны закрыть слабость или отсутствие доказательств. Через все главы красной нитью проходит одна фанатически отстаиваемая идея – что, вопреки сообщениям античных писателей и мнению современных ученых-классиков, ранние германцы и их предки индогерманцы не были варварами. Что, наоборот, они в основных проявлениях культуры стояли выше всех других народов (в том числе и народов Древнего Востока), обладая приоритетом в ряде крупнейших культурных открытий и феноменов.

Так, мегалиты, возникшие в Португалии, укоренились в Северной Европе и проникли оттуда в Переднюю Азию (вопреки утверждению противоположного направления у Монтелиуса). Лошадь одомашнена восточными индогерманцами и от них заимствована народами Востока. Алфавит возник у европейцев еще в каменном веке – значение семитов (финикийцев) неправомерно преувеличено. Азиатское происхождение бронзы можно взять под сомнение, а по качеству металлических изделий германцы бронзового века, безусловно, превзошли всех соседей: "Если мы исследуем металлическую продукцию эпохи бронзы Южной Германии и Швейцарии, или Франции и Англии, или Восточной Германии и Венгрии или Австрии и даже Италии, то ни одна из них не может сравниться с северогерманскими достижениями!" (Ibid. ??).

Книга пестрит такими подзаголовками отделов как: "Превосходство германского художественного вкуса в производстве оружия, в частности мечей", "Величие (Großartigkeit) германской спиральной орнаментации", "Меньшую ценность представляют бронзы кельтов" и т. д. И лишь в одном допущено противоположное соотношение: "Отставание германцев в керамике" – северогерманские грубые лепные горшки уж никак не поставить выше лужицкой или критской керамики! Но от гордого народа воинов и не приходится ожидать, чтобы он преуспевал в таком прозаическом ремесле: всё его внимание было отдано металлу.

Общий вывод из этого перечня:

"Такой народ, как германцы, который уже имел за собой тысячелетнюю культуру, который пережил такой период, каким мы узнаем и с изумлением изучали германский бронзовый век, нельзя же в конце концов называть варварами, хотя бы это и делали римляне, а больше, собственно, романские наследники римлян, а с особенным пристрастием – сегодняшние французы. Это тем менее нас трогает, что они иногда предпочитают нас сегодня так называть – поскольку они особенно рассержены одним из наших успехов (Косина имеет в виду Седан. – Л.К.) – не взирая на свое собственное действительное варварство, свидетельства которого немецкая Рейнская провинция сегодня еще повсюду выдает. Древний же Рим говорил о германцах только с высочайшим уважением..." (Ibid. 62).

За этим следует рассмотрение внешнего облика ранних германцев, как их изображают римские скульпторы.

"Из всех германских образов выступает спокойное чувство собственного достоинства, сдержанная сила и энергия, телесная мощь и духовная настроенность, которая отличает немцев: спокойное соразмеренное мышление, но также и неудержимая тяга к свободе, своевольный индивидуализм. Во всяком случае – телесная красота, высокая духовная одаренность, твердый характер.

Такой народ – это были не какие-нибудь ленивые лежебоки, которые прерывали свою дремоту только для того, чтобы выпить "еще по одной" ("immer noch eins") и затем насмерть разодраться в свалке. Нет, подобные классические побасенки годятся лишь для бульварных листков да потешных кабацких песен, но не для серьезного исторического изложения, – хотя бы историки-классики и сохранили на сей счет особое мнение" (Ibid. 83). Впрочем, известно, что Косинна сам с большим запалом певал кабацкую песню, припев которой гласил: "Древние немцы пили ведь тоже!" ("Die alten Deutschen tranken ja auch!") (Kossinna 1935: 71).

"С первобытных времен мы были не дураками выпить (gute Trinker) и таковы же мы сейчас; но мы пьем не постоянно, и мы пили также не постоянно; сначала мы исполняли свой долг с энергией и упорной выдержкой... Так было и у германцев; так и должно было всегда у них быть... Ведь только насквозь мужественному, могучему народу было под силу в конце римского времени завоевать мир" (Kossinna 1912: 83).

Столь безмерному возвеличению германцев противопоставлена трактовка отображения их южных и восточных соседей в римском искусстве. У кельта в лице – "мужицко-варварское уродство", те же черты – у дака, "о неблагородстве этого национального типа по сравнению с типом германца и говорить незачем" (Ibid. 80). Что же касается гетов, мизийцев и фракийцев, то "все они, с их одутловатым, вялым телом, с их сбитыми в длинные тугие космы волосами, обрамляющими слишком узкое и слишком пухлое мужиковато-топорное малоинтеллигентное лицо, уж очень живо напоминают грубые проявления сегодняшних племен того же края в южной России..." (Ibid. 81).

С этой характеристикой уместно сопоставить сообщение одного из учеников Косинны – знаменитого польского археолога Ю. Костшевского. "Когда в преисторическом семинаре в Берлинском университете, – вспоминает он,– дошли до рассмотрения культуры раннесредневековых славян, профессор Косинна в присутствии меня и второго славянина болгарина Чилингирова – выразился так: а теперь будем разбирать славянскую культуру, точнее отсутствие культуры у славян" (Kostrzewski 1964: 213).

