Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров 9 страница

При другом виде предтворчества в мыслях и чувствах воз­никает пустота при первых же попытках творить «великое» и «вечное». Человек говорит: «Все забыл, в голове — пусто. А надо ли делать что-либо?» Если после этого вспыхивает вдохновение, то такую невольную пустоту мыслей и чувств можно расценивать как проявление стрессовой психической релаксации, спонтанно возникающей в начале стресса творчества (см. также 2.1.6). Она, снимая эмоциональные перегрузки, готовит мышление к продук­тивному творчеству.

Третий вид предтворчества проявляется как эустресс у не­которых счастливцев. Безотчетная радость, легкость и беспеч­ность, как волна, подхватывает таких людей и несет к началу акта творения.

Наиболее полно предтворческие состояния рассмотрел из­вестный художник-дизайнер А.Н. Цыбин. Изложу его суждения с моими добавлениями, отчасти повторяя изложенное выше.

1. Как и многие писавшие о творческом состоянии, он считает главным условием, обеспечивающим вхождение в него, одиночество творца. Хотя бы на время создания творений их автор должен жить в стрессе социальной депривации. Но отделиться от людей надо не совсем, а лишь как от раздражителя, отвлекающего на себя слишком много душевной энергии. Надо, чтобы сохранялся тонизирующий творца социальный фон его окружения, как легкий раздражитель, напоминающий ему о теме и нужности его творчества.

Именно таким был парижский периодЭрнеста Хемингуэя. Он работал — писал — в малолюдном кафе за отдельным столиком. Но беда, если кто-нибудь подходил к нему с навязчивым внимани­ем — творческий процесс Хемингуэя ломался. Также А.П. Чехов в Ялте оберегал себя от излишнего общения, сохраняя тонизиру­ющие его творчество социальные контакты. Можно вспомнить А.С. Пушкина в Михайловском и П.И. Чайковского на одинокой подмосковной даче и многих других.

2. Предтворческому состоянию бывает полезен несильный кон-фронтационный фон, т. е. легкий стресс сердитости творца на окружающих близких ему людей. Л.Н. Толстой перед погружени­ем в творчество гневался на жену, будто неверно переписавшую его рукописи. Переводчик древнефранцузских стихов А.Г. Ней­ман, как я узнал во время сеанса психоанализа с ним, сердился на жену «сам не зная за что и почему». И чем острее бывало его раздражение, тем лиричнее получались переведенные стихи.

3. Из работ 3. Фрейда известно, что сексуальный стресс может стать мощной преднастройкой творчества, сублимируясь в него [Freud S., 1908 и др.]. Сексуальное напряжение, субли­мируясь в творчестве, привносит наряду с воодушевлением, одухотворенностью, вожделением еще и агрессию эгоизма.

4. А.Н. Цибин обращает внимание на то, что предтворческим состоянием и побудителем к творчеству может стать эйфориза-ция автора благодаря оптимально хорошему его телесному состоянию. Тренированное тело (но не чрезмерно, не для рекордов) и общее здоровье создают ощущение легкого вос­торга. Однако перерасход физических сил после спортивных достижений блокирует стресс творчества.

Нобелевский лауреат, академик И.П. Павлов сообщал, что его творческому настрою способствует игра в городки В ней есть визуальная цель, физическое напряжение, реализующееся в ловкости и точности движений, удовлетворение победой. Выдаю­щийся драматург Артур Миллер находил предтворческий стресс в профессиональной физической работе — он делал массивную мебель для своей виллы. Разные побудители могут объединяться, сублимируясь в творчестве. Об этом у В. Маяковского: Любить — это значит в глубь двора вбежать

и до ночи грачьей,

блестя топором,

рубить дрова,

своей

силой

играючи.

[Маяковский В., 1958, т. 9, с. 383].

Поэтом отмечена объединенная сублимация в творчестве сексуальной силы и физической силы. Происходит это «играючи», т. е. без максимального расходования сил. Процесс подкрашен эустрессовой аурой с самолюбованием автора мужской «своей силой», т. е. проявлением вторичных половых признаков. В сти­хах отражено и творческое одиночество — «в глубине двора», куда требуется «вбежать», надо полагать, активно прорываясь и порывая с чем-то. Творческий процесс сопряжен с трансцендент­ностью ночной тьмы — «до ночи грачьей» и с особым звучанием пространства — с «грачьими» криками и с победной, сокрушаю­щей агрессивностью поэта — «блестя топором, рубить дрова», с праздничной яростью «блестящих топоров».

