ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА РАС 8 страница

Переходя теперь к субъективному истолкованию или к объяснению социаль­ных явлений посредством выяснения побуждений к ним, мотивов, мы увидим, что и

весь также специальные социальные науки принимают некоторые посылки, кото-оые при дальнейшем рассмотрении оказываются социологическими истинами, которых нельзя называть ни простыми, ни элементарными.

Начнем, как и прежде, с политической экономии. Политэкономы в последнее время усвоили себе новые взгляды на характер посылок политико-экономической теории. Они не удовлетворяются больше представлением своей науки как занимающейся исключительно материальным богатством. Психологическая но­менклатура, к которой так часто прибегают теперь во время всякого рода полити­ко-экономических рассуждений, указывает в большинстве случаев на новые точки зрения и на важное изменение в перспективе. На первый план ставятся чисто душевные явления потребностей и их удовлетворения. Производство материаль­ных товаров не выдвигается больше на первый план при изложении, так как доказано, что некоторые законы экономического выбора управляют всем процессом производства и обмена. Много лет тому назад президент Уолкер опи­сывал потребление как динамику богатства, и мы только теперь начинаем пони­мать, какое важное значение представлял этот термин, это выражение. Очевидно, что желания являются движущими силами экономического мира. Внешние дея­тельности людей и многочисленные виды промышленности и торговли возникают согласно их постоянно меняющимся количествам, силе и форме.

Но откуда же происходят сами желания? Какие условия определяют их развитие из грубых, первобытных потребностей чисто животного существования, которое дикари разделяют с бабуинами и дикими гориллами, в потребности "доброго гориллы", как Ренан называет его, в потребности человека с благородными инстинктами и утонченными вкусами? Это все интересные вопросы, но полит­эконом не отвечает на них. Он берет желания в том виде, в каком застает их, и разве в тех случаях, когда он находит это нужным для исследования динамических фазисов своего предмета, он переходит к наблюдению реакции самой экономи­ческой жизни на желание. Но вообще желания представляются ему лишь посыл­ками сложной дедуктивной схемы, и только.

Что же происходит с теорией государства? Политическая наука также берет свои посылки из явлений человеческой природы. Движущими силами как полити­ческой, так и экономической жизни являются желания людей, но это уже не просто индивидуальные желания, не просто желания удовлетворения, наступаю­щего большей частью в материальных формах. Это желания массовые и обобщен-^ные; желания, испытываемые одновременно и постоянно тысячами, если не миллионами людей, которые одновременно побуждаются ими к принятым с обще­го согласия действиям. Это желания разума, который мы можем называть социаль­ным в отличие от индивидуального, желания, которые ставят себе большей частью на будущ_ее такого рода идеалы, как национальное могущество и слава, или условия свободы и мира. Превращаясь в волю, желания эти переходят в явления верховной власти – в понуждающую к повиновению власть государства. Политическая наука описывает эти гигантские силы социального разума и изучает их действие; но она так же мало заботится об их происхождении, как политическая экономия о происхождении индивидуальных желаний. Она просто признает за каждой нацией свой особый национальный характер и довольствуется тем, что политическое устройство государства может быть научным способом выведено из предполагаемого характера нации. Она берет факт верховной власти и строит на нем свои заключения, не рассуждая о том, каким образом возникла эта власть, как это делали Гоббс, Локк и Руссо. Она останавливается на том, на чем остановился Ари­стотель, - на изречении: "человек - животное политическое".

Существует группа наук, занимающаяся различными специальными видами со­циального разума. Основанием для них служит сравнительная филология, которую Ренан, писавший в 1848 г. о будущем науки, с замечательной проницательностью описывает следующим удачным образом - как "точную науку о произведениях человеческого ума". На этой науке основаны были наука сравнительной мифоло­гии и сравнительной религии, а в настоящее время собираются материалы для науки о сравнительном искусстве. Постулатами всех этих наук, равно как и полити­ческой экономии и политики, являются человеческие желания. Они, может быть не всегда ясно выражаются, но всегда подразумеваются, потому что стремление есть не что иное, как желание, сливающееся с верованием и возведенное в идеал. Но в противоположность политической экономии и политике, эти науки, принад­лежащие области культуры, до некоторой степени непосредственно занимаются происхождением тех умственных состояний, которые служат для них постулатами. Но они изучают их в чисто специальных видах и с узко научной целью. Что касается обширного вопроса о развитии первичной причины желаний вообще, то им не представляется случай заниматься этим.

