Разложение принципа

Слово «принцип» я использую в значении, предло­женном Монтескье. Граждане перестают отвечать требованиям, которые предъявляет им режим. У них отсутствуют качества, необходимые для того, чтобы основанный на свободе режим продолжал сущест­вовать.

Какими должны быть граждане при конституцион­но-плюралистических режимах?

Оставим в стороне употребляемое Монтескье сло­во «добродетель»: общества, в которых мы живем, не могут быть добродетельными по Монтескье. В его по­нимании добродетель включает в себя стремление к равенству и умеренности, а это не имеет ничего обще­го с сущностью индустриальных обществ. Коммуни­стические или демократические общества не добро­детельны и не могут быть таковыми. Их цель —

производить как можно больше и как можно лучше. Невозможно вообразить общество, назначение кото­рого — производить как можно больше и при этом распределять как можно меньше. В условиях экономи­ки, которая старается создать изобилие, нельзя рас­сматривать в качестве высшей ценности умеренность.

Очевидность этих положений сомнений не вызы­вает, хотя многие критики демократии настаивают, что добродетели современных демократий могут сво­диться к добродетелям демократий античных.

Осталась единственная черта, роднящая старую и современную добродетель. Это — уважение к зако­нам. При конституционно-плюралистических режи­мах граждане обязаны:

соблюдать законы, и в первую очередь Консти­туцию, коль скоро она одновременно регламентирует правила конфликтов в обществе и определяет основы единства;

воодушевлять режим, бороться с сонным однооб­разием жизни, выступая с требованиями (я готов был сказать — гореть страстями, порожденными различ­ными группировками общества),

но при этом сохранять способность к компро­миссу.

Бесспорно, существует опасность, что при чрез­мерной приверженности идеям будет утрачено чувство компромисса. Когда страсти разгораются, люди те­ряют уважение к законам и Конституции. Режимы всегда будут испытывать такую угрозу из-за чрезмер­ной приверженности идеям тех или иных группиро­вок или же, наоборот, из-за избыточного стремления к компромиссам.

В самом деле: если попытка примирить отноше­ние к некоей проблеме правых и левых партий станет первой реакцией режима, то найденный выход или решение могут оказаться скверными. Чрезмерная тяга разложившегося режима к компромиссам про­является в парламентских попытках любой ценой выйти из создавшегося положения, а не решать сами проблемы.

В любой политике есть требующие решения проб­лемы. Например, определение статуса территории или разработка курса, позволяющего ликвидировать де­фицит платежного баланса. Проблемы должны решаться на основе анализа сложившегося положения. Анализ не требует принятия определенных мер. Мож­но лишь рекомендовать те или иные направления. У каждого из них свои преимущества и недостатки, риск неудачи и шансы на успех. Выберите одно из них. Может быть, вы добьетесь своего.

Таков смысл объективного изучения проблем, ко­торое предпринимают советники монарха, государ­ственные служащие. Их обязанность — сформулиро­вать политическим деятелям условия задачи. После этого перед политиком встает другая необходимость:

обеспечить парламентское большинство в пользу од­ного из возможных решений. Нет ничего нелепее, чем высмеивать поиски большинства. Но когда это подменяет поиск самого решения, мы склонны прибег­нуть к несколько отвлеченной, но строгой формули­ровке: стремление к компромиссу приводит если не к гибели режима, то к его параличу.

Если наилучшее решение отвергается большин­ством, такая опасность неизбежна. Можно возразить интеллигенту, предлагающему решение трудной проб­лемы: «Вы не член правительства, вам незачем забо­титься о большинстве». Отвлекаясь от предпочтений рядовых граждан и депутатов, решать проблемы легче. Но сущность конституционно-плюралистических ре­жимов заключается как раз в том, чтобы решать проблемы только с одобрения депутатов. Когда пред­ставители граждан забывают о стоящих проблемах и помышляют лишь об интригах, начинается разло­жение, затрагивающее самую сердцевину режима:

теряется необходимая ему духовная и нравственная позиция.

Потеря принципа не имеет ничего (или почти ни­чего) общего с утратой нравственного чувства. Ли­шиться принципов могут и люди добродетельные, хорошие отцы и мужья, исправные налогоплатель­щики и т. п. Имеется в виду чисто политическое раз­ложение, причины которого чаще всего связаны с са­мой системой.

Еще сохранились определенные черты, роднящие подобное разложение принципа с явлениями, о кото­рых античные авторы рассказывали применительно к демократии. Платон считал, что она начинает раз­лагаться, когда управляемые ведут себя, как управляющие, а те — как управляемые, когда граждане утрачивают привычку к повиновению и пренебрегают дисциплиной, когда правители выглядят так, будто жаждут снискать похвалу управляемых. Все это в оп­ределенной степени можно перенести на двойное разложение,— двойное потому, что оно поражает в наших современных обществах и правителей и управ­ляемых. Граждане требуют слишком многого, а пра­вители недостаточно решительны. Управляемым над­лежит, выдвинув свои требования, согласиться с ре­шением большинства, а правителям — принимать во внимание предпочтения граждан, не склоняясь, одна­ко, перед крикливым меньшинством.

Иногда распад духа, необходимого конституцион­но-плюралистическому режиму, обусловлен самими государственными институтами. Когда структура пар­ламента такова, что правители вынуждены раз за разом испрашивать одобрение противников, реаль­ные проблемы как бы отходят на второй план и един­ственным вопросом, который требует постоянного внимания, остается парламентское большинство.

В заключение рассмотрим случай Веймарской рес­публики: «наилучший» пример разложения конститу­ционно-плюралистического режима.