Образное описание нюансов стресса творчества можно найти у многих поэтов, писателей и мемуаристов. В.В. Маяковский—талант­ливый аналитик психологии искусства — не одинок среди них. 5. Отличной настройкой на творчество может быть эустресс че­ловека в

природной среде с красотой ее ландшафтов, парков, девственных лесов, со сложнейшим разнообразием облаков, струй воды рек, ручьев и водопадов, с ревом и видом морского прибоя. Рекреативные эффекты природы объяснял И.П. Пав­лов. Основываясь на своем представлении о двух сигнальных системах у людей, он разработал для себя способ настройки на научное творчество. Вечером, после суеты рабочего дня, долго рассматривая художественные шедевры на стенах своей квартиры (медитируя?!), он, во-первых, «стирал» в

Сознании дневные впечатления. Во-вторых, напрягая у себя первую сигнальную систему (образно-художественную), да­вал отдых второй сигнальной системе — вербальной, дискурсивно-логической. После этого академик приступал к научному творчеству, преимущественно напрягая, по его мнению, свою вторую сигнальную систему.

6. Тонизировать творческое состояние могут умеренные экс­тремальные внешние воздействия (слабые стрессоры): холод, шум. И такие, как неудобная поза: Э. Хемингуэй пи­сал, стоя за конторкой (но редактировал написанное, сидя в мягком кресле). Даже легкий голод способствует творчеству. Эти умеренные стрессоры «подкачивают» творчество как квазиборьбу с неким противником.

7. Для ряда авторов предтворческими стимулами становились симптомы их хронических болезней, преодоление недо­моганий обостряло стресс творчества.

8. Известны случаи, когда интенсивному творчеству предшест­вовало, казалось бы, беспричинно хорошее настроение, ощущение радости, бодрости. Такой эустресс поднимает эмоциональное напряжение автора до уровня необходимого для включения процесса творения.

9. Преддверием к пароксизму, взрыву творчества может стать внезапно возникшее у автора ощущение, что нет никаких толковых идей в голове, мучительное представление о себе как о бездарности, и желание «бросить все!». Этот творческий дистресс следует расценивать как «квазиуход» от решения стрессогенной проблемы. В действительности — это неволь­ная релаксация. В таких случаях требуется упорство в труде. Раньше или позже оно может вновь пробудить вдохновение.

10.Пробуждающая креативность релаксация может быть преднаме­ренной (например, при трансцендентальной медитации)

11.Наконец, известно множество авторских причуд, маги­ческих действий, настраивающих на творчество. Классик французской литературы Виктор Гюго всю жизнь работал за маленьким столиком, на котором написал свое первое, полу­чившее признание произведение. Писал он только вороньими перьями, т. к. гусиными талантливо творить не удавалось. А вот еще пример. Советская писательница Мариэтта Ша-гинян, когда ей не писалось, надевала на голову, как колпак, черный чулок и писала, примостившись на уголке кухонного стола, среди ароматов готовящейся армянской пищи.

Б. Стресс творчества. Вслед за предтворческими стрессовыми состояниями, описанными выше, включается (не всегда!) стресс творчества. Кратко рассмотрим его уровни. Еще Шакья Муни (Будда) в «Сутре золотого лотоса» изложил свои воззрения на интеллект. Он описал три его уровня. Используя современную терминологию, можно сказать, что первый — это компилятивное творчество (с положительным значением определения). Это собирание, классификация, рубрикация, ранжирование известных разрозненных знаний и фактов. Второй уровень — проективное творчество — на основании собранных знаний, создание обобщенных новых суждений, истин. Как и во всяком труде, в таком творчестве могут быть эустрессово радостные находки и дистрессогенные неудачи, мучительные поиски. Многие психологи изучают лишь эти два уровня творчества.