Таким образом, нам может казаться, что нет ни одной из признанных социаль­ных наук, на которую возлагалась бы обязанность исследовать происхождение по­буждений, признанных причинами всего, что случается в социальной жизни чело­вечества. Но происхождение это не есть нечто скрытое. Причина не была под­вергнута исследованию потому, что предполагали, будто такая простая вещь не может нуждаться в объяснении. Ассоциация, товарищество и кооперация прев­ратили дикую гориллу в добрую гориллу и заставили ее задуматься над тем, по словам Бэкона, "что в человеческой природе существует тайная наклонность и стремление любить других: если эта любовь не расходуется на одного или нес­кольких людей, то она естественно должна расходоваться на нескольких или мно­гих, и таковые люди делаются человеколюбивыми и милосердными, как это часто замечается среди монахов". Или, выражаясь фигурально, потому что это только уподобление, так как прародитель человека должен был быть социальным видом обезьяны, а не гориллой, - именно взаимное трение грубых натур и произвело утонченные натуры. Именно бесконечное разнообразие ощущений, опытов и мыслей, обусловленное продолжительным и тесным сожительством человеческих орд в тех благоприятных для жизни местностях, где население могло сделаться относительно густым, и создало человеческий разум и наполнило его бесчислен­ными желаниями, потребностями, побуждающими его к бесконечным усилиям и к утомительному безустанному исследованию неизвестного. Пословица "железо точит железо подобно тому, как человек точит человека" составляет первичное и наиболее крупное открытие, сделанное когда-либо социологией.

Если предшествовавшее изложение было с фактической точки зрения верно, то ни одна из специальных социальных наук не есть первичная наука об обществе, какого бы истолкования она ни требовала: субъективного или объективного.

Остается еще рассмотреть, справедливо ли будет это заключение касательно отношения социологии к некоторым отвлеченным наукам, которые, не будучи собственно социальными науками, тем не менее занимаются изучением явлений, и не только психических, но и социальных по своей природе.

Социология не есть отвлеченная наука, хотя она, подобно всем другим истинным наукам, прибегает к отвлеченностям; как для различения изучаемых ею явлений от явлений другого рода, так и при исследовании действия той особой силы или моти­ва, побуждения, которыми явления данного класса отличаются в действительности от явлений других классов. Отвлеченная наука, следовательно, есть такая наука, которая прослеживает распространение или действие одного только простого Принципа, силы или мотива через все его проявления и этим довольствуется. Конк­ретная наука есть такая наука, которая делает все то, что и отвлеченная, а затем _йзучает способы, которыми проявления особых сил или побуждений, открытых _ею, соединяются с проявлениями других сил или мотивов для создания конкретных группировок явлений реального мира. И в этом действительно и заключается цель социологии. Подобно биологии и психологии и она занимается конкретными группировками явлений. Первые основания социальной эволюции, которые она формулирует, представляются конкретными истинами. Это описательное, истори­ческое и изъяснительное исследование общества, рассматриваемого как вполне конкретная реальность. Подобным же образом и специальные социальные науки как дифференцировавшиеся из социологии представляются также конкретными науками.

Если мы допустим далее, что политическая экономия в том виде, как ее обык­новенно определяют и преподают, есть специальная социальная наука, которая логически представляется дифференциацией из социологии, то нам могут возра­зить, что мы имеем теперь перед собой чистую или отвлеченную политическую экономию, которая состоит из теории субъективной пользы, субъективной стоимости и субъективной ценности и не только не составляет отрасль социологии, а логически предшествует всяким отраслям ее.

С другой стороны, может быть сделано подобное же возражение, что отвле­ченная этика, рассматриваемая как наука об идеальном праве, представляет анализ социальных побуждений и, следовательно, предшествует социологии.

