Глава II. КАНОНИЗИРОВАННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ИНКВИЗИЦИИ

РАННИЕ ГОНЕНИЯ

 

Чтобы проследить историю инквизиции от ее истоков, необходимо окунуться в глубину веков, подобно Парамо (Луис Парамо (сицилийский инквизитор). «О происхождении и развитии Святой Инквизиции». Прим. пер.: первый труд по истории инквизиции с точки зрения официальной католической церкви, издан в 1598. Здесь и далее: постраничные примечания принадлежат автору, некоторые дополнения к ним, а также сноски – переводы иностранных слов и выражений – переводчику ); можно и не согласиться с ним в том, что сам Бог был первым инквизитором, что первый «акт веры» был совершен над Адамом и Евой и что изгнание их из Эдема является, собственно говоря, прецедентом для конфискации имущества еретиков.

Тем не менее, обращение к далекому прошлому необходимо, ибо первые сведения об этой организации восходят к самой заре христианства.

Невозможно найти в истории более плачевного урока, чем неспособность человечества установить такое отношение к религии, принимаемой с несомненной искренностью и рвением, которое из самих этих чувств не порождало бы озлобление и вражду. Как только с появлением серьезных оснований для сомнений ослабевает вера, как только определенная степень равнодушия вкрадывается в обряды главенствующего культа, представители его начинают нетерпимо относиться к людям, исповедующим другие культы. И тогда нетерпимость становится самим воздухом религии, и – если имеется сила – нет недостатка в ее проявлениях в виде гонений.

Подобные прискорбные черты свойственны и любой другой религии, но ни в одной они не обнаружились с такой чрезвычайной аномалией, как в христианстве, которое зарождалось на идеях милосердия, терпения и терпимости и главным принципом которого была возвышенная заповедь его основателя: «Возлюби ближнего своего».

Притеснения неизменно сопутствовали распространению христианства с момента его возникновения, в чем внимательный исследователь обнаружит жесточайший и ужаснейший – поистине, самый трагический – из всех парадоксов, составляющих историю цивилизованного человека.

Смиренная проповедь добра и любви обернулась впоследствии злобной ненавистью; богобоязненные наставления о терпении и снисхождении научили убийственной вспыльчивости и кровожадной озлобленности; кроткие догматы милосердия и сострадания с лютой свирепостью насаждались огнем, мечом и дыбой; заповеди о смирении внушались с откровенной гордыней и высокомерием, какого еще не знал мир.

Практически к каждому периоду из истории христианства можно отнести язвительную насмешку просвещенного атеиста второго века: «Вот как христиане любят ближнего своего!».

Обращаясь к эпохе раннего христианства, мы отмечаем, что в среде христиан была широко распространена нетерпимость к мнению и вере других, и этим они сами навлекали на себя преследования, объектом которых в течение трех столетий время от времени становились.

Они определенно первыми переступили грань снисхождения, которое политеистический[1]Рим проявлял ко всем религиям. Христиане могли без помех отправлять обряды своего культа, пока допускали такую же свободу для других. Но непримиримостью, с которой они провозглашали ошибочными все вероучения, кроме собственного, христиане оскорбили рьяных почитателей других божеств и тем нарушили мир в обществе; а их отказ повиноваться государству – отказ пополнять армию под предлогом «Nolo militare; militia est ad Dominum!» (Не в оружии, но в Боге мое спасение» (лат.)) – вызвал закономерное негодование. Когда, подвергаемые гонениям, они стали собираться и праздновать свои ритуалы втайне, сама эта скрытность стала причиной дополнительных и более крутых судебных преследований. Их таинственность вызвала подозрения и нападки. Очень скоро всеобщая неприязнь уже легла тяжким бременем, от которого трудно освободиться любому культу, скрытно отправляющему свои обряды. Повсюду считалось, что христиане занимаются ритуальным умерщвлением детей. Общественное мнение, всегда с готовностью верящее злым слухам, стало еще более настроено против них; произошли новые массовые волнения. Христиане, в свою очередь, пришли к осуждению политеизма и атеизма, неповиновению и призыву свергнуть существующий общественный порядок.

