Семейное сходство» понятий

Л. Витгенштейн иллюстрирует это на примере понятия «игра».

«Рассмотрим, например, процессы, которые мы называем «играми». Я имею в виду игры на доске, игры в карты, с мячом, борьбу и т.д. Что общего у них всех? Не говори «В них должно быть что-то общее, иначе их не назвали бы играми», но присмотрись, нет ли чего-нибудь общего для них всех. Ведь, глядя на них, ты не видишь чего-то общего, присущего им всем, но замечаешь подобие, родство и причем целый ряд таких общих черт. Как уже говорилось: не думай, а смотри! Присмотрись, например, к играм на доске с многообразным их родством. Затем перейди к играм в карты: ты находишь здесь много соответствий с первой группой игр. Но многие общие черты исчезают, а другие появляются. Если теперь мы перейдем к играм в мяч, то много общего сохранится, но многое и исчезнет. Все ли они развлекательны? Сравним шахматы с игрой в крестики и нолики. Во всех ли играх есть выигрыш и проигрыш, всегда ли присутствует элемент соревновательности между игроками? Подумай о пасьянсах. В играх с мячом есть победа и поражение. Но в игре ребенка, бросающего мяч в стену и ловящего его, этот признак отсутствует. Посмотри, какую роль играют искусство и везение. И как различны искусность в шахматах и теннисе. А подумай о хороводах! Здесь, конечно, есть элемент развлекательности, но как много других характерных черт исчезает…

А результат этого рассмотрения таков: мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом, сходств в большом и малом. Я не могу охарактеризовать эти подобия лучше, чем назвав их «семейными сходствами», ибо также накладываются и переплетаются сходства, существующие у членов одной семьи: рост, черты лица, цвет глаз, походка, темперамент и т.д., и т.п.»

Получается, что наша неспособность схватить неуловимую, скрытую сущность понятия обусловлена не нашим невежеством, а ошибочным предположением о том, что такая сущность вообще существует. Скрытая сущность понятия, по Витгенштейну, это не более чем философская иллюзия. В значении термина нет ничего сверх того, что раскрывается в обыденной практике его употребления и разъяснения его значения другим людям.

Например, понятие «стул». Его определение будет проблематично (количество ножек, спинка или без спинки, подлокотники или без подлокотников, предназначение, искусственны или естественное углубление или возвышение, стулья «по понятию» или стулья «по значению»).

Представители Венского кружка обосновали принцип верификации. Предложения осмысленны тогда, когда их содержание можно проверить эмпирически или можно указать, каким образом это сделать. Рудольф Карнап: «Значение предложения совпадает … с тем, как мы устанавливаем его истинность или ложность; и предложение имеет значение только тогда, когда такое установление возможно». По мысли Карнапа, многие предложения только имитируют предметную соотнесенность, которой не обладают: они как будто относятся к объектам, а на самом деле – к словам. Например: «Мы вчера говорили о человеке. Человек – не вещь, это просто абстракция». Это пример псевдо-обектных предложений. Объект один – «Человек как живое существо», однако предложения относятся только к слову «человек», а именно: слово «человек» часто употреблялось вчера, слово «человек» обозначает одушевленный предмет и слово «человек» есть родовое понятие. Это напоминает известную выходку Диогена по поводу определения человека Платоном как «двуногого существа без перьев».

По мысли Бертрана Рассела,цель анализа – сделать предложения логически прозрачными в такой степени, чтобы в них в качестве элементов было лишь то, с чем мы непосредственно знакомы (например, чувственные впечатления или логические связи). Никто не имеет права обозначать что-либо, если не знаком с ним.

В философии обыденного языка действует принцип: «Не спрашивай о значении, смотри на употребление». Поиски определенного значения, окончательных критериев и синтаксической точности ставятся здесь под сомнение в пользу учета контекста, семейных сходств слов и выражений, фактического и практического употребления языка.

Уиллард Ван Ормен Куайнрассматривает традиционную теорию значений не более чем как «миф о музее». Значение ошибочно представляется как ярлык на предметах, висящих в галерее – все равно, считаются ли «экспонаты» платоновскими идеями, самими предметами или их идеями (образами) в сознании. Но истинное положение дел – в отношении употребления языка обществом. Мы научаемся языку, связывая явления с определенными эмпирическими раздражениями («значения раздражений»), которые подтверждаются (и тогда усиливаются) или не подтверждаются (гасятся).

Если кто-нибудь, увидев кролика, воскликнет на неведомом для нас языке «гавагай», мы не будем знать, имеет ли он в виду кролика, части кролика или «все минус кролик». Какой-нибудь другой язык мог бы работать с совсем другой системой классификаций (принцип неопределенности перевода Куайна). Более общо: осмысленно можно высказываться о предметах и свойствах лишь в рамках «личной, образцово проработанной и в конечном счете неисследуемой онтологии» (принцип онтологической относительности Куайна).

Джон Остинв своей теории речевых актов различает локутивный акт, состоящий в простом произнесении, и иллокутивный, заключающийся в связанной с ним деятельности, например, угроза, благодарность и пр. Кроме того, есть и перлокутивный акт, выражающий результат речи. Чтобы имели место эти речевые акты, необходимо выполнение ряда условий. Выражение должно быть понятным в рамках определенных конвенций. (Схема 73) (А, с. 222 // Философия: dtv-Atlas. М., 2002).