Эти возражения не только правдоподобны, но они, по-видимому, подкрепляются признанной нами необходимостью субъективных истолкований в социальной науке вообще. Если выборы не подчинены капризам, то не руководят ли ими сообра­жения о пользе и праве? А субъективная польза и идеи о праве не предшествуют ли логически в своем поступательном развитии обществу? Даже до существования какого-нибудь общества разве индивидуум, живущий в постоянном общении с при­родой, не наслаждается субъективной пользой всякий раз, когда он принимает пи­щу или греется на солнце? Не может ли он иметь и тогда понятия о праве и неспра­ведливости? Если да, то не предшествуют ли социологии теории о пользе и праве?

Не входя здесь в обсуждение по поводу какой-либо теории выборов, мы мо­жем сразу признать, что первые проявления сознания пользы - явления психические, предшествующие обществу, но в то же время приходится утверждать, что всякое дальнейшее развитие понятия пользы предполагает социальные отношения.

В современной теории субъективной пользы, как она сформулирована Бента-мом, Госсеном, Джевонсом и позднейшими политэкономами, проводится разграни­чение между первоначальной пользой и конечной. Под первоначальной пользой ^п°Дразумевается то удовлетворение, которое доставляется потреблением первой необходимой порции какого-либо полезного вещества, например, удовольствие, Испытываемое жаждущим человеком, когда он выпивает один стакан воды. Под конечной пользой подразумевается удовольствие, получаемое от окончания еды ^Или питья, например, от последнего полустакана предложенной воды или от по­следнего куска пищи. Это разграничение признавалось до сих пор чисто аналитиче­ским и отвлеченным, имеющим значение только для теории политической экономии. На самом деле это разграничение вполне конкретно и исторически верно, Что составляет громадное значение для социологии.

Не нужно никаких аргументов, чтобы доказать, что зародышевое сознание первоначальных полезностей предшествует социальным отношениям. Живы существа, способные узнавать друг друга, способные также и различать пищевые вещества и, следовательно, способные различать первоначальные полезности.

Что касается конечной пользы, то дело представляется здесь в совершенно новом виде. В доказательство этого необходимо прежде всего указать на недос­таток в определении. В позднейших политико-экономических произведениях проя­вилось стремление употреблять выражение "субъективная польза" в том смысле как будто им обозначается просто приятное чувство, хотя бы и самое незна­чительное по своей интенсивности, и ничего больше в добавление к удовольствию или в соединении с ним. Если такого рода толкование этого выражения будет продолжаться, то политэкономы будут поставлены в безнадежно затруднительное положение. Элемент удовольствия в понятии о субъективной пользе не может быть до бесконечности мал. Он должен быть достаточной величины, чтобы пред­ставлять значение для сознания и чтобы возможно было различать большую или меньшую степень его. Кроме того, удовольствие не есть единственный элемент. Субъективная польза есть приятное чувство, соединенное со знанием, что удоволь­ствие обусловлено внешним условием или вещью, именно объективной пользой. Это - удовольствие, приписываемое внешней причине. Раз этот умственный фак­тор не будет включен, вся теория пользы, построенная с таким трудом, распадется вдребезги, потому что эта теория всегда признавала молча в качестве меньшей посылки, что меняющиеся состояние чувств сопровождаются всегда некоторым знанием качественных или количественных изменений во внешних условиях, которым соответствует состояние чувств. Следовательно, первоначальная польза есть подлежащее оценке удовольствие, сознательно приписываемое внешней причине, а конечная польза есть подлежащее оценке удовольствие, сознательно приписываемое конечному действию внешней причины. В добавление к различию между первоначальным и конечным чувством, в качестве просто чувств, конечная польза заключает в себе еще и представление различия между первоначальным и конечным действием той же причины.