Однако Шакья Муни (Будда) знал, что на третьем уровне творчества, который предложено мной называть инсайтно-креативным, у размышляющего человека вдруг возникает оза­рение (инсайт). И он понимает нечто очень значимое, казалось бы, не относящееся непосредственно к предмету его трудных размыш­лений. Я.А. Пономарев после наших обстоятельных бесед рассма­тривал этот феномен как двойственный результат напряженной умственной деятельности [ПономаревЯ.А., 1986]. В результате ее помимо «прямого продукта» проективного мышления интуитивно возникает «побочный продукт» интеллектуальных напряжений. Он может стать ключом к творческому решению проблем, вы­ходящих за рамки первоначальных задач, решаемых с помощью прямого интеллектуального продукта. Побочный, т. е. результат инсайтно-креативного творчества, создается не целевым осмыс­лением первоначально не замечаемых закономерностей и свойств изучаемых объектов. Невольно происходит концентрация на них умственных усилий человека.

Не надо видеть предосудительным, недостойным, обидным не попадание себя в число «инсайтных творцов», наделенных даром прозревать истины, открытия, творения, озаренные новизной. Немало «компилятивных творцов» были выдающимися власти­телями, администраторами, полководцами. Сами неспособные к творческим озарениям, они отлично разбирались в людях и ставили на ответственные посты, посылали на решающие участки сражений профессионалов, способных к инсайтным решениям в критических ситуациях.

Очень часто «прожективные творцы», наделенные разумом и упорством, становятся блестящими профессорами, педагогами, создателями замечательных учебных программ, фундаментальных учебников. Этого не смогли бы сделать «инсайтные творцы», увлеченные поиском неясного знания и мало склонные к методо­логическому классификаторству.

Иные «инсайтные творцы» не способны к оптимизации своих социальных контактов. Они слывут людьми неуживчивыми с дур­ным характером. Не умея организовать свой быт (не тратя силы на него), они живут в запустении, а при отсутствии рационального покровителя (спонсора), финансирующего их творческие причуда, «инсайтные творцы» подчас погибают в нищете позабытыми.

Выдающийся режиссер К.С. Станиславский, создавая на репетициях мощное психическое напряжение (стресс), побуж­дал актеров к высшему уровню творчества, к «сверхсознанию» [Станиславский К.С., 1985 и др.], неконтролируемому разумом и волей. Позднее П.В. Симонов интерпретировал «сверхсознание» как механизм творческой интуиции [Симонов П.В., 1981]. Ее запу­скающий механизм — стресс творчества, стресс вдохновения.

При этом «перевод эмоций в план представлений не следует по­нимать как одномоментный процесс. Напротив, перевод эмоций в план представлений совершается чаще всего как раз в отсроченном режиме, т. е. после переживания эмоций» [Дорфман Л.Я., 1997, с. 163]. Уже пережив инсайт как стрессовый пароксизм, субъект осознает открывшиеся ему смысл, истину, решение. Бывает, что в экстазе радости от своего открытия человек забывает открывшееся. И потом воссоздает его мучительным припоминанием.

Инсайтно-креативное прозрение «локализуется» вне осознания. Неведомость его рождения позволила академику Н.Н. Моисееву говорить о нем как о «бифуркации» потоков эволюции системы [Моисеев Н.Н., 1987]. Внезапность осознания продукта озарения формулируется как качественный скачок в изменении интеллекту­альной системы. «Развитие личности является процессом прохож­дения адаптационных и бифуркационных этапов, т. е. процессом не линейным. Содержание этапа бифуркации — отбор значимой для развития субъекта информации, на основе которой возможно дальнейшее адаптационное саморазвитие. Именно в точки бифурка­ции воздействие на адаптационную систему должно быть наиболее эффективным» [Терещенко А.Г., 2006]. Эустресс прозрения может иногда смешиваться с дистрессом горя, если перед прозревшим открылись печальные горизонты его прошлого и будущего.

А. Маслоу полагал, что способность к креативному творчеству врожденно свойственна всем людям, но теряется большинством под воздействием среды. B.C. Ротенберг подчеркивал, что креа­тивное и тем более инсайтное творчество возможны лишь при гармонизации функций обоих полушарий головного мозга, когда «происходит тот высший синтез, без которого не возможны ни творчество, ни счастливое ощущение вписанности в мир и гар­монии с этим миром, при ясном ощущении себя отдельной лич­ностью. Именно это является уникальным свойством взрослого здорового человека» (Ротенберг B.C., 2006, с. 167].