Строгость, проявленная по отношению к ним государством, до сей поры равнодушным к религиозным взглядам своих граждан, несмотря на то, что в среде правящих классов господствовал агностицизм, была продиктована скорее стремлением подавить элемент, ставший социально неустойчивым, чем мстительностью или ненавистью к новому культу из Сирии.

При императоре Клавдии мы видим последователей Назаретянина изгнанными из Рима как возмутителей общественного спокойствия; во времена Нерона и Домициана они объявлены опасными для общества и подвергнуты первому великому гонению. Но преследования по чисто религиозным причинам были несвойственны Риму, что и проявилось при правлении Нервы, запретившего доносы и притеснения на почве вероисповедания и призвавшего изгнанных христиан вернуться. Его преемник, справедливый и мудрый Траян, по-видимому, в ответ на волну еврейских бунтов, которые случились в его царствование, сначала выступил против последователей Назаретянина, но затем проявил к ним снисхождение. Подобным же образом им не досаждал изысканный Адриан, который настолько увлекся их вероучением, что имел намерение причислить Христа к Пантеону[2]римских богов; их оставил в покое и следующий самодержец Антоний, несмотря на то, что был так предан религиозным традициям своей страны и служению многочисленным богам, что получил имя Пий (Набожный).

С восшествием на престол императора-философа Марка Аврелия, который враждебно отнесся к новой доктрине не только из-за своих собственных убеждений стоика, но также и потому, что в политическом аспекте не доверял христианам, началось новое великое гонение, ставшее уделом христиан в течение шестидесяти лет следующих четырех царствований, до восшествия на престол Александра Севера в тридцатых годах третьего столетия христианской эры.

Мать Александра, Юлия Маннеа, была христианкой, воспринявшей новую доктрину от александрийца Оригена[3]. Хотя ее приверженность христианству не проявилась внешне так сильно, как у Адриана, о ней сказано, что она включила икону Христа в число почитаемых божеств, помешенных в ее ларариуме[4].

Возможно, иконы Спасителя, существовавшие в третьем веке, способствовали дальнейшему распространению его культа. В те времена – и в течение приблизительно трех последующих столетий – эти иконы соответствовали греческим понятиям о божестве: Христа изображали юношей восхитительной грации и красоты и привносили в его образ многое из представлений об Орфее[5]. Действительно, на одном сохранившемся изображении мы видим Его безбородым, садящим на валуне, с музыкальным инструментом в руках, игрой на котором он очаровал диких зверей, собравшихся неподалеку. На другом рисунке, обнаруженном в катакомбах (он включен в иллюстрации «Христианской иконографии» Дидрона) и представляющем Его в образе пастушка, показан безбородый, коротко подстриженный юноша крепкого телосложения, облаченный в тунику, спускающуюся до колен; левая рука придерживает ягненка, лежащего у него на плечах, а правая сжимает пастушью дудочку.

Подобные рисунки воспринимались не как портреты богов, а лишь как идеализированные представления о них, что выясняется из споров, которые возникли во втором веке (и не утихали также в восемнадцатом) по поводу личности Христа. Святой Юстин[6]доказывал: чтобы представить Его самопожертвование более трогательным, Ему следует придать вид самого жалкого из людей; а Святой Кирилл, также поддерживавший это мнение, объявил Его «безобразнейшим из сынов человеческих». Но другие, полные старых греческих представлений о том, что красота сама по себе является неотъемлемым качеством божества, протестовали: «Если Он не прекрасен, то это не Бог».

Святой Августин официально заявляет, что в его дни (в четвертом веке) не существует достоверного знания ни о внешности Спасителя, ни о внешности Его Матери.

Отсюда становится очевидным, что два удивительных портрета не были известны во времена Святого Августина – это «Вероника», или «Лик Святого» (хранится в соборе Святого Петра в Риме), и другой – на ткани – портрет, как утверждается, самого Христа; последний был в восьмом веке подарен Эбрагу – правителю Эдессы[7](как родственнику Святого Иоанна Дамаскина). Чтобы сохранить его, Эбраг наклеил ткань на доску, и в таком виде портрет впоследствии попал в Константинополь, а затем – в Рим, где до сих пор хранится в церкви Святого Сильвестра.

