Культура античного полиса и становление первых форм теоретической науки

«Все люди от природы стремятся к знанию». Этими словами начинается один из выдающихся памятников античной мысли, древнейший историко‑философский трактат и одно из наиболее сложных для понимания философских сочинений – «Метафизика» Аристотеля. Человек начал заниматься познанием, пожалуй, с тех самых пор, как появился на Земле, и все же прошло немало столетий, прежде чем он осознал, что все это время занимался познанием. Кроме того, человек оказывался перед необходимостью решать те или иные практические задачи и успешно справлялся с ними во всех уголках Земли, но обнаружил себя и тем самым навсегда выделил себя в ряду живых существ в качестве познающего существа только в античной Греции. Вопросы о том, каким образом и почему все произошло именно так, актуальны до сих пор.

Все многообразие человеческого знания можно условно разделить на знание «практическое» и знание «теоретическое». Первое подразумевает некоторое умение, навык обращения с вещами и, следовательно, предполагает активное, деятельностное участие со стороны человека. Второе, напротив, представляется знанием о вещах без непосредственного обращения к ним, порожденное только разумом.

Исторически практическое знание развивается раньше теоретического, причем это касается как человечества в целом, так и каждого отдельного человеческого существа в его индивидуальном развитии. Поскольку человек, появившись на свет, всегда уже оказывается в мире, т. е. некотором окружении людей и вещей, то первыми развиваются навыки общения с людьми и обращения с вещами. И следовательно, практическое знание в определенном смысле является «естественным» для человека, т. е. возникающим в силу необходимости реализации человеком собственной природы.

Иначе обстоит дело с познанием теоретическим. В отличие от практического, теоретическое знание до определенной поры не является абсолютно необходимым для человека, поскольку в своем повседневном бытии человек в нем не нуждается. Чтобы уяснить смысл сказанного, нам необходимо обратиться к исходному значению понятия «теоретическое», а также общему контексту античного мировосприятия.

Понятие «теоретическое» восходит к греческому слову theoria, «феория», которое означает «вглядывание», «рассматривание», «созерцание». При этом речь не идет о простом разглядывании сущего посредством предназначенных для этого органов чувств, т. е. глаз. Глаза – хорошие советчики в практических делах, но не в знании вещей. Мыслители античности не перестают подчеркивать: ощущения изменчивы, а следовательно, не могут выступать в качестве надежных свидетелей. В знании вещей лучший советчик – разум. «Феория» есть тем самым всматривание глазами самой души, или ума. Поэтому наиболее адекватно греческое слово «theoria» на русский язык переводится словом «умозрение». Безусловно, зрение в данном контексте выступает не более как метафора, причем эта метафора почти столь же древняя, сколь и само теоретическое познание. Автор ее – Платон, неоднократно прибегавший к ней в целях объяснения того, в чем заключается сущность познания. Так, например, упомянутая метафора используется Платоном в мифе о пещере, изложенном философом в седьмой книге диалога «Государство», в котором Платон пишет о пути к постижению истины. Подобный путь связан с выходом из пещеры, где человек бок о бок со своими собратьями созерцает тени, т. е. выходом из природного порядка вещей – мира преходящих и потому обманчивых чувственных ощущений – в действительный мир солнечного света и неизменных интеллектуальных образов, или идей, доступных только разуму.

В чем польза от такого выхода? Чему служит такое «рассматривание»? «Теоретическое познание» в греческом смысле имеет «над‑природный» и «сверх‑естественный» характер, поскольку в собственном смысле не принадлежит природному миропорядку. Более того, в природном порядке вещей даже нет необходимости в «теоретическом». Сфера умозримого и умопостигаемого требует сверхприродного усилия для своего возникновения, сознательного отвлечения от естественного порядка бытия природных явлений ради попадания в некий иной мир, мир чистой мысли.