Надо признать неоднозначность взаимоотношений когнитивного и эмоционального компонентов творчества. Однако когнитивный не становится при этом ведущим [Вундт В., 1912; Дорфман ЛЯ., 1993 и др.]. Однобокость представлений о непременном доминировании ког-ниций над эмоциями проистекала из представлений о предметности эмоций и о знании как о решающем факторе для понимания поведе­ния человека. Обширные теоретические и эмпирические исследова­ния пермской психологической школы B.C. Мерлина, Л.Я. Дорфмана показали, что «в действительности фундаментальным является по­ложение о многозначности связей эмоций и когнитивных образов. Данное положение возвращает эмоциям способность в равной мере как обслуживать когнитивные образы (предметность эмоций), так и наоборот, инициировать рядкогнитивных трансформаций» [Дорфман Л.Я., 1997, с. 159-160]. Несомненно, многозначность связей эмоций и когниций и инициирующая роль стрессово-эмоционального напря­жения создают механизмы и силы процессов инсайтно-креативного творчества. И все же непременным его резервом должен быть талант творца, а лучше гениальность.

В. Пароксизм творческого прозрения (инсайт). Будучи неофициальным консультантом (врачом-психологом) в высших эшелонах власти СССР (в Кремле) и у научно-технической элиты (авиации, космонавтики, ядерной энергетики), общаясь годами с истинно творческими личностями, я имел возможность анализировать, буквально «анатомировать», процессы их творчества, в частности творческих прозрений (озарений, инсайтов). Кратко изложу возможную структуру, последовательность развития креативного озарения с решением инновационной проблемы. Возможны и другие структуры инсайтов. I. Во время достаточно долгого и почти непрерывного напряже­ния сознания (мучительного или вдохновенного) в поисках интеллектуального решения актуальной проблемы возникает чувство погружения в пустоту. Либо ощущение, что «вокруг все стало незначимо, будто и нет ничего: ни верха, ни низа, ни света, ни шума, и мучительно неразрешимая проблема рас­таяла, только сам я существую в абсолютном бесстрастии». Такое сновидное (сомнамбулическое) состояние может быть кратким и не запоминающимся. И не заметно, сколь долго оно. Возможно это предстартовая, предтворческая, пред-стрессовая релаксация?

Забегая чуть вперед можно вспомнить, что не зря древние фило­софы утверждали — «в пустоте содержится все». Бывали случаи, когда такой «пустотой», аккумулирующей предшествующие зна­ния, усилия, муки поиска, становилось погружение в сон. Во сне случались прозрения. Известно, что Дмитрию Менделееву, изну­ренному интеллектуальными поисками классификаций химических элементов, приснилась «таблица», названная потом его именем. Каков же был его сон? Менделееву снилась цирковая арена, по ней кругами скакала лошадь, на ней стояла наездница и подбрасывала факелы, рассыпающиеся сверкающими искрами. Проснувшись, Дмитрий Менделеев осознал, что факелы и искры — это символы элементов и их валентностей. Известно, что в первоначальном виде таблица Менделеева рисовалась как круг (как ринг!) с циркулярным расположением химических элементов. Другой химик Фридрих Август Кекуле открыл кольцеобразное строение молекулы бензола, увидев во сне змею, кусающую себя за хвост.

2. На фоне этой «пустоты» сознания и эмоций вдруг возникает «зарево». Все вокруг — ив голове, и в мыслях, — будто бы подсвечено теплым, слабым светом. Или ярко озарено. Но свет только в пустоте, которая в человеке или в которой он сам. Это озарение бывает и слепящей вспышкой, и шаром света, и, наоборот, чем-то темным. Всегда озарения кажутся краткими, не дольше секунды.

3. При вспышке вдруг становится видно новое, искомое решение. Оно, как странным образом визуализированное понятие, как зримая истина, может быть в виде сложной геометрической фигуры или как торт с очень сложными нежными элемента­ми. Каждый элемент — это фрагмент решения. Или как вид старинного замка с высоты птичьего полета. Или как что-то пронзительно ясное, но невыразимое сразу словами.

4. И тут же радостное ощущение: «Вот оно! Новое! Удивительное решение! Все встало на свои места. И это ведет меня намного дальше, чем мечталось домыслить, когда логически искал решение». Радость, ликование, счастье открытия, решения проблемы длятся секунды.