Эти портреты, а еще в большей степени – письменное свидетельство, посланное в римский сенат Лентулом (проконсулом Иудеи), стали основанием для тех представлений, с которыми мы сегодня хорошо знакомы. Это письмо содержит следующее описание:

«Недавно приобрел широкую известность человек, до сей поры здравствующий и обладающий огромным влиянием. Его имя – Иисус Христос. Последователи называют его Сыном Божьим; другие же считают его могущественным пророком… Он высокого роста, и лицо его строго и полно энергии, так что при взгляде на него испытываешь любовь и страх перед ним. Волосы на голове его цвета вина, от корней своих до ушей волосы невзрачные и прямые, но от ушей до плеч – вьющиеся и глянцевиты; с плеч они ниспадают по спине, разделенные на две части по обычаю назаретян. Лоб его чистый и гладкий; лицо без изъянов и нежного тона, с выражением доброты и смирения; нос и рот безупречной красоты; у него большая борода того же цвета, что и волосы на голове. Глаза голубые и чрезвычайно яркие. Лицо удивительно изящно и величественно. Его видели не столько улыбающимся, сколько скорбящим. Руки у него тонкие и изящные. В речах нетороплив, взвешен и немногословен. Он – прекраснейший из сынов человеческих».

Ясно, однако, что об этом описании или об упомянутых удивительных портретах не было известно даже в четвертом и пятом столетиях, когда Христа еще изображали стройным безбородым юношей. И нет сомнений, что это вдохновило Мнкеланджело представить Христа в «Оплакивании Христа» в виде столь необычном и поразительном для глаз наших современников.

Также не существовало и портретов Девы Марии: точно установлено, что их не было до Эфесского собора[8]и что около семи рисунков, приписываемых Святому Луке, – четыре из них находятся в Риме – выполнены флорентийским художником одиннадцатого века по имени Лука.

Можно добавить также, что распятие не являлось эмблемой христианства до седьмого века, когда решение об этом было принято на соборе в Константинополе.

В течение следующих двадцати лет, то есть до середины III века, христиане жили в мире и пользовались полной свободой. Затем последовал период суровых притеснений со стороны императора Деция, продолженных Валерианом и Аврелианом и достигших высшей точки при Диоклетиане в начале четвертого столетия. Но страдания их уже близились к концу, и с восшествием на престол императора Константина в 312 году для христианства началась новая эра. Константин, почитаемый христианами как избавитель, способствовал неограниченному господству новой религии, к которому она пришла за последующие менее чем триста лет, и обеспечил ее приверженцам право не только на существование, но и на влиятельность.

История правления этого императора окружена легендами. Самая известная рассказывает, что, когда он выступил в поход против Максентия – своего соперника в борьбе за трон – и уже потерял надежду на успех, явно уступая в силе, на фоне вечерней зари на небе появился пылающий крест с надписью: «СИМ ПОБЕЖДАЙ». Тогда Константин обратился за наставлением к христианам, принял крещение и разрешил свободное вероисповедание христианства. Другие легенды утверждают, что он был воспитан в христианской вере своей матерью, Святой Еленой, которая совершила поездку в Святую Землю, дабы вернуть христианам подлинный крест, на котором был распят Христос. По преданию, она возвела в Иерусалиме храм в честь обретения священной реликвии. Третьи доказывают, что Константин не принимал крещения почти до самой смерти и на протяжении всей жизни, несмотря на несомненную благосклонность к христианам, придерживался языческой религии, в которой его воспитал отец.

Возможно, истина лежит посередине. В первые годы своего царствования Константин не только держался среднего курса, предоставляя религиозную свободу всем сектам, но, будучи приверженцем христианства, оставлял за собой звание первосвященника в политеистическом Риме наряду с титулом верховного понтифика[9], который впоследствии, несмотря на языческое происхождение, был принят христианами и присвоен ими своему архиепископу. Однако в 313 – 314 годах Константин запретил праздновать ludi seculars (секулярные игры, устраиваемые в Риме один раз в столетие) , а в 330 году выпустил эдикт, запрещавший проведение церковных служб в храмах, хотя христианский Никейский собор в 325 году прошел при его несомненном покровительстве.