Носителями культуры – культуртрегерами – у Косинны выступают только северные индогерманцы и их прямые и наиболее чистые наследники – германцы. Несколько характерных пассажей:

"Из северной части Средней Европы, от берегов Балтики и далее с верхнего и среднего Дуная тогда, в третьем тысячелетии до Р. Хр. выходили великие движения народов, которые наполнили всю Европу, прежде всего Южную Европу и Переднюю Азию тем населением, которое говорит нашей речью, речью индогерманцев. Повсюду там среднеевропейская кровь дала господствующий класс…" (Kossinna 1912: 82).

"… сохранившиеся наиболее чистыми германцы … а с ними и другие германские народы всё больше становились во главе европейской и, наконец, мировой культуры…" (Ibid. IV - V).

"Вот то великое, что возвещает доисторическая археология..." (Ibid. 82).

И теперь самая квинтэссенция всей книги: древняя история

"предоставляет нам лишь естественно односторонние и ограниченные мнения отдельных хотя бы и отечественных писателей о нашем народе, а если речь идет о глубокой древности, то лишь злобную клевету иностранных критиканов. Кто хочет поддаться воздействию нашего древнейшего и самобытнейшего искусства, чистого и неискаженного, тот должен обратиться к первобытной археологии (Vorgeschichte). Вот почему эта молодая наука обладает столь чрезвычайной современной ценностью, столь высоким национальным значением" (Ibid. V).

Так объясняется необычное название книги. "Чрезвычайно национальная археология" раскрывается как шовинистическая археология.

Кобленцский доклад, по словам самого Косинны, был встречен "прямо-таки бурной овацией", а выход в свет книги вызвал "поразительно сильный и радостный отзвук в немецком народе: несмотря на немалую цену, тираж в тысячу экземпляров разошелся за десять месяцев" (Предисловие ко второму изданию – см. Kossinna 1941: V).

Итак, были применены новые методические принципы, хотя опять же без предварительного обоснования и поначалу без четких формулировок. Они подразумеваются. Таких принципов можно отметить три:

1) деление народов на Kulturvölker и Naturvölker, активные и пассивные, творческие и воспринимающие, высшие и низшие, призванные господствовать и обязанные повиноваться (ср. постоянный приоритет Севера, превосходство "северных достижений", "оплодотворенные Севером народы", "всемирно-историческое призвание", "под силу завоевать мир", "господствующий класс со среднеевропейской кровью");

2) признание неизменности национальных особенностей, исключительной устойчивости национальных традиций ("таковы же мы и сейчас", "так было и у германцев, так и должно было у них всегда быть");

3) наделение первобытной археологии функцией идеологического воздействия на народ, задачей национального воспитания на этих "неизменных" традициях, в духе разжигания национализма ("то великое, что возвещает доисторическая археология"), в частности воспитания научным обоснованием националистических эмоций.

Здесь содержится многое для того, чтобы увенчать всю концепцию последним тезисом – принципом расовой обусловленности (ср. особое внимание к физическому типу). Проскальзывают и отдельные словечки, показывающие, что эта идея уже питала вдохновение мэтра ("среднеевропейская кровь", "расовый капитал", "историко-естествоведческие знания"). Более того, в предисловии к книге эта идея даже высказана: Приводя изречение "Немецкий дух не в крови, а в душе" ("Das Deutschtum liegt nicht im Geblüte, sondern im Gemüte"), Косинна поправляет: "Сегодня мы понимаем это иначе и громко исповедуем: кровь и определяет душу (Das Geblüt macht erst das Gemüt)... Наши давно почившие предки передали нам в наследство не только свою плоть и кровь, но и свои мысли, свой дух и свой характер..." (Kossinna 1912: IV).

Книга содержит и, так сказать, оргвывод частного, ведомственного характера. Если доисторическая археология настолько выше, ценнее и патриотичнее классической, античной, то "как вяжется" с этим тот факт, что она не представлена "в нашей самой уважаемой научной корпорации – Берлинской академии Наук"?

"Как долго будет еще продолжаться, что немецкая доистория полностью игнорируется первыми представителями германской науки – германистами Берлинской Академии? Как долго еще будет немецкая археология лишена тех величественных организаций, которые сумели создать внутри Академии наук представители римской, греческой, египетской и восточной археологии, этих чуждых отраслей археологии? Я взываю здесь изо всех сил к чувству чести и патриотизма тех берлинских академиков, которые прежде всего призваны придти на помощь..." (Ibid. 84 – 85).

Академики зашевелились и почувствовали, что придется действительно что-то сделать для немецкой доисторической археологии. Они решили избрать в свою среду ее ведущего представителя. И вот в Академию наук был избран новый член: Карл Шухардт (Eggers 1959: 229).

Это был второй тяжелый удар. Но за ним последовал еще один – третий.