Друзья и современники Вольфганга Амадея Моцарта описа­ли, как гениальный композитор рассказывал, что после долгих творческих поисков засыпал и во сне видел и слушал все свое музыкальное произведение, как огромный, изощренно красивый торт, все фрагменты которого был одновременно видимы и все звучали [Шулер Д., 1965].

Но эта открывшаяся «фигура» только как бы увидена, а рацио­нально еше не осознана; понятна, но не понята.

5. Несмотря на это, возникает полнейшая уверенность в точности, верности, истинности внезапно открывшегося решения, долго
мучившей проблемы. Нет места ни малейшему сомнению. При этом без колебаний отвергаются все остальные, предполагав­шиеся варианты решений теперь уже решенной проблемы.

6. Включается и двигательная ажитация: человек вскакивает, ходит, смотрит в разные стороны, но внутренним взором рас­сматривает с разных сторон «фигуру—решение-истину». Это длится 5-15 с, минуту или дольше.

7. Хочется поделиться новым знанием с кем-либо, рассказать и излить свою радость. Субъект эмоционально (и путано) гово­рит с присутствующими сослуживцами, звонит по телефону научному руководителю или же близкому другу.

8. Тут субъект вдруг понимает, что пока метался в счастье, не успел «разглядеть», понять и запомнить открывшееся решение, истину. А открытие, не запечатленное, рассудочно неосмысленное, блекнет, рассеивается. Недоумение и силь­ное огорчение накатывают на творца (и длятся минуты).

9. Субъект-творец начинает вспоминать: «Ведь было же, было решение, открытие истины долгожданной». И видит только крохи, только части той «фигуры-решения».

10.И сомнения в душе: «Может быть, пригрезилось? Была лишь иллюзия счастливой находки?»

11.С отчаянием, верой и надеждой творец как бы складывает еще остающиеся в сознании элементы открывшейся «фи­гуры», пытаясь воссоздать ее. Долго, уже отрешившись от посторонних мыслей, от людей, вновь он проходит путями интеллектуальных напряжений, что привели его к озарению. И даже логически домысливает недостающие «детали» вос­создаваемого открытия.

Непреклонными усилиями ума начинает складываться та оза­ренная вспышкой вдохновенного сознания и ускользавшая от него «фигура—решение—истина».

12. Наконец, находка воссоздана, как разбитая чашка, когда все ее кусочки и большие, и маленькие, и незаметные, но очень важные для целостности — все сложены. Но они не склеенные, а слились в единую «фигуру-истину». Она уже не сверкает, не ослепляет, а стоит перед внутренним взором ее творца рационально осмысленная. Она рождает, стойкий мягкий эустресс — подарок самому себе за талант и усердие, принимаемый им с никогда неудовлетворяемым счастьем искателя-творца. При повторных креативных озарениях наученный огорчительным опытом творец старается сразу запомнить содержание открытия, не отвлекаясь экстазом, эустрессом.

Бывают и совершенно иные структуры инсайта. Счастье (эустресс) инсайта подобно оргазму, но наши по­пытки сравнивать его с сексуальным оргазмом наталкивались на решительный протест людей, испытавших инсайт: «Да, оргазм, но никакого отношения к сексу инсайт не имеет», «Женщины воодушевляют меня как автора-творца, но инсайт — это лично мое открытие», «Радость озарения, если это и оргазм, то не сексуаль­ный... и с гомосексуальностью он тоже не связан. Инсайт — это от Бога». Действительно, непостижимость инсайтного озарения и вместе с тем яркость, «очевидность», неожиданность его вторже­ния в сознание воспринимаются многими инсайтными творцами как божественное ниспослание от Высшего Творца.

Раз пережитый эустресс инсайта движет испытавших его к дальнейшему творчеству. Счастье озарения делает оправданными муки творчества и душевные траты, обидное непонимание компи­лятивными и прожективными собратьями-творцами.

Творческое прозрение — комплексное ощущение, клубок чувств, но его не описать словами. Выдающийся физик Альберт Эйнштейн рассказывал психологу М. Вертгеймеру о своих от­крытиях теории относительности: «Эти мысли возникли не в какой-то вербальной форме. Я вообще очень редко думаю словами. Приходит мысль, а потом я могу попытаться выразить ее словами» [Вертгеймер М., 1987, с. 263]. Непостижим алгоритм инсайта, как тайна философского камня, ради которого жертвовали всем, ибо все остальное влечет меньшим счастьем. «Я не уверен, — рассказывал Эйнштейн, — можно ли действительно понять чудо мышления» [там же, с. 262]. И все же на путях изучения дивергент­ного (ширящегося, расходящегося) мышления, прорывающегося на неясные просторы бытия, приоткрываются тайны ресурсов креативности [Дорфман Л.Я., 2002, с. 89-120].