С того самого момента, когда новая религия была признана и обрела гражданские права и силу, с того самого момента, когда христианин смог поднять голову и ходить открыто и безбоязненно по улицам, с этого времени мы видим его занятым преследованием приверженцев других культов – язычников, иудеев и еретиков. Хотя христианство было лишь в начале четвертого столетия своего существования, оно не только распространилось неудержимо и мощно вопреки репрессивным мерам, принимаемым против него, но уже начинало познавать внутренние распри и расколы. Современники считали, что количество раскольнических сект в христианстве в четвертом веке превысило девяносто.

Самой известной из них была секта александрийского священника Ария, который отрицал, что Христос был Богом во плоти (то есть не был единосущен Богу-Отцу, поскольку сотворен им), считая его не более чем вдохновенным пророком, первым и достойнейшим из сынов человеческих. Эта доктрина, уже осужденная синодом[10], собравшимся в 321 году в Александрии, получила столь широкое распространение, что I Вселенский собор в Никее, объявивший это течение еретическим, был созван специально для борьбы с ним. Кроме того, в Никейском кредо, действующем и по сей день, был строго определен и сформулирован «символ веры»[11].

Другими известными еретиками были манихеисты, гностики, адамиты, сиверисты и донатисты; вскоре к ним добавились пелагианцы и присциллианцы.

Возможно, лидер манихеистов мог претендовать на популярность, основываясь на том факте, что Святой Августин из Тагаста, оставив беспорядочную молодость, пришел к христианству именно через эту секту, которая исповедовала некую смесь этой религии с элементами культа Солнца и буддизма.

Другие еретики, за исключением пелагианцев, были в основном одинаково причудливы. Разобщенные еретики-гностики занимались мистицизмом и магией и опирались на зороастрические представления о дуализме – парности сил добра и зла, света и тьмы. К силам зла они относили все, что служит плоти человека, душа которого считалась божественной субстанцией. Адамиты стремились сравниться в своей непорочности с Адамом до его грехопадения; они требовали от своих последователей безгрешности, отвергали брак, который, по их утверждениям, заключается лишь ради греха, и изгоняли из своей общины всех нарушивших их догматы подобно тому, как Адам и Ева были изгнаны из рая. Сиверисты отрицали воскрешение во плоти, не признавали деяний апостолов и доводили аскетизм до крайности.

Пелагианцы были последователями Пелагея – британского монаха, обосновавшегося в Риме около 400 года, чья ересь, по крайней мере, покоилась на фундаменте рационализма. Он отрицал доктрину первородного греха, утверждал, что каждый человек рождается невинным и что его порочность зависит от него самого. Он приобрел многочисленных последователей, и в течение двадцати лет бушевал конфликт между пелагианцами и церковью, пока папа Зосима не изгнал их из Рима.

Со времен императора Константина христианство неизменно увеличивало свое могущество, и первейшим проявлением его силы стало обнажение карающего меча: оно забыло о тех протестах против преследований, с которыми некогда само выступало, и той широкой и благородной поддержке принципа религиозной терпимости, к которой призывало в дни своих бедствий. Теперь раздаются призывы устроить резню донастистам, заявлявшим об истинности своей церкви, а Константин грозится посадить на кол любого иудея, проповедующего против христианства, и любого христианина, склонного к иудаизму. Он разрушает церкви арианцев и донастистов, изгоняет их священников и под страхом смерти запрещает распространение их доктрин.

Могущество христианства лишь однажды несколько пошатнулось при правлении терпимого в религиозном отношении Юлиана Отступника, который вновь открыл языческие храмы и восстановил культы старых богов; но оно окончательно возвысилось при императоре Феодосии Великом в 380 году.

Отныне языческие храмы не только закрыты, но и стерты с лица земли, их церковные службы и даже тайные жертвоприношения запрещены под страхом смерти. У Либания[12]мы можем почерпнуть кое-что об опустошениях, произведенных при этом среди языческого крестьянского населения. Проживая вдали от крупных центров, в которых восторжествовали новые доктрины, они оказались лишенными старых богов, ничего не зная о новом. Их затруднительное положение было гораздо более бедственным, чем положение ариаканцев, манихеистов, донатистов и прочих еретиков, против которых были направлены подобные указы.