Раз такое критическое отношение будет усвоено, вопрос о конечной пользе и о социальной эволюции станет так же ясен, как и вопрос о первенстве первона­чальной пользы. Если верно, что зарождающееся сознание первоначальной пользы предшествует ассоциации, то не менее верно и то, что ассоциация предшествует разграничению конечной причины с первоначальной, а следовательно, и осозна­нию конечной пользы. Три различных довода поддерживают справедливость этого утверждения. Во-первых, имеется налицо простой факт, что психические зачатки ассоциации наблюдаются в самых низших формах животной жизни, между тем как представления о конечной пользе обнаруживаются только в более высоко разви­тых организмах. Во-вторых, - что может объяснить до некоторой степени эти факты, доставленные нам наблюдением, - мы знаем, что ассоциация умножает количество сознательных опытов; если она действительно играла в умственной эволюции ту роль, которая приписывается ей в настоящей книге, то она должна была служить главным агентом в деле дифференциации, усиления приятного чув­ства и в развитии ума, улавливающего отношение между состояниями чувств и их объективными условиями. В-третьих, - мы продолжаем объяснение подвергнутых наблюдению фактов - переживание животной жизни в борьбе за существование зависит или от большой плодовитости, или от взаимной помощи, присущей ассо­циации, или от умственных средств. Высокая плодовитость находится в антаго­низме с умственной эволюцией, а умственная совершается на счет высокой плодо­витости. Ассоциация обеспечивала переживание во время перехода от пережива­ния путем физиологического процесса до переживания путем процесса психологи­ческого. Без ассоциации сознательная жизнь никогда не достигла бы той степени развития, при которой возможно представление о конечной пользе.

Субъективная стоимость (cost) есть умственное явление, еще более сложное, чем конечная польза, а так как оно заключает в себе представление о двойном ряде отношений, а именно, во-первых, тех отношений, которые образуют субъективную пользу сами по себе, а во-вторых, дальнейшего отношения, существующего между субъективной пользой И усилием или между субъективной пользой и каким-либо другим видом труда (pain).

Но еще более сложной представляется субъективная ценность. Еще более неле­пым, чем отождествление субъективной пользы с простым удовольствием, было отождествление субъективной ценности с удовольствием.

Здесь нам возможно дать лишь самое краткое изложение этого предмета. Когда достигнуто было известное разнообразие в объективных полезностях и каждому индивидуальному сознанию представлен был целый ряд их для выбора, тогда делается сравнение полезностей друг с другом и с их относительными стоимостями (cost). Полезности и стоимости рисуются в воображении раньше, чем они дейст­вительно подвергаются опыту и относительно их образуются различные суждения. Особенно часто подвергаются оценке действительные стоимости. Под этим словом подразумевается сравнительная способность одинаковых видов и количеств товаров доставлять удовлетворение при изменяющихся условиях потребности. Действительная полезность одной тонны угля не та в июле, как в феврале. Для сравнительного оценивания действительных полезностей мы употребляем выраже­ние "оценка". Субъективная ценность есть оценка действительной полезности, ко­торая еще ожидается в будущем. Она получается из сравнения различных полез­ностей и различных стоимостей. Очевидно, что эти умственные операции далеко не просты и не могут быть произведены такими существами - если таковые существуют, - о которых можно было бы сказать, что они ничем не обязаны ассоциации. Субъективная ценность появляется только в обществе.

Отсюда можно вывести в кратких чертах следующее заключение: с самого нача­ла приятные и тягостные чувства внутри и ассоциация вне были неразлучно свя­заны друг и другом. Первоначальная польза предшествует конечной пользе, субъ­ективной стоимости и субъективной ценности. Субъективное истолкование обще­ства в выражениях этих последних понятий не может никоим образом привести нас назад к анализу социальных оснований или социальных зачатков во времени. Социальная эволюция предшествует всякого рода утонченным видам пользы. Когда во время социальной эволюции появляются эти утонченные виды, они вступают в процесс как новые факторы и, следовательно, предшествуют многим из более или менее сложных форм социального развития. Следовательно, только последние виды пользы и только они одни допускают субъективное истолкование ⁸ выражениях утилитарной теории, переходящей за пределы исследования простейшей первоначальной пользы.

Из изложенного очевидно, я думаю, что, насколько мы можем определить предмет путем исследования последствий явлений, целая наука отвлеченной политической экономии не может считаться предшествующей социологии как Целому.