Я говорю «наилучший» в том же смысле, как гово­рят «поразительное преступление». Налицо почти все факторы в их совершенном виде. Прослеживается по меньшей мере одно из реальных проявлений рас­пада парламентского режима.

Поскольку конституционно-плюралистическому режиму свойственны недостатки двух разновидностей, у него противники двух типов. Те, кто винят партии в гибели национального единства, и те, кто мечтают о социальном единстве, об устранении олигархов, которые закулисно заправляют в парламенте.

Рада упрощения назовем эти идеологические оппо­зиции революционерами справа и революционерами слева. Первые кричат об опасности, которую пред­ставляют для национального единства вечные стычки между партийными группировками, вторые, мечтая об однородном социуме, направляют свои стрелы в «монополистов», социальную стратификацию. Во всех современных обществах существуют, в явном или неявном виде, обе революционные группы. Вполне понятны и даже в чем-то логичны доводы и тех и других. На первый взгляд, трудно устоять перед мечтой об обществе, в котором не будет классового антагонизма, и нет ничего легче, чем поносить режим, где власть — не что иное, как результат постоянных конфликтов.

У обеих разновидностей порою возникает общ­ность цели: уничтожить плюралистический режим, это воплощение зла с обеих крайних точек зрения. В глазах революционеров слева он есть зло, поскольку олицетворяет замаскированную капиталистическую олигархию. Для революционеров справа — потому что он вызывает социальный распад и дает опреде­ленный шанс революционерам слева.

Обе — правая и левая — революционные группы при Веймарской республике обладали достаточной силой и способностью увлечь массы. Против суще­ствующей системы боролись и национал-социалисты и коммунисты.

Правая оппозиция при Веймарской республике окрепла, поскольку конституционно-плюралистиче­ский режим только возник, не пользовался никаким авторитетом, символизировал поражение. Правый ре­волюционер стремился извлечь выгоду из озлобления или энтузиазма всей нации. Для успеха его усилий, направленных на формирование полчищ под лозунгом «единство нации», следовало говорить об ослаблении этого единства, об опасности судьбам сообщества.

Левые же революционеры при Веймарской респуб­лике укрепились благодаря исключительно тяжелому кризису, который обрушился на экономику. По про­шествии целого поколения нелегко понять, как руко­водители капиталистического мира допустили такое развитие кризиса 1929 года, когда без работы остались шесть миллионов трудящихся.

Конституционно-плюралистический режим утра­чивал необходимую поддержку народных масс, а по мнению других — минимальное благосостояние, без которого невозможно существование современного общества.

Таковы исходные данные. Нужны ли другие фак­торы, чтобы режим оказался сметенным?

Обе оппозиции вместе сделали необходимое и до­статочное, чтобы режим не смог функционировать.

Необходимо и достаточно, чтобы парламентское боль­шинство состояло из противников режима. Он был просто обречен на государственный переворот. Изу­чаемый нами режим, по определению, зиждется на законе большинства: нет поддерживающего его боль­шинства — нет больше и возможности существования конституционного режима. В 1933 году национал-социалисты, коммунисты, фракция немецких национа­листов образовали совместно парламентское большин­ство. Вопрос стоял так: либо управлять, опираясь на меньшинство, что в длительной перспективе привело бы к государственному перевороту, либо провести новые парламентские выборы, которые, весьма веро­ятно, вновь создали бы враждебное режиму боль­шинство.

Таков идеальный пример разложения конститу­ционно-плюралистического режима. Мало того, что сложилось враждебное режиму большинство, разло­жение внутри самого режима захватило все партии, приняло форму, которую я называю избытком духа приверженности определенным партийным или груп­повым идеям. Режим предполагает наличие партий, но партии нельзя абсолютизировать. При Веймар­ской республике все они стремились играть главен­ствующую роль и каждая обладала собственной идео­логией и собственными вооруженными силами.

Возможны были два выхода: либо выступавшие за режим партии сами берут инициативу и действуют в нарушение конституционных правил, либо власть переходит к одной из враждебных режиму партий.

Если оглянуться назад, станет ясно, какое решение было наилучшим. Без колебаний можно сказать, что государственный переворот, совершенный сторонни­ками конституционного режима, был предпочтитель­нее. Представим себе, что в течение нескольких лет партии центра правили бы, опираясь на чрезвычай­ные законы: последствия были бы куда менее тяжки­ми, чем события, которые повлек за собой приход Гитлера к власти.

Но события пошли иным путем. На то было много причин. Одна из них идеологическая: почти полная взаимная поддержка правых революционеров и традиционных консерваторов. Эти группы отличались друг от друга, их идеи в своей основе были противоположны, однако до второй мировой войны традиционные консерваторы всерьез полагали, что принадлежат к той же партии, что и правые революционеры, тогда как на самом деле у них были лишь одни и те же объекты ненависти. Во Франции традиционный кон­серватор — это, скажем, член «Аксьон франсез»[16]. Но до второй мировой войны представитель этой группировки ненавидел — чтобы никого не смущать, употребим прошедшее время — радикальных или со­циалистических лидеров не меньше, чем фашисты. В основе же традиционный консерватор очень далек от революционера гитлеровского типа, но не всегда об этом догадывается. Национал-социалисты пришли к власти благодаря заговору германских национа­листов и по решению, принятому президентом Гинден-бургом.

Вот так и завершилось, идеально типичным обра­зом, разложение конституционно-плюралистического режима — когда враждебные ему оппозиционные группировки добились большинства, а глава одной из них пришел к власти и полу конституционным путем устранил режим.

Этот пример поучителен. Режим, который мы на­зываем демократическим, рискует утратить связь с народными массами. Возникает впечатление, что многие граждане в конце концов мечтают об уничто­жении собственных свобод. Никакому режиму не про­держаться на одних только официально полученных полномочиях.