Именно в это время впервые мы обнаруживаем титул «Инквизитор веры» в первом законе (статья IX «Кодекса» Феодосия) , провозгласившем смертную казнь в наказание за ересь. Именно теперь мы встречаем Великого Августина из Тагаста – гения, порожденного церковью, отринувшего свободу вероисповедания вопросом «Quid est enim pejor, mors anim quam libertas erroris?» («Неужели спокойствие смерти хуже, чем распутство заблуждения?» (лат.) ) и энергично потребовавшего смертной казни еретикам на том основании, что это – акт милосердия, призванный спасти остальных от вечных мук, уготованных всем впавшим в ересь. Точно так же он одобрил декреты о смертной казни для любых последователей многобожия, которое лишь несколько поколений назад было официальной религией Римской империи.

Именно Августин – о нем справедливо сказано, что «со времени апостолов не было человека, более щедро привившего Церкви свой дух» – в своем чудовищном рвении, пользуясь потрясающей аргументацией, рожденной его недюжинным интеллектом, изложил руководящие принципы гонений, которые «работали» в течение приблизительно пятисот последующих лет.

«Он был, – утверждает Леки, – самым верным и восторженным защитником всех тех учений, которые рождаются в умах, склонных к преследованиям».

Однако, сколь бы далеко не заходила в своих притеснениях церковь, непосредственное исполнение приговоров было возложено целиком и полностью на гражданские власти; и на этом отчуждении духовенства от осуществления казней настоял сам Святой Августин. Но уже на исходе четвертого века священнослужители сами занимаются преданием еретиков смерти…

Испанский теолог Присциллиан руководствовался изречением Святого Павла: «Разве вы не знаете, что вы и есть Храм Божий?», требуя чистотой и безгрешием достигать достойного существования. На этом постулате он построил учение сурового аскетизма и настаивал на запрещении браков для духовенства. В то время обет безбрачия был необязательным (Декрет Сириция (384-399) через пять лет после казни Присциллиана ввел строгий целибат (обязательное безбрачие католического духовенства – прим. пер.) для священников всех рангов выше подьячих и расторгнул все браки духовых лиц, заключенные к тому времени. Лев Великий в середине пятого века еще больше расширил этот запрет, включив сюда и подьячих, до той поры не охваченных целибатом. Это явилось одной из крупнейших причин разъединения, произошедшего между греческой и латинской церквями) , и, объявив этот запрет законом Христовым, он сам подставил себя под обвинение в ереси. Его обвинили в колдовстве и безнравственности, в 380 году отлучили от церкви и сожгли заживо вместе с несколькими его соратниками по приказу двух христианских епископов. Присциллиана считают первым мучеником, сожженным испанской и инквизицией.

Необходимо добавить, что этот поступок вызвал глубочайшее возмущение значительной части духовенства против ответственных за сей немилосердный акт двух епископов, а Святой Мартин из Тура горячо осудил их действия. Однако негодование было спровоцировано не фактом казни людей за ересь, а тем обстоятельством, что экзекуции подверглись священнослужители. Дело в том, что частью учения ранней христианской церкви было правило, запрещавшее христианину в любом качестве – судьи, конвоира, экзекутора – способствовать смерти своего единоверца; отчасти благодаря непреклонному следованию этому наставлению христиане в свое время привлекали к себе сторонников и вызывали, как мы уже знаем, недовольство правителей Рима. Теперь, при возросшем могуществе церкви, это наставление выполнялось не так строго, но все-таки определенные ограничения существовали, и потому было сочтено, что те два прелата, на которых лежала ответственность за смерть присциллианцев, вышли за рамки дозволенного.

Принципы устройства инквизиции сформировались именно тогда и сыграли важную роль в ее становлении.

К тому времени церковь стала отождествлять себя с государством: она укрепила свои структуры и приобрела такое влияние, что государство потеряло способность существовать независимо от нее и стало ее инструментом. Гражданские законы строго соответствовали ее доктринам; общепринятая мораль основывалась на ее духовных заповедях; искусство – живопись, скульптура, литература и музыка, – приспособленное к ее нуждам, было стеснено узкими рамками ограничений; науки и ремесла поощрялись только в пределах ее нужд, и их развитие в значительной степени сдерживалось ее установками; сам отдых людей регулировался в духе церковных постулатов.