Подобным же образом можно доказать, что отвлеченная этика не предшествует ^с°Циологии как целому, хотя некоторые части социологии предполагают этичес­кие теории. Но как бы то ни было, начинают ли появляться в нашем сознании понятия о праве и несправедливости до установления каких-либо социальных отношений, развитие их представляет результат ассоциации.

Но даже если бы такого рода отношения преемственности между социальными, ^к°номическими и этическими явлениями могли быть показаны в подробностях, Участвует психологическая последовательность в эволюции знания, которая не быть оставлена без внимания и которая в конце концов определяет отношение отвлеченной политической экономии и отвлеченной этики и конкретной социологии. Отвлеченные науки не могут развиваться в умственной пустоте. Все отвлеченные знания предполагают существование конкретной науки.

Если эти вполне очевидные и общераспространенные истины до сих пор оставлялись без внимания писателями, отводившими политической экономии и этике первое место во времени перед социологией, то это может быть объяснено непроходимыми затруднениями, представляемыми последней наукой. Если все отвлеченные принципы предполагают существование описательного и истори­ческого содержания конкретной науки и если все объяснительные части конкрет­ной науки предполагают существование отвлеченных принципов, то не уничтожа­ется ли этим самым единство всякой науки? Если некоторые части политической экономии предполагают существование некоторых частей социологии, а части социологии предполагают существование частей политической экономии, то существует ли у нас в действительности политическая экономия или социология? Если математические принципы выводятся из астрономии и если астрономия предполагает существование математики, то были ли в действительности когда-либо отдельными науками астрономия и математика?

Подобного рода смешение часто вытекает из попыток определить простые отношения так, как будто бы они были совершенно просты. Это именно и было сделано при классификациях наук.

Хорошо известная классификация Конта распределяет все науки в последо­вательный ряд. Конт верил, что знание подвигается от общего к частному, от отвлеченного к конкретному и от простого к сложному. Следовательно, от отводит математике первое место в своей иерархии, а затем в поименованном порядке распределяет астрономию, земную физику (со включением в нее и химии), био­логию (со включением в нее психологии) и социологию.

Спенсер доказывает, опираясь на целый арсенал примеров, что никакое простое линейное распределение не может представить эволюции научного знания. Новые науки постоянно вносят свои лепты в старые. Новые знания расширяют знание, и это одинаково верно как по отношению конкретного знания к отвлеченному, так и по отношению конкретного знания к конкретному и отвлеченного к отвлеченному. Разум движется от конкретного к отвлеченному, но он затем применяет свои обобщения к дальнейшему истолкованию конкретных явлений.

Спенсер указывает дальше на ошибку, скрывающуюся в слове "общий", ошиб­ку, в какую впадает и Конт, когда он смешивает общее с отвлеченным. "Абстракт, отвлечение означает отделение от явлений частных случаев; обобщение означает проявление в многочисленных случаях". Читателю может показаться, что слово "специальный" также имеет более чем одно значение. Специальный случай может быть частным; он может быть необыкновенным или исключительным, или мелоч­ным, или подробным. Отсюда очевидно, что если нам говорят, что знание подви­гается от общего к специальному, то следует спросить: от какого общего и к какому специальному. Мы, конечно, не можем знать отвлеченного, пока не узнаем конкретного. Мы не можем познать проявлений в многочисленных случаях, пока не познаем проявления в частном случае. Но мы познаем обыкновенное раньше, чем знакомимся с необыкновенным, и мы приобретаем знания об общем раньше, чем ознакомимся с подробностями.

В целом можно сказать, что знание подвигается вперед от знакомства со сравни­тельно простыми явлениями, которые можно наблюдать повсюду, до понимания сложных явлений, которые встречаются сравнительно редко. Но при этом посту­пательном движении конкретное описание и формулировка его сплетаются друг ^с другом. Поэтому мы не можем ставить в один ряд отвлеченные и конкретные науки.

Согласно с этим, Спенсер сводит в одну отдельную группу отвлеченные науки, во вторую группу отвлеченно-конкретные, а в третью - конкретные. Отвлеченные науки, логика и математика, излагают отношения. Отвлеченно-конкретные науки, молекулярная физика и химия, излагают свойства. Конкретные науки, астрономия, геология, биология, психология и социология, излагают агрегаты.