Г. Мгновения креативного творчества при смертельной опасности. Некоторые люди способны к мгновенным творчески-креативным прозрениям только в смертельно опасных ситуациях. И тогда невозможно определить, чего больше в их эмоциональных переживаниях — ужаса смерти, экстаза спасительных действий или ликующей жажды победы. Автор этих строк много лет работал с такими людьми в 60-70-х гг. прошлого века. Они были летчиками-испытателями и парашютистами-испытателями Летно-исследовательского института. Среди них выделялся парашютист-катапультщик Валерий Головин — по-детски застенчивый, удивительно доброжелательный со всеми, он работал на скромной должности укладчика парашютов.

Однако, когда лишь в воздухе во время свободного падения можно было выяснить, почему не раскрывается парашют новой, перспективной, но недоработанной системы, то это опаснейшее дело поручали только Головину. Во время таких испытаний, когда в его распоряжении были секунды (до возможной гибели), Валерий, можно сказать, был гениален. Он всегда видел и устра­нял причины несрабатывания катапультно-парашютных систем незаметные и непонятные в наземных условиях. В последующем, моделируя на ЭВМ действия В. Головина в падении еще до рас­крытия парашюта, инженеры обнаруживали, что он избирал оптимальный, а иногда единственно верный способ спасения. И ему обязаны жизнью военные летчики, спасшиеся, катапуль­тируясь из боевых самолетов при их разрушениях. Конечно же, такие удивительные эффективные действия — это не только реализация навыков и умений, это творчество, пароксизмально сконцентрированное в кратких мгновениях, в долях секунды, в «моментах времени жизни». (Впервые «моменты времени жизни» были изучены Карлом М. Бэром.)

Но почему В. Головин и другие люди такого типа лишь в мо­менты смертельной опасности как бы прозревают и видят, как ее избежать, проявляя свой могучий творческий потенциал?

При психоанализе Валерия Головина у него обнаружилась в прошлом тяжелая психологическая травма из-за его происхожде­ния, побуждавшая к социальной апатии, к отказу сначала от выс­шего образования, потом от карьерного роста. Это — проявление латентного (скрытого) невротического состояния. Способность к повседневному креативному творчеству, которой, несомненной, обладал Головин, проявлялась лишь как вспышки в моменты смертельных угроз. Бывают и иные причины такого подавления-уравнивания (suppression) способности к инсайту, да и просто к радости труда (на время, а то и на всю жизнь).

Таким образом, инсайтно-креативное творчество (и долгое, и пароксизмальное) в результате мобилизации глубинных адаптационных резервов человека (интеллектуальных и физио­логических) может рассматриваться в соответствии с предло­женной нами схемой ранжирования интенсификации стресса [Китаев-Смык Л.А., 1983; Китаев-Смык Л.А., 2001, с. 115] как «продукт» стрессового кризиса второго ранга, реализующийся преимущественно в когнитивной сфере. Инсайтные вспышки креативного творчества в критических ситуациях сладостны, приятны. Потому люда, способные к нему и жаждущие его, не­редко провоцируют экстремальные ситуации, пробуждающие креатив. Они становятся летчиками-испытателями, солдатами-наемниками, журналистами-стрингерами или авантюристами. Существуют специальные тренажи для усиления в человеке способности к состоянию напряженно-спокойной готовности к мгновенным действиям в опасных ситуациях [Абаев Н.В., 1980, с. 156-176].