Тем не менее, во всех отношениях оказывая на государство столь глубокое влияние, что государство и церковь представлялись одним неразделимым целым, она оставалась независимой. Поэтому когда Римская империя, казалось, служившая церкви главной опорой, уже лежала в руинах после нашествия варваров, сама церковь ничуть не пострадала от этих потрясений. Устояв, она покорила варваров гораздо более искусно и необратимо, чем покорила и завоевала право считаться естественной наследницей павшего Рима. Вскоре церковь полностью овладела этим богатейшим наследием, заявив свои права на мировое господство, составлявшее предмет гордости Рима, и приняв под свое владычество новые государства, возникшие на руинах империи.

 

Глава II. КАНОНИЗИРОВАННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ИНКВИЗИЦИИ

 

В течение приблизительно семи столетий после падения Римской империи преследования за ересь были очень редкими и весьма незначительными. Однако это нельзя отнести на счет милосердия церкви. Несмотря на то, что некоторые из старых еретических учений уцелели, они были столь истощены, что уже не могли открыто выступать наперекор матери-церкви, существовали очень скрытно и старались оставаться незамеченными.

С другой стороны, новые раскольники тоже не заявляли о своем появлении во время этой передышки. В значительной степени такая ситуация возникла вследствие недвусмысленной формулировки христианской теологии, годами подтверждавшейся различными вселенскими соборами, которая обязывала упорно преследовать свободомыслие в христианстве. Конечно, узда католицизма представляла собой серьезное препятствие для развития интеллекта, но окончательно подавить способности людей к воображению и мышлению религия никогда не могла и никогда не сможет.

Тщетным оказалось стремление церкви закабалить мысль и задушить познание, которое подрывало самые её основы и раскрывало ошибочность космических и исторических концепций, на которых базировалась ее теология; безрезультатным оказалось ее стремление защититься, неуклонно придерживаясь ранее принятых теорий.

На эту бескомпромиссную непреклонность католической церкви сыплются многочисленные порицания. Если поставить целью непредвзятое рассмотрение вопроса, то оценка ситуации может оказаться не столь однозначной. Позволительно сказать несколько слов, чтобы пролить свет на защищаемую позицию и не быть неправильно понятым.

Полагают, что неуступчивая политика церкви была единственным серьезным препятствием на пути интеллектуального развития, и потому считают ее предосудительной. Но давайте рассмотрим альтернативу без предубеждений. Признание ошибки обычно является началом крушения. Если признана одна ошибка, то вырвана нить из полотна, нарушена прочность единого целого. Кто уступил однажды, тот создал прецедент, который побуждает противников добиваться новых и новых уступок, пока он не отдаст все без остатка, обреченный на полное поражение.

Из сказанного следует, что имеется бесспорная логика в позиции церкви: распространяя учение не на область человеческих знаний, а на духовную сферу, она ни на йоту не отступила от своих доктрин перед достижениями человеческого разума. По-прежнему первое считалось преходящим, а второе – имеющим божественное происхождение. Она неизменно считала бесспорным, что свойственные человеку заблуждения невозможны для божества, что человеческое мнение об ошибках в догматах церкви – не более чем проявление присущего человеку свойства ошибаться.

Церковь Рима ясно представляла себе, что либо будет признана совершенной, либо перестанет существовать. Беспристрастное разбирательство заставляет признать ее упорство в отстаивании своих догматов более достойным, чем уступки развивающимся гуманитарным и естественным наукам и постепенное отступление на пути к забвению. Придерживаясь избранной позиции, церковь осталась полновластной владычицей своих приверженцев – в противном случае она была бы вынуждена смириться с ролью жалкой служанки.

Руле предупредительно извещает своих читателей, что «нет церкви, кроме Римской, у которой была бы инквизиция». Но он не берется довести рассуждение до логического завершения и добавить, что ни в одной христианской церкви, кроме римской, инквизиция была бы просто невозможна: нельзя оскорбить ересью церковь, которая приспосабливается к новому строю мыслей и шаг за шагом уступает позиции под натиском познания (И все-таки утверждение Руле сродни неточно сформулированной истине, ибо дух преследования, который является сомнительным достоинством Священной канцеляции, существовал и в других церквях, кроме римской – взять хотя бы преследование Елизаветой всех, кто не был приверженцем англиканской церкви ).