Познание начинается с удивления, считали в древности. При этом «удивление», о котором Аристотель говорит как о побуждении к философствованию, не есть первобытное любопытство, которое тоже свойственно человеческой природе и потому всегда современно. Любопытство как раз удовлетворилось бы разглядыванием, в то время как к созерцанию и умозрению вынуждает изумление. Поэтому Аристотель говорит об удивлении двоякого рода: во‑первых, об удивлении в силу незнания причины – так «удивляются, например, загадочным самодвижущимся игрушкам, или солнцеворотам, или несоизмеримости диагонали»; во‑вторых, об удивлении, в определенном смысле «противоположном» первому, об удивлении знающего, которое есть подлинное изумление перед тем, как все устроено. Сведущий в геометрии человек, поясняет Аристотель, удивился бы, если бы диагональ оказалась соизмеримой, настолько разумным, совершенным и одновременно естественным кажется знающему существующий порядок вещей. В период античности мир понимался как «kosmos» (в переводе с греческого – «совершенный порядок» и «устроение»; греческий глагол kosmeoозначает «украшать», и именно от него происходит современное слово «косметика»). Таким образом, для грека исходным является понимание бытия как порядка и гармонии, которые не могут не вызывать изумления. Устроенность мира удивительна, в то время как хаос не удивляет и тем более не изумляет. В человеке что‑то отзывается на это устроение, обращает на себя внимание и заставляет задаваться вопросом: что есть все существующее? Или: «Почему вообще есть нечто, а не наоборот – ничто?» – как много позже на свой лад этот же вопрос задаст Лейбниц, а Хайдеггер назовет его основным вопросом философии.

Подобные вопросы кажутся досужими. И это действительно так. Аристотель говорит: «К знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой‑нибудь пользы». Вопросы о сущем как таковом не приносят непосредственной выгоды и не служат удовлетворению текущей практической потребности. В отличие от практической деятельности, главным образом вызванной природной необходимостью, деятельность созерцания является свободной деятельностью в смысле отсутствия непосредственной полезности и в значении ее самоценности. Совершенно очевидно, что подобная деятельность требует определенного рода усилия, связанного с рядом ограничений в области природной составляющей человеческого существа и приводящего в конечном счете к принципиально иному отношению ко всему сущему. Теоретическое отношение к сущему не только преобразует его в глазах смотрящего, но и меняет глаза, настраивая их на иное. С изменением взгляда, или, как выразился Платон, с «поворота глаз», человек меняется целиком – он «начинает новую жизнь», bios theo‑retikos – жизнь созерцательную. Таким образом, умозрением нельзя «заниматься», как занимаются торговлей, мореплаванием, изготовлением орудий; возможно предаться умозрению, что означает посвятить ему жизнь.

Теоретическое мышление в своих истоках есть в подлинном смысле античный феномен. Существует целый ряд версий возникновения этой особой формы духовной деятельности именно в Древней Греции. Согласно одной из них, в основании лежит особый тип соревновательности, присущей общественной жизни греков, цель которой состояла в достижении бессмертной славы, а не преходящих материальных благ (А. М. Зайцев). Другие исследователи возводят происхождение теоретического мышления в античной Греции к формирующему и гармонизирующему свойству мусических искусств (А. В. Ахутин). Существует и такая концепция: основанием для зарождения теоретического отношения к действительности послужило греческое занятие мореплаванием и прежде всего те познавательные горизонты, которые оно открывало (К. М. Петров). В качестве предпосылки становления теоретического мышления рассматривают также законодательную и политическую деятельность так называемых семи мудрецов, таких как Солон, Периандр, Биант, Питтак, Фалес, которые хотя по роду своей деятельности и были «практиками», но посвящали себя всеобщим вопросам, а именно вопросам нравственности и правопорядка в качестве залога прочного и справедливого государственного устройства (Г. В. Ф. Гегель).

Для уяснения сути вопроса помимо упомянутых моментов, которые отнюдь не противоречат друг другу, а скорее дополняют, следует также обратить особое внимание на своеобразное государственное устройство древних эллинов, имеющее форму городов‑государств, или полисов, обеспечивавших грекам не только социальную определенность, но и определенность экзистенциальную: судьба индивида и судьба его города неразрывно связаны (недаром высшей мерой наказания для греков было изгнание – остракизм). Именно в рамках полисной формы социального устройства стало возможным выделение особого сословия свободных людей, перед которыми не стояла необходимость добывать средства к существованию и которые имели досуг для занятий умозрением.

В рамках такого способа понимания «теоретического» и следует истолковывать геометрию Эвклида, астрономию Птолемея, медицинскую науку Гиппократа, а также философские учения Фалеса, Пифагора, Гераклита, Парменида, Платона и Аристотеля.