Известны базирующиеся на обширной практике методологи­ческие подходы к объяснению сущности способностей человека к инсайтным озарениям [Suzuki D.T., 1956]. Анализ стрессового инсайтного мышления выявляет в нем феномен «взаимной экспан­сии» сознания и неосознаваемых психических процессов (2.2.9, 4.3.4). Именно в этом ракурсе я предлагал [Китаев-Смык Л.А., 1983] рассматривать феномены так называемой субсенсорной чувствительности, «замедления» времени и др., многочисленные описания которых известны [Береговой Г.Т., 1979, с. 17-24, идр.]. Возможно, с подобного рода «экспансией» связано возникновение и других разнообразных стрессовых иллюзий, таких, как кажу­щееся искажение визуального пространства [Китаев-Смык Л.А., 1967, т. 7, с. 180-186], сдвиг его [Китаев-Смык Л.А., 1968, №4, с. 54—59]. Подверженность таким иллюзиям при стрессе инди­видуальна и может по ряду признаков прогнозироваться для определенного типа людей [Китаев-Смык Л.А., 1963, с. 246-247; Китаев-Смык Л.А., 1964, № 9, с. 16-21].

Заметим еще раз, главное, что нужно для креативного твор­ческого вдохновения, — это эмоциональное напряжение, стресс, пробуждающий (но не убивающий!) талант человека.

Д. Эустресс вдохновения. Эустресс вдохновения, освещенный бессчетно самими вдохновенными творцами, надолго останется научно не постигнутым, не «анатомированным» наукой. И здесь для описания его ограничусь пространными цитированиями из научных источников.

«Вдохновение — состояние своеобразного напряжения и подъема духовных сил, творческого волнения человека, ведущее к появлению или реализации замысла и идеи произведения науки, искусства, техники. Характерно повышение общей активности, необычайной продуктивности деятельности сознанием легкости творчества, пере­живанием одержимости и эмоционального погружения в творчество. Кажущаяся несознаваемость творческого процесса — следствие мак­симальной сознательности самого творчества, предельной ясности сознания, своеобразного наплыва и прояснения мыслей и образов, чрезвычайной обостренности памяти, внимания, страстной воли, направленной на реализацию идеи. При всей кажущейся самопроиз­вольности вдохновение, как правило, — результат предварительного напряженного труда» [Головин С.Ю., 2003, с. 80].

Вдохновенный «человек — это динамично подвижная мно­жественность энергий — желаний, волнений, эмоций, мыслед-вижений, их переплетение, вспышки и угасания, образования новых конфигураций. Страсти — это самоорганизующиеся энергии раскрытия творческого начала в человеке: развитие интуиции до уровня разумного начала, интеллекта — до уровня духовно-чувствующего начала, преобразование физических чувств в тонковозвышенные эмоции, развитый контроль воли над проявлениями души человека. В результате образы человека согласуются с действиями божественной энергии, благодати и достигается глубинная синергия — соработничество человече­ских и божественных энергий. Человек приобретает способность духоразумения.

Таким образом, творческому человеку при создании своего произведения открывается мир символов и знаков, случайных совпадений, вплетающихся в единую гармоническую цепочку понимания красоты и гармонии окружающего мира, т. е. такого мира, каким его хочет видеть создатель произведения через при­зму своего мышления, ведя читателя и зрителя по пути духовного катарсиса, т. е. очищения от психотравмирующего опыта» [Нагор­ная В. А., 2005, с. 71-72].

Е. Трагедия интеллектуального изнурения. В процессе непрерывного интеллектуального напряжения, «творческого горения» у человека-творца нередко случается изнурение интеллекта, возникает крайне неприятное и даже опасное состояние. До сих пор психологи и психиатры очень уж мало обращают внимание на людей, пораженных таким состоянием.

1. На начальном этапе интеллектуального изнурения человек замечает уменьшение своей творческой продукции. Мысли стали «плоскими», нет глубины постижения проблем, нет убедительного выражения идей. И лишь небольшого перерыва в интеллектуальном труде, замещенном физкультурой или переключением на иную творческую деятельность, бывает достаточно, чтобы устранить начавшееся изнурение интеллекта.

2. Если оно зашло чуть дальше, то человек-творец ощущает некоторую «опустошенность души»: потерю стремления к творчеству, пока еще не мучительные сомнения в правильности и плодотворности избранной темы. При этом человека легко отвлекают от творчества посторонние проблемы и развлечения, которых он раньше избегал — «не тратил на них времени». Тут уж необходим планомерно рассчитанный отдых-рекреация. Наряду с физкультурой могут помочь бальнеопроцедуры (водные процедуры): баня, плавание, ванна, душ. Эффективны для восстановления творческого потенциала «общение» с природой: прогулки по полям и лесу, вид далеких горизонтов с мириадами облаков, запахи цветов и трав, щебет птиц, возделывание своего приусадебного угодья.