Римская церковь предложила миру свои непреложные формулировки, свои неизменные доктрины. «Вот мое учение – провозгласила она. – На том стою. Вы должны принять его безоговорочно и во всей полноте, или вы – не мои дети».

К этому невозможно придраться. Добавь она только допустимость принимать или отвергать ее учение, предоставь она только человеку свободно признавать или не признавать ее доктрины, как велит ему совесть и разум, все было бы хорошо. К несчастью, она сочла своим долгом пойти дальше, применив насилие и принуждение в таких масштабах, что пропитала детей своих духом якобизма восемнадцатого века, провозглашая: «Будь братом моим, или я убью тебя!»

Неспособная средствами убеждения предотвратить выход из своих рядов (причина выхода – развитие интеллекта), она вновь прибегла к физическим расправам и возобновила свирепые насильственные методы первых веков.

Серьезный еретический взрыв произошел в южной части Франции. Как оказалось, там объединились все раскольники, доставлявшие беспокойство церкви с момента ее основания – арианцы, манихеисты и гностики, – к которым присоединились более новые секты, такие, как катары[13], вальденсы[14]и бономины (или «добрые люди»).

Эти вновь появившиеся заслуживают краткого описания.

Катары, подобно гностикам, были дуалистами, и их кредо мало чем отличалось от разработок гностицизма. Они верили, что земля – лишь ад или чистилище, созданное силой дьявола, и что человеческие тела – не более чем тюрьма для ангельских душ, попавших в лапы Люцифера[15]. На небесах их возвращения ожидали небесные тела, но они не могли вернуться, пока не отработали свое искупление. Чтобы достичь этого, человек должен умереть в мире с Богом; тем, кто не сумел добиться этого, суждено очередное земное существование в теле человека или животного – в зависимости от заслуг. Становится понятным, что при сохранении многих элементов христианства это вероучение предоставляло нечто большее, чем возобновление метафизики – старейшего и наиболее фантастичного из разумных верования.

Вальденсы, к которым примыкали бономины, были ранними протестантами, как мы понимаем этот термин. Они предоставляли каждому человеку право интерпретировать Библию по-своему и отправлять христианские таинства, не имея духовного звания. Более того, они отрицали, что римская церковь является церковью христианской.

Все вместе эти секты получили известность под названием альбигойцев, названные так потому, что Ломберский собор, осудивший их доктрины, состоялся в 1165 году в епархии Альби[16].

Папа Иннокентий III сделал попытку обратить этих сектантов на путь истинный, направив двух монахов – Петра и Рудольфа – с целью восстановить среди них порядок и убедить вернуться к повиновению. Но когда еретики убили одного из легатов, святой отец прибег к другим, менее нравственным методам борьбы со свободой совести. Он приказал королю Франции, дворянству и духовенству королевства взять в руки меч крестоносцев и добиться искоренения альбигойских еретиков, которых объявил худшей опасностью для христианского мира, нежели сарацины; он вооружил тех, кто выступил против альбигойцев, той же духовной мощью, какой Иоанн VIII наградил отправившихся воевать в Палестину: всем, кто не побоялся рискнуть жизнью за дело церкви, было объявлено полнее отпущение грехов (кроме того, им было даровано освобождение от уплаты процентов по долгам, пока они будут участвовать в войне с еретиками ).

В наши намерения не входит изложение истории последовавших ужасных раздоров: избиений, грабежей, сожжений на кострах, которые имели место в ходе войны между альбигойцами под предводительством Раймонда Тулузского и крестоносцами под началом Симона де Монфора. Свыше двадцати лет тянулась эта война, в ходе которой исходные причины вражды забылись – она превратилась в борьбу за власть между Севером и Югом и потому, строго говоря, не относится к истории инквизиции.