Излишней и запутанной частью этой классификации является отвлеченно-конкретная группа. Исследование свойств или сил представляет совершенно такую зке отвлеченную науку, как исследование отношений. Во всякой науке мы должны делать одно из двух. Мы можем сосредоточить наше внимание на одной дейст­вительной группе отношений, свойств и сил, образующих совместно совершенно конкретный агрегат, и сделать попытку понять это и объяснить как одно целое. Таков метод конкретных наук. Или мы можем сосредоточить свое внимание на одном свойстве или отношении или на одной силе; или на одном разряде отноше­ний, свойств или сил и проследить его во всех агрегатах, в каких он находится. Таков метод отвлеченной науки. Но ни один из этих методов не может быть проведен до своих крайних последствий без помощи другого. Отвлеченность пред­полагает конкретное знание, но раз отвлеченность достигнута, она должна вернуться назад к конкретному знанию как к организующему принципу, прежде чем будем в состоянии вполне понять какой-либо агрегат.

Поэтому более удобно относить науку в класс отвлеченных, если она занимается преимущественно отношениями, свойствами или силами и только случайно агрега­тами. Молярная и молекулярная физика - науки отвлеченные. Наука конкретна, если ее главная цель — объяснить агрегаты как таковые, хотя она при этом имеет дело со свойствами и силами и пользуется методами абстракции. Химия в целом конкретная наука.

Итак, вместо одного последовательного ряда наук существует два различных порядка наук, до такой степени связанных друг с другом, что они образуют пере­крестные классификации в каждой части сложной области знания...

Таким образом социология своим единством цели и метода ясно отграничи­вается от отвлеченных наук, хотя сама пересекает их или пересекается ими; она ограничивается исследованиями более общими и более основными, чем те, кото­рые образуют социальные науки, хотя сама входит в состав этих наук и диффе­ренцируется в них; отделившись от психологии, она пользуется принципами психо­логии для истолкования наиболее сложных явлений, представляющихся наблю­дению человека, и имея область, так же точно определенную, как и область всякой другой науки, она продолжает находиться в полной связи с каждой наукой в неделимом мире знания. При научном разделении труда социологу принад­лежит совершенно отдельное, самостоятельное дело, но успешный ход его ра­боты будет незначителен, если он не вступит в разумное сотрудничество с товарищами по работе в других областях знания и если они не будут поддерживать его.

Глава третья

МЕТОДЫ СОЦИОЛОГИИ

Признав, что точное ограничение области социологии является одной из мер, Необходимых для того, чтобы сделать из нее науку, способную к развитию, мы Должны обратить внимание прежде всего на ее методы исследования. Намеченная Нами область представляется одной из тех, в которой могут действовать множество Причин. Общие явления общества, которые социолог должен классифицировать и объяснять, были описаны нами как элементарные, но, подобно многим элементарным явлениям, они не могут быть подвергнуты анализу и поняты без помощ„ самих действительных методов, предоставляемых в распоряжение науки.

Изъясняя цель социологии и определяя ее область, мы должны были упоминать и о ее методах, потому что пригодность данного метода существенно необходима для создания будущей науки и потому, что науки отличаются друг от друга столько же методами, сколько и содержанием. Но подобного рода случайное упоминание недостаточно. Мы рассматривали этот вопрос далеко не с той тщательностью какая обусловливалась его выдающимся значением. Для того чтобы социология была избавлена от тех ложных взглядов на ее характер, которые препятствовали ее развитию, ее методы должны быть подвергнуты критическому рассмотрению и если возможно, сформулированы систематическим путем.

Главы Милля о логике нравственных наук будут служить навсегда прочным основанием для социологического метода, но есть основание опасаться, что они не были усвоены всеми социологами-теоретиками, а дальнейшее развитие научной мысли обусловило необходимость некоторых добавлений к ним. Поэтому мы должны взглянуть на методы социологии с двух различных точек зрения: во-пер­вых, с точки зрения их действительности и пригодности служить средством для открытия и объяснения; а во-вторых, с точки зрения их согласия или несогласия с условиями и обычаями, преобладающими в настоящее время в научной и воспи­тательной работе.