Несмотря на то, что титул «инквизитор» был впервые введен Кодексом Феодосия, и, несмотря на то, что преследования, направленные против еретиков и прочих, затевались еще во времена, предшествовавшие Феодосию, именно Иннокентия III следует считать основателем Священной инквизиции как одной из составляющих частей церкви. Дело в том, что при его правлении сфера преследования еретиков, которая до сей поры целиком принадлежала светской власти, перешла в руки духовенства. Он направил двух монахов-цистерцианцев[17]инквизиторами в Испанию и Францию, поручив им возглавить движение за искоренение еретиков, и предписал всем королям, дворянам и прелатам оказывать всяческую поддержку этим эмиссарам и содействовать в порученном им деле.

Свое же внимание папа Иннокентий посвятил патаренам – секте, которая восстала против навязанного духовенству целибата, – добившимся заметного успеха в Италии; он потребовал помощи от светских правителей – под страхом заключения в тюрьму и изгнания, конфискации владений и угрозы сровнять их дома с землей.

В 1209 году он созвал собор в Авиньоне, на котором сумел настоять на предписании: каждому епископу набрать тех подвластных графов, кастелянов[18]и рыцарей, которых сочтет подходящими, и заставить их взяться за истребление отлученных еретиков.

А чтобы епископу было легче очистить свою епархию от еретической нечисти, ему было разрешено в каждом приходе выбирать в личное распоряжение одного священнослужителя и двух-трех или более мирян с хорошей репутацией, а губернаторам городов и крупным землевладельцам, в соответствии с каноническими и светскими уложениями, во всех без исключения случаях позволялось конфисковывать собственность изгнанных еретиков. Если же упомянутые губернаторы и прочие будут небрежны или нерадивы при выполнении этого богоугодного дела, их следует отлучить от церкви, а на их территории наложить интердикт[19]церкви.

В 1215 году в Латеранском дворце папа Иннокентий провел крупнейший собор средневековья (IV Латеранский собор), на котором расширил права духовенства в деле преследований. Он издал для всех власть предержащих указ о том, что «если они желают, чтобы их считали верными христианами, то они должны публично принести клятву, что будут усердно трудиться ради истребления в своих владениях всех тех, кого Церковь объявила еретиками».

Этот указ был подкреплен буллой, грозившей отлучением и конфискацией владений любому правителю, который не сможет искоренить еретиков в своих землях – росчерком пера папа утвердил свою власть в такой степени, что отказал в свободе совести народам и даже королям!

Кроме того, каждого еретика, противостоящего священной католической и ортодоксальной вере,- как решили собравшиеся в храме Святого Иоанна отцы – следовало отлучить от церкви, после чего выполнить следующие постановления:

 

«Когда светские власти или их представители придут за осужденными, последних следует передать им для исполнения приговора, причем обвиненных церковников предварительно лишают духовного сана. Собственность осужденных мирян будет конфискована, а собственность духовных лиц отойдет к их приходам. Люди, отмеченные лишь подозрением, если они не могут доказать своей невиновности и опровергнуть обвинение, будут поражены мечом анафемы, и все должны сторониться их. Если через год после объявления анафемы они не докажут своей благонадежности, их следует осудить как еретиков.

Светских правителей, если они хотят, чтобы их признали добрыми католиками, следует склонить (а при необходимости – заставить под угрозой церковного осуждения) публично дать клятву защищать дело Веры и приложить все силы для истребления в своих владениях тех, кого Церковь объявит еретиками».

 

Отлучение, ожидавшее непокорных, не было пустой угрозой, несмотря на то, что имело отношение лишь к духовной сущности человека. Папская анафема влекла за собой те же последствия для провинившегося, что и проклятие жреца в древности.

Подвергнутые такому наказанию не могли быть принятыми на службу, не могли требовать каких-либо элементарных гражданских прав, включая право на существование. При болезни или несчастье к ним не следовало проявлять милосердия под страхом навлечь на себя такое же проклятие, а после смерти их останки запрещалось предавать земле по христианским обычаям.

Вследствие подобных постановлений и указов инквизиция, можно сказать, вступила во вторую стадию своей эволюции и приобрела строго церковный характер – иными словами, утвердилась как каноническая организация.

Именно папа Иннокентий III дал в руки церкви грозное оружие преследования и подал пример фанатизма и религиозной нетерпимости, которые стали беспощадным руководящим принципом Рима в последующих столетиях.

 








Дата добавления: 2016-11-02; просмотров: 467;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.036 сек.