Описывая социологию как конкретную науку описательную, историческую и объяснительную, я в общих чертах охарактеризовал ее метод. Конкретная наука пользуется всеми методами: наблюдением и взглядом назад, на прошедшее; клас­сификацией и обобщением, индукцией и дедукцией. Пренебрежение хотя бы одним из них уничтожает несомненность и обращает в напрасную трату сил самое искус­ное употребление других методов. Утомительный спор, который в течение поколе­ния велся по поводу относительной ценности исторического и априорного методов в социальных науках, заслуживает быть включенным в список отрицаний Гуда, которые создали бы целый мир, если бы не существовало "другой стороны пути". История без дедуктивного освещения представляет настоящий хаос. Дедукция без проверки представляет несомненно тот "свет, который никогда не существовал ни на море, ни на суше".

Тем не менее, когда известное сочетание методов употребляется в какой-либо науке, один какой-либо метод получает преобладание и какой-либо один порядок преемственности считается более подходящим, чем другой, и составляет сам по себе важную часть в целом методе науки. Считается более выгодным исходить из непосредственной дедукции и затем добиваться проверки ее каким-либо особым опытом или исходить из обобщения путем наблюдаемых фактов и затем проверять дедукцией из основного начала с согласованием ее с данными опыта. Каждая из этих комбинаций представляет то, что Милль называет дедуктивной формой инду­ктивного метода, или то, что Джевонс называет полным (complete) методом истин­ной науки.

Опыт доказал неопровержимо, что дедукция, подтверждаемая наблюдением, или прямой дедуктивный метод есть узаконенный общий порядок для отвлеченных наук, а что обобщение, истолковываемое дедукцией, или косвенный дедуктивный метод миллевской терминологии есть вполне пригодный и плодотворный метод для конкретных наук. Следовательно, как конкретная наука социология, подобно психологии и биологии, должна начинать свои исследования с наблюдения и заканчивать их дедуктивным подтверждением и истолкованием. В ее вывода" описание и история должны всегда предшествовать объяснению.

Но мы сделали бы большую ошибку, если бы с узкой точностью придержи­вались этого общего правила. Единственное правило, которому надо строго следовать, это следующее: при всяком исследовании какой бы то ни было науки дедук­ция и опыт должны обязательно применяться в тех или иных сочетаниях, в том или ином порядке. Кроме соблюдения этого принципа и выбора того порядка, который в целом представляет наибольшие выгоды, никаких дальнейших требований не Предъявляется и подвижность плана составляет одно из существенных условий исследования. На каждой данной ступени развития может быть легче прибегать к непрямой дедукции в конкретной науке или к прямой в неконкретной; на каждой из них мы можем рассуждать то от причины к следствию, то от следствия к причине. Более того, при анализе любого процесса оказывается, что в нем заключается и другой. Нам не только не представляет надобности исключать дедукцию из предварительных процессов наблюдения или исключать наблюдение из конечного истолкования, но мы не могли бы сделать этого, даже если бы захотели. Даже в повседневных обыденных делах жизни мы обыкновенно руководствуемся наблюде­нием с помощью простой дедукции из общеизвестных начал, принципов. Вся разница между систематическим наблюдением человека, получившего научное образование, и случайным наблюдением взбалмошного человека заключается в более искусном пользовании такого рода дедукциями. Рассуждая обратно, абстрак­тный мыслитель находит дорогу в лабиринтах дедуктивного рассуждения с по­мощью указаний, намеков, которые возникают в его уме через посредство наблю­дения. Он не может совершенно отрешиться от мира восприятия, и громадное раз­личие между ясным проницательным умом "думающим правильно", и фантасти­ческим умом мечтателя заключается в степени чувствительности к руководству, оказываемому наблюдением. Поэтому наше общее правило социологического метода может означать лишь то, что в целом те исследования, в которых дедукция играет наименее значительную роль, предшествуют тем, в которых она занимает наиболее выдающееся место.